Текст книги "Мертвая зыбь (др. перевод)"

Автор книги: Юхан Теорин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

12

Леннарт Хенрикссон стоял у стола Герлофа и взвешивал в руке пакет с сандаликом, словно таким путем пытался определить его подлинность. По виду Леннарта было совершенно ясно, что находка его обеспокоила.

– О таких вещах надо сообщать в полицию, Герлоф.

– Я знаю.

– Причем немедленно.

– Знаю, знаю. Не получилось. И что ты думаешь?

– Об этом? Не знаю. Стараюсь не делать поспешных выводов. А у тебя какие соображения?

– У меня соображение одно… хорошо, хоть одно насоображал… Не в воде надо было искать.

– А мы что, не искали? Ты что, не помнишь? Всю каменоломню обыскали, весь поселок обошли, все сараи, все будки. Я лично по альвару рыскал на машине полдня. Ничего, как тебе известно, не нашли. Но если Юлия утверждает, что это сандалик Йенса, надо относиться к этому серьезно.

– Я думаю, что это сандалик Йенса, – отозвалась Юлия.

– И ты получил его по почте?

Герлоф кивнул. У него появилось неприятное ощущение, что его допрашивают.

– Когда?

– На той неделе. Я сразу позвонил Юлии и рассказал… поэтому она и приехала. Может, не только поэтому, но и поэтому тоже.

– А конверт сохранил?

– Нет. Дурак потому что. Выкинул. Не сообразил. Но там не было ничего – только сандалик Ни записки, ни адреса отправителя. «Капитану Герлофу Давидссону, Стенвик» – и все. А почта переслала пакет сюда. Понимаю, что сделал глупость… но что за важность в конверте?

– Ты не забыл, что есть такая штука – отпечатки пальцев? – тихо сказал Леннарт и вздохнул. – Есть волосы… и много чего есть. Ладно, я возьму сандалик с собой. На нем тоже может что-то найтись.

– Мне бы хотелось… – начал было Герлоф, но Юлия его перебила.

– Вы хотите отправить его в лабораторию?

– Да… в Линчёпинг. Там есть так называемая ЦЛК. Центральная лаборатория криминалистики. Они такими вещами и занимаются.

Герлоф промолчал.

– Очень хорошо, – решительно сказала Юлия. – Пусть занимаются.

– А расписку дашь?

Юлия раздраженно передернула плечами – ей стало неудобно за отца. Но Леннарт принял вопрос совершенно нормально, только улыбнулся слегка.

– Конечно, Герлоф. Напишу тебе расписку, так что в случае чего… если, например, неумехи в Линчёпинге потеряют твой сандалик, подашь в суд на боргхольмскую полицию. Но я бы на твоем месте не беспокоился.

Юлия проводила полицейского и вернулась. Герлоф мрачно смотрел в окно и вертел в руке написанную довольно скверным почерком расписку Леннарта Хенрикссона.

– Леннарт говорит, надо всем рассказывать про сандалик, – сказала Юлия ему в спину.

– Вот как он, значит, сказал… – не поворачивая головы, медленно произнес Герлоф, – всем, значит, рассказывать…

– О чем ты думаешь?

– Тебе не надо было ему говорить.

– Ты же сам сказал – говори каждому встречному.

– Я полицию не имел в виду. Разберемся сами.

– Разберемся сами? – ядовито протянула Юлия. – Что значит – разберемся сами? Думаешь, похититель Йенса… если его вообще кто-то похитил… сам явится сюда? Я, мол, тоже хочу поглядеть на сандалик? Неужели ты веришь, что это возможно? Чтобы этот таинственный похититель пришел и рассказал, что он сделал с Йенсом?

Герлоф по-прежнему смотрел в окно. Даже головы не повернул.

– А что ты сам делал в тот день? – сказала она с нарастающим раздражением.

– Ты знаешь.

– Я знаю… Мама плохо себя чувствовала. Кому-то же надо было присматривать за твоим внуком! А ты пошел, как ни в чем не бывало, штопать свои сети. Тебе, видите ли, порыбачить захотелось.

Герлоф медленно кивнул.

– И тут упал туман, – сказал он.

– Да… густой, как… как гороховый суп. И что же ты сделал? Забеспокоился – как там, дескать, малыш в таком тумане? Пошел поскорее домой? Куда там! Ты продолжал возиться со своими проклятыми сетями. Это, конечно, много занимательнее, чем нянчиться с маленьким ребенком. Что, не права я?

