Текст книги "Мертвая зыбь (др. перевод)"
Автор книги: Юхан Теорин
Жанр:
Триллеры
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
– Моя мать Элла позвонила Ламберту, нам нужна была помощь… надо было помочь найти пропавшего… человека. Его не могли найти уже три дня, даже следов никаких не обнаружили. Нигде. И тогда Элла вспомнила про Ламберта. Вы же знаете… про Ламберта говорили, что он может найти все что угодно. Не знаю, правда ли, но Элла так сказала.
– Элла Давидссон?
– Да… она позвонила, и Ламберт на следующий же день приехал. У него еще был такой старенький грузовой мотороллер…
– Был, как же… итальянский. Ламберт всегда был готов помочь.
Глаза немного привыкли к темноте, и Юлия заметила Свена-Улуфа. Покачивающаяся тень в курятнике. Она еле различала слова из-за непрерывного кудахтанья несушек.
– И это правда, что про него говорили. Ламберт умел находить вещи. Он вроде видел их во сне, а потом, наутро, шел и находил. Воду умел находить. С рамкой ореховой. Лозоходец называется. Народ это очень даже ценил.
Юлия кивнула.
– Он со своей подушкой приехал. Сказал, ему надо поспать в комнате Йенса. Надо, значит надо.
– Правильно, так он и делал. Я же сказал – он сны видел. Утопленники, вещи пропавшие. И даже в будущее умел заглядывать, знал, что произойдет. Ему, к примеру, несколько дней подряд снился его собственный смертный час. Сказал, что помрет в три часа ночи в своей собственной постели. Сердце, сказал, остановится, и «скорая» опоздает. Так оно и было. Именно в тот день, как он сказал. И «скорая» долго ехала.
– И что, он всегда угадывал? – спросила Юлия севшим голосом. – Все сходилось?
– Почти всегда. Люди ему верили.
Юлия сделала шаг в темноту. Она должна рассказать.
– Когда ваш брат приехал, я уже три дня не спала. И в эту ночь тоже не могла уснуть. Все прислушивалась, как он устраивается в детской постели. Пружины скрипели, он же все-таки потяжелее мальчика. Потом он затих, а я все равно не могла уснуть… Пошла, села в кухне и стала его ждать. Он проснулся в семь и тоже пришел в кухню.
Она кашлянула. Новый взрыв взволнованного кудахтанья, но Свен-Улуф слушал, не перебивая.
– Ламберту приснился мой сын… я сразу поняла. Он вошел со своей подушкой под мышкой, и я сразу поняла. Спросила, а он кивает – да, мол, это правда, мне приснился твой сын. И вид у него был какой-то… похоронный. Наверняка хотел рассказать и больше, но тут я не выдержала. Заорала что-то, даже ударила его и выгнала. Отец проводил его до калитки, а я ревела в кухне. Услышала только, как зафырчал мотороллер… и все. Больше я его не видела. К сожалению.
Куры внезапно замолчали. Повисла тяжелая тишина.
– Этот мальчик… – послышался голос из темноты. – Это что, та жуткая история в Стенвике? Маленький мальчик пропал?
– Это был мой сын Йенс, – тихо сказала Юлия. Ей невыносимо хотелось выпить. – Он так и не нашелся.
Старик молчал.
– Я хотела узнать… говорил ли Ламберт что-нибудь? Что ему тогда приснилось?
– Пять яиц, – вяло произнес Свен-Улуф. – Больше не нашел.
Юлия поняла, что старик не настроен отвечать на вопросы.
Она тяжело выдохнула.
У меня ничего нет, подумала она. Ничего.
Глаза окончательно адаптировались. Теперь она ясно различала фигуру Свена-Улуфа. Тот стоял посередине курятника и смотрел на нее, обеими руками прижимая к груди яйца.
– Свен-Улуф… пожалуйста. Ламберт наверняка что-то рассказывал. Не может быть, чтобы он ни словом не обмолвился о своем сне. Ведь правда?
Он прокашлялся.
