Текст книги "Мертвая зыбь"

Автор книги: Юхан Теорин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Через несколько минут Леннарт вернулся к столу и едва успел сесть, как Кент принес им две полные тарелки пахучей горячей лазаньи. Леннарт опять вздохнул.

– Извини, – сказал он Джулии.

– Да ничего.

– Понимаешь, какая история: кто-то взломал его сарай и спер канистру бензина, – объяснил Леннарт. – Работать участковым не скучно, есть чем заняться. А теперь давай есть.

Он наклонился над своей тарелкой, Джулия сделала то же самое. Она проголодалась, а лазанья была хороша, фарша не пожалели. Когда тарелка Леннарта опустела, он отхлебнул пива и откинулся на спинку стула.

– Значит, ты приехала повидать отца? – спросил он. – Я уж было подумал – загорать и купаться.

Джулия улыбнулась и замотала головой.

– Нет, конечно, – ответила она. – Хотя на Эланде хорошо и осенью.

– Йерлоф вроде нормально себя чувствует, – сказал Леннарт, – ну, кроме ревматизма, конечно.

– Да… у него синдром Шёгрена, – объяснила Джулия. – Это разновидность ревматических болей, обычно в конечностях, приступами – приходят и уходят. Но голова у него ясная, и он по-прежнему собирает кораблики в бутылках.

– Да, и отличные. Я вообще-то подумываю заказать один в контору, но пока так и не собрался.

Они помолчали. Леннарт допил пиво и негромко спросил:

– Ну а ты-то как, Джулия? Ты сейчас нормально себя чувствуешь?

– Ну да, – быстро ответила она. Конечно, в общем-то это было враньем, но ей показалось, что полицейский спросил искренне, и она добавила: – Ты хочешь сказать… после вчерашнего?

– Ну, – ответил Леннарт, – в какой-то степени да. Но я хотел и спросить – после того, что случилось давно…. ну тогда, в семидесятом.

– А…

Значит, Леннарт знает. Ясное дело, знает. А она как думала? Он тридцать лет здесь полицейский, он же ей сам об этом сказал. Точно так же, как и у Астрид, у него хватило духу заговорить на запретную тему. Спокойно и осторожно, о том, от чего ее сестра устала еще много лет назад, о чем не рисковали заговаривать даже близкие родственники.

– Ты тогда был там? – негромко спросила она.

Леннарт поглядел на скатерть. Он медлил с ответом, как будто бы ее вопрос затронул какие-то неприятные для него воспоминания.

– Да, я там был и искал, – сказал он наконец. – Я был одним из первых полицейских, которые прибыли к вам в Стэнвик. Я разбил людей на группы, чтобы прочесать берег. Мы там весь вечер искали, закончили в первом часу. Когда ребенок пропадает, никто не остается равнодушным.

Он замолчал.

Джулия вспомнила, что Астрид Линдер сказала почти то же самое. Она упорно смотрела на стол, ей очень не хотелось расплакаться, особенно перед полицейским.

– Извини, – произнесла она секундой позже, когда слезы все же полились.

– Да не за что тут извиняться, – успокоил Леннарт, – я тоже иногда плачу. – Голосу него был ровный и спокойный, как непотревоженная водная гладь.

Джулия поморгала и сконцентрировалась на его серьезном лице, пока у нее не прояснились глаза. Ей обязательно надо было что-то сказать, что угодно.

– Йерлоф, – начала она и прокашлялась, – он сомневается насчет того, что Йенс, мой сын, утонул.

Леннарт смотрел на нее.

– Ах так, – только и сказал он.

– Он… он нашел сандалию, – продолжила Джулия, – маленькую мальчишескую сандалию, такую же, какая была на Йенсе, когда он…

– Сандалию? – Леннарт продолжал смотреть на нее. – Мальчиковую сандалию, ты ее видела?

Джулия кивнула.

– Ты ее признала?

– Да, может быть. – Джулия поднесла к губам стакан с водой. – Сначала я в этом была уверена, а сейчас уже и не знаю. – Она посмотрела на полицейского. – Это все давно было. Иногда думаешь, что есть вещи, которые никогда не забудешь, а выходит по-всякому.

– Я бы хотел на нее поглядеть, – сказал Леннарт.

– Думаю, это правильно.