– Я все время прислушивался… Если бы Йенс… а я ничего не слышал.

– Да не об этом речь! Речь о том, что, когда ты был нужен, тебя никогда не было! Все в доме делалось, как ты того хочешь. Всегда, при любых условиях…

Герлоф не ответил. Ему показалось, что на улице стало темнее. Неужели уже начинаются сумерки? Он слушал дочь и думал – она права. Но что на это ответить?

– Я был вам плохим отцом, – грустно сказал Герлоф. – Ты права – меня часто не было с вами. Были другие дела… Но если бы я мог что-то сделать в тот день… если бы этого дня вообще не было.

Он замолчал – перехватило горло. Повисло тяжелое молчание.

– Я знаю, папа. – Юлия уже ругала себя за несдержанность – Я ничего такого не хотела сказать… меня-то вообще не было на Эланде. Помню, ехала через мост и видела, как на остров ползет туман… Сколько я себя проклинала потом, что оставила Йенса! Даже не поцеловала на прощанье…

Герлоф тяжко вздохнул и повернулся.

– В среду мы хороним Эрнста. А во вторник мы с тобой пойдем к человеку, который послал мне этот сандалик.

Юлия потеряла дар речи.

– Как… – только и смогла выговорить она.

– Я знаю, кто послал.

– На сто процентов?

– Девяносто пять.

– Где он живет? Здесь, в Марнесе?

– Нет.

– В Стенвике?

– В Боргхольме.

Юлия замолчала – ей казалось, что это скверная шутка.

– О’кей. – Она постаралась, чтобы голос звучал как можно более нейтрально. Не надо быть дурой. – Поедем на моей машине.

Она встала и взяла с кровати пальто.

– А сейчас чем займешься?

– Не знаю… поеду в Стенвик… сгребу листья на участке. Как-никак, дом есть дом. Вода, свет, плита… можно хоть поесть по-человечески. А спать буду в хижине. Там и в самом деле стало прилично. И спалось хорошо.

– Ладно… Не забывай про Йона и Астрид. Вы должны держаться вместе.

– Конечно, конечно… – Она надела пальто. – Кстати, на кладбище я была. Могила в порядке, церковный совет не сидит без дела. Зажгла свечу.

– Она горит пять дней… до выходных будет гореть. Я там бываю. Хотелось бы почаще, но… – Он прокашлялся. – А для Эрнста могилу уже выкопали?

– По-моему, нет. Не видела. Но зато я видела могилу Нильса Канта. Ты ведь меня за этим послал?

– Ну.

– А ведь я, пока не видела могилу, и в самом деле начала подозревать… а теперь понимаю, почему никто не назвал его имени.

Герлоф хотел сказать, что лучшая маскировка для убийцы – считаться мертвым, но промолчал.

– На могиле розы.

– Свежие?

– Нет… наверное, с лета. И вот еще что, – вспомнила она, полезла в карман пальто и вынула конверт. Конверт почти высох. – Может быть, нехорошо… это же все-таки что-то личное, а мы…

Но Герлоф, не слушая, быстро открыл конверт, достал маленькую записку и прочитал – сначала про себя, потом вслух:

– Все мы предстанем на суд Христов…[8]8
  Рим, 14:10.


[Закрыть] – Он посмотрел на Юлию. – Вот и все. Это из Послания к римлянам. Могу оставить себе?

– Конечно, – пожала плечами Юлия. – А скажи мне… часто приносят цветы на могилу Канта?

– Не особенно. – Герлоф положил записку в конверт и сунул в ящик стола. – Но приносили… Несколько раз приносили за эти годы. Цветы. Я сам видел розы.

– Значит, какие-то его друзья или родственники живы?

– Не знаю, друзья ли… во всяком случае кто-то, кто его помнит. Известный факт – и у преступников бывают поклонники.

Они замолчали. Каждый думал о своем. Первой прервала молчание Юлия.

– Ну ладно. Еду в Стенвик.

– А завтра что собираешься делать?

– Не знаю… Может быть, съезжу в Лонгвик. Посмотрим.

После ухода дочери из Герлофа словно выпустили воздух. Он посмотрел на руки – дрожат. Разговор отнял много сил, но сегодня надо было еще кое-что сделать.

