Текст книги "Коды комического в сказках Стругацких 'Понедельник начинается в субботу' и 'Сказка о Тройке'"

Автор книги: Юджин Козловски

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

4.РИМСКИЙ БОГ ЯНУС И ПОКОРЕНИЕ ВРЕМЕНИ

Не случайно обсуждение заглавия ПНВС в середине исследования. Изначально заглавие сказки – "Понедельник начинается в субботу" – выглядит загадочным и абсурдным. Только позднее в повествовании постепенно проявляются различные значения названия и его комические эффекты. И только в конце мы окончательно осознаем связь заглавия с повествованием. В этом смысле сказка движется к заглавию. Заглавие "Понедельник начинается в субботу" – обрамление, формирующее характер всего произведения. Ранее утверждалось, что в комедии есть предложения, не являющиеся формально шутками, но обладающие некоторыми качествами шуток. Это важные элементы структуры комического повествования, комментирующие текст. Такие предложения могут быть названы формулятами или "корневыми шутками" – обрамлением комического повествования126. Заглавие произведения Стругацких несет на себе отличительные признаки корневой шутки. Оно – странное утверждение, эмблема всего мира сказки, фантазии, нонсенса, глупостей и комических отголосков, следующих один за другим. Заглавие заставляет читателя улыбнуться, поскольку оно не соответствует общепринятому порядку. Оно комично на низком уровне, уровне элементарного здравого смысла, поскольку оно искажает привычную, подразумевающуюся хронологию. Делая так, заглавие вводит два несовместимых плана мысли: 1) читательскую привычную хронологию, где понедельник следует за воскресеньем, и 2) перевернутую хронологию книги, где – в фантастической манере – понедельник начинается в субботу. Таким образом, заглавие порождает читательские ожидания: что книга окажется комической и не будет следовать правилам повседневной рационалистической жизни. Искажение обычного порядка вещей выполнено в духе карнавальных празднеств, где переворачивались с ног на голову установленные правила. Но все же, в плане обыденной хронологии, у заглавия есть и внутренняя логика: начало недели идентифицируется с субботой, что подчеркивает тот факт, что воскресенье, день отдыха, карнавальное время недели, парадоксально исключено – ради постоянной работы127. В каждую из трех частей, составляющих сказку, Стругацкие привносят частичное разрешение конфликта этих двух планов мысли. Загадочное и удивительное заглавие позже несколько раз отзовется эхом идентичной фразой – в тексте. Один из магов, Корнеев, бормочет слова, вынесенные в заглавие, в ответ на реплику своего коллеги, Демина, который упрекает его в похищении дивана, а затем вопрошает: "Вам известно постановление Ученого совета?". Ответом служит "угрюмое" высказывание Корнеева: "Мне, товарищ Демин, известно, что понедельник начинается в субботу" (С.66). В свою очередь Демин замечает: "Не разводите демагогию". На этот момент значение заглавия все еще остается тайной для читателя. Позже заголовок появляется снова, когда Роман пытается уговорить Привалова работать в Институте. Когда Привалов, протестуя, заявляет, что он в отпуске, Роман отвечает: "Это неважно. Понедельник начинается в субботу, а август на этот раз начнется в июле!" (С.79). (Сейчас в повествовании конец июля). Таким образом, кажется, что заглавие означает, что время отпуска, отдыха должно быть пропущено ради работы. Возможно, впрочем, что значение этой фразы – что в Институте время действительно каким-то образом (пока еще не ясно, каким) движется вспять. Позже мы узнаем, что первым днем нового года оказался понедельник – когда кремлевские часы стали бить полночь, кто-то сказал: "Ребята! Да здравствует понедельник!" (С.129). Только теперь Стругацкие полностью открывают, что "Понедельник начинается в субботу" – лозунг ученых из Института. Большая часть этих ученых – не обычные люди – они маги, связанные особыми отношениями со своей работой, любящие ее, приходящие в лаборатории даже под Новый год. Они не выносят воскресений или иных выходных дней, поскольку без работы им скучно, они находят счастье в постоянном познании: "Сюда пришли люди, которым было приятнее быть друг с другом, чем порознь, которые терпеть не могли всякого рода воскресений, потому что в воскресенье им было скучно. Маги, люди с большой буквы, и девизом их было – "понедельник начинается в субботу"." (С.130). Так фраза возвращается снова и уже может рассматриваться как мотив, а как повторяющийся мотив – она становится лейтмотивом повествования128. К этому моменту начальный комический эффект заглавия переходит на новую стадию. Эта стадия была запрограммирована началом книги и предваряется долгим периодом неясности. Теперь заглавие и лозунг получают связь, которая порождает эстетический шаблон повторения заглавия, но каждый раз семантически различного и с большими комическими эффектами. Для хороших, честных, преданных ученых этот лозунг означает, что понедельник – начало рабочей недели – начинается уже в субботу. Таким образом, они пропускают выходные дни (субботу и воскресенье) ради постоянной работы. Впрочем, цель – познание и напряженная этическая работа – не разделяется в Институте всеми. Есть иные, кто только делает вид, что работает, такие, для которых Институт – лишь место, где можно преследовать свои, эгоистические, цели: "Есть другие. С пустыми глазами. Достоверно знающие, с какой стороны у бутерброда масло. По-своему очень даже неглупые. По-своему немалые знатоки человеческой природы. Расчетливые и беспринципные, познавшие всю силу человеческих слабостей, умеющие любое зло обратить себе в добро и в этом неутомимые" (С.132). Многозначный лозунг "Понедельник начинается в субботу" может подойти и этим коррумпированным и паразитствующим ученым. В некотором, извращенном и экстравагантном роде, характеристика субботы (выходного дня) может быть приписана понедельнику (дню рабочему), и тем самым лозунг "Понедельник начинается в субботу" может оказаться призывом вообще не работать. Так этот амбивалентный лозунг показывает еще большую сложность и еще большее количество комических несообразностей. Такая интерпретация лозунг семантически соответствует амбивалентной, если не полностью бесполезной, работе Института; она подчеркивается наименованием Института (НИИЧАВО), приближенным к не вполне правильному произношению "ничего". В Институте есть два типа людей: благородные и низкие, хорошие и злые. Для первых амбивалентный лозунг – призыв к напряженной постоянной работе, для других – трюк, превращающий понедельник в субботу, во время для ничегонеделания и болтовни.