Джулия не знала, что Йерлоф об этом подумает, как ему понравится вмешательство полиции. Но для нее это не играло большой роли, Йенс был ее сыном.

– Как ты думаешь, это что-нибудь значит? – спросила она.

– Я считаю, что надеяться на многое особенно не стоит, – ответил Леннарт и добавил: – Значит, Йерлоф на старости лет занялся частным расследованием?

– Частным расследованием… Ну да, может, и так, – вздохнула Джулия.

Ей было хорошо оттого, что она могла говорить обо всем этом с кем-то еще кроме Йерлофа.

– У него куча теорий, или, как там правильнее, гипотез. Я точно не знаю, что он думает. Йерлоф сказал, что сандалию ему послали в конверте по почте без обратного адреса. И он еще рассказал про одного человека, которого зовут Кант, который…

– Кант? – быстро спросил Леннарт. Казалось, это имя его ошарашило. – Нильс Кант, он так сказал?

– Ну да, – ответила Джулия, – он родом из Стэнвика, но его там уже не было, когда я родилась. Я сегодня ходила на кладбище, и я видела…

– Что он похоронен там, возле стены, – продолжил за нее Леннарт.

– Да, я видела надгробие, – сказала Джулия.

Полицейский смотрел перед собой, его плечи опустились, казалось, что он внезапно от чего-то очень устал.

Нильс Кант… он заслужил смерти.

Эланд, май 1945 года

Здоровенная, изумрудно переливающаяся на солнце муха с жужжанием летела над пустошью. Она расчерчивала воздух между можжевеловыми кустами и травостоем[41]41
  Травостой – травяной покров природных или сеяных лугов, сенокосов, пастбищ.


[Закрыть] и в конце концов тяжело приземлилась на раскрытую ладонь. Крылья мухи замерли, она напрягла лапки, готовая взлететь при малейшей угрозе, но лежащая в траве рука не шевелилась.

Нильс Кант стоял с дробовиком на изготовку и смотрел, как навозная муха располагалась на постой на руке немецкого солдата.

Немец лежал на спине, глаза открыты, лицо повернуто набок. Можно было с легкостью поверить, что он изучает муху, если бы не один пустячок: у солдата не хватало части шеи и плеча, вырванных дробью после выстрела Нильса. Кровь пропитала его китель, и, уж конечно, он ничего не видел.

Нильс выдохнул и прислушался.

Теперь, когда муха перестала жужжать, на пустоши стало совершенно тихо, хотя в ушах Нильса все еще слегка звенело после выстрела. Звук, наверное, был слышен довольно далеко, но Нильс считал, что вряд ли на него кто-нибудь обратил внимание. Ни дорог, ни тропинок поблизости не было, и сюда крайне редко кто-нибудь забирался. Он был спокоен, очень спокоен.

После первого случайного выстрела, который завалил первого немца, он почувствовал что-то вроде того, как если бы две крепких невидимых руки опустились на его дрожащие плечи и успокоили его. Или как если бы чей-то неслышимый голос сказал: «Успокойся». Его руки перестали трястись, и он почувствовал вседозволенность. Ничего подобного он раньше не ощущал. Нильс с легкостью нацелил «хускварну» на второго немца. Его взгляд был ясным, палец твердо лежал на курке, ствол неколебимо направлен на мишень. Если это то, что называется войной, или что-то вроде того, то, оказывается, для Нильса это плевое дело. Все равно что на кроликов охотиться.

– Давай это сюда, – повторил он и протянул руку.

Немец понял и медленным, осторожным движением раскрыл пальцы, сжимавшие сверкающий камень.

Не опуская дробовик, Нильс, не рассматривая, забрал камень и сунул его в задний карман. Он довольно хмыкнул про себя и без суеты снова положил палец на курок.

Руки немца беспомощно взлетели в воздух. Наверное, лишь в эту секунду он понял, насколько все плохо. Он широко раскрыл рот, его колени подогнулись, но Нильс не собирался его слушать.

– Хайль Гитлер, – сказал он негромко и дожал курок.

Последний крик – потом тишина. Черт, как же все просто.

Теперь оба солдата лежали под можжевеловым кустом. Один на другом. Муха переползла на тело второго солдата, который лежал, прогнув спину, лицом вверх на своем мертвом товарище. Муха пошевелила крылышками, зажужжала и улетела. Нильс проследил за ней взглядом. Муха облетела вокруг куста и пропала.

