Текст книги "Коды комического в сказках Стругацких 'Понедельник начинается в субботу' и 'Сказка о Тройке'"

Автор книги: Юджин Козловски

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

2.Ученый кот

При входе в музей Привалов озадачен еще одной вывеской на воротах, гласящей: "КОТ НЕ РАБОТАЕТ. Администрация". Привалов, полагая, что "КОТ" это очередной акроним, гадает, означает ли это, что не работает "Комитет Оборонной Техники". Хозяева говорят ему, что многое тут может выглядеть смешным, но все тут в порядке. Затем, словно бы в ответ, но без сомнения ответ комически несоответствующий, – большой кот по имени Василий неожиданно появляется на верху ворот и удобно устраивается там, заставляя гадать: является ли этот кот тем самым, который не работает? "На воротах умащивался, пристраиваясь поудобнее, гигантский – я таких никогда не видел – черно-серый, с разводами кот" (12). Множество таких мелких комических несоответствий появляется, когда мы узнаем, что кот Василий много работает, чтобы рассказывать сказки, и призывает к трудной работе: "Труд, труд, труд – только труд!", что комически противоречит вывеске на воротах (если действительно эта многозначная вывеска относилась к нему) (26). В другом комическом повороте вывеска действительно может относиться к коту Василию, который и впрямь страдает склерозом и "неисправен" (другое значение выражения "не работает") – не может вспомнить историй, которые пытается рассказывать. В то время как кот бродит вокруг огромного дуба, пытаясь рассказать сказку о царе некоего древнего царства, причем не может вспомнить его имя, сцена демонстрирует не только комический код, но и пародийный, связанный с тем ученым котом, что бродит вокруг дуба в пушкинской поэме: (У Пушкина:) "У лукоморья дуб зеленый; Златая цепь на дубе том: И днем и ночью кот ученый Все ходит по цепи кругом; Идет направо – песнь заводит, Налево – сказку говорит."

(У Стругацких:)

"Я лежал животом на подоконнике и, млея, смотрел, как злосчастный Василий бродит около дуба то вправо, то влево, бормочет, откашливается, подвывает, мычит, становится от напряжения на четвереньки – словом, мучается несказанно. Диапазон знаний его был грандиозен. Ни одной сказки и ни одной песни он не знал больше чем наполовину, но это были русские, украинские, западнославянские, немецкие, английские, по-моему, даже японские, китайские и африканские сказки, легенды, притчи, баллады, песни, романсы, частушки и припевки. Склероз приводил его в бешенство..." (26). Пародия Стругацких многозначна, она одновременно превозносит и критикует "модель". Образ пушкинского "ученого кота", выраженный в классической стихотворной форме, – образ идеального барда или поэта, элегантного и контролирующего свое искусство. В противопоставлении с решительно чрезмерным образом склеротического, с трудом работающего, неудачливого, раздраженного кота Василия пушкинский грациозный и спокойный кот-поэт одновременно и достоин восхищения, и мягко высмеивается. Возможно также прочесть в пародийной переделке Стругацкими пушкинского текста "сатирическую направленность, нацеленную, впрочем, не на модель, а на высмеивание современных обычаев и политики"86. Неискусный, претенциозный интернационалист-полиглот кот Василий таким образом становится воплощением печального положения современного советского поэта, а его запутанные, неоконченные истории и провалы в памяти являются метафорой упадка и нищеты советского творчества, заведенного в тупик неверной литературной доктриной (методом Василия является тщетное " Труд, труд и труд, – сказал он. Только труд!") и задавленное государством и самоцензурой (многочисленные незаконченные слова и предложения у кота). Тогда становится очевидно, что мягкий сатирический код также введен Стругацкими в текст, наряду с комическим и пародийным кодами87. Комические акронимы (НИИЧАВО, ИЗНАКУРНОЖ, КОТ) выявляют свои сатирические коды, когда отсылают к широкому использованию аббревиатур и акронимов в повседневной жизни, а особенно в жизни советского человека, и загрязнению ими русского языка после Октябрьской революции: "В ХХ веке сокращения распространились по всему земному шару как ответ на ускорившийся темп жизни, на развитие технологий и ставший более схематическим, почти математическим, язык. (В Советском Союзе) новые названия государственных институтов были в основном сложными, длинными и использовались для снабжения политическими эпитетами... Произносить их правильно было трудно, но необходимо, в результате чего были изобретены сонмы акронимов и аббревиатур... Для обычного русского языка все это изначально звучало как отдельный бессмысленный язык, лишенный значения, но скрывающий в себе нечто магическое и зловещее: определенные буквы угрожали жизни, а другие конституировали ее основы, подобно неким магическим формулам реальности."88

3.Русалка.