В Части 3 сказки заглавие "Понедельник начинается в субботу" приобретает еще одно значение и иной комический эффект. Эта часть посвящена разгадыванию загадки директора Института, Януса Полуэктовича Невструева, который существует в двух лицах: У-Янус и А-Янус. Загадка директора служит причиной комической сцены в одной из предыдущих частей книги, когда и повествователь, и остальные персонажи очень далеки от понимания двойного существования директора: "– Дело в том, Саша, – сказал Роман, обращаясь ко мне, – что у нас идеальный директор. Он один в двух лицах. Есть А-Янус Полуэктович и У-Янус Полуэктович. У-Янус – это крупный ученый международного класса. Что же касается А-Януса, то это довольно обыкновенный администратор. – Близнецы? – осторожно спросил я. – Да нет, это один и тот же человек. Только он один в двух лицах. – Ясно, – сказал я и стал надевать ботинки. – Ничего, Саша, скоро все узнаешь, – сказал Роман ободряюще." (С.73). Первое замечание Привалова, основанное на здравом смысле, – "близнецы", предлагает точку разделения, локус комической несообразности для абсурдного утверждения Романа. В его второй реплике – "– Ясно, – сказал я и стал надевать ботинки." – примирившийся и иронизирующий Привалов только претендует на понимание, но комически очевидно, что за прошедшее время он отказался от попыток найти какой бы то ни было "метод" в "безумии" экстраординарных откровений Романа.

Дальнейшее тщательное, но тщетное изучение этого вопроса Приваловым только выявляет еще большие несообразности директоров. "Одно время я думал, что А-Янус и У-Янус – это дубль и оригинал, однако это было совсем не так. Прежде всего оба директора имели паспорта, дипломы, пропуска и другие необходимые документы" (С.119) Тот факт, что, несмотря на их секретные и ненатуральные аспекты, директора, совсем как обычные граждане, используют паспорта, пропуска и т.д. ("документы делают человека"), привносит еще больше комических эффектов, только углубляя загадку и производя драматическое напряжение, разрешаемое только фантастическим теоретизированием в конце книги. В последней главе описан интеллектуальный труд магов – попытка разгадать феномен Януса Полуэктовича. В конце концов они осознают, что в некий момент в будущем А-Янус решит проблему контрамоции и превратится в У-Януса, начав двигаться обратно по оси времени. Его поступок – это акт выдающегося самопожертвования. Каждую ночь – в полночь – А-Янус будет переходить, как и все мы, из сегодняшней ночи в завтрашнее утро, в то время как У-Янус будет переходить из нашей сегодняшней ночи в наше вчерашнее утро. В воскресную полночь У-Янус будет переходить не в понедельник, а в утро субботы. Таким образом, для У-Януса понедельник всегда будет начинаться в субботу, в соответствии с заглавием книги. Нормальное время (А-Янус): Суббота =" Воскресенье =" Понедельник Контрамоция (У-Янус): Понедельник =" Воскресенье =" Суббота Контрамоция – движение по времени У-Януса – может быть представлена и следующим образом: ^ Суб="бо="та ( Вос="кре="сень="е ( По="не="дель="ник-| |"= "= "= "= "=| "= "= "= "= "= "= | "= "= "= "= "= "= "= | Таким образом, его (У-Януса) движение по времени обратно по отношению к А-Янусу. А-Янус, подобно нам, движется из прошлого в будущее; он знает только прошлое и не знает будущего. У-Янус движется из будущего в прошлое; он знает будущее, но не знает прошлого. Контрамоция не постоянна, а дискретна, то есть проявляется раз в сутки – в полночь. Ученые в ПНВС сравнивают ее с фильмом, разрезанным на три части, который показывают так: третья часть, вторая, первая. Эстетически она подобна самой книге, увиденной с точки зрения У-Януса: как если бы саму историю разделили на три куска и сначала бы излагали часть 3 (с точки зрения У-Януса), затем часть 2 и, наконец, часть 1. Каждая часть отдельна от последующей. Каждая часть кончается словами вроде: "Но это уже совсем другая история" (С.80, конец части 1); "Но это уже совсем другая история (С.170, конец части 2); "Но это уже совсем-совсем другая история" (С.245, конец части 3). Возможно, в последнем случае эта строка относится к продолжению – "Сказке о Тройке", которая, впрочем, тоже заканчивается словами: "Это, впрочем, совсем другая история". Разгадка научной загадки – контрамоции – является серьезной интеллектуальной задачей для магов Института, которую они воспринимают всерьез. Однако идея контрамоции, как и любая другая идея сказки, не избегла авторского игрового, комического отношения, которое дробит идеи иронией и многозначностью. До решения загадки сама идея контрамоции уже предсказана и высмеяна в новой идее и исследовании, проводимом вечно активным и изобретательным Выбегалло. Он утверждает, что речь многих обезьян напоминает человеческую. Он сделал это странное, но не удивительное открытие, записывая человеческие разговоры и проигрывая их в обратном направлении на большой скорости, а также записывая звуки, издаваемые обезьянами, и проигрывая их – тоже в обратном направлении – на замедленной скорости: "Речь многих обезьян, видите ли, напоминает человеческую, записанную, значить, на магнитофонную пленку и пущенную задом наперед с большой скоростью. Так он, эта, записал в сухумском заповеднике разговоры павианов и прослушал их, пустив задом наперед на малой скорости." (С.173). Можно также предположить, что и рассказчик – Привалов – в какой-то момент превратится в дискретного контрамота. Книга Судеб в архивах Института утверждает, что Привалов умрет в 1611 году – том самом, когда был смещен Император Рудольф II, чье психическое состояние все ухудшалось. Может быть, Привалов – один из тех, кто помогал сместить Рудольфа, а может быть – и сам Рудольф II? К этому моменту повествования Привалов не знает ничего о контрамоции в Институте и полагает эту запись просто ошибкой: "В одном из таких выпусков я нашел и свое имя. Однако из-за спешки в эти выпуски вкралась масса опечаток, и я с изумлением узнал, что умру в 1611 году" (С.111). Идея контрамоции, выраженная не только в жизни директора, но и в других феноменах Института, создает контекст, бросающий свет на многозначное заглавие книги и лозунг ученых. То, что изначально казалось призывом работать без отдыха, включает в себя, оказывается, и более творческие манипуляции со временем, представляя мир сложный, фантастический, комический. Само имя и двойственный характер директора Института восходят к мифу о римском боге Янусе. Варьирование и искажение модели Стругацкими превращают их героя в пародию на героя мифологического – бога Януса: "Римский бог дверей и начал. Все двери и ворота были посвящены Янусу, равно как и все начала,, которые, как верили, были