Текст книги "Мертвая зыбь (др. перевод)"

Автор книги: Юхан Теорин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Юлия встала со ступенек. За забором стоял старенький пузатый «вольво-PV», модель сороковых или пятидесятых годов.

Скрипнула калитка. Она автоматически одернула пальто и пригладила волосы.

Шаги были короткими, но тяжелыми.

Как и старик, шедший ей навстречу. Он остановился в паре метров и грустно посмотрел на Юлию. Чем-то он напоминал отца, чем именно, она не смогла бы определить… может быть, кепка, или мешковатые брюки, или белый, ручной вязки свитер. Старый морской волк, шкипер… во всяком случае, чем-то он сразу внушил ей доверие. Впрочем, старик меньше ростом, а палка свидетельствует, что он давно уже не ходит под парусом. Руки покрыты старыми и свежими ссадинами.

Юлия была уверена, что когда-то встречала этого старика, но когда и при каких обстоятельствах, вспомнить так и не удалось. К тому же тогда он и не был таким уж стариком. Один из постоянных обитателей Стенвика. Сколько их осталось?

– Здравствуйте. – Она натянуто улыбнулась. – Добрый день.

– Добрый, – кивнул он. – Уже вечер.

Он снял кепку. Аккуратно зачесанные редкие седые волосы почти не прикрывают лысину.

– Вот… заехала.

– Да-да… как не заехать. Заехать – оно надо, – сказал он на таком сочном эландском диалекте, что Юлия невольно улыбнулась.

– Здесь красиво… Меня зовут Юлия, – добавила она после недолгого молчания и мотнула головой в сторону дома. – Дочь Герлофа Давидссона. Я из Гётеборга.

Он кивнул – а кто бы сомневался.

– Ну-ну… Эрнст Адольфссон. – Он повел рукой в неопределенном направлении. – Герлофа-то я знаю как облупленного… мы и сейчас иногда с ним языками чешем.

Теперь Юлия вспомнила. Эрнст Адольфссон, каменотес. Еще когда она была маленькой, на Эрнста смотрели, как на музейный экспонат.

– А каменоломня все еще на ходу?

Эрнст опустил глаза и поиграл желваками.

– На каком там ходу… Люди иногда приезжают набрать старых обломков… мусор. А добычи-то настоящей давно нет.

– Но вы-то работаете?

– Я делаю всякие штуки из камня. Искусство, одним словом. На продажу. Можешь прийти посмотреть. Нынче-то у меня посетитель, а завтра – милости прошу.

– Может, и зайду.

Денег на поделки из камня у нее все равно нет, но посмотреть-то можно?

Эрнст кивнул и повернулся, чтобы уходить. Юлия даже не сразу сообразила, что он посчитал разговор законченным. Но у нее-то были вопросы.

– Эрнст, – тихо сказал она, – вы ведь жили в Стенвике двадцать лет назад?

Он остановился и оглянулся.

– И двадцать, и пятьдесят.

– Я просто подумала…

Она замолчала. Ничего она не думала. Она хотела задать вопрос, но точно не знала какой.

– Мой ребенок тогда исчез, – выдавила она и почувствовала, что чуть ли не стесняется своей беды. – Мой сын, Йенс… вы ведь помните?

– Еще бы. – Эрнст коротко, по-деловому кивнул. Юлии понравилось, что он не старается изобразить сочувствие. – Мы этим занимаемся. Я и Герлоф. Работаем.

– Но…

– Увидишь отца, скажи ему одну штуку…

– Какую штуку?

– Скажи: самое главное – большой палец. Вся рука – ладно, а вот большой палец не того…

Юлия уставилась на старика, пытаясь хоть что-то сообразить.

– Решим. Решим это дело… старая история, еще с войны… Но мы решим.

Повернулся и пошел. Враскачку, коротким, тяжелым шагом.

– С войны? – пролепетала Юлия ему вслед. – С какой еще войны?

Но Эрнст Адольфссон не удостоил ее ответом.

Эланд, июнь 1940 года

Телегу разгрузили на берегу до последнего камня, и тут же конная пара потащила ее наверх, в каменоломню, чтобы вновь загрузить вырубленным и уже обработанным известняком. Нудный, тяжелый труд, и уже полгода они делали все вручную: оба грузовика реквизировали для нужд армии.