Другое волшебно-сказочное существо, с которым встречается Привалов в начале своего пребывания в Музее, – русалка. Он выходит наружу и стоит под большим дубом, наблюдая, как кот лезет на дерево. Вскоре его раздражает какой-то мусор, сыплющийся на него с дерева. И только вернувшись в комнату, он замечает, что мусором этим была рыбья чешуя. На следующее утро он видит даже рыбий хвост, свисающий с дерева: "с нижней ветки дуба свешивался мокрый серебристо-зеленый акулий хвост. Хвост тяжело покачивался под порывами утреннего ветерка" (27). Ранее – говорящий кот, а теперь и рыба на дереве потрясают воображение Привалова. Все еще размышляя, не является ли происходящее просто сном, Привалов во внутреннем монологе пытается объяснить рационально необычную ситуацию: "У меня было несколько вопросов к коту Василию, да и русалка, живущая на дубе, представляла определенный интерес, хотя временами мне казалось, что она-то мне все-таки приснилась. Я ничего не имею против русалок, но не представляю себе, как они могут лазить по деревьям... Хотя, с другой стороны, чешуя?.." (30) В Привалове как персонаже пересекаются два дискурса. Как волшебно-сказочный герой, Привалов принимает существование русалок. Он смотрит на окружающее его волшебство как на нечто обычное, обладающее своей собственной логикой89. В то же самое время, как ученый из Института, он выражает сомнение в способности русалок лазать по деревьям и пытается объяснить этот феномен рационально. Для читателя, знакомого с русским фольклором, такие сцены не являются слишком странными, несоответствующими, но они выглядят очень смешными при рассмотрении в непохожем дискурсе90. Тот факт, что Привалов полагает проблематичным нахождение русалок на дереве, показывает, что он не очень хорошо знаком с фольклорной традицией, что умаляет некоторые его качества как героя волшебной сказки. На самом деле, Привалов – герой научной фантастики, составленный из элементов "реалистического" героя и героя волшебной сказки, и эти два конфликтующие плана комически сведены в нем вместе. Читатель может не разделять позиции Привалова, и таким образом, по структурной иронии, серьезное поведение героя приводит к результатам, прямо противоположным приваловским намерениям, поскольку читатель полагает образ мысли и серьезность Привалова забавными и смешными91. Привалов принимает за данность существование русалок; все, что его удивляет, – это их способность лазать по деревьям. Это несоответствие может быть комически связано. если читатель, сомневаясь, что все это было сном, предположит, что в данной ситуации русалки не было. Был только кот, затащивший рыбу на дерево, чтобы съесть. Но если там была русалка, то кот ел именно ее (или ухаживал за ней). Позже в тексте Привалов, не вдаваясь в подробности, замечает, что кот Василий собирается жениться: "Кот Василий взял весенний отпуск – женится" (173). Когда эта новость, комичная сама по себе, связывается с эпизодом в начале сказки, ночные похождения Василия обретают смысл и еще большую комичность. Если мы вспомним также и эпиграф – анекдот из начала книги о рыбе на дереве, мы испытаем комическое чувство неожиданного соотношения