Он шагнул вперед, пнул верхнего солдата, потом ухватился за него и потянул. Тело легко сдвинулось и легло на траву. Нильс разместил его справа. Теперь оба солдата лежали рядом. Да, так смотрится намного лучше. Он позаботился о солдатах лучше, чем любой гробовщик, но, может быть, стоит потрудиться еще.

Нильс посмотрел на мертвецов. Раньше они казались стариками, а сейчас он увидел, что они едва ли старше его самого. Теперь, когда они лежали неподвижно, Нильс начал почему-то размышлять о том, кто они такие.

Откуда они взялись? Нильс их не понимал. Он абсолютно был уверен в том, что они говорили по-немецки. Об этом свидетельствовала их форма – грязная и поношенная, порванная, с вытертыми до белизны коленями; и то, что ни у одного не было оружия. Но у того, что умер вторым, был зеленый полевой ранец, который оказался совсем не новым.

Нильс наклонился, расстегнул ранец, на который почти не попала кровь. Он откинул крышку и принялся изучать содержимое: пара консервных банок без этикеток, перочинный нож с потертой деревянной ручкой, пачка писем, перетянутая резинкой, полбуханки зачерствевшего грубого хлеба, веревка, грязные бинты и маленький компас в матовом футляре.

Нильс взял нож и положил себе в карман на память. Ничего ценного он пока не нашел.

В ранце было кое-что еще: маленькая шкатулка, едва ли больше, чем приклад дробовика. Нильс достал ее и услышал, как внутри что-то перекатывается. Он поддел крышку ногтем большого пальца и открыл ее. В шкатулке лежали блестящие драгоценные камни, он высыпал их в ладонь и почувствовал, какие они твердые и скользкие. Некоторые были маленькие, как дробинки, другие – побольше, – всего больше двадцати. И тут же – завернутое в кусочек зеленой ткани что-то покрупнее. Он развернул ткань.

Это было распятие из чистого золота с ладонь величиной, усыпанное красными драгоценными камнями. Шикарно. Нильс долго смотрел на распятие, прежде чем опять завернуть его.

Он закрыл крышку и бросил военный трофей в свой рюкзак. Он закончил с ранцем и аккуратно положил его рядом с мертвым владельцем. Больше здесь смотреть нечего. Ему бы, конечно, лучше закопать солдат. Но вот беда – копать было нечем.

Тела останутся лежать там, где и сейчас, под кустом. Так что, может быть, он попозже вернется сюда с лопатой. Однако сейчас во всяком случае он позаботился о том, чтобы закрыть солдатам глаза, чтобы они перестали смотреть в небо.

Нильс выпрямил спину и потянулся. Пора было возвращаться домой. Нильс вскинул на плечо рюкзак, взял все еще теплую, пахнущую порохом «хускварну», развернулся и направился к Стэнвику. Между тучами блеснуло солнце.

Метров через пятьдесят он обернулся и посмотрел на кусты. Прогалина между кустами лежала в тени, и серая форма солдат делала их почти невидимыми. Единственное, что было хорошо видно, – так это откинутая неподвижная белая рука.

Нильс пошел дальше. Он начал раздумывать, что скажет матери, как объяснит пятна крови на брюках. У него не было от матушки никаких секретов по поводу его походов на пустошь, но иногда Нильс чувствовал, что какие-то вещи ей слышать неприятно. Нильс подумал о том, что схватка с солдатами как раз тот случай. Ему надо было хорошо подумать.

Он шел и размышлял, но ни до чего вразумительного так и не додумался. Нильс подходил все ближе и ближе к дороге, которая вела в Стэнвик. Так, наверное, было предопределено. Нильс шел и шел.

Нет, дорога и судьба – разные вещи. До крайнего дома поселка оставалось несколько сотен метров, когда Нильс услышал, как кто-то идет ему навстречу.

Первым желанием Нильса было куда-нибудь спрятаться, но вокруг стояли только кривые, совсем низкие можжевеловые кусты. Даже если бы он побежал со всех ног, спрятаться было негде. Да и зачем ему на самом деле прятаться? Там, на пустоши, он почувствовал свою значимость, свою силу, и стоит ли ему кого-нибудь бояться?

Нильс остановился за низкой каменной стеной в нескольких метрах от дороги и стал ждать, пока неизвестный подойдет ближе.

