Текст книги "Мертвая зыбь (др. перевод)"

Автор книги: Юхан Теорин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

2

Герлоф Давидссон сидел в своей комнате в доме престарелых в Марнесе и наблюдал в окно, как заходит солнце. Колокольчик в столовой уже прозвонил в первый раз. Пора вставать и идти ужинать.

Если бы он жил у себя дома, в своем родном рыбацком поселке Стенвике, он бы обязательно дождался, когда солнце скроется за морским горизонтом. Но Марнес на восточном побережье острова, поэтому солнце исчезает на полпути, за березовой рощей у церкви. Сейчас, в октябре, березы стоят голые и словно протягивают руки к оранжево-красному диску солнца.

Час сумерек. Час жутких историй.

В Стенвике, когда Герлоф был еще маленьким, закат был сигналом к концу работы – и на полях, и в рыбацких хижинах. Все шли по домам, но лампы не зажигали – экономили керосин. Сидели в полутьме, вспоминали ушедший день, рассказывали детям страшные сказки.

Герлоф всегда считал – чем страшнее история, тем лучше. Рассказы о привидениях, дурных приметах, троллях, о необъяснимых смертях и исчезнувших в альваре людях. Как штормовое море выбрасывает на берег корабли и разбивает их о скалы.

Колокольчик зазвонил второй раз. Второй звонок. Как в театре.

Если попал в шторм с сильным навальным ветром – жди: рано или поздно киль начнет задевать камни на дне. Сначала проскребет слегка, потом сильнее, потом уже явственно чувствуются удары, трещит дерево обшивки. И это начало конца. Редко кому хватает умения, ловкости, а главное, удачи – заякорить лайбу[1]1
  Лайба – грузовое двухмачтовое парусное судно (парусная баржа) водоизмещением от 40 до 400 тонн. – Здесь и далее примеч. пер.


[Закрыть] и медленно, против ветра выбраться на глубокую воду. Море неумолимо – оно выбрасывает судно на прибрежные скалы. Экипаж чаще всего покидает его. Люди прыгают в холодные волны, пытаются вплавь выбраться на берег. Многие погибают, а те, кому удалось спастись, смотрят, дрожа от холода, как волны крошат их корабль.

Баржа, севшая на мель, похожа на брошенный в море деревянный гроб…

Последний, третий звонок. Герлоф встал, опершись на край стола, и поморщился. Ревматоидный артрит. Синдром Шёгрена, как они его называют. Посмотрел на кресло-каталку у ножного конца кровати. Нет уж. Никогда он не пользовался этой штукой в помещении, да и сейчас не будет. Взял палку, крепко сжал, чтобы отвлечься от боли в суставах, и двинулся в прихожую. Там на плечиках аккуратно висела его уличная одежда. На полу, бочок к бочку, башмаки. Он вышел в коридор и огляделся.

Отовсюду слышались шаркающие шаги – жильцы шли ужинать. Кто с палкой, кто с ролятором. Обитатели марнесского дома престарелых. Некоторые оживленно переговаривались, другие шли, не поднимая головы.

Эти старики… Сколько знаний… сколько жизненного опыта, подумал Герлоф. Неужели все это никому не нужно?

– Добро пожаловать к столу! – Буэль, старшая сестра отделения, одаривала каждого привычно-ласковой улыбкой.

Старики тихо, не говоря ни слова, рассаживались на свои привычные места.

Так много знаний и умений… За одним столом с Герлофом сидят сапожник, церковный сторож и крестьянин. Время идет, сапоги теперь шьют машины, урожай тоже убирают машины. Их опыт и знания теперь не востребованы. А он сам? Он и сейчас может завязать штыковой узел с закрытыми глазами за три секунды… а кому это нужно?

– Слышал, Герлоф? Ночью будут заморозки, – неожиданно обратилась к нему Майя Нюман. Он моргнул от неожиданности.

– Похоже на то. Ветер северный.

Майя сидела рядом с ним. Маленькая, худенькая… личико, как печеное яблоко, но всегда в хорошем настроении, куда бодрее и живее, чем остальные. Герлоф улыбнулся, она улыбнулась в ответ. Майя была одной из немногих, кому удавалось произнести его имя правильно. Йерлофф… именно Йерлофф, и никак иначе.