– Торстен, ты хоронил Нильса Канта?

Два старика. Каждый за своим столом. Никого, кроме них, в полуподвальном помещении для так называемых активных развлечений не было. Впрочем, Герлоф тщательно продумал это уединение – сразу после обеда спустился сюда на лифте и больше часа ждал, пока пожилая дама закончит ткать свой бесконечный коврик.

Ему хотелось поговорить с глазу на глаз с Торстеном Аксельссоном, работавшим могильщиком в марнесской общине с послевоенных лет. Пока он ждал, за узким, на уровне земли окном сгущались и сгущались осенние сумерки.

Он не сразу задал главный вопрос – сначала поговорили о предстоящих похоронах. У Торстена тоже ревматизм, но с головой все в порядке, и с ним иной раз очень забавно почесать языками. Торстен, похоже, не испытывал ностальгии по своей работе, в отличие от Герлофа, которому все время снились морские сны.

На столе у Герлофа лежали кусочки дерева, клей, инструменты и обрывки разнокалиберной наждачной бумаги. Он делал модель галеаса «Пакет» – последнего парусника. «Пакет» в шестидесятых забрали в Стокгольм, где он сделался туристским аттракционом. Корпус уже готов, но с такелажем предстояло еще много работы. А окончательно парусник будет собран уже в бутылке – мачты и паруса можно установить только на месте. Все требует времени.

Что ж, вопрос, наконец, задан. В ожидании ответа он тщательно, с помощью двух пинцетов, мельчайшей шкуркой полировал крошечную палочку, которой было суждено стать реей на грот-мачте.

Аксельссон ответил не сразу, сначала пристроил на место никак не дававшийся ему элемент пазла и довольно крякнул. В конечном счете пазл должен был представлять большую копию «Кувшинок» Клода Моне.

Он удовлетворенно придавил указательным пальцем строптивый кусочек картона и посмотрел на Герлофа.

– Канта?

– Да. Нильса Канта. Могила на отшибе, у самой стены. Меня-то на похоронах не было, я же тогда жил в Боргхольме.

Аксельссон кивнул и повертел в руке следующую фигурку, целиком зеленую, без опознавательных примет. Как можно догадаться, куда ее вставить?

– Да… было дело. Могилу я копал, и гроб тоже нес я, с напарниками. Других желающих не нашлось.

– А кто-нибудь вообще пришел его хоронить? Кто-нибудь его оплакивал?

– Мать… Она не отходила от гроба. Я раньше-то ее и не видел никогда. Худая, жилистая. В черном пальто. Но не могу сказать, чтобы она особенно его оплакивала. Вид у нее был… я бы даже сказал – довольный.

– Довольный?

– Да, можно сказать, довольный. Как она себя в церкви вела, я, понятное дело, не видел, но когда гроб предавали земле… По-моему, и вуаль-то надела, чтобы не видели, как она улыбается. Довольный у нее был вид, довольный.

Герлоф кивнул.

– И что, никого больше на кладбище не было? Только она?

– Почему не было? Были, но чтобы кто-нибудь переживал… такого не помню. Полицейские к могиле даже не подходили. Стояли у ворот и поглядывали.

– Хотели, наверное, убедиться, что Кант их больше не потревожит.

– Думаю, не только полицейские. Все вздохнули с облегчением. Кроме разве что пастора Фридланда.

– Ну, у пастора-то горе понятное. За это ему и деньги платят.

Они помолчали. Герлоф положил рею в маленькую коробочку и взялся за корпус – обдумывал следующий вопрос.

– Ты сказал, что Вера Кант улыбалась у могилы… мало ведь кто из матерей станет улыбаться на похоронах сына. Какой бы он ни был, этот сын… Тут и начинаешь задумываться – может, его и в гробу-то не было?

Аксельссон вздохнул, отложил в сторону непонятную зеленую фигурку, похожую на бегущего человечка рядом с надписью «Выход», и взял другую.

– Что ты хочешь спросить. Герлоф? Не показалось ли мне, что гроб необычно легкий? Этот вопрос мне за эти годы задавали не раз.

– Еще бы не задавали. Ты же и сам наверняка слышал разговоры – похоронили, мол, пустой гроб. Не было там Канта.