с ночными приключениями Привалова: "Учитель: Дети, запишите предложение: "Рыба сидела на дереве". Ученик: А разве рыбы сидят на деревьях? Учитель: Ну... Это была сумасшедшая рыба." (5). Анекдот подчиняется очень строгим правилам, а детям труднее подчиняться правилам, нежели взрослым. В этом отношении, дети "портят удовольствие". Они склонны не подчиняться "правилам игры". Это неподчинение", это варьирование учительского сценария производят комический эффект. Этот эпиграф как раз следует заглавию книги, являясь не просто обычным анекдотом, комическим самими по себе, но и "корневой шуткой"92, еще более усиливающей фантастический и комический характер повествования. Действительно, этот анекдот также представляет очень важный ключ и стартовую точку для развития главного комического мотива и эстетического шаблона, основанного на цепи комических эффектов, связанных с рыбой. ПНВС – не набор анекдотов. Фактически, этот анекдот относится к совершенно другому типу дискурса, оставляющего определенное напряжение от нерешенного анекдота. Это напряжение привязывает его к остальным несоответствиям, появляющимся позже в повествовании, таким, например, как случай с Приваловым, увидевшим рыбу на дереве, и тот самый его вопрос: "Как они могут лазить по деревьям?.." (30). В контексте анекдота случай с Приваловым следует фантастической логике, предложенной на пороге сказки содержанием анекдота. И это сходство сопровождается заметными комическими различиями. Детям говорят о рыбе на дереве, в то время как Привалов думает, что на дереве – русалка (полу-рыба, полу-женщина), и он видит только хвост ее. Анекдот, странное зрелище и размышления Привалова вместе составляют отношение in praesentia. Три этих сцены составляют большую тематическую единицу, характеризирующуюся оппозициями и гармонией, но в основном градацией, то есть усилением комического эффекта. Вся эта тематическая единица, относящаяся к образу рыбы-русалки, обладает также отношениями in absentia – с аналогичными сценами вне текста Стругацких. Она напоминает и пародийно переделывает образ русалки из пушкинского пролога к "Руслану и Людмиле", который, в свою очередь, восходит к русским волшебным сказкам. Пушкинское "Русалка на ветвях сидит" является источником, частично отвечающим и комедийно разрешающим проблему Привалова, а также вопрос ученика: "А разве рыбы сидят на деревьях?" У знакомого пушкинского стихотворения про "лукоморье" есть и пародийное продолжение с политической, антисоветской направленностью. Оно появилось на раннем этапе советской истории как критика обнищания и ужесточения Советского государства: "У лукоморья дуб – срубили. Златую цепь – в Торксис снесли. Кота – на мясо изрубили, А русский дух – сослали в Соловки."93 Эпизоды Стругацких с котом Василием и русалкой встраиваются в цепь пародий. Они "переигрывают" и "пересматривают" предыдущие работы, становясь частями большой расширенной структуры пародийной переклички. Как заметила Хатчеон, "сатирики предпочитают использовать пародии на наиболее знакомые тексты как механизм для сатиры – чтобы добавить к начальному воздействию и тем еще более усилить иронический контраст."94