решающими для успеха любого предприятия – предположительно, они рассматривались как двери в будущее. Благословения Януса просили, таким образом, при начале каждого дня, месяца и года; первый месяц года был назван в его честь. Он также отвечал за сев – то есть начало урожая и за начало практически каждого значимого предприятия. В искусстве Януса представляли с двумя лицами, смотрящими в противоположных направлениях, подобно двери."129 Два не сообразующихся друг с другом мира – мир римского бога Януса и мир директора Института – обладают многими общими деталями, производящими комический эффект. Часть действия романа происходит в новогодний вечер время бога Януса, бога всех начал. Важность дверей подчеркивается тем фактом, что ученые, покидая здание, сдают ключи дежурному – Привалову. Янус Полуэктович – персонаж, отвечающий за научную работу Института; а научные начинания можно считать посевом "новых зерен" – развития и распространения новых идей и открытий. Его два лица – это А-Янус и У-Янус, движущиеся по времени в противоположных направлениях, что дает ему божественную силу – видеть прошлое и будущее. Наивысшая цель для магов Института, как и для любого человека, – счастье. Одним из путей его достижения может быть знание и контроль не только природы, но и будущего. Маги/ученые, конечно, знакомы с мифологией. Они знают, что для древних римлян бог Янус отвечал за будущее. Его двери были дверьми в будущее. Благословения Януса просили, таким образом, при начале каждого дня, месяца, года и любого предприятия. Предположительно, маги узнают, что римский Янус может быть полезен как источник знаний о будущем. Они, прочем, не молятся ему, как это делали раньше. Вместо этого они используют научный подход к изучению божественного начала Януса и пытаются использовать его на практике. В решении этой сложной задачи в Институте уже достаточно продвинулись, что подтверждается тем фактом, что сам директор Института – Янус. Может быть, он и не в точности римский бог, но, тем не менее, у них многие общие жизненные характеристики, обеспечивающие возможный успех институтской работы. Из-за своей двойственной природы и контрамоции директор знает совсем как римский бог – наше прошлое и будущее. На протяжении большей части повествования ПНВС этот факт остается неизвестным как читателю, так и ученым Института. Жизнь директора – тайна, открывающаяся только в конце сказки, после долгого и интенсивного обсуждения несколькими учеными, в том числе и Приваловым. Факт посвящения этой проблеме такого большого куска повествования и факт высокого уровня интеллектуального труда части ученых показывают серьезность и важность задачи. Янус-директор – не далекое божество, находящееся где-то на небесах, а человек о двух лицах: одно из нашего прошлого, а другое – из нашего будущего, земной работник Института. Не будучи больше тайной, знание о жизни Януса-контрамота открывает возможность изучать и контролировать будущее способом, отличным от древнеримского. Маги, похоже, просунули ногу в дверь в будущее и тем самым получили большую возможность достижения успеха в поисках счастья для человечества.

Как стало ясно из предыдущей дискуссии, заглавие книги – "Понедельник начинается в субботу" – обладает многими значениями и является потенциальным источником комических и эстетических эффектов. В некотором роде, как я попытался показать, эти эффекты зависят от организации нарратива в терминах порядки и эмфазиса. На протяжении всей книги отбор и организация информации, подразумевающейся во фразе "Понедельник начинается в субботу", похоже, является решающим для творения ее множественных семантических, эстетических и комических функций. На протяжении всех попыток достичь знания о контрамотной жизни директора Януса заглавие книги и лозунг ученых – "Понедельник начинается в субботу" – достигают каждый раз другого семантического уровня. Образ директора, постепенно развивающийся, соотносится и развивает концепцию обратного времени в заглавии и лозунге. То, что изначально появляется как амбициозный призыв к интенсивной работе (или отсутствию работы), в конце концов становится кодовой фразой не только для контрамоции, но и для формулы постижения будущего – для контроля человеческой судьбы и безопасного счастья.

История директора Януса может быть также прочитана как пародийная переделка размышлений А.Герцена о судьбе России, разорванной конфликтом между славянофилами и западниками. В "Былом и думах" западник Герцен говорит: "Да, мы были противниками их, но очень странными. У нас была одна любовь, но не одинакая – и мы, как Янус или как двуглавый орел, смотрели в разные стороны в то время, как сердце билось одно."130 Размышляя над российским культурно-национальным кризисом идентификации, Герцен с беспокойством и волнением вспоминает ссоры интеллигенции. Западники полагали, что Россия отстала и предлагали строить общество по западной модели. Славянофилы полагали, что западное общество вырождается и считали, что России следует восстановить древние уникальные принципы соборности и православия. С середины 19 века русские политические и общественные движения склонялись то к одному, то к другому из этих направлений, циклически чередуя их. В то же самое время, впрочем, эти две школы зачастую смешивались, как это видно в отрывке из Герцена. В нем автор, западник, отдает дань уважения своим прежним оппонентам, а закончил он свой жизненный путь славянофилом. На самом деле, в определенные периоды эти два направления не могли быть четко разграничены; они иногда перекрывались и противоречили друг другу. Истоки Октябрьской революции – в западных идеях Маркса о пролетарском государстве, но при советском, марксистском, режиме Россия оказалась вновь отрезана от Запада, в то время как славянофильские моменты – как, например, интерес к фольклору и иногда религии (на протяжении Второй мировой войны) культивировались, общественная, "соборная" жизнь развивалась – хотя в основном под влиянием принуждения и необходимости. Аллюзия Стругацких на герценовское видение российской интеллигенции 19 века выражается в показе современной российской интеллигенции, творческого научного сообщества в лице директора Института. У-Янус – выдающийся ученый, в то время как А-Янус – обычный администратор: "У-Янус – это крупнейший ученый международного класса. Что же касается А-Януса, то это довольно обыкновенный администратор" (С.73). Разделение и обозначение их функций подчеркивается инициалами: "А" – администратор, "У" – ученый. Они представляют собой конфликт в советском обществе – между коммунистической администрацией и творческими силами российской интеллигенции. Авторитарные