Шла мировая война, а на Эланде продолжалась каждодневная работа, как и десять, и сто лет назад. Камень надо добывать, грузить на баржи и вывозить.

– Давай! – крикнул бригадир докеров Ласс-Ян Августссон.

Он командует погрузкой с борта большой лайбы «Ветер», дирижирует сухими, потрескавшимися от работы с грубым камнем ладонями. Докеры переводят дыхание в ожидании нового груза.

«Ветер» стоит на якоре в ста метрах от берега – на случай внезапного шторма. Пирса в Стенвике нет, а подводные камни только и ждут, чтобы расколошматить в щепки деревянную посудину.

Каменные блоки подвозят к барже два маленьких, водоизмещением в тонну, гребных яла.

У рулевого весла – семнадцатилетний моряк Юхан Альмквист, работающий в каменоломне уже больше двух лет. С левого борта – новичок, Нильс Кант, крупный и крепкий, несмотря на свои пятнадцать, парень.

После того как Нильс провалил выпускной экзамен в средней школе, мать послала его работать в принадлежащую их семье каменоломню – пусть понюхает настоящую жизнь. Вера определила его в гребцы. Но Нильс, конечно, знал, что рано или поздно управление каменоломней перейдет от дяди к нему, и он-то наверняка оставит глубокий след в горе. Перекопает весь Стенвик.

Иногда Нильсу снится, что он тонет… но вообще-то он почти и не думает про своего утонувшего брата Акселя. Никакое это не убийство – пусть деревенские сплетники болтают, что хотят. Несчастный случай. Тело Акселя так и не нашли. Пролив прячет свои жертвы. Несчастный случай, один из многих.

Единственное, что напоминает об Акселе – фотография в рамке на секретере. Они с матерью очень сблизились после гибели младшего брата. Вера часто повторяет: Нильс – все, что у меня осталось. И Нильс ее понимает. Он и в самом деле осознает свою значительность.

Гребные ялы стоят у временных деревянных мостков, выдающихся в море метров на десять. Доставленные на телегах камни сложены кучей на берегу. В погрузке принимают участие чуть не все жители Стенвика – подростки, женщины, старики. Несколько мужчин, которых по каким-то причинам не взяли в армию. И девочки… Нильс то и дело поглядывает на Майю Нюман в платье в красную шотландскую клетку. Он уверен – Майя знает, что он на нее поглядывает.

Мировая война нависла над Эландом, как грозовая туча. Уже несколько месяцев, как Норвегия и Дания оккупированы немцами – на удивление легко. Радио то и дело передает экстренные сообщения. Неужели Швеция и в самом деле вооружается на случай возможного нападения? В проливе видели чужой военный корабль; ходят слухи, что немцы уже на юге острова.

Если это и в самом деле так, люди знают, что помощи им ждать неоткуда. Не было случая в истории, чтобы королевство вовремя пришло на помощь острову. Не было такого случая.

Поговаривают, что военные, дабы воспрепятствовать вторжению немцев, собираются затопить северную часть Эланда. И это сейчас, когда земля в альваре только-только успела немного просохнуть! Звучит, как дурацкая шутка.

Иногда, как правило ранним утром, над проливом слышится отдаленный рев моторов. Все бросают работу и тревожно вглядываются в рассветное небо. Все, кроме Нильса: а вдруг и правда начнется бомбежка? Как это будет? Вой падающих бомб, море огня и дыма, плач, истерические выкрики, хаос…

Но самолеты не появляются, и все понемногу возвращаются к работе.

Нильс терпеть не может грести. Таскать тяжелые камни немногим лучше, но здесь-то… как только берешься за весло, начинает болеть голова, к тому же он все время на виду. Ласс-Ян, надвинув на глаза фуражку, наблюдает чуть не за каждым гребком и непрерывно что-то орет.

– Поднатужься, Кант! – вопит он, когда последний камень погружен в ял.

– Осторожно, Кант, ветер навальный! – Не успел Нильс взяться за весло после разгрузки. – Мостки обрушишь!

Нильс зло косится на десятника: это ведь моя каменоломня! Ну ладно, не моя пока, дядьки и матери. Что ж он орет на меня, будто я раб на галере. С первого дня! Будто не понимает, что это все – мое.

– Грузи!

Утром, пока еще не началась погрузка, люди веселы и бодры, настроение чуть не праздничное, обсуждают вчерашние новости, но камни с их бессловесной тяжестью и острыми краями быстро заставляют умолкнуть. Спины согнуты, зубы сжаты, одежда в серой известняковой пудре.