4.Щука

В ПНВС образ рыбы эстетически сложен, поскольку он подвергается длинной цепи трансформаций и семантических переходов, приводящих к сложному комическому повествованию. Образ рыбы появляется снова тем же самым утром – на этот раз в виде щуки в колодце. Привалов идет за водой из колодца, а деревенскому примитивному окружению противопоставляются многочисленные приметы современного мира: вид и шум вертолета, отдаленный шум автомобилей, размышления героя при виде своей машины – о необходимости добавить воду в радиатор. И затем в эту тщательно описанную обыденную современную реальность вторгается магическая реальность волшебной сказки щука с человеческим голосом. Это случается резко и неожиданно, что есть условие комического. В соответствии с правилами волшебной сказки, уже твердо установившимися в тексте, читатель ожидает если не русалку, то по крайней мере говорящую щуку. Хотя щука говорит, у нее икота "Было очень странно смотреть, как она говорит. Совершенно как щука в кукольном театре, она вовсю открывала и закрывала зубастую пасть в неприятном несоответствии с произносимыми звуками. Последнюю фразу она произнесла, судорожно сжав челюсти" (31). Случай с говорящей щукой в колодце показывает не только код комедии, описанный выше, но и код пародии, так как можно провести параллели межу этим случаем и волшебной сказкой "По щучьему веленью": Отпусти меня, добрый человек, на волю; я тебя счастливым сделаю: чего душа твоя пожелает, все у тебя будет! Только скажи: по щучьему веленью, по божьему благословенью явись то-то и то-то – сейчас явится!"95 Щука в ПНВС моделирует свое заклинание по волшебно-сказочной ритуальной формуле, но комически искажает его – наиболее разительно проявляется это в замене божьей воли человеческой: " Ты меня отпустишь, а я тебе послужу, скажи только "по щучьему велению, по моему, мол, хотению" (32). Щуке нелегко с потребностями и желаниями современного человека. Она признает, что ее способность выполнять желания ограничена сферой волшебно-сказочной магии: " Ну что просить-то будешь, служивый? Только попроще чего, а то просят телевизоры какие-то, транзисторы... Один совсем обалдел: "Выполни, говорит, – за меня годовой план на лесопилке". Года мои не те – дрова пилить... – Ага, – сказал я. – А телевизор вы, значит, все-таки можете? – Нет, – честно призналась щука. – Телевизор не могу. И этот... комбайн с проигрывателем тоже не могу. Не верю я в них. Ты чего-нибудь попроще. Сапоги, скажем, скороходы или шапку-невидимку... А?" (С.32). Волшебная говорящая щука живет в современном мире, но, очевидно, не вполне успешно приспособилась к нему. Она живет на грани современного технологического мира и мира волшебной сказки; она не может исполнять желаний современного человека, но может подарить сапоги-скороходы или шапку-невидимку. Можно усомниться в работоспособности формулы щуки, поскольку она искажает изначальное магическое заклинание. Комическую отсылку к щуке, исполняющей желания, можно увидеть, когда шапка-невидимка – далее в тексте – спасает Привалова от неприятностей. Впрочем, это происходит бесцеремонно, без необходимых магических заклинаний: "У меня нехорошо похолодело внутри. Но Роман уже оценил положение. Он схватил с вешалки засаленный картуз и нахлобучил мне на уши. Я исчез" (С.74). Щука в афанасьевской волшебной сказке описывается без деталей – только одним прилагательным: "большущая щука". В пародийном контрасте, щука в ПНВС описывается с некоторыми комическими деталями. Она большая, но также и зеленая и замшелая, а также икающая Более того, способность исполнять желания роднит щуку с классической золотой рыбкой русских волшебных сказок. Комический поворот – щука прямо упоминает золотую рыбку, замечая, что ей самой далеко до золотой рыбки в исполнении желаний. Она также повествует Привалову, что золотая рыбка была убита глубинной бомбой. Сцена со щукой в колодце, забавная, несущая в себе комический и пародийный коды, также содержит и код сатиры. Убийство волшебной исполняющей желания золотой рыбки представляет разрушение творческой способности и воображения этоса волшебной сказки96. Жалобы щуки на нынешние желания выражают суждение по некоторым специфическим проблемам современного мира и массовой культуры. Волшебно-сказочная магия замещается приспособлениями и инструментами современной науки и технологии. Волшебная щука не понимает или не верит в телевидение и транзисторные радиоприемники. Может быть, потому, что использование этих предметов в современной массовой культуре вызывает интеллектуальную пассивность. Человек, используя сапоги-скороходы или шапку-невидимку, может по-прежнему думать и действовать самостоятельно. Но с телевидением, радио, магнитофонами человек иногда забывает, как думать самостоятельно. Повествователь, впрочем, утверждает, что лучшее – это думать: "Как Паскаль: "Будем же учиться хорошо мыслить вот основной принцип морали". (35).

5. Баба Яга

Еще один сказочный персонаж, которого встречает Привалов в ходе своего пребывания в музее "Изнакурнож", – старуха Наина Киевна Горыныч смотрительница музея. Имя ее немедленно отсылает (парадигматически) к злой ведьме в пушкинской поэме "Руслан и Людмила", которая (ведьма), в свою очередь, является литературной вариацией Бабы Яги волшебных сказок. Внешность ее предполагает, что она не только живой, но и комически преувеличенный и искаженный образ Бабы Яги: (Пушкин)

"И вдруг сидит передо мной Старушка дряхлая, седая, Глазами впалыми сверкая, С горбом, с трясучей головой, Печальной ветхости картина. Ах, витязь, то была Наина!.."97

(Стругацкие)