– Один раз. Один раз говорил. – Юлия затаила дыхание. – Это уж лет через пять было. Прочитал статью в «Эландс Постен». Завтракали мы. Ничего интересного…
– Никогда и не было интересно, – устало сказала Юлия. – Но газета как-то выживает.
– Сидим мы, значит, в кухне, завтракаем… я-то первый прочитал статью. А потом уж Ламберт. Как раз о твоем мальчике. Ну, я и спросил, что он думает. А он сложил газету и говорит: погиб мальчик.
Юлия невольно зажмурилась. Потом кивнула.
– В проливе?
– Нет. Не в проливе, а вот что… Ламберт сказал, убили его. В альваре.
– Убили?.. – У Юлии по коже побежали ледяные мурашки.
– Какой-то мужчина его убил. В тот же день, как мальчонка пропал. Какой-то тип… Ламберт сказал, он, этот тип-то, прямо задыхается от ненависти. Он и убил мальчика в альваре. И закопал у каменной стены.
Снова повисло молчание. Какая-то из несушек нервно затрепыхалась у стены.
– И больше ничего, – продолжил Свен-Улуф. – Ни о мальчике, ни об этом типе.
Без имен. Никаких имен в Ламбертовых снах, по-видимому, не возникало. Мужчина… мальчик… Безымянные сны.
Старик появился с пятью яйцами в руках и с испугом посмотрел на Юлию – а вдруг ей взбредет в голову и на него наброситься, как на покойного брата?
Юлия вздохнула.
– Теперь я знаю… спасибо.
– Ячейку дать? – спросил Свен-Улуф.
Теперь она знала.
Пыталась убедить себя, что Ламберт мог ошибиться или что его брат просто-напросто выдумал всю эту историю, но безуспешно. Теперь она знала.
По дороге домой остановилась на дороге, посмотрела, как пенится вода у скалы, и проплакала больше десяти минут.
Она теперь знала, и знание это было нестерпимым. Словно бы Йенс исчез не двадцать лет, а несколько дней назад – старая рана опять начала кровоточить. Теперь предстояло впустить в сознание мертвого Йенса. Только не сразу… не сразу. Сразу я не выдержу.
Йенс мертв.
И она это знала. Знала, но все равно хотела его увидеть, хотя бы его тело. Его останки. Если не получится, узнать, что с ним случилось. Для этого она и приехала.
Слезы на ветру высохли. Она подняла велосипед, оттолкнулась и села в седло.
У каменоломни ей встретилась Астрид. Она выгуливала своего неугомонного пса и тут же пригласила Юлию поужинать. Она, похоже, даже не заметила заплаканные, красные глаза Юлии. Или сделала вид, что не заметила.
Свиные котлеты, вареная картошка – и красное вино. У нее вдруг проснулся зверский аппетит, и выпила она больше, чем следовало в гостях. Но после третьего бокала ей стало легче, мысль о Йенсе отзывалась лишь тупой болью. Йенс мертв, но она же это знала и раньше. И никакой надежды у нее не было, она потеряла надежду уже через несколько дней после его исчезновения. Никакой надежды.
– Значит, вы ездили в Лонгвик? – прервала ее смутные размышления Астрид.
– Да… а вчера была в Марнесе. – Ей не хотелось думать о Лонгвике и о провидческих снах Ламберта Нильссона.
– Что-то там произошло? – пристально посмотрела на нее Астрид.
– Да нет, ничего особенного… Была на могиле Нильса Канта. Герлоф почему-то решил, что мне надо на нее посмотреть.
– А, эта могила… – сказала Астрид, покачивая перед собой бокал.
– Я хотела спросить одну вещь… Вы, может, и не знаете, я насчет этих немцев, которых Нильс Кант убил в альваре. Наверное, не они одни добрались морем до Эланда?
– Насколько я знаю – не так много. Около сотни, я думаю. Те, кто спасался от войны в Прибалтике. Большинство высадились в Смоланде. Они мечтали вернуться домой, ясное дело. Но шведское правительство так боялось Сталина, что выдавало их русским. Довольно постыдный эпизод… но вы же об этом читали?