Майя тоже родом из Стенвика, но она еще в пятидесятые годы вышла замуж за фермера и жила к северу от Марнеса, а сам Герлоф, когда стал капитаном лайбы, переехал в Боргхольм, так что не виделись они больше сорока лет.

Отломив кусочек хрустящего хлебца, он начал медленно жевать, мысленно поблагодарив Бога – спасибо, Боже, что сохранил мне зубы. Волос нет, зрение тоже подгуляло, суставы хоть на помойку выкидывай, ничего не хочется… но зубы, слава Богу, свои.

Из кухни пахло капустой. Сегодня в меню капустный суп. Герлоф терпеливо ждал, пока сервировочная тележка докатится до их стола.

После ужина почти все пойдут смотреть телевизор.

Новые времена. Остовы разбившихся в незапамятные времена кораблей с берегов убрали, страшных историй в сумеречные часы никто не рассказывает. Зачем? Есть же телевизор…

Ужин закончился, и Герлоф вернулся в свою комнату.

Прислонил палку к книжной полке и вновь сел за письменный стол. За окном уже совсем темно. Если привстать и наклониться над столом к окну, можно различить поля к северу от Марнеса, а дальше – берег моря. Балтийского моря, где он провел почти всю жизнь. Но такие гимнастические упражнения уже были ему не под силу, поэтому приходится удовлетвориться созерцанием березовой рощи, той самой, где недавно садилось солнце.

Дом престарелых теперь назывался по другому, так решили власти. Но, сменив название, дом престарелых так и остался домом престарелых. Назови как угодно, хоть «домом мудрости»… какая разница? Дом, где одинокие старики и старухи ожидают смерти.

Рядом со стопкой газет лежит черная тетрадь. Сидеть и глазеть в окно над письменным столом ему надоело в первую же неделю пребывания в Марнесе, поэтому он пошел в село и купил в крошечном супермаркете толстую тетрадь в ледериновом переплете. И начал писать.

Записывал пришедшие в голову мысли, писал, что надо сделать, и вычеркивал по мере выполнения. Впрочем, на первой странице было крупно написано: «Побрейся!», и эту запись он не вычеркивал, поскольку бриться следовало каждый день.

А на самом верху первой страницы было написано вот что:

Долготерпеливый лучше храброго, и владеющий собой лучше завоевателя города[2]2
  Книга Притчей Соломоновых, 16: 32.


[Закрыть].

Это мысль поистине заслуживала размышлений. Герлоф начал читать Библию еще в детстве, и привычка эта сохранилась на всю жизнь.

В самом конце три пункта еще не вычеркнуты.

Заплатить по счетам за месяц.

Во вторник вечером приедет Юлия.

Поговорить с Эрнстом.

Ну ладно… Счета за телефон, газеты, взнос за пребывание в доме и уход за могилой его жены Эллы могут потерпеть до следующей недели.

Юлия наконец пообещала приехать. Пусть хоть ненадолго задержится на Эланде. Это страшно – после стольких лет она по-прежнему вне себя от горя. Можно попытаться хоть как-то отвлечь ее от мыслей о пропавшем сыне.

Последняя запись тоже имела отношение к Юлии.

Эрнст, каменотес из Стенвика, один из немногих, кто не покинул родной поселок… Их осталось трое: Эрнст, Герлоф и его приятель Йон. Они говорили по телефону почти каждую неделю, а иногда собирались посумерничать, вспоминали разные истории. Герлофу это очень нравилось, хотя большинство рассказов он уже слышал несчитанное количество раз.

Но как-то вечером, несколько месяцев назад, Эрнст зашел его навестить. На этот раз история была совершенно новой: он рассказал, как и кто убил его, Герлофа, внука Йенса.

– Я, знаешь, немало думал, как и что… – сказал тогда Эрнст.

– Вот как, – тихо поощрил его Герлоф, не вставая из-за стола.

– Что-то мне не верится, что твой внук ни с того ни с сего пошел к морю и утонул. Думаю, просто решил побродить в тумане. И там встретил убийцу.

– Убийцу?

Эрнст молчал, разминая руками колено.

– Какого убийцу? Кто бы это мог быть?