Внезапно он увидел, что это была Майя Нюман.

Майя, та самая девушка из Стэнвика, на которую он часто смотрел, а думал еще чаще, но никогда не разговаривал с ней. Да и сейчас, наверное, не получится. А Майя подходила все ближе. Она улыбалась, хотя улыбаться было нечему, разве что обыкновенному весеннему дню. Похоже, она заметила Нильса, потому что, хотя ее походка ничуть не изменилась, Майя выпрямила спину, подняла подбородок и слегка выставила вперед грудь.

Нильс стоял словно завороженный у дороги и смотрел, как Майя останавливается напротив него по другую сторону стены.

Она посмотрела на него, он поглядел на нее в ответ, но не нашел ничего лучше, как пробормотать обычное «Привет!». Его молчание казалось особенно неловким из-за того, что внезапно из кустов, росших вдоль стены, запел соловей. В конце концов заговорила Майя.

– Подстрелил что-нибудь, Нильс? – спросила она звонким голосом.

Он чуть не свалился от ее вопроса. Он даже было подумал, будто Майя все знает, но потом сообразил, что она спрашивает не про солдат. Ну конечно, у него дробовик, и обычно он возвращался в поселок с подстреленными кроликами.

Нильс покачал головой.

– Не-а, – пробормотал он. – Ни одного кролика. – Его качнуло, как будто бы от тяжести шкатулки в рюкзаке, и он выдавил: – Мне надо… я должен идти, меня мама ждет в поселке.

– А почему ты не идешь по дороге? – спросила Майя.

– Не знаю, – Нильс попятился, – по прямой через пустошь быстрее. – Слова произносились все легче и легче. Вот дела – он разговаривает с Майей Нюман. Он решил, что надо еще будет раз как-нибудь попробовать, но только не сегодня. – Ну тогда пока, – сказал Нильс и повернулся, не дожидаясь ответа. Он чувствовал, что девушка по-прежнему стоит и смотрит ему вслед, поэтому пошел прочь от дороги и не останавливался метров двести, прежде чем обернуться и опять посмотреть назад.

Все это время он слышал тихое побрякивание камней в шкатулке, которая лежала на самом дне рюкзака. Он понял, что ему нельзя приносить ее домой, надо быть очень осторожным с трофеем.

Еще через несколько сотен метров, когда дорога в поселок пропала из виду за кустами, Нильс увидел перед собой каменное возвышение.

Старый жертвенный камень, приметное место, которое Нильс проходил почти каждый раз, когда шел на пустошь или возвращался обратно в Стэнвик. Он подошел поближе и остановился. Он посмотрел на груду больших и маленьких камней, подумал и огляделся.

Пустошь, она и есть пустошь – слышно только ветер.

У него начала формироваться какая-то мысль. Нильс снял рюкзак, опустил его на землю, раскрыл и достал шкатулку с драгоценными камнями. Затем взял ее в руку и изучающе посмотрел на жертвенный камень и округу.

Почти точно на востоке виднелась Марнесская церковь. Нильс видел возвышающийся на горизонте прямой шпиль колокольни. Он застыл, как по стойке «смирно», ориентируясь точно на церковь, и широко шагнул от жертвенного камня, а потом начал копать.

Солнце жарило уже несколько дней, и земля здесь совершенно высохла, поэтому ему удавалось поднимать верхний слой большими кусками. Потом он начал копать глубже, помогая руками и немецким перочинным ножом. До берега здесь было недалеко, поэтому земля была тяжелой, каменистой.

Нильс копал и копал, царапая землю и все время оглядываясь вокруг. Когда ямка стала сантиметров тридцать в глубину, Нильс уткнулся в основание скалы – этого хватит. Он взял шкатулку и осторожно положил ее на дно ямки, потом накрыл несколькими камушками с жертвенного камня и построил вокруг нее что-то вроде склепа. После засыпал ямку и руками утрамбовал землю так сильно, как мог.

Труднее всего оказалось уложить в прежнем порядке кустики травы так, как они росли прежде. Нильс понимал, насколько важно, чтобы все здесь выглядело как раньше.

Он долго возился, приводя траву в порядок, потом поднялся и походил вокруг, разглядывая со всех сторон свою работу. Земля выглядела непотревоженной. Все, что его выдавало, – так это грязные руки. Нильс обратил на это внимание, когда поднимал рюкзак.