Нильсу тишина не мешает, он все равно ни с кем не разговаривает, разве что когда без слов вообще не обойтись. Но на Майю Нюман он все же поглядывает.

– Стоп! – кричит Ласс-Ян. Первый ял загружен так, что вода перехлестывает через борт.

Два грузчика садятся прямо на камни. С ними девятилетний черпальщик. Мальчонка, боязливо поглядывая на Нильса, тут же начинает отчерпывать воду.

Нильс упирается ногами в шпангоут и налегает на весло. Ял медленно двигается к лайбе – второй к этому времени уже разгружен.

Нагнулся, занес весло назад, гребок… вперед, назад, гребок… он уже натер мозоли, мышцы спины и рук болят все сильнее. Хоть бы немецкие бомбардировщики прилетели, что ли…

Грузчики пытаются удержать ял, но он настолько тяжел, что с натужным скрипом бьет в корпус баржи. Балансируя между камней, мужчины перебегают на нос и начинают один за другим подавать камни через релинг.

– Поживей, парни! – Ласс-Ян, расставив ноги, стоит на палубе. Грязная сорочка расстегнута, нешуточное загорелое брюхо торчит наружу.

Камни скользят по широкой, тщательно оструганной и ошкуренной доске в трюм.

Гребцы должны вместе со всеми перетаскивать известняк на баржу. Нильс выбирает камни полегче, но, как ни старается, один из них падает назад в ял, прямо на его левую ступню. Он вскрикивает от жгучей боли, в ярости поднимает чертов камень, бросает его в воду и садится на банку – плевать я на вас хотел! Затем осторожно развязывает шнурок на ботинке – вполне может быть перелом.

Последние блоки перекочевывают на лайбу и уходят в трюм – окончательная сортировка происходит уже там, и нужны все люди – работы много. Рулевой Юхан Альмквист забирается на борт. В яле остаются только Нильс и мальчишка-черпальщик.

– Кант! – Ласс-Ян нависает над релингом. – Тебе что, отдельное приглашение посылать? Давай врубайся.

– Я повредил ногу. – Нильсу самому странно, насколько спокойно и весомо ему удается произнести эти слова. В голове гудит целая эскадрилья бомбардировщиков. Он кладет руку на весло. – Боюсь, пальцы сломаны.

– Ну-ка, встань!

Нильс поднимается. Нога уже вроде и не болит.

– Помогай грузить, Кант.

Нильс качает головой, берется за весло и вынимает его из уключины.

– Пальчик сломал… – нараспев произносит один из грузчиков, широкоплечий коротыш, имя его Нильс забыл. Он наклоняется над релингом. – Беги домой, к мамочке. Допрыгаешь на одной ножке?

– Ладно, не лезь. Я сам им займусь, – поворачивается к коротышу Ласс-Ян.

А вот этого ему делать не следовало: он не видел, как Нильс рванулся к нему.

Удар лопастью весла приходится Ласс-Яну в затылок, колени его подгибаются.

– Я твой хозяин! – рычит Нильс.

На этот раз удар приходится по спине. Десятник падает в воду, как мешок с мукой.

– Сволочь! – слышит Нильс чей-то голос, но ему все равно. Он убьет этого гада!

Следующий удар веслом приходится на протянутую из воды руку Ласс-Яна. Сухой треск ломающихся пальцев, и голова десятника исчезает под водой.

Нильс опять поднимает весло, но тут на его руку обрушивается удар, и весло сразу выпадает.

Он поднимает голову. Грузчик, тот самый, который советовал ему бежать к мамочке, смотрит на него с испугом, но глаз не отводит. В руках у него багор. Нильс перехватывает весло левой рукой и отталкивает ял от баржи.

Он гребет левой рукой, правая, похоже, сломана. Боль просто невыносимая. Мальчишка-черпальщик сидит на носу, словно парализованный.

Грузчик прыгает в воду и через несколько секунд появляется с безжизненным телом Ласс-Яна. Десятника вытаскивают на борт, делают, как умеют, искусственное дыхание. Наконец, после судорожного приступа кашля он открывает глаза. Ему повезло: плавать он не умеет. Почти никто в поселке не умеет плавать: Нильс – один из немногих.