– Нильс Кант. Думаю, он встретил Нильса Канта в тумане.

Герлоф уставился на Эрнста с удивлением, но тот был совершенно серьезен.

– Думаю, так оно и было. Думаю, Нильс Кант шел домой с моря, не знаю уж, что он там делал, и опять…

Вот и все, что в тот раз сказал Эрнст. Он думает то, он думает это… Одна из очередных историй – из тех, что рассказывают друг другу в сумерках, – но Герлофу она почему-то запала в голову. Он надеялся, что в ближайшее время Эрнст зайдет и объяснит, до чего он докопался.

Герлоф рассеянно листал свои записи. Мысли попадались куда реже, чем деловые заметки, а листов осталось совсем мало.

Он захлопнул тетрадь. Сидел у стола и смотрел на покачивающиеся вершины берез на фоне темного неба, немного напоминающие паруса в ветреный день. Мимо медленно плывет эландский берег, всего-то темная полоска на горизонте, а если проложить курс поближе, можно различить и спускающиеся к воде тропинки, и деревья, и рыбацкие хижины… он попытался вызвать в памяти эту картину, но тут зазвонил телефон.

Герлоф даже вздрогнул – настолько резким показался звонок в вечерней тишине. Он не торопился брать трубку: всегда пытался по звонку угадать, кто звонит. Часто угадывал, но на этот раз уверенности не было.

Он взял трубку после третьего сигнала.

– Давидссон.

Молчание.

Но кто-то там есть, линия открыта. В телефонном кабеле тихо шуршат электроны, или что там у них шуршит в эти новые времена. Тот, на том конце провода, наверняка тоже слышит это шуршание, но молчит.

И Герлофу кажется – он знает, кто звонит.

– Это Герлоф, – опять представляется он. – Я его получил. Если ты насчет сандалика…

Шуршание электронов. Или это чье-то дыхание?

– Несколько дней назад получил по почте.

Молчание.

– Думаю, это ты мне его послал. Зачем?

Молчание, молчание…

– Где ты его нашел?

Герлоф поплотнее прижал трубку к уху, и вдруг ему показалось, что все вокруг исчезло – и он оказался в бескрайнем космосе, полном загадочными шорохами. Или ночью в открытом море.

Через полминуты на том конце кто-то тихо прокашлялся и повесил трубку.

3

Старшая сестра Юлии Лена Лундквист покрутила в руке связку ключей, оглянулась на сестру, окинула ее взглядом и снова уставилась на машину. Их общую машину.

Маленький красный «форд-фиеста». Не новый, но лак прекрасно сохранился, а летней резине нет и года. Машина стояла у въезда на красную кирпичную виллу в Торсланде. Дом принадлежал Лене и ее мужу, Рихарду. Большой участок. Моря из окон не видно, но близость его несомненна: в воздухе пахнет солью. Из дома донесся громкий смех. Значит, дети дома.

– Собственно, я… не знаю… когда ты в последний раз сидела за рулем?

Лена скрестила руки на груди. Она по-прежнему крутила ключи указательным пальцем.

– Прошлым летом, – робко сказала Юлия и тут же разозлилась на себя. Какое ей дело! – Не забывай, что это и моя машина… наполовину.

С моря подул холодный влажный ветер. На Юлии была только тонкая кофточка, но Лена не пригласила ее зайти. Да она бы и не пошла.

Судя по всему, Рихард был дома, а у нее не было никакого желания видеть ни его, ни их детей-подростков.

Муж Лены был каким-то промежуточным шефом на «Вольво», и у него, естественно, была служебная машина. Лена тоже хорошо устроена – директор средней школы в Хисинге. Словом, жизнь удалась.

– К тому же тебе эта машина не нужна. – Юлия постаралась, чтобы голос звучал твердо и уверенно. – Она просто стояла у тебя, пока… пока у меня не было желания садиться за руль.

Лена опять посмотрела на машину.

– Да-да… но Рихард два раза в месяц по субботам привозит свою дочь, а она хочет…

– За бензин я заплачу.

Она вовсе не боится старшей сестры. Никогда не боялась. Почему она должна ее бояться? А сейчас решила поехать на Эланд. Решила – и поедет.