Он направился к дому. Он расскажет матери про встречу с немцами, решил Нильс. Но надо быть осторожным, чтобы Вера не волновалась, и не стоит говорить про спрятанные драгоценные камни. Пока еще не время – для мамы это будет слишком большой неожиданностью. А сейчас военный трофей – спрятанное сокровище, о котором знает только он.

Нильс опять добрался до стены, перешагнул через нее и выбрался на дорогу в поселок, но на этот раз ближе к дому, чем до встречи с Майей. Он находился почти возле самого Стэнвика.

До дома было уже совсем недалеко, когда он встретил двоих мужчин в тяжелых сапогах. Они возвращались с моря. В почерневших руках они несли большую вершу,[42]42
  Верша – рыболовная снасть, сплетенная обычно из ивовых прутьев, в виде узкой круглой корзины с воронкообразным отверстием.


[Закрыть] полную наловленных угрей.

Никто из них не поздоровался, они отвернулись и даже не поглядели на него. Но Нильсу было наплевать, он даже не помнил, как их зовут.

По сравнению с такой мелочью Нильс Кант – великан, он чувствовал себя больше, чем весь Стэнвик, вместе взятый. Сегодня он в этом убедился, когда сражался там, на пустоши.

Почти стемнело, он открыл калитку, вошел в сад и поднялся по каменным ступеням гордой и уверенной походкой. В саду оказалось пусто, все вокруг росло и зеленело, пахло травой.

Все было точно так же, как когда он уходил из дома утром поохотиться на кроликов. Но Нильс Кант вернулся новым человеком.

12

Леннарт Хенрикссон стоял возле письменного стола Йерлофа и держал в руке пластиковый пакет с маленькой сандалией. Похоже было на то, что он будто бы взвешивает ее в руке. Вроде как это поможет ему определить, та самая эта сандалия или нет. По лицу Леннарта было видно, что эта находка не доставляет ему никакой радости.

– О таких вещах надо тут же сообщать в полицию, Йерлоф, – сказал он.

– Я знаю.

– И не медлить.

– Ну да, ну да, – тихо ответил Йерлоф. – Но как-то не сложилось. Так что ты думаешь?

– Про это? – Полицейский посмотрел на сандалию. – Не знаю, я обычно не тороплюсь с выводами. А ты?

– Мне кажется, что нам бы стоило поискать не в воде, а где-то в другом месте.

– Мы так и сделали, – заверил Леннарт. – Ты разве не помнишь? Мы обшарили всю каменоломню, все дома и все сараи и даже уборные во всем поселке. Я сам объездил всю округу вдоль и поперек и даже пустошь. Мы ничего не нашли. Но коль скоро Джулия говорит, что это та самая сандалия, то, конечно, тут уже не до шуток. Это серьезно.

– Мне кажется, что это сандалия Йенса, – сказала Джулия, выглядывая из-за его плеча.

– Ты, значит, получил ее по почте? – спросил Леннарт.

Йерлоф кивнул с неприятным ощущением того, что он оказался на допросе.

– Когда?

– На прошлой неделе. Я позвонил Джулии и рассказал про это. Собственно, это одна из причин, почему она сюда приехала.

– У тебя конверт сохранился?

– Нет, – быстро ответил Йерлоф, – выбросил… Я иногда бываю немного рассеянным, но там не было никакого письма, обратного адреса тоже, точно говорю. На конверте было написано: «Капитану Йерлофу Давидссону. Стэнвик». А потом на почте переслали это сюда. А что за важность с этим конвертом?

– Да вообще-то есть такая вещь, которая называется отпечатки пальцев, – тихо сказал Леннарт и вздохнул. – Там мог быть волос, да много чего, что… Ну да ладно, во всяком случае сейчас я займусь сандалией, может быть, на ней остались какие-нибудь следы.

– Я совсем не хочу… – начал было Йерлоф, но Джулия прервала его вопросом:

– Ты ее в лабораторию пошлешь?

– Да, – ответил Леннарт, – ближайшая криминалистическая лаборатория есть в Линчёпинге.[43]43
  Линчёпинг – город на востоке Швеции, на реке Стонгон.


[Закрыть] Они как раз такими вещами и занимаются.

Йерлоф промолчал.