Он смотрит на горизонт. В облаках появились прогалы и тут же наполнились ярким опаловым сиянием, море засверкало холодной рябью, как небрежно расправленная серебряная фольга.

Рука пройдет. Главное – он показал всем, кто хозяин в Стенвике.

Ял царапает прибрежные камни, Нильс с веслом в руке выпрыгивает в воду. На мостках собрались люди – мужчины, женщины, дети. Они молча, с испугом смотрят на него. Майя Нюман вот-вот заплачет.

– Пошли-ка вы все… – рычит Нильс, швыряет весло на камни и бежит к матери, в их большую желтую усадьбу.

Мать не знает того, что знает сам Нильс. Никто этого не знает. Он предназначен для больших дел, куда больших, чем весь Стенвик, вместе взятый, может быть, даже больших, чем сама война.

Когда-нибудь о нем заговорит весь Эланд. Он это ясно чувствует.

4

В марнесском доме престарелых сидел в своей комнате Герлоф Давидссон и дожидался дочери.

Перед ним лежал свежий номер «Эландс Постен». В Кастлёсе, на южной оконечности острова, исчез дементный старик восьмидесяти одного года. Ушел со своего хутора и бесследно исчез. Теперь полиция и добровольцы прочесывают альвар. Ночь выдалась холодной, и надежды почти нет.

Восемьдесят один год. Дементный старик. Герлоф всего на год моложе, ему скоро исполнится восемьдесят. Это еще не возраст… но старики ладно, это еще можно понять, а вот когда исчезают дети… Он сложил газету и посмотрел на часы. Четверть четвертого.

– Я очень рад, что ты приехала. – Герлоф вслушался, как это звучит, прокашлялся и продолжил: – Ты такая же красивая, как и была, Юлия… Я, может, не всегда был тебе хорошим отцом. Вы с Леной все время были с мамой, а я-то все в море и в море. Такая уж у меня работа была. Моряк – он и есть моряк. Семья на втором месте. Но теперь-то я тут и никуда уже не уеду…

Герлоф замолчал и заглянул в свою черную тетрадь, где записал сочиненное им обращение к дочери. Как только Юлия сообщила время приезда, он начал репетировать приветственную речь. Герлоф поморщился – слова так и звучали, словно он их репетировал. Отрепетированные слова. Отец не может так говорить с дочерью. Все должно быть по-другому. Обычное дело – отец и взрослая дочь.

– Рад, что приехала, – повторил он. Так лучше. Короче. Рад, мол, и все тут. – Ты такая же красивая…

Или очаровательная? Очаровательная… Милая, лучше сказать «милая». Это слово подойдет лучше.

В четыре часа, за час до ужина, в дверь постучали.

– Да?

В дверь заглянула Буэль, старшая сестра.

– На месте, – кивнула Буэль кому-то в коридоре и тут же обратилась к Герлофу, погромче: – У вас посетитель, Герлоф.

– Спасибо.

Буэль улыбнулась и отступила в сторону.

Герлоф набрал воздуха и начал по-написанному, забыв, что хотел сократить вступление:

– Я очень рад, что ты приехала, ты такая же… – и осекся.

На пороге стояла немолодая женщина в мятом пальто. Она почти сразу отвела взгляд и обхватила обеими руками наплечную сумку, словно ища защиты.

Юлия выглядела намного старше, чем он представлял. Сильно похудела. На лбу морщины, усталые глаза, страдальческое выражение лица.

Постаревшая дочь. А сам он?

– Привет, Герлоф… – Она помолчала немного. – Как видишь, я приехала.

Герлоф кивнул. Отметил про себя, что она не решается назвать его папой, даже с глазу на глаз. Словно он ее дальний родственник.

– Доехала нормально?

– Да.

Она расстегнула пальто, повесила на крючок в прихожей и поставила сумку на пол. Герлофу показалось, что все это Юлия проделала через силу, что каждое движение ей в тягость. Он хотел спросить, не больна ли она, но удержался.

– Вот оно как… – Он помолчал. – Не вчера это было…

– Четыре года… даже больше.

– Перезванивались, по крайней мере.

– Да… я хотела помочь с переездом, но что-то… – Юлия замолчала.

– Обошлось, – кивнул Герлоф. – Помощников хватало.

– Это хорошо…

Она огляделась и села на край аккуратно застеленной постели.

Герлоф вдруг вспомнил заготовленную речь.