– Немного читала… давно.
Она смутно помнила что-то из школы насчет беженцев с занятых советскими войсками территорий, но в то время история Эланда ее не особенно интересовала, а история Швеции и мировая история – и подавно.
– А что еще вы делали в Марнесе?
– Ела ланч с полицейским. Леннарт Хенрикссон.
– Вот как. Ну что ж, хороший парень. И красивый.
Юлия кивнула.
– И с Леннартом вы тоже говорили про Нильса Канта?
Юлия задумалась – что ответить? И почему Астрид об этом спрашивает?
– Я упомянула, что была на его могиле. И все.
– Лучше с ним про Канта не говорить. Это ему неприятно.
– Неприятно? Почему?
– Старая история… – Астрид отпила немного вина. – Леннарт ведь сын Курта. – Она многозначительно посмотрела на Юлию, словно этот факт что-то мог объяснить.
– Какого Курта?
– Курта Хенрикссона.
Юлия непонимающе уставилась на Астрид.
– Ну и что?
– Курт Хенрикссон был констеблем в Марнесе. Тогда эта должность называлась шикарно – уполномоченный.
– И что?
– Это ему предстояло задержать Нильса Канта по подозрению в убийстве немцев.
Эланд, май 1945
Нильс Кант пилит свое ружье.
Стоит, согнувшись, в жарком сарае, где березовые дрова сложены в поленницу до самой крыши, и пилит, пилит… Дрова сложены небрежно, могут в любую минуту обрушиться. На колоде лежит его «хускварна», ствол уже почти полностью отпилен. Левой ногой в тяжелом сапоге он прижимает приклад. Медленно, но упрямо водит ножовкой по металлу – туда-сюда, туда-сюда, – то и дело отмахиваясь от надоедливых мух, так и норовящих сесть на его вспотевшее лицо.
Во дворе все тихо. Его мать Вера в кухне, собирает ему рюкзак.
Нильс пилит и пилит. Наконец полотно прогрызает последний миллиметр металла, и отпиленный кусок ствола со звоном падает на каменный пол.
Он поднимает обрезок и сует его в щель поленницы, в самый низ, кладет ножовку на колоду. Переломил ствол и зарядил два патрона.
Все.
Нильс выходит из дровяного сарая и ставит обрез в тень.
Он готов.
Всего четыре дня прошло, а уже все в Стенвике знают, что произошло в альваре. НЕМЕЦКИЕ СОЛДАТЫ НАЙДЕНЫ МЕРТВЫМИ – РАССТРЕЛЯНЫ ИЗ ДРОБОВИКА. Рубрика на первой странице «Эландс Постен». Огромными буквами, такими же, как когда немецкие бомбы падали в лес под Боргхольмом.
Врут они – никого Нильс не расстреливал. Он угодил в перестрелку с двумя немецкими солдатами – и вышел победителем.
Но люди не хотят это понимать. Накануне он в кои-то веки отправился в поселок, проходил мимо мельницы и поймал на себе молчаливые взгляды мельников. Он знает – они сплетничают у него за спиной. Все только об этом и говорят. «Расстрел в альваре!» Знали бы они…
Он входит в дом.
Мать стоит молча спиной к нему, смотрит в окно на альвар, но даже по спине видно, в каком она состоянии. Узкие плечи под серой блузкой вздрагивают.
Он тоже волнуется, но молчит. Как и она.
– Наверное, пора, – говорит Нильс.
Мать кивает, не оборачиваясь. Рюкзак и маленький чемоданчик уже собраны, стоят на столе. Нильс накидывает рюкзак на плечо. Невыносимо – он чувствует, что, если скажет хоть слово, тут же расплачется.
– Ты вернешься, Нильс, – хрипло и медленно произносит мать.
Он кивает, снимает с полки синюю кепку. В кепке спрятана маленькая жестяная фляжка с коньяком, и Нильс сует ее в рюкзак.
– Ну, все, – тихо говорит он.
Бумажник с деньгами в рюкзаке, а в заднем кармане брюк – туго свернутые в рулон ассигнации, мать дала на дорогу.