– Конечно, заплатишь… разве в этом дело? Но что-то здесь… к тому же страховка оформлена так, что… в общем, Рихард говорит, что…

– Я еду на Эланд. Туда и обратно, в Гётеборг.

Лена оглянулась на дом. Почти во всех окнах за шторами горел свет.

– Герлоф настаивает, чтобы я приехала, – упрямо продолжила Юлия. – Я с ним вчера разговаривала.

– Но почему ему пришло это в голову именно сейчас? – с нажимом спросила Лена и продолжила, не дожидаясь ответа: – И где ты там будешь жить? Ты же не можешь жить с ним в этом… заведении. У них, насколько мне известно, комнат для гостей не предусмотрено. А дом в Стенвике заколочен. Ты же знаешь… и вода отключена, и свет…

– Придумаю что-нибудь.

Странно – она и в самом деле об этом не подумала. Где она будет жить? Неважно. На месте решит.

– Значит, я беру машину.

Юлия почувствовала, что сестра готова уступить. Надо все решить до того, как появится Рихард и начнет выкладывать новые аргументы.

– Ну хорошо. – Лена пошла к машине. – Я только возьму кое-что…

Она открыла дверь, достала какие-то бумаги, темные очки и наполовину съеденную плитку шоколада «Марабу». Вернулась к Юлии, небрежно подняла руку, и ключи соскользнули в подставленную Юлией ладонь.

– Подожди-ка… возьми еще и вот это. – Она протянула Юлии черный мобильный телефон. – Мне только что выдали новый на работе.

Компактный. Может быть, не самый компактный, но все же.

– Я не умею им пользоваться, – сказала Юлия.

– Ничего нет проще. Вот тебе пин-код. – Она написала на бумажке четыре цифры и протянула Юлии. – Здесь и пин-код, и твой номер. Только запомни: когда звонишь, надо набирать номер полностью, с кодом города. Набрала номер – нажми вот на эту зеленую кнопочку. На счету осталось немного, а дальше будешь платить сама.

– Спасибо. – Юлия повертела телефон в руке.

– И езжай осторожно, – добавила Лена. – Папе привет.

Юлия кивнула и пошла к машине. Села, понюхала воздух – пахнет сестриными духами.

Уже смеркалось. Она ехала по Хисинге, на двадцать километров в час ниже ограничения, и думала о сестре. Почему они с Леной не могут смотреть друг другу в глаза дольше, чем несколько секунд? Раньше-то были очень дружны. Юлия, собственно, и переехала в Гётеборг, чтобы быть поближе к сестре, но теперь… Все изменилось с того памятного дня несколько лет назад. Лена пригласила сестру на ужин. В конце Рихард встал и заявил:

– Не понимаю, почему мы должны все время пережевывать эту грустную историю двадцатилетней давности? Нет, не обижайся, я просто спрашиваю… мы и в самом деле должны?

Он был зол. Слегка пьян, голос хриплый… да никто ничего и не пережевывал – Юлия просто упомянула имя Йенса мимоходом, пыталась объяснить, почему у нее все время плохое настроение.

И вот тут Лена сказала фразу, из-за которой Юлия два года спустя отказалась ехать с ней на Эланд, чтобы помочь отцу перебраться в дом престарелых в Марнесе.

– Он не вернется, – сказал сестра. – Всем известно, что Йенс погиб. Даже ты это понимаешь, не так ли?

Не надо было, конечно, устраивать истерику в гостях, но не смогла удержаться… Юлия поморщилась от неприятного воспоминания.

Она поставила машину у дома и пошла упаковать вещи. Уложила одежду в расчете на десять дней отсутствия, туалетные принадлежности, несколько книг, пару бутылок красного вина и баночки с лекарствами. Съела бутерброд. Запила водой вместо вина и решила лечь пораньше.

Но сон не шел. Полежала немного, несколько раз перевернула подушку. Не помогло. Пошла в ванную и выпила снотворное. До утра пройдет.

Маленький башмачок. Детский сандалик.

Закрыла глаза и ясно увидела: она, совсем еще молодая мама, надевает на ножки Йенса эти самые сандалики. Грудь словно придавила невидимая тяжесть, ее даже зазнобило.