– И раз уж ты здесь, мы с тобой должны кое-что…

– Где она у тебя? – прервала его Юлия.

– Кто?

– Не кто, а что. Сандалия. Ты же понимаешь.

– А, сандалия… Сандалия в столе. – Герлоф внимательно посмотрел на дочь. – Но в первую очередь…

– Покажи! Я тебя очень прошу!

– Ты разочаруешься. Ну что… башмак – он и есть башмак…

– Я хочу его видеть, Герлоф.

Юлия резко встала. До сих пор на лице ее не промелькнуло даже тени улыбки, а в глазах застыло такое отчаяние, что он засомневался – стоило ли звонить ей? Но что сделано – то сделано, повернуть время не в его силах.

И все же Герлоф попытался затянуть разговор.

– Ты одна приехала?

– А с кем я могла приехать? Кто бы это мог быть?

– Не знаю… отец Йенса. Матс… ведь его звали Матс?

– Микаель… Нет, он живет в Мальмё. Мы давно не поддерживаем отношений.

– Вот оно как…

В комнате опять воцарилось тягостное молчание, и тут Герлоф вспомнил еще одну деталь.

– Ты подумала, о чем я тебя просил по телефону?

– А о чем ты меня просил?

– Ты подумала, какой густой туман был в тот день?

– Да… подумала. А при чем тут туман?

– Я думаю… думаю, все могло бы быть по-другому, если бы не туман. И вообще – как часто бывают туманы на Эланде?

– Не часто.

– Вот именно. Не часто. Два-три раза в год от силы. И многие знали, что будет туман. Об этом было в прогнозе.

– Откуда тебе это известно?

– Я звонил метеорологам. У них хранятся все прогнозы.

– И ты считаешь, что туман так важен?

– Да… кто-то воспользовался туманом. Кто-то, кто не хотел бы, чтобы его видели в этих местах.

– В этот день?

– Вообще.

– Значит, кто-то воспользовался туманом… чтобы похитить Йенса?

– Не знаю… вряд ли у него была такая цель. Кто мог знать, что Йенс именно в этот день решит прогуляться? Никто. Йенс, думаю, и сам-то не знал… случай подвернулся, вот и все. – Герлоф заметил, что губы у Юлии сжимаются все плотнее. Так было всегда, когда речь заходила об исчезновении Йенса. – Но туман-то точно… люди знали, что днем упадет туман.

Юлия словно и не слушала. Она, не отрываясь, смотрела на письменный стол.

– Вот об этом и стоит подумать. – Герлоф внимательно посмотрел на Юлию. – Кому был выгоден туман в тот день? Кому…

– Могу я посмотреть? – прервала его Юлия.

Он пожал плечами, выдвинул ящик стола и достал завернутый в глянцевую бумагу предмет. Совсем крошечный, весит, наверное, несколько десятков грамм, не больше, успела подумать Юлия.

5

Герлоф возился со свертком, а она смотрела на его руки. Руки старика – морщинистые, в пигментных пятнах, мертвенно-голубые прожилки сосудов. Пальцы дрожат… он неуклюже разворачивал бумагу, и этот шелест казался ей грохотом.

– Тебе помочь?

– Нет… все нормально.

Ну что он так долго возится? А может, нарочно медлит?.. Наконец Герлоф отодвинул бумагу.

Сандалик лежал в прозрачном полиэтиленовом пакетике. Она не могла отвести от него глаз.

Не плакать, подумала она. Только не плакать. Всего-навсего сандалик. Но все равно, глаза защипало, и она сморгнула слезу. Черная каучуковая подошва, коричневые кожаные ремешки, пересохшие и потрескавшиеся. За столько лет…

Сандалик, маленький стертый сандалик…

– Не знаю, его ли это башмак. Насколько я помню, похож, но ведь может быть…

– Это его сандалик. Йенса, – глухо вымолвила Юлия.

– Нельзя быть чересчур уверенным. Чрезмерная уверенность – это плохо.

Юлия не ответила. О какой «чрезмерной» уверенности он говорит? Она знала точно. Вытерла слезы и осторожно подняла пакетик.

– Я положил его в пакет сразу, как прислали… Могут быть отпечатки пальцев и все такое.