– Хорошо, пошли ее к ним, – сказала Джулия.

– А я квитанцию какую-нибудь получу или расписку? – поинтересовался Йерлоф.

Джулия раздраженно посмотрела на него, как будто ей было стыдно за отца, но Леннарт кивнул и устало улыбнулся:

– Само собой, Йерлоф. Выпишу я тебе квитанцию, так что ты сможешь поставить на уши боргхольмскую полицию или лабораторию в Линчёпинге; если они сандалию потеряют. Но я бы на этот счет не беспокоился.

Через несколько минут после того, как Джулия проводила полицейского, она вернулась обратно в комнату Йерлофа. Йерлоф по-прежнему сидел за письменным столом, держа в руке заполненную корявым почерком Леннарта Хенрикссона квитанцию. С печальным и рассеянным видом он смотрел в окно.

– Леннарт сказал, что мы не должны никому говорить про сандалию, – напомнила Джулия.

– Значит, так он сказал.

Йерлоф продолжал смотреть в окно.

– В чем дело? – спросила Джулия.

– Да не надо тебе было про сандалию ему рассказывать, – ответил Йерлоф.

– Но ты же меня сам просил с людьми разговаривать.

– Но не с полицией же. Мы сами со всем справимся.

– Справимся? – спросила Джулия, повышая голос. – Что это значит: сами справимся? Что ты себе на самом деле вообразил? Ты что думаешь, что тот, кто украл Йенса, если кто-то действительно это сделал, – что эта самая личность заявится сюда и попросит, что ли, на сандалию полюбоваться? Ты серьезно так считаешь? Ну да, он сюда придет и выложит, что сделал.

Йерлоф ничего не ответил. Он по-прежнему смотрел в окно, повернувшись к дочери спиной, и от этого Джулия разозлилась еще больше.

– А ты-то сам в тот день что делал?

– Ты отлично знаешь, – тихо сказал Йерлоф.

– Я знаю: мама устала, за твоим внуком надо было присматривать… а ты пошел к морю заниматься сетями, потому что собрался рыбки половить.

Йерлоф кивнул.

– Потом пришел туман, – добавил он.

– Ну да, густой, как гороховый суп. Ну и что: ты пошел домой?

Йерлоф покачал головой.

– Ты продолжал возиться с сетями, – сказала Джулия. – Ясное дело: куда как веселее тусоваться у моря, чем пасти маленького ребенка. Ведь так?

– У меня со слухом все в порядке, и я услышал бы все, когда был там, внизу, – произнес Йерлоф, не глядя на нее. – Но было тихо. Я бы, конечно, услышал Йенса, если бы он…

– Да не о том речь, – прервала его Джулия. – Я говорю, что ты всегда находился где-то, когда был нужен дома. Самым главным для тебя являлось делать то, что ты хотел. Все время так оно и было.

Йерлоф ничего не ответил. Ему казалось, что небо за окном заметно потемнело. Неужели уже сумерки? Он внимательно выслушал все, что ему выдала дочь, но никак не мог найти подходящего ответа.

– Наверное, я был плохим отцом, – сказал он в конце концов, – я часто отсутствовал, но не по своей воле. Если бы я только мог сделать что-нибудь для Йенса в тот день или, еще лучше, изменить тот день совсем… – Его голос сорвался, Йерлоф приумолк, стараясь справиться с собой.

В комнате повисло тягостное молчание.

– Я знаю, папа. Мне не стоило это говорить, меня вообще на Эланде не было. Я ехала в Кальмар и видела, как наступает туман под мостом с пролива. – Джулия вздохнула. – Как ты думаешь, сколько раз я проклинала себя за то, что уехала тогда от Йенса? Я даже с ним толком не попрощалась.

Йерлоф тяжело вдохнул, потом выдохнул, как будто бы никак не мог отдышаться. Он повернулся к Джулии и посмотрел на нее:

– Во вторник день похорон Эрнста. Но мы с тобой съездим к тому, кто прислал сандалию.

Джулия молчала.

– Как это возможно? – спросила она.

– Я знаю, кто это.

– Уверен на сто процентов?

– На девяносто пять.

– И где он живет? – задала вопрос Джулия. – Здесь, в Марнессе?

– Нет.

– В Стэнвике?

Йерлоф покачал головой:

– В Боргхольме.

Джулия помолчала, как будто бы размышляя, в чем тут фокус.