В дверях он поворачивается. Теперь мать стоит к нему не спиной, а в профиль, но по-прежнему смотрит в сторону. Тяжело ей. Руки сцеплены на животе, длинные ногти на побелевших пальцах впились в ладони. Подбородок дрожит.
– Я тебя люблю, мама. Я вернусь, – тоже с дрожью в голосе произносит Нильс и быстро сбегает по ступенькам, хватает обрез у сарая и исчезает в ясеневой роще за домом.
Уж кто-кто, а он-то знает, как уйти из поселка, чтобы тебя никто не видел. Полупригнувшись по коровьей тропе, через густой кустарник у дороги, перелезть несколько поросших лишайником каменных изгородей… иногда останавливается и прислушивается к жужжанию насекомых – не вплетаются ли в него человеческие голоса.
И вот он уже в альваре. В небе сияет весеннее солнце. Никто его не видел.
Можно считать, он вне опасности. Здесь, в альваре, он у себя дома. Он обнаружит любого раньше, чем тот успеет его увидеть. Он идет прямо на солнце, далеко огибая место, где встретил немцев. Он даже не хочет о них думать – из-за этих сволочей он вынужден покинуть мать.
Мертвецы гонят его из дома.
Тебе надо исчезнуть, сказала мать накануне. В Марнесе сядешь на поезд в Боргхольм, оттуда на пароме в Смоланд. В Кальмаре тебя встретит дядя Август, дальше делай все, как он скажет. И не забудь снять кепку при встрече. Ни с кем по дороге не заговаривай. И не вздумай возвращаться, пока все не успокоится. Можешь не сомневаться, Нильс, – обязательно успокоится. Просто надо выждать.
Послышалось? Приглушенный крик у него за спиной. Он приседает за кустами можжевельника и слушает. Тишина. Он должен торопиться – поезд ждать не будет.
Через пару километров он выходит на большую, посыпанную гравием и утрамбованную дорогу. С юга приближается повозка. Он быстро прячется в канаву, но страхи напрасны, в телеге никого нет. Понурая лошадь катит ее куда-то – знает, должно быть, куда.
Сейчас он как раз посередине острова – и на запад, и на восток примерно одинаково. В газете написано, что немцы, скорее всего, пришли именно по этой дороге. У их катера отказал мотор, и они бросили его к югу от Марнеса.
Не думать о них. О них он думать не будет, а вот о жестяном футляре с драгоценными камнями, который закопал в кургане, он думает с удовольствием. Последние дни ни он, ни мать не выходили из дому. Он уже собирался рассказать о своей военной добыче, но что-то ему мешало. Но он расскажет, обязательно расскажет, как только вернется. Еще двадцать минут ходьбы – и он уже у железнодорожной насыпи. Узкоколейка Бёда – Боргхольм. Нильс поворачивает на север и идет вдоль путей к станции, с удовольствием вдыхая запах пропитанных креозотом шпал. Двухэтажный вокзал, вынесенный за пределы городка, выглядит, как жилой дом. Тут все – и почта, и кассы, и сам вокзал. Одноколейка раздваивается – на станции в Марнесе единственный разъезд.
Его поезд еще не пришел. Нильс уже три раза ездил поездом в Боргхольм, так что здесь ему все знакомо. Он подходит к кассе – билет до Боргхольма, пожалуйста.
Мрачная дама в очках за железной решеткой бросает на него быстрый взгляд и наклоняется над столом – выписывает билет. Перо скребет по бумаге так, что слышно, наверное, с перрона.
Нильс нервничает. Ему кажется, что за ним наблюдают. С полдюжины пассажиров, мужчины в застегнутых на все пуговицы костюмах, сидят на лавках в ожидании поезда. У всех черные чемоданы. Один Нильс с рюкзаком.
– Ваш билет. Третий вагон. Последний.
Нильс отдает кассирше деньги и выходит на перрон – рюкзак на плече. Чемоданчик в руке. Пассажир как пассажир. Буквально через две минуты он слышит пронзительный свисток паровоза, и поезд подходит к вокзалу. Три красных деревянных вагона.