" Хозяйке было, наверное, за сто. Она шла к нам медленно, опираясь на суковатую палку, волоча ноги в валенках с галошами. Лицо у нее было темно-коричневое; из сплошной массы морщин выдавался вперед и вниз нос, кривой и острый, как ятаган, а глаза были бледные, тусклые, словно бы закрытые бельмами." (13). Перекличка текстов Стругацких и Пушкина вводит неожиданные вариации, выражающиеся в комических несоответствиях. Начало описания Бабы Яги у Стругацких во многом сходно с пушкинской поэмой в волшебной сказкой. Но вскоре объекты современной реальности комически воздействуют на традиционные (Баба Яга носит валенки и галоши). Даже ее платок, на первый взгляд, – типичный и ожидаемый головной убор, соответствующий волшебно-сказочному образу, при дальнейшем рассмотрении превращает Наину в пародийное искажение волшебно-сказочного образа. Это нейлоновый платок с яркими, красочными изображениями "Атомиума" и надписями на нескольких языках, – символ современной науки и технологии, а также яркого, нового, технологического мира для всего человечества. Анализ Линдсеем (Lindsey) этой сцены выявляет ее сатирический код: "немного гоголевской "пошлости", – вульгарная деталь, подчеркивающая безвкусицу ее нынешнего существа"98. Он добавляет: "Советский Союз участвовал в Брюссельской ярмарке 1958 года; этому событию уделялось большое внимание как примеру новых культурных связей с Западом после изоляции сталинских годов"99. Увеличивает контраст с пушкинской Наиной, которая зла и замышляет против несчастного Руслана, то, что Наина у Стругацких попросту грубовата и раздражительна, но в целом благоволит своему посетителю Привалову. Ведьма Баба Яга в некоторых волшебных сказках Афанасьева "выглядит деструктивным существом, намеревающимся убить героя – обычно во сне – и даже отравляющим ему пищу с этой целью"100. Стругацкие пародируют эту сцену, когда поздно вечером Наина приносит еду голодному Привалову: "На ней была длинная серая рубаха, а в руках она несла тарелку, и в комнате сейчас же распространился настоящий, а не фантастический аромат еды. Старуха улыбалась. Она поставила тарелку прямо передо мной и сладко пробасила: – Откушай-ко, батюшка, Александр Иванович. Откушай, чем бог послал, со мной переслал..." (21). Для читателя, знакомого с волшебными сказками, эта сцена, теплая и дружелюбная, вызывает, тем не менее, комический трепет и моментальную уверенность в судьбе героя. В дальнейшем комическое частичное сходство и расхождение с "оригиналом" проявляются в том, что "злая" природа Наины выражается в ее необъяснимой грубости, в основном по поводу голодного приваловского скрежетания зубами. При первой встрече с Приваловым Наина несколько раз выражает обеспокоенность по поводу скрежетания зубами, что является пародийной отсылкой к условиям волшебной сказки, где Баба Яга "относится к герою с момента его первого появления как к законной жертве и угрожает съесть его своими железными зубами, которые она острит в предвкушении"101. Характерная волшебно-сказочная фраза "зубы точит" превращается в ПНВС в менее угрожающее "цыкать зубом", и зубом цыкает не Наина, а ее предполагаемая жертва.

6. Змей Горыныч (Дракон)