– О'кей, – сказала она наконец.

Она подошла к кровати, чтобы забрать куртку.

– Чем ты сейчас займешься? – спросил Йерлоф.

– Не знаю… поеду, наверное, в Стэнвик, листья сгребу во дворе. Электричество включено, вода тоже, так что еду я могу себе приготовить в летнем доме, а ночевать пойду в домик на берегу – я там высыпаюсь.

– Хорошо, но будь, пожалуйста, в контакте с Йоном и Астрид, – сказал Йерлоф. – Мы должны держаться вместе.

– Само собой. – Джулия взялась за куртку. – Я сегодня на кладбище побывала, на маминой могиле поминальную свечу зажгла.

– Хорошо. Она пять дней гореть будет, до выходных. Церковный совет за могилой присматривает. К сожалению, я не могу бывать там часто. – Йерлоф закашлялся. – Для Эрнста могилу уже выкопали?

– Я по крайней мере не видела, – ответила Джулия и добавила: – Но я нашла могилу Нильса Канта. Ты, наверное, хотел, чтобы я ее увидела?

– Ну да.

– Пока я ее не нашла, я считала, что главный подозреваемый – это Нильс Кант. А вот сейчас понимаю, почему мне про него никто не сказал.

Йерлоф задумался, он колебался, стоит или не стоит ему сказать о том, что идеальный выход для убийцы – разыграть собственную смерть, но промолчал.

– Но понимаешь, какая штука: на могиле были розы, – сказала Джулия.

– Свежие? – спросил Йерлоф.

– Не совсем, – ответила Джулия, – могли положить в конце лета. И еще одна вещь…

Она достала из кармана куртки конверт. Тот, что был под розами. Конверт успел высохнуть, и она протянула его Йерлофу.

– Может, нам не надо его открывать? – спросила она. – Это личное, и вообще…

Но Йерлоф, уже вскрыв конверт, достал из него белый листок и прочитал, сначала про себя, потом громко, для Джулии:

– Мы все предстанем перед судом Господа. – Он посмотрел на Джулию: – Вот и все, что здесь написано. Насколько я помню, это цитата из Послания к римлянам. Можно я оставлю это у себя?

Джулия кивнула.

– И что это: обычное дело – цветы и письма на могиле Канта? – поинтересовалась она.

– Да нет, – ответил Йерлоф и положил конверт в один из ящиков письменного стола. – Но несколько раз такое случалось. Я имею в виду цветы. Розы я там видел.

– Это значит, что жив кто-то из друзей Нильса Канта?

– Ну да… или кто-то по какой-то причине помнит о нем, – пояснил Йерлоф и добавил: – Всякая дрянь, о которой идет слава, пусть даже и дурная, бывает людям интересна.

Они немного помолчали.

– О'кей, ну тогда я еду в Стэнвик, – сказала Джулия и опять взялась за куртку.

– Завтра ты что делаешь?

– Может, съезжу в Лонгвик, там посмотрим.

Когда дочь вышла из комнаты, Йерлоф устало опустил плечи. Он приподнял руки и посмотрел, как дрожат пальцы. День выдался утомительным, но ему сегодня надо было сделать еще одну и очень важную вещь.

Прошло несколько часов.

– Тоштен, ты хоронил Нильса Канта? – спросил Йерлоф.

Они сидели каждый за своим столом в подвальной мастерской.

Кроме них двоих, там больше никого не было. Йерлоф все тщательно спланировал. После ужина он на лифте спустился в комнату для занятий и просидел там больше часа ожидая, когда одна из обитательниц дома престарелых закончит наконец ткать.

Цель у Йерлофа была простая – остаться с глазу на глаз с Тоштеном Аксельссоном, который работал могильщиком в Марнесской общине с военных времен и до семидесятых годов. За то время, пока Йерлоф ждал, осенняя темнота сгущалась за маленьким окном подвала. Наступил вечер.

До того как задать долгожданный вопрос, Йерлоф болтал ни о чем с Аксельссоном. В основном они говорили о предстоящих похоронах Эрнста. Для Йерлофа было важно удержать Тоштена в подвале. Аксельссона тоже разбило ревматизмом, но с головой у него было все в полном порядке, так что зачастую с ним было интересно разговаривать. В отличие от Йерлофа, который тосковал по морю, Тоштена, похоже, обратно на кладбище не очень тянуло. В любом случае у Йерлофа все получилось: Аксельссон остался на месте, пока они говорили о былых временах.