административные методы А-Януса хорошо показаны его поведением в споре по поводу места проведения эксперимента его подчиненным Выбегалло. Он отвергает предложение провести эксперимент в городе, утверждая саркастически, что это – в соответствии с желаниями самого Выбегалло: "Эксперимент, согласно просьбе Амвросия Амбруазовича, будет произведен сегодня в десять ноль-ноль. Ввиду того, что эксперимент будет сопровождаться значительными разрушениями, которые едва не повлекут за собой человеческие жертвы, местом эксперимента назначаю дальний сектор полигона в пятнадцати километрах от городской черты." (С.158-159). У-Янус, напротив, – ученый, образец самопожертвования. Он занимается тайнами мироздания, а его жизнь – жизнь контрамота – позволяет ему знать будущее, и эта особенность делает его метафорическим образом – современным пророком. Тайна директора постепенно раскрывается в книге. В последней главе читатель наконец узнает, что директор, будучи А-Янусом и У-Янусом, знает будущее и прошлое, как они существуют в памяти. Что объединяет двух Янусов, так это их любовь и приверженность науке как средству достижения человеческого счастья. Что объединяло славянофилов и западников, так это их любовь к России и стремление к счастью для ее народов. Славянофилы были преданы прошлому, смотрели в прошлое, что Герцен назвал "воспоминанием", а западники смотрели в будущее и были заняты "пророчеством". Образ директора, само противоречие двух разных личностей, воплощенных в одном человеке и живущих в противоположных потоках времени, обладает эффектом загадочности и комичности. Смешение правил обычной жизни и двойственность жизни директора Януса Полуэктовича обладает комическим эффектом в духе бахтинского карнавального смеха: "Для карнавального мышления очень характерны двойные образы, выбираемые либо за различие (высокий/низкий, толстый/тонкий и т.д), либо за сходство (близнецы). Также характерно обратное использование предметов: надевание нижней одежды поверх (или наизнанку), штанов на голову, тарелок вместо шляп, использование кухонной утвари вместо оружия и т.д. Существует традиция карнавальной эксцентричности, выворачивания обыденного и общепринятого, жизни вне повседневной рутины"131 Феномен двойственности (двойной сущности), представленный директором Института, соединяется с иными образами, и вместе они формируют основной, повторяющийся мотив сказки. Необычная сама по себе, двойственность директора перекликается со сходным и очень распространенным в Институте феноменом дублей. Дубли у Стругацких различны. За исключением загадочной двойственной целостности Директора, они – некий вид роботов, копии своих создателей ("точная копия своего творца"), или, в крайнем случае андроиды (выбегалловская модель человека). Сотворение копий человека и использование их в работе подобно роботам – распространенная практика в Институте: "Настоящие мастера могут создавать очень сложных, многопрограммных, самообучающихся дублей. Изначальная абсурдность вышеприведенных утверждений повествователя о дублях частично сглаживается и становится источником комических эффектов, если вообразить различные философские и научные школы, серьезно подходящие к этой проблеме и не исключать возможности искусственной жизни. Искусственный человек или искусственный разум на протяжении долгого времени были объектом мифов, алхимии, науки и литературы. "Размытая грань между человеком и машиной, одно из больных мест философии нашего времени, восхищает научную фантастику"132. Изготовленные людьми существа в мифах и литературе принимали различные формы: гомункулусы, големы, чудовища Франкенштейна, роботы, механические мозги, андроиды. Спор о том, являются ли дубли формой жизни или нет происходит и во время корнеевского эксперимента с рыбой. Мертвая и выпотрошенная рыба, которую вернули к жизни, полагается примером нежити – небелковой жизни. Затем Корнеев приводит еще примеры небелковой жизни, сотворяя своих собственных дублей разного размера. Он великий маг и творит дублей без усилий, действительно магическим методом – просто щелкая пальцами и затем посылая созданных дублей работать, но его коллега Амперян не впечатлен: "– Нежить не есть жизнь, – сказал Эдик. – Нежить существует лишь постольку, поскольку существует разумная жизнь. Можно даже сказать точнее: поскольку существуют маги. Нежить есть отход деятельности магов." (С.162). Сотворение дублей в Институте – результат как высокоразвитой технологии и науки, так и магии с волшебством. Будь они достижением науки или магии (или обеих сразу), эти экстраординарные создания глубоко и комически контрастируют со своим примитивным или неуместным использованием. Разговорная манера Привалова и "низкостилевое" упоминание мимоходом указывают на то, что он описывает пустяк, требующий простейших навыков, известных большей части магов Института. Но это также комически отражает ограниченность, рутинность и обыденность функций дублей: "Дубль – это очень интересная штука. Как правило, это довольно точная копия своего творца. Не хватает, скажем, человеку рук – он создает себе дубля, безмозглого, безответного, только и умеющего, что паять контакты, или таскать тяжести, или писать под диктовку, но зато уж умеющего это делать хорошо. Или нужна человеку модель-антропоид для какого-нибудь эксперимента – он создает себе дубля, безмозглого, безответного, только и умеющего ходить по потолку или принимать телепатемы, но зато уж умеющего хорошо. Или самый простой случай. Собирается, скажем, человек получить зарплату, а времени терять ему не хочется, и он посылает вместо себя своего дубля, только и умеющего что никого без очереди не пропускать, расписываться в ведомости и сосчитать деньги, не отходя от кассы." (С.118). Если представить себе работу интеллекта и все ресурсы и энергию, потребные для сотворения дубля, это начинает восприниматься как забавное расхождение с реальными целями и задачами этого творения. За этим образом дублей, стоящих в очереди за зарплатой и следящих, чтобы никто не пролез вне очереди, Стругацкие выстраивают и сатирически обличают постоянную плохую организацию советского общества, особенно в части сервиса, равно как и дурное управление и трату невозобновимых ресурсов. Высмеиваются также низкие и неэффективные технологии и обслуживание непривилегированного слоя, в то время как для слоя привилегированного стандарты науки и обслуживания высоки. Таинственное двойное существование директора, а также другие дубли откликнутся еще в наиболее заметном дубле из всего повествования собственном выбегалловском дубле, модели человека, которая будет проанализирована отдельно – в следующей главе.

ЧАСТЬ 3.