– Слышал, слышал… и вот что я тебе скажу, Герлоф. Кончай сомневаться на этот счет. Гроб несли четыре мужика. И до службы, и после службы. Тяжелый, как…

Герлоф понял, что задел профессиональную честь старого могильщика, но все же продолжил.

– Еще говорят, что там камни были в гробу. Или мешок с песком.

– И это я слышал. Я сам-то, конечно, в гроб не заглядывал, не мое это дело, но кто-то ведь смотрел? Когда его на пароме привезли на остров?

– А я слышал, что гроб вообще не открывали. Он был вроде бы опечатан, и никто не хотел брать на себя ответственность. Да и нервы свои люди берегут.

– Не знаю… слабо помню только вот что: свидетельство о смерти было выписано где-то в Южной Америке, документы пришли вместе с покойником, на одном из сухогрузов Мальма. На терминале в Боргхольме свидетельство даже прочитали, нашелся там кто-то, кто более или менее кумекал в испанском. Причина смерти – утопление, вот что там было написано. И тело пробыло в воде довольно долго, наверняка не особо приятное зрелище.

– А может, никто не хотел связываться с Верой Кант, вот и не стали открывать гроб, – задумчиво сказал Герлоф. – Всем хотелось поскорее похоронить Нильса Канта и жить дальше.

Аксельссон внимательно посмотрел на него и пожал плечами.

– Что ты меня-то спрашиваешь? – Он пристроил очередную фигурку в пруд. – Я его положил в землю, закопал и пошел домой. Сделал свою работу.

– Это я понимаю, Торстен.

Следующий кусочек картона нашел свое место на удивление быстро. Аксельссон удовлетворенно почмокал, потер руки и встал.

– Пора кофе пить, – сказал он и пошел к двери, но на пороге задержался и обернулся к Герлофу. – А ты сам-то как думаешь? Лежит Кант в своем гробу или нет?

– Ясное дело, лежит, – ответил Герлоф, не поднимая глаз от работы.

Герлоф вернулся в отделение в начале восьмого. Аксельссон поторопился – до вечернего кофе было еще полчаса. В марнесском доме престарелых все шло по расписанию.

Разговор с Аксельссоном удался, решил он для себя. Ему, по крайней мере, он дал очень много. Разве что чересчур уж он разговорился под конец, стал давить на Торстена, и тот, естественно, поспешил уйти… а очень может быть, в этом есть и свой резон: Торстену разговор явно запал в голову, и разговоры в коридорах заведения пойдут очень скоро, если уже не пошли. С чего бы Герлоф вдруг заинтересовался Кантом? Может, и не только в коридорах. Ко многим приходят родственники, так что новость эта вскоре покинет стены дома. Но ведь он этого и хотел – разворошить муравейник, глядишь, кто-то зашевелится.

Он тяжело опустился на кровать и взял утренний номер «Эландс Постен» – не было времени прочитать. Да и желания.

Самая большая новость – несчастный случай в Стенвике. С фотографиями Бенгта Нюберга – панорама каменоломни с наложенной стрелкой, указывающей, где произошло несчастье.

Значит, полиция в Боргхольме уверена – несчастный случай. Старый Адольфссон хотел передвинуть статую поближе к краю, поскользнулся и упал. Хотел удержаться, а вместо этого свалил изваяние на себя. Ничто не указывает на преступление.

Репортаж был на полстраницы, но Герлоф дальше читать не стал. Перелистал газету – обычные новости. Затянувшееся строительство в Лонгвике, пожар в амбаре под Лётторпом. Выживший из ума старик, ушедший в альвар, все еще не найден. Найдут, конечно, но ведь наверняка замерз, бедняга…

Герлоф сложил газету и положил назад на ночной столик. Взгляд его упал на кошелек Эрнста на столе. Открыл, посмотрел на пачку денег и такую же толстую, если не толще, пачку квитанций. Деньги пусть лежат, а на квитанции можно взглянуть и попристальнее.

В основном чеки из продуктовых магазинов в Марнесе и Лонгвике. Выписанные самим Эрнстом от руки копии квитанций от летней продажи своих изделий.

Герлоф искал свежие, двух-трехдневной давности. Но не нашел.

Зато в самом низу лежал входной билет в музей. Музей дерева в Рамнебю. На кусочке плотной бумаги красовалось изображение штабеля досок. Наискосок шел синий штемпель: 13 сент.