– Да, я понимаю…

Это же так просто… Ты – мама. Ты надеваешь сандалики на своего маленького сына – поднимаешь с пола в прихожей, они же почти ничего не весят… садишься на корточки, а он держится за твою блузку и молчит… или лопочет что-то, а ты слушаешь вполуха, потому что надо заплатить по счетам, купить продукты, и муж неизвестно где…

– Я учила Йенса надевать сандалики самостоятельно. Это заняло все лето… – Она через силу улыбнулась, в первый раз за все время. – Все лето! Но к осени он уже справлялся сам… Потому-то и удрал в тот день. Сам надел сандалии. Зачем я его научила? Если бы он не умел…

– Не думай об этом. Ты сама знаешь, что это не так.

– Ты не понял… Я научила его надевать сандалии, чтобы самой это не делать. Время экономила…

– Ты не должна себе винить.

– Спасибо за совет… Вообще-то я занимаюсь этим уже двадцать лет.

Наступила гнетущая тишина. Юлия вдруг поняла, что белые детские косточки на каменистом берегу в Стенвике ушли в прошлое. Теперь она видела перед собой Йенса, своего сыночка, как тот, высунув язык от усердия, застегивает непослушными пальцами ускользающие ремешки.

– Кто нашел сандалик?

– Не знаю… Прислали по почте.

– От кого?

– Отправитель не указан. Пришел коричневый конверт, а что там на штемпеле, я так толком и не разобрал. Но, похоже, отправлен отсюда. С Эланда.

– И никакого письма?

– Ничего.

– И ты даже не предполагаешь, кто его послал?

– Нет, – сказал Герлоф, не глядя Юлии в глаза. Уставился на стол и замолчал. Догадывается, решила Юлия, но говорить не хочет.

Она вздохнула.

– Но есть и еще дела. – Герлоф почувствовал, что надо прервать молчание. «Есть еще дела». На большее его не хватило.

– Какие дела?

– Ну…

Герлоф растерянно поморгал и уставился на дочь. Забыл он, что ли, зачем ее вызвал? У Юлии тоже словно отшибло память. Она вдруг сообразила, что даже не поинтересовалась, как живется отцу, не посмотрела его комнату. Сандалик занимал все ее мысли. Только подержать в руке.

Она огляделась. Про себя отметила, где расположены кнопки вызова персонала, – как медсестра. А как дочь… как дочь она обнаружила, что отец перевез с дачи все памятные предметы. Три лакированные дощечки с названиями его парусных лайб… «Летящая по волнам», «Ветер» и «Нор»[3]3
  Нор (Nore) – песчаная отмель в устье Темзы.


[Закрыть]. Дощечки были аккуратно прибиты над черно-белыми фотографиями судов. Капитанский сертификат в рамке под стеклом, украшенный несколькими печатями, в том числе сургучной. На книжной полке – судовые журналы в кожаных переплетах, а рядом – две крошечные модели парусников, каждая в своей бутылке.

Прямо как в музее мореходства, подумала Юлия. Ни пылинки, все блестит. Она вдруг поняла, что завидует отцу, – он может жить здесь со своими воспоминаниями и не входить в контакт с внешним миром, где надо все время к чему-то стремиться, доказывать, что ты молод, умен и полон энергии. Он не должен ничего и никому доказывать.

На ночном столике – Библия в черном переплете и несколько баночек с лекарствами. Юлия покосилась на письменный стол.

– Ты даже не спросил, как я себя чувствую, Герлоф, – тихо сказала она.

Герлоф наклонил голову.

– А ты даже не назвала меня папой.

Молчание.

– И как ты себя чувствуешь?

– Нормально.

– По-прежнему работаешь в больнице?

– Да… – Она решила не говорить, что давно уже на больничном. Зачем ему это знать? – По дороге заехала в Стенвик, посмотрела на твой летний дом.

– Молодец. И как там?

– Как обычно. Заколочен.

– Стекла целы?

– Целы, целы. Там был один старик… Вернее, его там не было. Пришел, когда увидел, что я приехала.

– Наверное, Йон. Или Эрнст.

– Он представился как Эрнст Адольфссон. Вы же старые знакомые.

Герлоф кивнул:

– Скульптор. Старый каменотес. Вообще-то он из Смоланда, но…

– …но даже несмотря на то, что из Смоланда, хороший парень, – насмешливо подсказала Юлия. – Ты это хотел сказать?

– Он в Стенвике с незапамятных времен.

– Да… я вспомнила его. Знаешь, он бормотал что-то невнятное, про какую-то историю еще с времен войны… Какую войну он имел в виду? Вторую мировую?