НОВЫЙ ЧЕЛОВЕК И СОЦИАЛЬНАЯ УТОПИЯ

ГЛАВА 5

ВЫБЕГАЛЛОВСКИЕ МОДЕЛИ ЧЕЛОВЕКА:

КОД КОМЕДИИ

Волшебно-сказочный элемент, столь значительный в первой половине ПНВС, играет куда меньшую роль в другой его половине или в СОТ в целом. Таким образом, взаимодействие дискурса "реалистического" и дискурса волшебной сказки больше не является основным источником комических эффектов. Тем не менее элементы фантастического остаются столь же многочисленными, а источники комических эффектов разнообразны и множественны. В этой части моего исследования я сосредоточусь на комических кодах и их различиях в ходе анализа двух основных событий, представительных для этих двух произведений – экспериментов Выбегалло в ПНВС и разборе дела Константина в СОТ. Сцены экспериментов Выбегалло составляют самый длинный эпизод в ПНВС, играющий в повести центральную роль. Данный эпизод состоит из набора комических образов, которые не только составляют один из наиболее сложных комических нарративов в ПНВС, но и эстетически расширяют комические образы и мотивы, рассмотренные в Части 2. Комическая деятельность Института, проанализированная в Части 2, в частности, поиски человеческого счастья, претерпевает комические трансформации в псевдонаучных начинаниях Выбегалло. В этой главе я отдельно рассмотрю код комедии для этого эпизода, затем код пародии и наконец код сатиры. Выбегалло – представитель худшего типа развращенных ученых, нашедших, по словам Привалова, прибежище в Институте, наряду с истинными учеными. Он вовлечен во множество проектов, но наиболее важным его экспериментом является производство моделей идеального, счастливого человека. Этот эксперимент поднимает вопрос человеческого счастья, "конструирования человека" и улучшения людей. Произведение Стругацких ярко и комически схватывает противоречия конструирования человека, воплощенные в гротескных монстрах шарлатана Выбегалло. Сегодня ученые сознают, что знание генетического кода не только открывает новые пути для распознавания и лечения многих таинственных болезней и неправильностей, но также теоретически предоставляет возможность для создания человека, того, что в научной фантастике известно как "андроид" органический, но искусственно созданный человек. С практической точки зрения эта задача все еще фантастична, поскольку предполагаемая технология создания искусственного человека все еще выглядит недостижимой: "Даже если мы сможем изобрести новый биохимический код – замену ДНК, информация, необходимая для производства искусственного человека, будет, вероятно, столь же сложной и расширенной, как и та, что требуется для создания обычных людей. Добавочная информация, требующаяся для производства уже взрослых людей – без длительной тренировки под влиянием окружения, – добавит очень много к сложности задачи. Если у общества есть средства на это, оно окажется способно и на многие другие проекты, так что произведения, в которых андроиды производятся обществом близкого будущего, во многом похожего на наше, граничат с абсурдом"133. Именно этот абсурд лежит в основе экспериментов Выбегалло, являясь также источником гротескных и комических несоответствий. Ключ поэтики к разгадке этих несоответствий и к порождению комических эффектов обеспечивается самим текстом, где уже представлены и другие фантастические моменты, как, например, дубли, неотличимые от людей, рассказывающие шутки или поющие песни: "Настоящие мастера могут создавать очень сложных, многопрограммных, самообучающихся дублей. Таким образом, различные тексты семантически связаны друг с другом и формируют определенные эстетические модели, где присутствуют несоответствия и перекличка образов, вызывающие комические эффекты. Выбегаллова идея производства счастливого человека очень проста. Он верит, что если человеку дать достаточно хлеба и пареных отрубей, все его проблемы исчезнут: "Этот Выбегалло заявлял, что все беды, эта, от неудовольствия проистекают, и ежели, значить, дать человеку все – хлебца, значить, отрубей пареных, то и будет не человек, а ангел." (С.91). Этот рецепт счастья упрощен до смешного. Но если философские вопросы человеческих потребностей и безопасности подразумевались под словом "хлеб", он начинает выглядеть метафорично и серьезно. Выбегалло, впрочем, использует не стандартный вариант, а уменьшительный – "хлебца", напоминающий о нежном и бережном отношении русского крестьянина к выращенному им самим хлебу. Этот крестьянский, аффектированный стиль комически не соответствует сложности самого научного проекта. Более того, обожание немедленно перефразируется выражением "отрубей пареных", которые зачастую используются для кормления скота. Это развенчивает метафору "хлеба" и либо низводит человека, либо обесценивает всю теорию, как для людей не подходящую. Вдобавок, в том же самом предложении низкий образ "корма для скота" сталкивается с гиперболой – превращением человека в "ангела", что делает всю фразу еще более неуклюжей и смешной. Эксперимент Выбегалло комически расходится с благородными теоретическими целями институтских ученых. Они ищут счастье в стремлении к познанию, а цель Выбегалло более практическая и сиюминутная. Он смешивает идею внутреннего счастья с удовлетворением материальных потребностей человека. Он творит людей с безграничными биологическими потребностями (еда, сон и т.д.) и возможностью их удовлетворения, и эти существа оказываются чудовищами, прожорливыми и разрушительными. Так теоретическая и практическая деятельность Института взаимодействует с таковой Выбегалло, порождая эстетическую модель комических несообразностей. Привалов, не верящий в успех начинаний Выбегалло, дает подробное и ироническое описание того, как профессор подходит к своему проекту. Чтобы достичь успеха, Выбегалло рассматривает задачу сотворения искусственного человека как в "научной", так и в "деловой" манере, что только подчеркивает несовместимость его примитивной теории и потребной для выполнения задачи усложненности. Научный подход в сочетании с хорошей организацией можно было бы ожидать в серьезном технологическом проекте любой отрасли, и именно поэтому хлопоты Выбегалло воспринимаются читателем как комические: "Нехитрую эту идею он пробивал всячески, размахивая томами классиков, из которых с неописуемым простодушием выдирал с кровью цитаты, опуская и вымарывая все, что ему не подходило. В свое время ученый совет дрогнул под натиском этой неудержимой, какой-то даже первобытной демагогии, и тема Выбегаллы была включена в план. Действуя строго по этому плану, старательно измеряя свои достижения в процентах выполнения и никогда не забывая о режиме экономии, увеличении оборачиваемости оборотных средств, а также о связи с жизнью" (С.91). Выбегалло – мошенник, создающий впечатление серьезного, думающего