Герлоф положил билет на тумбочку. Остальные квитанции и чеки скрепил скрепкой и засунул в ящик стола. Подвинул к себе тетрадь, взял карандаш и, подумав, записал следующее:

Вера Кант улыбалась на похоронах сына.

И еще вот что:

Эрнст посетил пилораму Кантов в Рамнебю.

Вложил билет в тетрадь, захлопнул и сел. Ждал, когда принесут вечерний кофе. Привычки, привычки… чем старше становишься, тем важнее привычки. Привычки становятся ритуалами и заменяют жизнь.

13

Юлия просто-напросто не заметила, как выпила первый бокал. Она видела, как Астрид разливает вино, смотрела на маленький руби новый водоворот, потом протянула руку – и, к своему удивлению, обнаружила, что бокал пуст. Но вкус вина во рту, знакомое, медленно разливающееся по телу тепло свидетельствовали недвусмысленно – да, я выпила. И чувство свидания с давно не виденным другом.

За окном садилось солнце. У Юлии болели бедра после долгой велосипедной прогулки вдоль берега.

– Еще бокал? – Астрид улыбнулась.

– Да, спасибо. – Юлия постаралась придать голосу как можно более равнодушную интонацию – дескать, могу выпить, а могу и не пить. – Хорошее вино.

Укол совести – никакого вкуса она и не заметила. Ей было все равно. «Хорошее вино». Она попросила бы добавки, даже если бы это было плохое вино. Или уксус с градусами.

На этот раз она заставила себя пить медленно. Сделала пару маленьких глотков, поставила бокал на кухонный стол и выдохнула. Х-ху.

– Тяжелый день? – спросила Астрид.

– Да… довольно тяжелый.

А почему тяжелый? Что, собственно, произошло? Ничего особенного.

Прокатилась на велосипеде до соседнего Лонгвика, там поела ланч. Поговорила со стариком, торговцем яйцами. Тот почему-то уверен, что ее сына Йенса убили. Йенс не просто умер давным-давно и где-то похоронен. Нет, его убили.

– И вправду тяжелый день, – повторила Юлия и допила второй бокал.

Вечер накануне выдался совершенно ясным. В аспидно-черном небе сияли алмазные вензеля звезд. Ей предстояло провести вторую ночь в рыбацкой хижине отца.

Здесь у нее и других друзей-то нет, кроме этих холодных звезд. Криво повешенный месяц напоминал ей осколок кости. Юлия долго стояла на пустынном берегу, смотрела на грозное, но почему-то все же успокаивающее сияние звезд. Вернулась в хижину и обнаружила, что в одном из окон у Астрид горит свет. Значит, есть, по крайней мере, еще одна живая душа в этой огромной ночи.

Заснула она, как и в первый вечер, на удивление быстро и крепко, и через восемь часов проснулась от вздохов прибоя, совпадающих с ее собственным дыханием.

Я выспалась. Я спокойна.

Каменистый, пустынный пейзаж впервые не внушал ей никаких мрачных мыслей. И еще она поймала себя на том, что впервые может смотреть на кружевную пену прибоя, не думая о детских косточках.

Поднялась в дом – умыться и позавтракать. Прошлась по участку и нашла старый дамский велосипед за сараем. Она вспомнила – это велосипед Лены. Ржавый, несмазанный, но шины, как ни странно, не спущены. Герлоф, что ли, накачал.

Внезапно приняла решение: поеду в Лонгвик и там поем ланч. А еще найду старика по имени Ламберт и попрошу прощения, что много лет назад его ударила.

Дорога была скверной, каменистой, с бесчисленным количеством мелких ям. Но ехать можно. И потрясающе красивый пейзаж, он всегда был красивым – справа бесконечный альвар, слева, под обрывом – расплавленное олово моря. В сторону каменоломни она после вчерашнего смотреть избегала.

Солнце, ветер в спину – прогулка оказалась замечательной.

Поселок Лонгвик, расположенный в пяти километрах к северу, был побольше, чем Стенвик, но отличался не только размерами. Здесь был оборудованный песчаный пляж, гавань для яхт и катеров – с буйками, мостками, кнехтами, будками для моторов и парусов. В центре в последние годы появились большие дома – люди с материка вскладчину покупали квартиры и в сезон поочередно ими пользовались. И бесчисленные дачи по окраинам – и с севера, и с юга.