Совершая свои злые деяния, пушкинская ведьма Наина превращается (чем-то похоже на змей, которые сбрасывают старую шкуру и появляются словно рожденные заново) в крылатого дракона ("змея крылатого"), известного по традиционным волшебным сказкам как "Змей Горыныч". Пародийным контрастом этому является тот факт, что у Стругацких Наина никогда не меняет свой облик, но ее фамилия – Горыныч – показывает, что двойственность натуры ею все же сохранена, пусть и только в имени. Оно связывает ее с пушкинской Наиной и Бабой Ягой волшебных сказок102. Особо близкие отношения Бабы Яги и Змея Горыныча гротескно и пародийно смоделированы в ПНВС, в сцене, где Наина и Привалов видят большую цистерну, двигающуюся по улице, из которой вырываются желтые языки пламени и доносятся странные звуки, леденящие сердце. Это везут Змея Горыныча – под выкрики стаек детей: "Тилили-тилили, а дракона повезли!" и под прочувствованное замечание Наины, горюющей над судьбой своего товарища: "Повезли родимого": "– Повезли, – повторила она. – Каждую пятницу возят... – Куда? – спросил я. – На полигон, батюшка. Все экспериментируют... Делать им больше нечего." (36-37). Гротескный образ дракона, полу-механического, полу-живого чудовища, производит комический эффект в соответствии с правилами Бергсона, который видит дуализм живого и инертной, косной материи, "механического, инкрустированного в живое" как главный источник и объяснение всех форм комического. Более современные теории полагают, что это только один вариант из всех возможных: "За ним, шагах в десяти, с натужным ревом медленно полз большой белый МАЗ с гигантским дымящимся прицепом в виде серебристой цистерны. На цистерне было написано "огнеопасно", справа и слева от нее также медленно катились красные пожарные "газики", ощетиненные огнетушителями. Время от времени в ровный рев двигателей вмешивался какой-то новый звук, неприятно леденивший сердце, и тогда из люков цистерны вырывались желтые языки пламени." (35). Цистерноподобное волшебно-сказочное чудовище на колесах представляет собой образец юмора, использующего пересечение двух неподходящих элементов: живого организма и автомата, и, соответственно, комического гибрида животного с машиной. Этот комический шаблон ставит целью смешение фантастического и пугающего существа, воображенного волшебными сказками, с угрозой технологических изобретений и прогресса ("Огнеопасно" (35)) науки Института. Наина не только огорчена жестокостью, с которой обращались с драконом, но и ядовито комментирует институтские эксперименты. Ее замечание тематически связано с более поздними событиями книги, то есть предсказывает многое из злоупотреблений наукой в Институте: "Сам З.Горыныч был заперт в старой котельной, откуда доносилось его металлическое храпение и взревывания спросонок" (107). "В волшебных сказках... Баба Яга... основной персонаж на очень важной ступени приключений героя, а именно – когда он пересекает границу между этим и Иным миром..." (184). Герой ПНВС – Привалов – следует этому шаблону волшебной сказки – с соответствующими комическими изменениями. В первый раз мы встречаем его в лесу. Оттуда он едет в город и попадает в Институт – волшебный Иной Мир, где и происходят его приключения. Но до того, как он попадет в этот мир, он должен пообщаться с Наиной Киевной – комическим пересечением зловещей Бабы Яги и ворчливой, но благожелательной смотрительницей институтского Музея. В новогодний вечер Привалов дежурит по Институту, что дает ему возможность исследовать часть учреждения. Его последующее повествование напоминает скопище чудовищ и странных экспериментов. Как и в Музее, здесь Привалов встречает многих сказочных персонажей.

7.Кощей Бессмертный

Еще один персонаж русских волшебных сказок, упоминающийся также в пушкинском прологе к "Руслану и Людмиле". Его описывает пушкинская строка: "Там царь Кащей над златом чахнет". Кощей – злой колдун, похожий на скелет, что делает его воплощением смерти. Впрочем, полное его имя – Кощей Бессмертный. Это противопоставление облика и имени, смерти и бессмертия, производит волнующий, гротескный эффект. Его образ и деятельность несколько варьируются от сказки к сказке, но Аникин интерпретирует Кощея как воплощение социальных преступлений и несправедливостей, описывая его далее как ничтожного старика, постоянно охраняющего свое огромное богатство103: "Можно увидеть, что силы Кощея не безграничны, поскольку в начале некоторых сказок он фактически пленник невесты героя, принцессы-воительницы. Он заперт в тайной комнате и содержится в очень жестоких условиях, например, прикованным к стене над котлом с кипящей смолой, или над огнем, или подвешенным на железный крюк за ребро"104. (Стругацкие:)