Сандалик… Единственный след. Двадцать лет поисков, сотни бессонных ночей.

Медленно, но верно начало действовать снотворное.

Хватит тьмы, успела она подумать, засыпая. Боже, помоги нам его найти.

Ночь показалась Юлии бесконечной. Быстро позавтракала, вымыла посуду, заперла квартиру и пошла к машине. Включила дворники – лобовое стекло за ночь густо облепили мокрые листья. Только начинало светать. Наконец-то после… Юлия и сама не помнит, после скольких лет она впервые покидает свою квартиру, свой город… Плотное утреннее движение, первые робкие лучи рассветного солнца. Последний светофор перед трассой услужливо переключился на зеленый, и она выехала за город.

Первые несколько километров ехала с открытым окном, чтобы избавиться от назойливого аромата сестриных духов.

Я еду, Йенс. Я еду к тебе, и никто меня не остановит.

Врачи повторяли в один голос: не следует разговаривать с мальчиком, даже про себя. Это выводит вас из равновесия, мешает правильной оценке ситуации, нарушает концентрацию… мешает, нарушает, выводит, подрывает… и все равно, не было ни единого дня, чтобы она с ним не разговаривала.

За Буросом автобан кончился, дорога стала намного уже, появилось встречное движение. Густой смоландский ельник подступал чуть не к дорожному полотну. В нем прятались остатки ночи. Можно было бы свернуть на какой-то из уходящих в лес проселков, поехать в неизвестном направлении… но съезды эти выглядели чересчур уж мрачными и негостеприимными. Юлия пересекала королевство с запада на восток и пыталась вызвать в себе чувство радости: в первый раз за столько лет сама, без сопровождающих решилась покинуть дом.

Но радости не было.

Свернула на заправку, залила полный бак и поела. Качество жаркого явно не соответствовало цене.

Немного севернее Кальмара с материка на Эланд ведет мост… его открыли как раз в тот год, в ту осень, когда…

Не думать об этом. Не думать, пока не доберусь до места. Не думать, не думать, не думать.

Мост, высокий и красивый, прочно стоял на бетонных опорах. Порывы ветра, которые чуть не сдували машину с дороги, ему, похоже, были нипочем. Широкий и прямой, он только в одном месте выгибался дугой, образуя… птичку, вспомнила она название. Да, так и называется: «птичка» – приподнятая часть моста для прохода судов. С этой высокой точки открывается головокружительный вид на плоский каменистый остров – огромный, вытянутый с юга на север.

Отсюда виден и альвар – поросшая травой и кустарником каменистая степь, покрывающая почти весь Эланд. А в небе плывут низкие темные облака, похожие на бесшумные воздушные корабли.

Наблюдать за птицами – любимое развлечение не только туристов, но и местных жителей, но Юлия не любила альвар. Он слишком велик. Если огромное небо вдруг вздумает свалиться на остров, защиты искать негде.

За мостом она свернула на север, в Боргхольм – прямая, как стрела, прибрежная дорога, несколько десятков километров. Машин навстречу почти не попадалось – туристский сезон закончился.

Юлия смотрела прямо перед собой, стараясь не глядеть ни на пустынный альвар – он внушал ей страх, ни на море слева – оно напоминало о сандалике с пришитым ремешком.

И что? Скорее всего, ничего он не означает, этот сандалик. Вообще не имеет никакого отношения к Йенсу.

Дорога до Боргхольма заняла почти полчаса. Ей попался единственный перекресток со светофором, и Юлии вдруг захотелось свернуть направо, заехать в маленький прибрежный городок.

Она остановилась у кондитерской в самом начале Стургатан. Заезжать в гавань не хотелось. Рядом с главной площадью, наискосок от церкви, она когда-то жила с родителями. Пока у Герлофа была своя парусная лайба, удобнее было жить поближе к гавани. Дом ее детства. Почему-то казалось, что, если заехать на площадь, она встретит себя саму, свое привидение, девочку лет восьми или девяти… и у этой девочки, у этого маленького привидения вся жизнь впереди. Ей не хотелось видеть улыбающихся молодых людей с широким шагом – каждый из них мог оказаться Йенсом. Таких напоминаний хватало и в Гётеборге.

Юлия толкнула дверь в кондитерскую. Звякнул колокольчик.