Она наткнулась на объявление: «ПРОДАЕТСЯ УЧАСТОК». По всем признакам в Лонгвике шло бурное строительство. Тут и там огорожено, забиты разметочные колышки, стоят поддоны с кирпичом, импрегнированными досками, проложены новые грунтовые дороги.

И, конечно, отель в гавани. А как же! Длиннющее строение, занимающее весь песчаный участок пляжа, три этажа, большой ресторан.

Юлия заказала пасту с пармезаном и грибами и медленно ела, предаваясь ностальгическим воспоминаниям. Когда-то, еще в шестидесятые годы, они с подружками ездили сюда на велосипедах – на танцы. Отель тогда назывался постоялым двором и был намного меньше, но казался огромным и величественным: он как бы предвещал всю роскошь, которую им предстоит вкусить во взрослой жизни. Большая деревянная терраса над водой – танцплощадка. Они танцевали там до поздней ночи. Американский и английский рок гармонично сплетался с ритмичными ударами волн. Пахло потом, лосьонами после бритья, сигаретами. Здесь она выпила свой первый бокал вина. Иногда ее подвозил домой знакомый парень на тарахтящем мотороллере – с максимальной скоростью, которую из него можно было выжать, без шлемов, сквозь волшебную звездную ночь… она была тогда твердо убеждена, что жизнь с каждым днем будет все лучше и лучше.

Той террасы уже нет. Отель перестроили, появились залы для конференций и большой бассейн.

Поев, Юлия открыла взятую у Герлофа книгу. «Преступления на Эланде». В главе под названием «Убийца, избежавший возмездия» речь шла исключительно про Нильса Канта. О преступлении, которое он совершил в альваре весной 1945 года, и дальше вот что:

Кем же были те двое, которых Нильс Кант хладнокровно расстрелял в этот солнечный день?

Возможно, немецкими дезертирами, которым удалось переправиться через Балтику, чтобы избежать кровавых боев в Курляндии на западном берегу Латвии. Красная армия окружила немецкие части, и единственным способом избежать неминуемой гибели было найти какую-нибудь более или менее пригодную посудину и пуститься в плавание. Риск был огромным, но, несмотря на все опасности, довольно много и солдат, и гражданского населения выбирали этот путь.

Но это только предположения. Никаких документов у убитых не нашли, ни солдатских карточек, ни паспортов, ни жетонов – ничего. Их похоронили в безымянной могиле.

Но кое-какие следы они все же оставили. Кант, когда оставил тела убитых им солдат в альваре, не знал, что в то же время нашли маленький, выкрашенный в зеленую краску катер с немецким названием, брошенный у берега в нескольких километрах от Марнеса.

В полузатопленном катере обнаружили солдатские каски, несколько дюжин консервных банок, горшок, сломанное весло и банку порошка против вшей, разработанного личным врачом Гитлера Теодором Мореллем исключительно для вермахта.

Находка, естественно, привлекла к себе внимание. Канту было невдомек, что многие жители Марнеса еще до него знали, что где-то поблизости скрываются чужаки. И кое-кто пустился на поиски. Некоторые даже взяли с собой оружие.

Нильс Кант не позаботился похоронить убитых. Он даже не прикрыл тела. Трупы в альваре немедленно привлекают внимание стервятников, как четвероногих, так и крылатых, и их скопление заметили издалека.

То есть обнаружение трупов солдат было лишь вопросом времени.

Подошла официантка – прибрать стол. Юлия захлопнула книгу и задумчиво посмотрела на море и на пустой песчаный пляж.

Леденящая душу история… но Нильс Кант лежит в могиле, и она не понимала, почему Герлоф так многозначительно вручил ей эту книгу. Почему он посчитал важным, чтобы она все это прочитала?

– Сколько я вам должна?

– Сорок две кроны, спасибо.

Молоденькая девушка, наверное, даже двадцати еще нет. Судя по всему, работа ей нравилась.

– У вас тут круглый год открыто? – спросила Юлия, отсчитывая деньги.

Ее удивило, что в Лонгвике, несмотря на осень, довольно много людей – и в городе, и в отеле.

– С ноября по март открываем только по выходным. У нас тут любят устраивать конференции.

Она приняла деньги и полезла в кошелек за сдачей.