ученого. Его усилия подчеркиваются такими словами, как "строго", "старательно", "серьезно", "измеряя... в процентах", "режим экономии", но вся эта колоссальная энергия и все эти навыки прилагаются неправильно – к цели, которая служит только себе, к цели циничной и бесполезной с научной точки зрения. Внешность Выбегалло (он одет не как современный ученый, а как русский крестьянин за работой) является неадекватной и добавляет комических эффектов: "Он был в валенках, подшитых кожей, в пахучем извозчицком тулупе, из поднятого воротника торчала вперед седоватая нечистая борода. Волосы он стриг под горшок, так что никто никогда не видел его ушей." (С.90). Этот образ специально продуман, чтобы производить эффект "a la moujik". Во-первых, он вызывает ассоциации с отсталым и невежественным российским крестьянством, что контрастирует с ожиданиями, пробуждаемыми сверхсовременным, футуристичным экспериментом. Образ русского крестьянина, впрочем, многозначен: он также предполагает глубинную народную мудрость и здравый смысл, зачастую приписываемые русским крестьянам, что хотя бы частично соответствует невероятно трудной задаче. Последнее соображение сглаживает изначальную несуразность и делает образ глубоко комическим. Выбегалло закладывает три экспериментальные модели: модель Человека, неудовлетворенного полностью, модель Человека, неудовлетворенного желудочно, модель Человека, полностью удовлетворенного. Сотворение первой модели упомянуто только мимоходом: она была больна, покрыта язвами и быстро умерла, страдая от недостатка еды, воды, медицинского ухода и сопутствующих физических недостатков. Вторая модель, впрочем, произвела куда больше шуму в Институте поскольку ее рождение обернулось невероятным событием, с организованной Выбегалло саморекламой, засвидетельствованным множеством ученых и местных корреспондентов. Различные стадии эксперимента Выбегалло показаны со множеством деталей и сопутствующих комических эффектов: "...Я направился прямо в лабораторию, известную среди сотрудников как "Родильный Дом". Здесь, по утверждению профессора Выбегаллы, рождались в колбах модели идеального человека. Вылуплялись, значить. Компране ву?" (С116). Посредством часто используемой Стругацкими фигуры речи – симметрического парафраза – этот отрывок соединяет два мира: мир животных и мир людей. Футуристическая лаборатория, где должен из реторты появиться идеальный человек, иронически называется термином из современной жизни – "Родильный Дом". Этот многозначный термин должен сделать более человечной и знакомой читателю замечательную научную работу Выбегалло, но он также и высмеивает необычайный эксперимент. На самом деле, читатель может заметить сходство двух концепций: реторты и родильного дома. Хотя их сходство достаточно несуразно, чтобы прозвучать дико и забавно. Далее, комически гуманизировав технологию Выбегалло, повествователь вводит другую нелепость – парафразом, относящимся к рождению идеального человека. Он описывает акт рождения модели счастливого человека будущего термином, применимым только к животным: "вылуплялись" (С.116). И так очень сложный с научной точки зрения процесс сотворения человека, которому добавляет сложности идеалистическое намерение сотворить человека счастливого, комически низводится выражением "вылуплялись", обычно приложимым к птицам или насекомым. Используя фразы "по утверждению профессора Выбегаллы", "Компране ву" (С.116), повествователь дает понять, что это именно тот язык, который сам профессор Выбегалло использует, говоря об эксперименте. Возможно, это профессиональный жаргон Выбегалло, но в восприятии читателя он, тем не менее, высмеивает саму идею искусственного сотворения человека. Это также показывает ценность эксперимента Выбегалло, классифицируя его как псевдонаучный. Восприятие, выраженное в точке зрения Привалова, – что работа Выбегалло – ерунда, рассчитанная на внешние эффекты, – далее подчеркивается другими приемами повествования, такими, как диалоги других персонажей, прямо выражающих свои чувства и мысли. Деятельность Выбегалло высмеивается его коллегами, как, например, комментарием Романа: "Вылупился" – реакцией на женский крик, раздавшийся из "родильного дома" Выбегалло. Другим примером являются дальнейшие наблюдения Романа и "провокационный" вопрос: "Я, конечно, не специалист. Но какое будущее у данной модели? Я понимаю, что эксперимент проходит успешно. Но очень уж активно она потребляет." (С.145). По мере развития события появляются и другие несоответствия, создающие серии комических эффектов. Услышанный пронзительный женский крик – это знак рождения выбегалловой модели человека. Сам по себе крик неуместен, поскольку обычно ассоциируется с женщиной, рожающей ребенка, в то время как в данном случае модель человека просто "вылупилась" из автоклава. Крик, впрочем, частично значим, поскольку он исходит из "родильного дома". Так две отдельные сцены перекликаются, формируя эстетическую связь, устанавливая новый источник комических эффектов. Неуместность крика сглаживается, когда юная девушка – практикантка Стелла – показывается кормящей "новорожденную" модель кусками хлеба (что в некотором роде похоже на мать, кормящую дитя, хотя Стелла и не мать), и проделывает она это не с любовью, а со страхом и отвращением. Устройство-породитель, автоклав, описывается подобно разверстой материнской утробе: "Центральный автоклав был раскрыт, опрокинут, и вокруг него растеклась обширная зеленоватая лужа" (С.135). Два изначальные плана отсылок – животный и человеческий здесь расширяются в еще более гротескно сталкивающиеся образы: человеческий и чудовищно-механический. Как это было отмечено и одним из ученых, Романом, отнесшимся к появлению модели как к вылуплению чудовища или зомби. Это восприятие, впрочем, вскоре сталкивается с описанием этого чудовища. Описание пробуждает внезапное удивление и шок, поскольку вместо странного чудовища ученые, вошедшие в "родильный дом", видят "новорожденную" модель человека, выглядящую как сам профессор Выбегалло. Порядок представления, как подчеркивается в теориях Кестлера (Koestler) и Колека (Kolek) играет роль, важную для гротескного эффекта. Как и подобает новорожденному, Выбегалло обнажен и мокр: "Синевато-белая его кожа мокро поблескивала, мокрая борода свисала клином, мокрые волосы залепили низкий лоб" (С.134). Этот образ, впрочем, порождает другую гротескную несообразность, поскольку новорожденный – не дитя, как ожидалось, а взрослый человек. Это противопоставление, впрочем, сглаживается более ранними ожиданиями читателя – увидеть какого-то монстра. Другой комический эффект возникает, когда читатель осознает, что модель не является самим профессором Выбегалло, а только в точности походит на него. Это сходство побуждает повествователя