Паровозы всегда восхищали Нильса. Какая мощь! Ярко-красные, блестящие от масла рычаги на колесах медленно, словно неохотно, замедляют движение.
Он входит в последний вагон: первым, никого на перроне нет – все ждут в помещении. Кондуктор кричит что-то у него за спиной, вокзальная дверь открывается, и пассажиры, не торопясь, идут на посадку.
В полутемном вагоне никого, кроме него. Нильс закидывает чемодан на полку и садится на обитое кожей сиденье у окна. Рюкзак рядом. Поезд дернулся. Коротко пробуксовали колеса, загремели сцепки. Все. Поехали.
Но поезд с шипением останавливается. Минута, еще минута… что там случилось?
Какие-то выкрики за окном, свисток и новый рывок. Вокзал медленно уплывает назад. В приоткрытое окно дует свежий ветер – прямо как морской бриз дома в Стенвике.
Напряжение отпускает. Он открывает рюкзак, кладет рядом с собой и откидывается на спинку. Скорость все время увеличивается, даже паровозные свистки стали выше тоном.
Он вздрагивает и поворачивается. В купе входит здоровенный мужчина в черном полицейском плаще с блестящими пуговицами и форменной пилотке.
– Нильс Кант из Стенвика, – произносит он серьезно.
Это утверждение, не вопрос, но Нильс непроизвольно кивает.
За окном мелькают поля, небо голубое, без единого облачка. Остановить поезд и выпрыгнуть? Назад, в альвар? Но на такой скорости не выпрыгнешь. Ритмично постукивают колеса на стыках, свистит ветер.
– Вот и хорошо.
Полицейский тяжело опускается на сиденье напротив, так что их колени чуть не трутся друг об друга. Почему он не расстегнет плащ в такую жару? Вон, даже лоб вспотел. Нильс с трудом вспоминает его фамилию. Хенрикссон. Уполномоченный в Марнесе.
– Нильс, – звучит так, словно они давние и добрые знакомые. – Что, в Боргхольм собрался?
Нильс медленно кивает.
– Навестить кого?
Молчание.
– А что у тебя там за дела?
Молчание.
Уполномоченный смотрит в окно, точно увидел что-то интересное.
– Ладно, поедем вместе. Тем более что мне хочется с тобой поговорить.
Молчание.
– Они мне позвонили, и я попросил несколько минут обождать с отправлением – очень уж хотелось составить тебе компанию. Поговорить о твоих походах в альвар.
Поезд снижает скорость – подъезжает к какой-то промежуточной станции. Тут даже вокзала нет – маленькая деревянная будка в окружении цветущих яблонь. Почему-то запахло оладьями… мать накануне накормила его свежеиспеченными оладьями с сахаром.
– Альвар и есть альвар… не о чем говорить. – Нильс, стараясь выглядеть равнодушным, смотрит в окно.
– Есть о чем… мне кажется. – Полицейский полез в карман, и Нильс вздрогнул. О, дьявол… носовой платок. – Очень даже есть о чем. И не я один так думаю. Правда все равно вылезет наружу.
Он, не спуская с Нильса глаз, вытирает со лба пот и наклоняется к нему, точно хочет доверить какой-то секрет.
– Несколько человек из Стенвика обратились к нам за последние дни. Не один, а несколько. Если, мол, хотите знать, кто стрелял в альваре, поговорите с ним. С тобой, Нильс.
Перед Нильсом вдруг возникает картина: два трупа в альваре. Мертвые, бессмысленно устремленные в небо глаза.
– Нет, – только и произносит он.
В ушах шумит.
– Ты видел иностранцев в альваре, Нильс? – Уполномоченный снова сунул платок в карман.
Поезд притормаживает и останавливается с легким толчком и грохотом сцепок, но буквально через несколько секунд трогается снова.
– Видел же, Нильс? – Полицейский не спускает с него глаз. – Мы нашли трупы, Нильс… Это ты их застрелил?