Девушка за прилавком со скучающим видом приняла заказ: две коричные булочки и два сливочных пирожных с клубникой в желе. Себе и Герлофу.

На месте этой девушки могла бы быть она сама… но нет, вряд ли. Уже в восемнадцать Юлия покинула остров, успела пожить и в Кальмаре, и в Гётеборге. Там ей исполнилось двадцать два, там она встретила Микаеля и уже через несколько недель обнаружила, что беременна. Неугомонная была девушка… и куда только подевалась эта ее неугомонность? Ничего не осталось, даже после развода.

– Не так уж много народа, – сказала она, пока девушка доставала пирожные с застекленного прилавка. – Я хочу сказать, сейчас, осенью.

– Да, – ответила девушка без улыбки.

– Тебе здесь нравится?

Девушка тряхнула головой.

– Иногда… только делать нечего. Боргхольм живет только летом.

– Кто так считает?

– Все так считают. Стокгольмцы, по крайней мере.

Она завязала пакет с пирожными и протянула Юлии.

– Больше ничего не надо? Сорок восемь крон, спасибо.

Юлия покачала головой – нет, все в порядке. Это вам спасибо.

Ах, как много могла бы она рассказать этой девушке! И она когда-то работала в Боргхольме, в кафе в гавани. И она тоже была тогда почти подростком, и ей тоже было скучно, и она тоже с нетерпением ждала, когда же начнется настоящая жизнь. Ей вдруг захотелось рассказать этой девчушке про Йенса, про свою боль, про свою надежду, про маленький сандалик…

Но она промолчала. В кондитерской было совершенно тихо, если не считать шипения вентилятора над головой.

– А вы туристка?

– Да… впрочем, нет. Не совсем. Я еду в Стенвик на несколько дней. У моего родственника там домик.

– Там сейчас как в Лапландии, – усмехнулась девица, протягивая Юлии сдачу. – Почти все дома стоят пустые. Можно делать все что угодно – все равно никто не увидит.

* * *

Юлия вышла из кондитерской и посмотрела на часы. Половина четвертого. Боргхольм и впрямь напоминал город-призрак. Не больше десятка прохожих, сонно ползущие немногочисленные машины – вот и все. Силуэт руин старинного замка с пустыми окнами-глазницами на горе.

Налетел порыв холодного ветра. Юлия поежилась и пошла к машине. Тишина такая, что ей стало не по себе.

На афишной тумбе ветер трепал обрывки поблекших афиш: новый американский триллер в кино, рок-концерт в развалинах замка, добро пожаловать на всевозможные вечерние курсы.

Она вдруг подумала, что никогда не бывала на Эланде в это время года – не считая детства, конечно. Не сезон. Эланд словно сбавил обороты. И Боргхольм тоже… Город на холостом ходу.

Она пошла к машине.

Я еду, Йенс.

Сразу на выезде из города снова начался альвар. Дорога повернула от моря и пошла вглубь острова, так же прямо. Когда-то, в незапамятные времена, жители острова пытались возделывать скудную почву, выкапывали из земли поросшие лишайником камни и клали стены, камень на камень, тщательно подбирая один к другому, как в пазле, без капли цемента, не перекладывать же с места на место… Они же служили и загородкой для скота. Бесконечные низкие стены виднелись тут и там, они покрывали весь альвар гигантским каменным узором. Интересно, как это выглядит с воздуха…

Юлия почувствовала нечто вроде приступа агорафобии – боязни открытых пространств. Ей очень хотелось выпить вина, по мере приближения к Стенвику все сильнее и сильнее. Она давала себе слово отделаться от этой привычки чуть не каждый день. К тому же за рулем – никогда и ни при каких обстоятельствах, но в этой пустыне… она представила себе две бутылки в чемодане. Остановиться где-нибудь, запереться и выпить обе.

Дорога совершенно пуста. Ей повстречался только один автобус и какой-то отвратительно быстроходный трактор. Вдоль обочины мелькали желтые указатели с названиями деревень. Юлия помнила их с детства, могла бы пробубнить наизусть, как детскую считалку. Впрочем, кроме названий, она ничего про эти деревни не знала – каждый год ездили мимо, но никогда не заезжали. Для родителей существовали только Стенвик и летний дом, который они построили там в конце сороковых, задолго то того, как начал нарастать поток туристов. Осень, зиму и весну они всегда проводили в Боргхольме, но летом – Стенвик и только Стенвик.