Йерлоф сидел за рабочим столом, на котором лежали кусочки дерева, клей, инструменты, наждачная бумага. Он строил модель «Пакета» – последнего грузового парусника, который ходил из Боргхольма в Стокгольм в шестидесятых годах. Корпус был закончен, но над такелажем требовалось еще поработать, а полностью готовым парусник будет только тогда, когда Йерлоф уже в бутылке поставит мачты и приклеит последние детали. На все это требовалось время.

Йерлоф осторожно пропилил крохотный паз для еще более маленькой реи и замер, ожидая ответа от бывшего могильщика. Аксельссон сидел, пригнувшись над столом, заваленным тысячами кусочков пазла. Он был где-то примерно на полпути к воспроизведению шедевра Моне с желто-белыми кувшинками.

Аксельссон истово прищелкнул кусочек головоломки в темную поверхность пруда и поднял взгляд.

– Кант? – переспросил он.

– Ну да, Нильс Кант, – повторил Йерлоф. – Та могила, такая небольшая, у самой стены. Я вот тут подумал о его похоронах. Мне стало интересно, меня тогда на острове не было.

Аксельссон кивнул, приподнял очередной фрагмент и задумался:

– Ну да, я и могилу копал и гроб тащил. Не один, конечно, с коллегами. Никто не вызвался по своей воле его гроб тащить.

– И что, никто его не оплакивал?

– Ну нет… мать его там была все время. Раньше-то я ее почти совсем и не видел. Но понимаешь, не могу сказать, что она убивалась или там горевала. Мне так не показалось. По-моему, она была довольна.

– Довольна?

– Ну да, в церкви-то я ее, конечно, не видел, но мне стало любопытно. Я умудрился подглядеть за ней, когда мы опускали гроб в землю. Вера стояла чуть ли не в метре от могилы, глядела, как гроб исчезает, и, хотя на ней была вуаль, я заметил: она улыбалась. Как будто бы это для нее были не похороны, а просто какое-то удовольствие.

Йерлоф кивнул.

– Ну и что, только она и была на похоронах, больше никого?

Аксельссон покачал головой:

– Народ-то там был, но вряд ли для того, чтобы поплакать. Полицейские, например, но они стояли поодаль, почти у церкви.

– Наверное, они хотели воочию убедиться, что Нильс Кант ушел в землю раз и навсегда, – сказал Йерлоф.

– Думаю, что так, – соглашаясь, кивнул Аксельссон. – Ну, пожалуй, это и все, кто там находился. Кроме, конечно, пастора Фридланда.

– Ему хотя бы за это заплатили.

Они помолчали. Йерлоф крутил крохотный корпус «Пакета», рассматривая его со всех сторон, потом он опять заговорил:

– Значит, говоришь, Вера Кант улыбалась у могилы? Что-то мне стало любопытно: а в гроб-то кто-нибудь заглядывал?

Аксельссон посмотрел на пазл и взялся за очередной фрагмент.

– Ты хочешь спросить, не был ли гроб слишком легким? Мне этот вопрос уже много раз задавали.

– Неудивительно, что люди об этом иногда говорят, – сказал Йерлоф. – Ну, насчет того, что гроб Канта был пустой. Ты ведь, наверное, тоже об этом слышал.

– Можешь об этом не беспокоиться. Нет, не так, – ответил Аксельссон. – Мы его вчетвером несли – и перед отпеванием, и после. Меньшими силами мы оба управились – тяжелый он оказался.

Йерлоф почувствовал, что его вопросы задели профессиональную честь старого могильщика, но все-таки ему пришлось продолжить.

– А вот я слышал, кое-кто поговаривает, что вроде там камни были в гробу. Кое-кто про мешок с песком рассказывал, – добавил он тихо.

– Да сплетни все это. Я их тоже слышал, – заверил Аксельссон. – Я сам в гроб не глядел, но кто-то обязательно должен был это сделать… Ну, по крайней мере, когда его паромом привезли на Эланд.

– А я вот слыхал, что никто его и не открывал. Его ведь из-за моря привезли, и ни у кого не то духу не хватило, не то особой надобности не было гроб вскрывать. Ты не знаешь: так это или нет?