– Он присматривает за домом. Живет-то недалеко. Рядом с каменоломней. Сейчас камень не добывают, бедняга подбирает из того, что осталось. Раньше там пятьдесят человек работало, а теперь один Эрнст… Он мне немного помогает прояснить всю эту историю.

– Эту историю? Ты хочешь сказать… то, что случилось с Йенсом?

– Ну да. Мы немало про это говорили… Ты надолго?

– Да… – Юлия не была готова к этому вопросу. – Не знаю.

– На пару недель можешь задержаться? Хорошо бы…

– Это очень долго, – сказала Юлия. – Мне надо домой.

– Надо? – Герлоф словно бы удивился и покосился на сандалию.

Юлия проследила его взгляд.

– На какое-то время останусь, – быстро сказала она. – Если нужна помощь…

– Помощь с чем?

– Помощь с тем… не знаю. С тем, что мы должны сделать. Чтобы жить дальше, – повторила она отцовскую фразу из телефонного разговора.

– Вот и хорошо.

– И что же мы должны сделать?

– Поговорим с людьми. Послушаем, что говорят. Раньше всегда так делали…

– Ты хочешь сказать… с людьми? Со многими людьми? Их было много?

Герлоф посмотрел на сандалию.

– Ты не так поняла… я хочу поговорить с теми, кто здесь живет. На Эланде. Кто-то обязательно что-то знает.

Прямого ответа от него не добьешься… В Юлии зашевелилось раздражение. Охотнее всего повернулась бы и ушла, но раз уж она здесь… К тому же у нее с собой пирожные.

Я останусь, Йенс. Ради тебя я останусь на несколько дней.

– А кофе здесь есть?

– Обычно есть.

– Тогда давай попьем кофе с пирожными… А где мне остановиться? У тебя есть предложения? – спросила она, чувствуя себя до отвращения предусмотрительной. Точно, как ее старшая сестра.

Герлоф повернулся к столу, выдвинул маленький ящик и нашарил связку ключей.

– Вот… сегодня можешь переночевать в моей рыбацкой хижине… Там есть свет.

– Но я же не могу… – Юлия пристально посмотрела на Герлофа. Смотри-ка, заранее все спланировал. – Там же сплошные сети… и всякие снасти! Поплавки, грузила… банки со смолой. Попадусь на какой-нибудь крючок и останусь там навсегда.

– Ничего такого там давно нет. Я уже сколько лет не рыбачу… Никто в Стенвике не рыбачит.

– Я помню, сколько там было всякого барахла… Не войти, – сказала Юлия. – Помню, как…

– Там все прибрано. Твоя сестра позаботилась.

– Значит, я ночую в Стенвике? Одна?

– Это только кажется, что в поселке никого нет. Люди там есть… есть, есть там люди.

Через полчаса Юлия стояла на берегу в Стенвике и молча наблюдала, как сгущаются сумерки. Облака не рассеялись, по небу то и дело пробегали таинственные темные тени. Безумно хотелось выпить стакан вина… или два. Или принять таблетку.

Это все из-за волн. Сейчас море успокоилось, волны с еле слышным шорохом шевелили мелкие камушки на берегу. А скоро настанет время осенних штормов, и они, вышиной с человека, с глухим грохотом покатятся на берег, принося с собой все что угодно – обломки затонувших кораблей, дохлую рыбу, человеческие кости.

Юлии вовсе не хотелось искать что-то в камнях. После того дня она ни разу не купалась в море.

Она резко отвернулась от моря и посмотрела на отцовскую рыбацкую хижину на обрыве. Домик казался маленьким и одиноким.

Так близко к тебе, Йенс.

Зачем она взяла у отца ключи и согласилась переночевать в этом сарае?.. Впрочем, какая разница. Одна ночь. Темноты она никогда не боялась, а к одиночеству давно привыкла. Одна ночь. Или две. А потом домой.

Юлия поставила дорожную сумку на ступеньки и отперла висячий замок на белой двери. Порыв ветра с пролива буквально втолкнул ее в темные сени.

Дверь за ней захлопнулась, и сразу исчезли все звуки – шипение волн, шелест последних сухих листьев. В хижине стояла мертвая тишина.

Она нашла выключатель.

Герлоф не соврал. Здесь все по-другому, совсем не так, как ей помнилось с детства. Хижина изменилась не только снаружи, но и внутри.