Вдруг она решила – прежде чем ехать к Герлофу в Марнес, загляну в Стенвик. Кроме страшной памяти о том дне, с деревней было связано много хорошего – длинные, теплые, полные несбывшихся надежд солнечные дни…

Указатель она увидела издалека. «СТЕНВИК 1 км». Другой указатель, поменьше, с надписью «КЕМПИНГ», был крест-накрест залеплен черным скотчем. Юлия притормозила и свернула на проселок. Подальше от альвара, поближе к проливу.

Через пятьсот метров появились первые дома – все заколочены, окна закрыты белыми рулонными шторами. Киоск… здесь летом собирались жители поболтать о том о сем, обсудить деревенские новости. Никаких реклам, никаких вымпелов – витрина наглухо закрыта деревянным щитом. Рядом с киоском – указатель на кемпинг. Главное развлечение – поле для минигольфа, покрытое зеленым брезентом. Вспомнила: кемпингом заправляет старый друг Герлофа.

Проселок шел почти до пролива, затем свернул на скалу над пляжем. Здесь тоже стояли заколоченные дома. Юлия притормозила немного и посмотрела на воду. Спокойные волны медленно накатывались на берег и с шипением отползали назад, оставляя за собой укатанную полосу мелкого ракушечника.

А вот и старая знакомая – ветряная мельница. Ей давным-давно никто не пользовался, она стояла на своих деревянных опорах на скале и медленно разрушалась. Когда-то была выкрашена в красный цвет, но сейчас не заметно и следов краски, а от ажурных лопастей остался только жалкий крест из потрескавшихся балок.

Вот она, в сотне метров от мельницы – отцовская рыбацкая хижина, он называл ее рыбарней. Юлия даже не сразу узнала ее. Был сарай как сарай, а теперь… Красные свежевыкрашенные стены, белые рамы, просмоленная крыша. Ремонт сделан совсем недавно. Интересно, кто этим занимался. Лена? Рихард?

В памяти сохранилась картина: Герлоф сидит на табуретке у крыльца, разбирает и штопает сети, а она, Лена и все их двоюродные братья и сестры бегают внизу по пляжу, с наслаждением вдыхая острый запах смолы и водорослей.

В тот день… как раз в тот день Герлоф разбирал какую-то особую сеть, специально для камбалы. С тех пор Юлия не любила рыбную ловлю.

А сейчас здесь никого. Сухая трава колеблется под ветром. Зеленая плоскодонка рядом с хижиной – старая лодка Герлофа, рассохшаяся настолько, что через доски обшивки можно видеть небо.

Она выключила мотор, но так и осталась сидеть в машине. Идти некуда – дом закрыт на здоровенный деревянный засов с висячим замком. Окна, как и у всех, зашторены рулонными гардинами.

Пустой поселок больше всего напоминал театральные декорации. Спектакль закончился. Публика разошлась. Мрачный спектакль, подумала Юлия. Для меня-то уж точно мрачный. Мрачнее некуда.

Осталось только взглянуть на дачу Герлофа. Летний дом Герлоф построил своими руками – земля издавна была во владении его родни.

Она завела машину, доехала до развилки и свернула направо. Здесь росли низкие деревья, в какой-то степени защищавшие дома от зимних ветров. Интересно, она раньше никогда не замечала: деревья, все до одного, под постоянным напором ветра наклонились от моря.

Направо огромный полуразвалившийся дом. Желтая краска на фасаде облупилась, черепица потрескалась, поросла мхом. Юлия уже не помнила, чей это дом, помнила только, что когда-то он был богатым и ухоженным.

Направо шла узкая, заросшая желтой травой тропинка. Она узнала это место. Надела пальто и вышла из машины. Прохладный, свежий воздух. Кислорода наверняка вдвое больше, чем в Гётеборге. А то и втрое.

Снаружи было не так тихо, как в машине: шорох ветра в деревьях, тихое уханье прибоя с пролива. Но и всё – ни голосов, ни пения птиц, ни шипения шин проезжающих автомобилей. Ничего.