– Спасибо, не надо. – Юлия опять посмотрела на серую воду и продолжила: – Я хотела вас вот о чем спросить… Вы, случайно, не знаете в Лонгвике человека по имени Ламберт? Фамилию я не помню… Свенссон, а может быть, Нильссон или Карлссон. Короче, зовут его Ламберт.

Официантка ненадолго задумалась и покачала головой.

– Ламберт? – переспросила она. – Имя нечастое, я бы запомнила, если бы знала. Но мне кажется, никогда даже не слышала.

Совсем другое поколение… Что она может знать о лонгвикских старожилах? Юлия полушутливо развела руками: что ж, нет – значит, нет. Она уже встала, но официантка ее удержала.

– Спросите Гуннара. Гуннар Юнгер, владелец отеля. Он здесь всех знает. Выйдете через главный вход, налево, обогнете здание. Администрация с торца. Гуннар почти всегда там.

Юлия поблагодарила, задвинула стул и пошла к выходу. Опять вода со льдом… уже входит в привычку. Вышла на улицу и с удовольствием отметила, что голова совершенно ясная. Почти забытое ощущение. Но если она найдет этого Ламберта, стакан вина был бы очень даже уместен.

Свенссон, Нильссон или Карлссон.

Она пригладила волосы. Рядом с массивной деревянной дверью привинчены несколько вывесок с названиями предприятий. Вот оно, то, что ей нужно. На самом верху: АО «Лонгвикский конференц-центр». Она открыла дверь и попала в небольшую приемную с желтым ковровым покрытием на полу и искусственными растениями в кадках.

Прямо как в центре Гётеборга. Звучит тихая, как теперь говорят, психоделическая музыка. За стойкой – молодая, прекрасно одетая женщина, к ней склонился такой же молодой парень в белой сорочке. Оба без удовольствия посмотрели на Юлию – у нас тут важный разговор, а вы мешаете. Женщина первой взяла себя в руки, соорудила доброжелательную улыбку и поздоровалась. Юлия кивнула в ответ – в обществе незнакомых людей она всегда чувствовала себя напряженно – и спросила, где можно найти Гуннара Юнгера.

– Гуннар? А он вернулся с ланча?

– Вернулся, – сказал молодой человек. Тоже сама приветливость. – Пойдемте, я вас провожу.

Они прошли по короткому коридору с полуоткрытой дверью в конце. Молодой человек постучал.

– Папа? К тебе пришли.

– Заходите.

Кабинет невелик, но вид из панорамного окна просто фантастический. Пустой берег, море, пена прибоя. За столом сидел крупный мужчина с седой бородкой и пересчитывал что-то на калькуляторе. Белая сорочка с подтяжками. Коричневый пиджак на спинке стула. Рядом с калькулятором газета. «Эландс Постен». Гуннар, похоже, читал газету и одновременно жал кнопки калькулятора. Разве это возможно?

– Добрый день. – Веселый взгляд из-под кустистых бровей. – Чем могу помочь?

Он улыбнулся, но калькулятор не отложил.

– У меня только один вопрос… – Юлия сделала робкий шаг вперед. – Я ищу Ламберта.

– Ламберта?

– Он живет в Лонгвике. Фамилия, по-моему, Карлссон.

– Тогда Ламберт Нильссон. Других Ламбертов у нас нет.

– Вот именно, Нильссон, – быстро поправилась Юлия.

– Тогда вы немного опоздали. Он умер пять лет назад. Единственный Ламберт.

– Вот как…

Секундное разочарование – но она тут же сообразила, что другого ответа и не ждала. Он уже тогда был далеко не юноша, когда под вечер приехал на мотороллере. Хотел помочь найти ее сына.

– Младший брат его жив. Свен-Улуф Нильссон. Бодрый старик. Он живет на холме, за пиццерией. Там и Ламберт жил. Свен-Улуф торгует яйцами, так что ищите участок, где куры бегают.

– Спасибо.

– Кстати, если увидите его, передайте от моего имени: коммунальное водоснабжение стало еще дешевле. Он – единственный во всем поселке, кто предпочитает пользоваться собственным колодцем.

Юлия серьезно кивнула.

– Передам.

– Вы остановились в нашем отеле?

– Нет… но в юности часто приезжала сюда на танцы… Я живу в Стенвике. Юлия Давидссон.

– Не родственница старине Герлофу?

– Я его дочь.