– Я никого не убивал. – Нильс энергично качает головой и лезет в рюкзак.
– Что ты сказал? Что у тебя там, в рюкзаке?
Снова застучали колеса. Пальцы противно дрожат, но он все же кладет рюкзак на колени, отверстием к себе. Рука лихорадочно шарит в тщательно уложенной матерью одежде.
Полицейский привстает с места – неужели догадался?
– Нильс, что у тебя там?
Колеса грохочут все громче, заливается паровозный свисток.
Нильс нажимает спусковой крючок.
Первый выстрел прорвал дно рюкзака. Заряд дроби угодил в сиденье рядом с полицейским и растерзал кожаную обивку.
Полицейский вздрагивает. Он замирает – деваться ему некуда.
Нильс поднимает рюкзак и разряжает второй ствол, даже не глядя, куда стреляет. Рюкзак разлетается в клочья.
На этот раз он попал. Полицейского отбросило назад, и он медленно повалился на бок. Тело не удержалось на сиденье и сползло на пол.
За окном мелькает альвар – каменистая степь, не просохшие еще лужи талой воды, каменные изгороди.
Уполномоченный лежит на полу, только руки слегка подергиваются. Нильс сдирает с обреза лохмотья рюкзака и уложенной в него одежды.
О, дьявол…
Сядешь на поезд в Боргхольм, слышит он голос матери.
Ее план не удался.
Он смотрит в окно. Альвар.
Альвар никуда не делся. И солнце на месте.
Одежду из рюкзака можно выкидывать – обгорела, воняет порохом. Носки, брюки, шерстяной свитер. Странно, но пакетик с ирисками уцелел. Бумажник тоже. И фляжка с коньяком. Очень уместно.
Нильс отвинчивает крышку, делает большой глоток и сует фляжку в задний карман. Так-то лучше.
Деньги, куртка, фляжка, ружье и ириски. Больше он ничего с собой не возьмет. Чемодан останется в поезде.
Он перешагивает через неподвижное тело полицейского, открывает тамбур, встает на сцепку между вагонами и переходит в соседний вагон. Здесь ветер просто сдувает с ног. Дверь в соседний вагон остеклена. Там сидит мужчина в черной шляпе и, похоже, спит – безвольно покачивается в такт толчкам поезда. Хорошо, что он стрелял через рюкзак, иначе этот тип наверняка услышал бы грохот выстрелов.
Нильс снова выходит в тамбур, открывает дверь и вдыхает запах степного разнотравья. Спускается на нижнюю ступеньку и прыгает.
Кто-то ему говорил: когда прыгаешь с поезда, надо как бы бежать по воздуху. Он пробует следовать этому совету, но приземляется неудачно, падает, сильно ударяется лбом о камни насыпи.
Быстро приходит в себя и видит фонарь удаляющегося поезда, который тут же исчезает за поворотом.
Удалось.
Он медленно поднимается. Он снова в альваре. Ружье с ним, он даже не выпустил его из рук.
Ни домов, ни людей. Степь, весенние цветы. Вечная трава и голубое небо.
Свободен.
Он отряхивается и быстро идет на запад, даже не оглядываясь на железнодорожное полотно.
Свободен. Теперь надо исчезнуть.
Он уже исчез.
14
– Вот примерно такие истории и рассказывали детям в сумерках, – тихо закончила Астрид.
Бутылка опустела.
Они помолчали. Небо над горизонтом расслоилось на ярусы. От закатного солнца осталась только пурпурная полоса на горизонте, на фоне ее четко вырисовывалась волнистая тень смоландского берега. Ярусом повыше шла широкая бирюзовая лента, но она с каждой минутой делалась все уже – сверху наседала лиловая ночная тьма.
– И этот полицейский в поезде… марнесский уполномоченный – он умер? – тихо спросила Юлия.
– Кондуктор нашел его мертвым. Выстрел в грудь. Практически в упор.
– Отец Леннарта?
Астрид кивнула.
– Леннарту было восемь или девять, когда это случилось, так что он мало что помнит… но такие истории оставляют след на всю жизнь… Он вообще никогда не говорит на эту тему.