заметить: "И слава богу, а то я уж было подумал, что профессора хватил мозговой паралич. Как следствие напряженных занятий." (С.136). Несообразность, основанная на двойственной сущности модели, рассматривается под различными углами зрения. Модель может просто оказаться дублем. Это обычная практика среди ученых Института – сотворение дублей для помощи в выполнении разного рода задач. Другая возможность: модель – действительно ребенок Выбегалло, не только в смысле метафорическом – как реализация его смелых идей, – но и в смысле биологическом – рожденный "в пробирке", в автоклаве. Усердие Выбегалло, применяемое им к проекту, комически показывает его намерения: это просто эгоистичное распространение собственных генов под маской эксперимента с человеческим родом. Затем он появляется – как дурак и объект высмеивания. Несмотря на нормальный человеческий вид и сходство модели с профессором, изначально ожидавшийся образ монстра возвращается, когда рассказчик начинает описывать поведение модели. Отвратительно видеть, как существо поглощает горы пищи, издавая громкие звуки, подобно животному: "Не обращая ни на кого специального внимания, он зачерпывал отруби широкой ладонью, уминал их пальцами, как плов, и образовавшийся комок отправлял в ротовое отверстие, обильно посыпая крошками бороду. При этом он хрустел, чмокал, хрюкал, всхрапывал, склонял голову набок и жмурился, словно от огромного наслаждения." (С.135). Этот образ несовместимого, человека/животного, частично объясняется тем очевидным обстоятельством, что перед нами модель человека, неудовлетворенного желудочно. Эти сцены также весьма характерны в плане гротеска. "Гротескна трансформация человеческого элемента в животный, комбинация животных и человеческих черт является одной из древнейших форм гротеска"134. Несглаженное столкновение несовместимого, параллельно которому присутствует амбивалентно аномальное явление, является базовым определением гротеска135. Именно аномальное (в отличие от фантастического) является источником как комизма, так и отвращения, смешанного со страхом. Таким образом, что отличает гротеск от комизма, – так это нерешенная природа конфликта. Комизм в гротеске только частично разрешает конфликт. Образ модели, выглядящей подобно Профессору и ведущей себя подобно животному, одновременно комичен и пугающ. Улыбки ученых далее определяют и подчеркивают комический аспект модели: "Все переглядывались, неуверенно улыбаясь" (С.138), в то время как вскрики и испуганная дрожь Стеллочки указывают на пугающую сторону модели: "Стелла дрожала, шепча: "Что ж это будет? Саша, я боюсь!"" (С.138). Когда у модели кончается еда, поведение модели приобретает все больше сходства с животным. Он жует пустую кювету, в, все более и более раздражаясь и разочаровываясь, обращает каннибалистический взгляд на собравшихся людей. Несчастье, впрочем, предотвращается, когда удается починить сломавшийся конвейер, и в помещение начинает литься поток – тонны – вонючих селедочных голов, долженствующих насытить модель. Подобно животному, модель опускается на четвереньки и начинает пожирать селедочные головы. Комический эффект усиливается, когда вновь прибывшие лаборанты одевают на это ужасное чудовище костюм-двойку, приличествующий цивилизованному человеку и усаживают модель в кресло. Тем не менее, элегантный костюм не может придать ему достаточно человеческий вид. В сущности, костюм вскоре расходится по швам под напором раздувающегося тела чудовища, придавая тому еще более гротескный и комический вид. Модель человека, неудовлетворенного желудочно, точно подходит под более специализированное определение гротеска Бахтиным. Для Бахтина гротеск, в сущности, физичен, он относится всегда к телу и к телесным излишествам, которые отмечаются свободно, не отягощенно запретами: "Гротескное тело, как мы уже неоднократно подчеркивали, – это тело в становлении. Оно никогда не бывает закончено, завершено, оно постоянно строится, создается, а также строит и создает другое тело. Более того, тело поглощает мир и поглощается миром. Вот почему основную роль играют те части гротескного тела, в которых оно перерастает себя, превосходит себя, те, в которых оно создает новое, второе тело... Наиболее важной из всех человеческих черт для гротеска является открытый рот. Он доминирует надо всем остальным... Еда и питье – одни из наиболее значимых манифестаций гротескного тела. Отличием этого тела является открытая, незаконченная природа, его взаимодействие с миром. Эти черты наиболее четко и полно выражаются в акте еды, тело здесь превосходит свои границы: оно разбухает, расширяется, оттесняет мир, оно обогащается и растет за счет мира."136 В описании чудовищного кормления монстра, акцент делается на его рте, именуемом "ротовым отверстием" и "пастью", а звуки, издаваемые им, описываются как "хрустел, чмокал, хрюкал, всхрапывал" (С.135). Разинутый рот связан с едой и глотанием. Это характерно гротескное преувеличение и аномалия проявляются на протяжении всего эксперимента и навевают особое, гротескное видение персонажу/рассказчику Привалову: "Мне представилась громадная отверстая пасть, в которую, брошенные магической силой, сыплются животные, люди, города, континенты, планеты и солнца..." (С.146). Это видение действует как драматическая ирония, поскольку оно предсказывает последующую сцену приближения глобальной катастрофы в ходе эксперимента с третьей моделью – вне города. Для Бахтина гротеск – положительное и творческое явление, открывание и заглатывание позитивно, оно означает выход за собственные границы и взаимодействие с миром, в то время как для модели Выбегалло характерно обратное. Тело зомби гротескно, но в отличие от бахтинского гротеска, этот гротеск негативен. Модель рождена с огромным, нездорово выглядящим прыщом, что является первым знаком того, что с этой моделью может быть не все в порядке. Это составляет параллель с первой моделью, которая вся была покрыта болячками и долго не прожила: "мокрые волосы залепили низкий лоб, на котором пламенел действующий вулканический прыщ" (С.134-135). В расширении его тела нет ничего позитивного, творческого – это не здоровый рост: "Кадавр жрал. Затем он рокочуще отрыгнул и откинулся на спинку стула, сложив руки на огромном вздувшемся животе." (С.136-137). Тот факт, что о чудовище говорят как о "кадавре" (лат., фр cadere – умирать, мертвец, труп) уже предсказывает его смерть. Предложение "Кадавр жрал" является гротескным оксюмороном, соединяющим образ мертвого тела с увеличением в ходе пожирания окружающего, с отвратительным "актом существования", что предполагает, что, чем живее (то есть голоднее) кадавр, тем более мертвым он выглядит. В ходе продолжения эксперимента наблюдатели отмечают самый процесс перехода от состояния нехватки к