Девица в кондитерской права: как в Лапландии.

До дачи было совсем близко. Со скрипом отворилась железная калитка в низкой каменной стене. Знакомый сад.

Я уже здесь, Йенс.

Выкрашенный красно-коричневой фалунской краской дом с белыми балками фундамента выглядел не таким заброшенным, как остальные дома в Стенвике. Но, конечно, если бы Герлоф здесь жил, он бы ни за что не допустил, чтобы трава настолько заглушила тропинку. И опавшие листья сгреб бы, и сухую хвою. Отец – большой аккуратист; работает молча, методично и никогда не бросает дело на полпути.

Они вообще были работягами – и Герлоф, и особенно мать. Элла всю жизнь прожила домохозяйкой – иногда казалось, что она случайно забежала в этот мир из девятнадцатого века, из нищей эпохи, когда в жизни не было места ни смеху, ни развлечениям, когда бумажные полотенца сушили и пользовались ими повторно. Маленькая, тихая, упорная… ее королевством была кухня. С дочерями она была довольно сурова. В лучшем случае потреплет по щеке, но чтобы обнять, поцеловать – такого заведено не было… а Герлоф почти все время проводил в море.

В саду все словно замерло. Юлия вспомнила – посередине газона когда-то стояла водяная колонка. Зеленая, метровой высоты, с большим краном и по-гречески фасонно изогнутой рукояткой. Куда она подевалась? Остался только выщербленный бетонный фундамент.

С восточной стороны сад огорожен невысокой каменной стеной, а за стеной, насколько глаз хватает – альвар. Если бы не редкие невысокие деревья, отсюда можно было бы увидеть шпиль часовни марнесской церкви. Да и сейчас его можно увидеть, если найти точку.

Юлию передернуло, она отвернулась и пошла к дому. Обошла шпалеры с буйно разросшимся диким виноградом и поднялась по каменным ступенькам – в детстве они казались огромными, как в египетском храме. Ступени вели к маленькой веранде с резной деревянной дверью.

Юлия потрогала ручку. Дверь заперта.

Вот оно, подумала она. Это и начало, и конец моего путешествия. Запертая дверь.

Странно, что отцовский дом все еще стоит на месте. После исчезновения Йенса… столько событий в мире! Образовывались новые государства, другие исчезали с карты, как будто их и не было. В Стенвике теперь почти никто не живет – разве что летом. А домик все стоит – такой же, каким был в тот день.

Она присела на ступеньку и с шумом выдохнула воздух.

Я устала, Йенс.

Она посмотрела на собранную когда-то Герлофом коллекцию камней. Можно, конечно, назвать это и коллекцией – камни лежали в куче, впрочем, куча имела форму пирамиды. На самой вершине лежал корявый, ноздреватый черный осколок – Герлоф утверждал, что это метеорит: прилетел с неба, со свистом и воем, и упал прямо в каменоломню. Было это, когда там работали и отец Герлофа, и дед… в восемнадцатом, наверное, веке. До сих пор в каменоломне виден небольшой кратер. Посланец иных миров испещрен непочтительными нашлепками птичьего помета.

Йенс наверняка прошел мимо этого камня. Надел сандалики. Вышел из дому, где спала бабушка, и спустился по ступенькам в сад. Вот и все, что им известно. Что было дальше, не знает никто.

Вечером она вернулась с материка, предвкушая, как Йенс сломя голову бросится ей навстречу… а вышло, что ее встретили двое полицейских, рыдающая мать и мрачный, сосредоточенный отец.

Юлии страшно захотелось достать из багажника бутылку вина – сидеть здесь на ступеньках и пить, пока тьма не упадет на землю… но она преодолела этот импульс.

Декорации. И здесь декорации. Представление закончилось много лет назад, а декорации остались. Ее охватило парализующее чувство одиночества.

Она так бы и сидела неподвижно на каменных ступенях, если бы новый звук не вывел ее из забытья.

Автомобиль. Даже по звуку мотора можно было понять, что это какая-то очень старая, изношенная машина. Надтреснутое урчание все приближалось и приближалось. Она прислушалась. Машина остановилась где-то совсем рядом.