Юлия посмотрела на пустой бокал. Кроваво-красный осадок на дне.
– Понятно, почему он и о Нильсе Канте не хочет говорить. – Винные пары переполнили ее искренним сочувствием к симпатичному полицейскому в Марнесе. Он потерял отца, я потеряла сына.
– Не хочет, – подтвердила Астрид. – И слышать эти домыслы… когда говорят, что Нильс Кант, возможно, жив, для него… сами представляете каково.
До Юлии с трудом дошел смысл сказанного.
– Какие домыслы? Где вы это слышали? Кто говорит?
– А вы разве не слышали?
– Нет. Но я видела его могилу в Марнесе. Надгробный камень, фамилия, дата… все, как полагается.
– Теперь уж не так много осталось, кто его помнит, а те, кто помнит, уже старики… Кое-кто говорит, что в гробу были камни, когда его привезли.
– И Герлоф так думает?
– Не знаю… я от него такого не слышала. Он же старый морской волк, так что слухам не особенно доверяет. Ерунда. Все эти разговоры – не более чем обычные деревенские сплетни. Кто-то утверждает, что видел Нильса Канта – тот, дескать, стоял в тумане у дороги и глазел на автомобили. Седой, бородатый… а другие вроде бы видели, как он бродит по альвару, как в юности. Еще кто-то опознал его в летней толпе в Боргхольме. – Астрид критически покачала головой. – Сама-то я ничего подобного не видела. Так что он, наверное, все-таки мертв.
Она взяла бокалы, встала и пошла к мойке. Юлия осталась сидеть за столом. Вот так же она могла бы сидеть и беседовать со своей матерью, Эллой, если бы та была жива. Но вряд ли – Элла была на редкость немногословна.
Тут она почувствовала у ноги что-то теплое и вздрогнула. Но это оказался всего лишь Вилли, который весь вечер вел себя на удивление тихо, а теперь ему захотелось внимания, и он прижался к ноге гостьи.
Юлия опустила под стол руку и потрепала жесткий загривок. Посмотрела в окно – пурпур последних лучей солнца поблек, и только горизонт был отчеркнут темно-малиновой чертой.
– Мне бы хотелось еще у вас побыть, – сказала она в спину хозяйки.
– И сидите на здоровье, – повернув к ней голову, улыбнулась Астрид. – Время не позднее, можем еще поболтать.
– Нет, вы меня не поняли… я имела в виду, мне бы очень хотелось побыть в Стенвике.
И это была правда. Может быть, под действием вина, и даже скорее всего под действием вина, ей вдруг вспомнились годы ее детства, все эти волшебные летние месяцы… словно легкое, флейтово-печальное эхо знакомой с колыбели мелодии эландской народной песни. Здесь ее дом. Ее родина, даже несмотря на всю боль, навсегда связавшую Стенвик и исчезновение Йенса.
– Так почему бы вам не остаться? Вы же пойдете на похороны Эрнста.
Юлия грустно покачала головой.
– Мне надо вернуть машину сестре.
А собственно, почему? «Форд» наполовину принадлежит ей, они покупали его вскладчину… но другой причины у нее просто не было.
Она с определенным трудом поднялась из-за стола – после обильной дегустации вина ноги слушались плохо.
– Огромное спасибо за ужин, Астрид.
– Ну что вы… я сама получила удовольствие. – Астрид в первый раз за весь вечер по-настоящему широко улыбнулась. – Мы все же попробуем увидеться до вашего отъезда. Или когда навестите нас в следующий раз.
– Обязательно, – сказала Юлия неуверенно, погладила Вилли и вышла в сад через кухонную дверь.
Ночь еще не наступила, осенью темнеет долго. Хорошо – не придется ощупью пробираться в осеннем мраке.
– Если испугаетесь темноты, приходите, – крикнула Астрид ей вслед. – Подумайте – нас всего трое в Стенвике. Вы да я, да еще Йон Хагман. А раньше здесь жили почти триста человек. Было и общество трезвенников, и миссия, и мельницы на берегу… А теперь только мы трое.