Тогда это был просто-напросто сарай для рыболовных принадлежностей – пропахшие рыбой сети, подсачки, вентеря, сломанные поплавки и пожелтевшие газеты. Сестра все перестроила. Деревянные панели, лакированный дощатый пол. Холодильник, электрообогреватель, небольшая настольная электроплита у окна с видом на берег. Под окном напротив, выходящим в сторону острова, на столике – бронзовый корабельный компас с деталями из полированной латуни. Еще одно напоминание о годах, проведенных Герлофом в море.

Легкий запах корабельной смолы. Юлия подняла рулонную гардину, открыла маленькое окно и с наслаждением вдохнула свежий морской воздух. Что ж, вполне можно жить. Никаких особых неудобств, не считая одиночества.

Наверное, ближайший сосед – Эрнст Адольфссон с каменоломни. Юлии почему-то захотелось, чтобы он вот сейчас, в эту самую минуту выехал на проселок на своем древнем «вольво-PV». Даже посмотрела в окно над компасом. Дорога пуста. Только рыжая трава слегка колышется под ветром. Даже непременные чайки куда-то исчезли.

Две узкие постели. Она положила чемодан на одну из них и начала распаковывать вещи. Одежда, несессер, запасные туфли… а на самом дне – пачка романтических покетов из «розовой» серии. Юлия читала их, только когда ее никто не видит. Перебрала книги и положила на стол рядом с кроватью.

На стене около двери висело небольшое зеркало в полированной деревянной раме. Юлия подошла поближе. Морщины, потухший взгляд… но ей показалось, что серый оттенок кожи, к которому она уже привыкла в Гётеборге, исчез. Щеки порозовели – наверное, от морского воздуха.

И чем заняться теперь? В киоске рядом с домом престарелых она купила пару безвкусных сосисок, так что есть не хотелось.

Почитать? Нет…

Выпить вина? Еще рано.

Погулять, вспомнить…

Юлия вновь спустилась на берег и пошла вдоль линии прибоя. Идти с каждым шагом становилось все легче, словно к ней вернулось чувство равновесия. Вернулось из детства, когда она, как коза, скакала по прибрежным камням и даже не думала, что можно упасть или хотя бы поскользнуться.

Наискось от хижины она наткнулась на Серый Глаз. Он все еще был на месте, хотя ей показалось, что расстояние до линии прибоя стало меньше – вода и лед медленно и неотвратимо волокли его в море. Серый Глаз – продолговатый, метровой высоты валун, похожий на лошадиную спину, – когда-то был ее камнем, ее, и ничьим больше. Она и сейчас не удержалась – ласково похлопала его по шероховатому боку. За эти годы он стал меньше, врос в землю. А может, ей просто показалось.

И мельница не такая большая, как помнилось. Собственно, это самое высокое сооружение в Стенвике: старинный ветряк, поставленный на обрыве, в двухстах метрах от рыбацкой хижины Герлофа.

Юлия подошла, хотела подобраться поближе, но откос слишком крут – отсюда не заберешься.

Еще дальше на юг, там, где залив глубже всего врезался в сушу, стояло еще несколько заброшенных рыбацких хижин. Она остановилась и посмотрела на море. Отсюда виден Смоланд – серая ровная полоска на горизонте. И пустынное, словно доисторическое море… Ни корабля, ни парусника, ни даже лодки. Пусто. Жизнь на планете еще не зародилась.

Юлия медленно обвела взглядом окружающий ландшафт. Медлен но и внимательно, словно пейзаж заключал в себе загадку, и эту загадку можно решить, если найти недостающие части уравнения.

Если и в самом деле случилось то, чего опасались все, если Йенсу удалось добраться до воды, то именно здесь, где-то совсем поблизости, шел он… один, один… маленький мальчик в густом тумане. Можно было бы и сейчас поискать его следы, хотя их искали тысячу раз. Искали все – она сама, соседи, полиция… весь Стенвик.

Еще несколько сотен метров, и она дошла до каменоломни. Собственно, это уже не каменоломня – скорее, призрак каменоломни. Добыча знаменитого эландского известняка давно прекратилась. Деревянный щит в чешуе облупившейся краски с названием предприятия все еще стоял у дороги. Дорога уходила в альвар и сразу исчезала за высокой стеной обрыва. Юлия подошла поближе к скале, под прямым углом уходящей в море.