состоянию счастья. Набив себя до отказа, тело расслабляется и испытывает чувство огромного удовольствия. Оно сопит и бессмысленно улыбается, несомненно, оно счастливо: "По лицу его разлилось блаженство. Он посапывал и бессмысленно улыбался. Он был несомненно счастлив, как бывает счастлив предельно уставший человек, добравшийся, наконец, до желанной постели." (С.137). Но какое именно это счастье? Выбегалло явно смешивает простое физиологическое удовлетворение с концептом счастья. Он создал существо, испытывающее удовлетворение на наиболее примитивном, инстинктивном уровне, который комически не соответствует счастью, достойному человека. Двойственность перехода к счастью подчеркивается колебаниями и размышлениями Выбегалло при использовании местоимений, относящихся к его творению. Сначала Выбегалло говорит "он" ("человек") или "она" ("модель"), но затем переходит на нейтральное "оно", что принижает модель и иронически ограничивает понятие счастья: "И это еще лучше, потому что раз так, то она... Он, значить, счастливый. Имеется метафизический переход от несчастья к счастью, и это нас не может удивлять, потому что счастливыми не рождаются, а счастливыми, эта, становятся. Вот оно сейчас просыпается... Оно хочет... Вот так. Теперь оно смогло и диалектически переходит к счастью. К довольству, то есть. Видите, оно глаза закрыло. Наслаждается. Ему хорошо. Я вам научно утверждаю, что готов был бы с ним поменяться. В данный, конечно, момент..." (С.141). Выбегалло комически принижает себя, предлагая поменяться местами с чудовищем. Учитывая физическое сходство модели и профессора, а также восторг последнего по поводу своего достижения, читатель может обнаружить комический эффект, ожидая, что Выбегалло мечтает поменяться местами с чудовищем не только в "научном" смысле, но и буквально. Выбегалло бы не возражал оказаться искусственно созданным человеком, и удовлетворение, которого достиг кадавр, сделало бы счастливым и профессора. Но при постоянном нарастании потребностей модели в питании, впрочем, периоды довольства и счастья становятся все короче и в конце концов исчезают совершенно, зомби ест непрерывно. Профессор Выбегалло объясняет это несоответствие, заявляя, что такой подход полон предрассудков. На самом же деле, по его словам, имеет место быть диалектический, качественный переход. Именно, наслаждение достигается самим процессом удовлетворения потребностей. Еда и жевание сами по себе составляют счастье. Таким образом происходит метафизический переход "от несчастья к счастью". Выбегалло верит, что, когда материальные потребности человека удовлетворены, он может перейти и к удовлетворению духовных потребностей. Поэтому Выбегалло приступает к исследованию духовных возможностей модели. Происходящий эксперимент, впрочем, показывает разительное расхождение между теорией и практикой. Когда инструменты для культурной деятельности человека – магнитофон, радио, кинопроектор – предлагаются модели, она полностью их игнорирует, разве что пробует магнитофонную пленку на вкус, комически демонстрируя, что его потребности не выходят за рамки потребностей в пище и подтверждая гипотезу, что модель невосприимчива к миру культуры, что она больше похожа на обычное животное. Впрочем, она реагирует на барабанный бой из радиоприемника – подрагиванием ноги, – что производит комический эффект, поскольку демонстрирует огромный разрыв между нормальными духовными возможностями человека и примитивными признаками их у модели. Разрыв, впрочем, относителен; он подтверждает читательские ожидания относительно внутренней ограниченности модели, но приводит Выбегалло в экстаз. Поскольку Выбегалло сделал модель своим собственным подобием, открытия относительно биологического и культурного универсумов модели бросают комическую тень на самого Выбегалло. После этих тестов кадавр возвращается к еде, и в конце концов его тело не выдерживает и с грохотом разрушается, причинив большой ущерб лаборатории и вызвав в ней вонючий потоп. Недостатки этой модели человека и ее финальное разрушение не разочаровывают Выбегалло, поскольку данная модель – только ступень на пути к идеалу, а не сам идеал. Профессор готов приступить к следующему эксперименту – к демонстрации очередной модели. "Выбегалло" означает "оно выбегало наружу", и это комически соотносится с манерой профессора бросать незаконченные или неуспешные проекты и быстро переходить к новым начинаниям. После неудач первых двух моделей третья предполагается как идеальный, полностью удовлетворенный человек. Предполагается, что она будет идеалом всех обычных людей, универсальным потребителем, человеком, чьи потребности, равно как возможности, безграничны. Опасаясь еще больших разрушений, влиятельные лица Института вынуждают Выбегалло выехать для эксперимента на полигон в 15 километрах от города. Описание произошедшего на полигоне более соответствует концу света, вызванному взрывами ядерных бомб, чем рождению идеального человека: "Земля поплыла и зашевелилась. Взвилась огромная снежная туча. Все повалились друг на друга, и меня тоже опрокинуло и покатило. Рев все усиливался, и, когда я с трудом, цепляясь за гусеницы грузовика, поднялся на ноги, я увидел, как жутко, гигантской чашей в мертвом свете луны ползет, заворачиваясь вовнутрь, край горизонта, как угрожающе раскачиваются бронещиты, как бегут врассыпную, падают и снова вскакивают вывалянные в снегу зрители." (С.166). Это – гротескная сцена, одновременно смешная и пугающая. Огромное несоответствие между видением идеального человека и произошедшим катаклизмом может быть комически только частично сглажено осознанием того, что рождение идеального человека – это приход нового мира, который не может произойти без конца мира старого. Но ужас и разрушения как последствия выбегаллового конструирования человека не уходят со сцены. Масштаб фантастической ярости чудовища удивителен и поражающ, но он также близок к реализации кошмарных опасений, высказанных Приваловым ранее, в ходе эксперимента с предыдущим монстром: "Мне представилась громадная отверстая пасть, в которую, брошенные магической силой, сыплются животные, люди, города, континенты, планеты и солнца..." (С.146). Видение Привалова предугадывает действительное несчастье Выбегалло, и эти две гротескные сцены, таким образом, связываются вместе, добавляя повествованию драматическое напряжение. Сцена ужасающей ярости монстра становится более комической, когда, после его уничтожения, обнаруживается, насколько материальны и приземленны были нужды "полностью удовлетворенного человека". "Там были фото– и киноаппараты, бумажники, шубы, кольца, ожерелья, брюки и платиновый зуб." (С.169). Монстр обладал силой, способной разрушить Землю, но он занялся заполучением обычных товаров народного потребления.