И закрыла дверь, не дав Юлии возможность ответить. А может, она сама слишком долго думала, что на это сказать.
В кухне у Астрид она чувствовала себя пьяной, но сейчас, на свежем воздухе, опьянение стало быстро проходить. Или ей так показалось.
Вечер выдался холодный и ясный. Призрачное мерцание огоньков на той стороне пролива. И на этом берегу, и на севере и на юге, тоже светились огоньки – окна каких-то домов, о существовании которых она даже не подозревала. Далекие дома, далекие огни.
Ключ от дома Герлофа у нее. Она прошла над морем несколько сотен метров и свернула, стараясь идти как можно ровнее. Прошла мимо дома Кантов. Успела ли Вера перед смертью повидать сына?
Заросший сад за изгородью стоял тихий и загадочный, полный таинственных колеблющихся теней. Она ускорила шаг, поскорее отперла дверь и зажгла свет в прихожей.
Здесь никаких теней не было. Йенс с ней, но только в виде туманного воспоминания. Йенс мертв.
Пошла в ванную, приняла душ и почистила зубы.
Пора ложиться. Погасила свет в прихожей и хотела уже идти в хижину, но внезапно вспомнила. Мобильник весь день пролежал на зарядке. Она набрала номер Герлофа в доме престарелых и в ожидании ответа смотрела в широкое панорамное окно.
Он ответил после третьего сигнала:
– Давидссон.
– Привет, это я.
Укол совести, как и всегда, когда она говорила с отцом под градусом. Она опять посмотрела в окно.
– Ты где?
– На даче. Поужинала у Астрид, сейчас иду в твою рыбарню.
– И о чем вы говорили?
Юлия подумала, прежде чем ответить.
– О Стенвике… о Нильсе Канте.
– А ты прочитала книгу, что я тебе дал?
– Не все. Завтра едем в Боргхольм? – Она поспешила сменить тему.
– Думаю, да. Если мне дадут увольнительную. Хочешь уйти – предъяви письменное разрешение от Буэль.
Юмор Герлофа.
– Как получишь такое разрешение, я за тобой приеду.
Внезапно ей что-то показалось. Нет, не показалось. Она наклонилась к окну. Что-то там… какой-то бледный свет…
– Алло? Ты меня слышишь?
– А в соседнем доме кто-нибудь живет?
– Каком соседнем?
– В доме Веры Кант.
– Никто там не живет. Уже больше двадцати лет. А что?
– Не знаю…
Юлия напряженно вглядывалась в темноту. Все было темно. И все равно она была уверена, что видела свет в окне на нижнем этаже. Совершенно точно.
– А кто хозяин дома?
– Какие-то дальние родственники. Дети ее двоюродного брата, по-моему. Но никто пока пальцем не шевельнул, чтобы привести дом в порядок. Ты же видела, как выглядит сад. Он и в семидесятых был не лучше, когда Вера померла.
Темно. Все темно. Был свет – и исчез.
– Ну хорошо… – сказал Герлоф. – До завтра.
– И мы найдем похитителя?
– А вот этого я не говорил. Я сказал, что знаю, кто послал сандалик. И все.
– А это не одно и то же лицо?
– Не думаю.
– Почему?
– Завтра объясню.
– Ладно. – У Юлии все равно не было сил продолжать разговор. – Увидимся.
Она нажала кнопку отбоя. Пора идти в хижину и спать.
На этот раз она замедлила шаг у дома Кантов. В ветвях разросшихся деревьев притаилась темнота, но она смотрела не на сад. Она смотрела на окна. Все темные. Разваливающийся дом на фоне ночного неба. Единственный способ узнать – зайти и посмотреть.
Ничего более идиотского и придумать нельзя. Если идти смотреть – уж во всяком случае не одной. Дом привидений…
А если Йенс был в этом доме в тот день? А может, он все еще там?
Мама, приходи скорее. Забери меня.
Я сошла с ума. Я не имею права на такие мысли.
Она спустилась к хижине, вошла и, подумав, заперла наружную дверь.