– Вот как! Замечательно! В таком случае передайте ему сердечный привет. Мы ему заказывали кораблики в бутылках и, скорее всего, закажем еще.

– Обязательно передам.

– У вас там красиво, в Стенвике, правда? Тихо, спокойно… заброшенная каменоломня, пустые дома. – Он слегка улыбнулся. – Мы-то пошли другим путем. Сделали ставку на туризм, гольф, конференции. По-видимому, единственный способ вдохнуть жизнь в прибрежные поселки здесь, на севере Эланда.

– Судя по всему, у вас получается.

* * *

А может, Стенвику тоже надо пойти этим путем? Поставить на туризм…

Вопрос без ответа. Лонгвик уже обогнал их настолько, что вряд ли удастся с ним конкурировать. Прибрежный отель… пиццерия… нет, в Стенвике все это вряд ли возможно. Стенвик обречен на жизнь два месяца в году. Все остальное время – спячка. И ничего с этим не сделаешь.

Она миновала маленькую заправку и прошла по широким мосткам мимо пиццерии.

Улица дальше карабкалась на небольшой холм. Подгоняемая ветром, Юлия поднялась на самый верх. Там шумела небольшая рощица. За рощей она увидела низкую каменную изгородь, а за изгородью – беленый домик и каменный курятник.

Кур она не заметила, но поняла, что не ошиблась: на калитке был прибит деревянный щит с надписью: ЯЙЦА НА ПРОДАЖУ.

Она открыла калитку и пошла по дорожке, выложенной необработанными каменными плитами. Зеленая колонка напомнила ей просьбу Гуннара Юнгера насчет коммунального водоснабжения. Дверь закрыта. Она нажала кнопку звонка и прислушалась. Решила, что никого нет, но в этот миг в доме послышались тяжелые шаги. Дверь открылась, и на пороге появился старик, тощий и морщинистый, с редкими, зачесанными на темя, серебристыми с желтизной волосами.

– Привет, – сказал он.

– Привет.

– Яйца?

Юлия, по-видимому, оторвала его от стола, потому что он все еще что-то дожевывал.

Она кивнула. А почему бы заодно не купить яиц?

– Вас зовут Свен-Улуф? – спросила она на удивление свободно. С этим стариком она почему-то не ощущала неудобства.

А может, начинаю привыкать? Здесь, на Эланде, я только и делаю, что встречаюсь с чужаками.

– А как же еще? Конечно, Свен-Улуф. Так меня и зовут. Сколько тебе? – Он поочередно сунул ноги в стоящие под вешалкой большие резиновые сапоги.

– Шесть… шесть штук хватит.

Свен-Улуф вышел на порог.

Мимо ног его проскользнул, как черная тень, большой кот, не удостоив Юлию даже взглядом.

– Пойду принесу.

Юлия последовала за ним в небольшой курятник на другом конце двора.

Он открыл зеленую дверь. Юлия входить не стала. И здесь кур не видно, зато на столах стоят несколько ячеек с яйцами. Очень темно.

– Сейчас свеженьких принесу, – сообщил Свен-Улуф и открыл еще одну дверь, выкрашенную почему-то в полоску.

Юлия сразу почувствовала характерный запах куриного помета. Пахнуло также пылью и теплым, застоявшимся воздухом. В курятнике было совершенно темно.

– Сколько у вас кур?

– Теперь не так уж много. Штук пятьдесят… не знаю, смогу ли держать все это хозяйство на плаву.

Из курятника донеслось осторожное, тягучее кудахтанье.

– Я слышала, Ламберта уже нет в живых, – крикнула она в пространство.

– Кого? – послышался голос из темноты. – Ламберта? Ламберт помер в восемьдесят седьмом.

Юлия никак не могла взять в толк, почему он не зажигает свет. А может, лампа перегорела.

– Я с ним встречалась. – Она не видела собеседника и невольно говорила громко, хотя он и так бы ее наверняка услышал.

– Да? Вот как…

Похоже, ему было неинтересно выслушивать какие-то связанные со старшим братом истории.

– В Стенвике, я там живу.

– Вот как…

Опять «вот как».

Юлия переборола себя, шагнула в темноту и сразу услышала, как занервничали куры – закудахтали быстрее, с истерическими возгласами, задвигались на насестах. Впрочем, отсюда видно не было – может, он держит их в клетках и никаких насестов, которые она тут же себе представила, там нет.