"Около Кощея Бессмертного я задержался. Великий негодяй обитал в комфортабельной отдельной клетке с коврами, кондиционированием и стеллажами для книг. По стенам клетки были развешаны портреты Чингисхана, Гиммлера, Екатерины Медичи, одного из Борджиа и то ли Голдуотера, то ли Маккарти. Описание Кощея у Стругацких является юмористически искаженной версией волшебно-сказочной модели. Некоторые исходные черты тщательно сохранены, но одновременно они комически дезавуируются изобилием неожиданных, не волшебно-сказочных деталей. Подобно своему волшебно-сказочному прообразу, Кощей у Стругацких содержится в клетке. Но – контрастом с ожидаемыми жестокими условиями – клетка является комфортабельным кабинетом с коврами и неожиданно современной возможностью – кондиционером. Скупец из волшебной сказки, стяжатель материальных ценностей ("над златом чахнет") превратился в коллекционера книг. Портреты, украшающие его кабинет, выдаю его автократические и реакционные чувства, связывая его с образом волшебно-сказочного прообраза как воплощения социальных зол. Подбор портретов не может не вызывать к жизни и код сатиры – насмешку с точки зрения официального советского взгляда1960-х над теми, чья политическая ориентация является источником социальной несправедливости (Чингисхан, Гиммлер, Маккарти, Голдуотер). В вышеприведенном отрывке в повествовании снова появляется Змей Горыныч. До этого мы видели Змея, когда его тащили в Институт для некоего жестокого эксперимента. Теперь он заперт в котельной, где и испускает комические звуки, подходящие его полумеханической, полуживотной сущности: "доносилось его металлическое храпение и взревывания спросонок" (107). Кощея высоко ценят в Институте, поскольку, помимо участия в экспериментах, он служит переводчиком для Змея Горыныча. Эта необычная связь двух чудовищ служит тематическим приспособлением для соединения этих двух образов в ПНВС – с эстетическими целями. В этом может быть увидена и пародийная переделка, комическое уточнение связи, которой обладают эти существа в волшебных сказках, где у них "есть общие черты и они взаимозаменяемы по своим функциям"105. Привалов размышляет о парадоксе бессмертия Кощея в сочетании с возможностью смертной казни за его преступления. В волшебных сказках это противоречие оказывается верным, если приложимо только к эпитету "бессмертный". Иными словами, есть секрет бессмертия Кощея. Он зовется "бессмертным", поскольку его смерть, его глубинная душа, находится в яйце, спрятанном в неком отдаленном месте. "В сказках Кощей встречает смерть в результате двух событий. Либо герой находит яйцо, заключающее в себе кощееву смерть (душу) (Af.Tales, 156-8; Nov.12; Beloruss. pp.238-254) или же герой его убивает конем (Af.Tales, 159-160; Khud. 22, 48; Pom.30; Viat.86)"106. Образ Кощея и вопрос бессмертия вновь появляются позднее в повествовании, в сцене, описывающей один из экспериментов Института. Ученому Корнееву удалось вернуть к жизни мертвую рыбу. Пока ученые наблюдают за выпотрошенной рыбой, бодро плавающей в сосуде, выясняется, что некоторые из них полагают, что перед ними – небелковая жизнь; таким образом, эксперимент вызывает к жизни дискуссию о формах и сущности жизни. "– Я говорю, что жизнь – это белок, – возразил Эдик. – Не ощущаю разницы, – сказал Витька. – Ты говоришь, что если нет белка, то нет и жизни. – Да. – Ну, а это что? – спросил Витька. Он слабо помахал рукой. На столе рядом с ванной появилось отвратительное существо, похожее на ежа и на паука одновременно. Эдик приподнялся и заглянул на стол. – Ах, – сказал он и снова лег. – Это не жизнь. Это нежить. Разве Кощей Бессмертный – это небелковое существо?" (162). Тот факт, что Эдик Амперян привносит вопрос о Кощее Бессмертном в эту дискуссию, проявляет удивительное и несколько комическое несоответствие между формами жизни волшебно-сказочных персонажей и существ, наблюдаемых в ходе эксперимента. Кощей зовется "Бессмертным", поскольку его душа – это его смерть, забранная у него и далеко спрятанная. "Поверье, что душа может исчезнуть из тела и не вызвать смерть, широко распространено в традициях многих народов. Учение о вечной душе, идея хранения души в неком безопасном месте вне тела, являются, по Фрезеру, реальным актом примитивной веры"107. Стругацкие проводят любопытные параллели и комические несоответствия между бездушной жизнью Кощея и небелковой жизнью выпотрошенной рыбы. Примитивное верование в возможность бездушной жизни, выраженное в волшебных сказках, вновь появляется в научной деятельности и мыслях институтских магов/ученых.

8.Живая вода.

Корнеев – один из наиболее знающих и самоотверженных ученых Института. В ходе проведения необычного эксперимента по возвращению мертвой рыбы к жизни он погружает рыбу в живую воду. Следовательно, это вводит еще один фольклорно-сказочный элемент в повествование. Семантически богатый фольклорно-сказочный мотив рыбы теперь соединяется с живой водой, и они порождают многие комические и эстетические эффекты. Введение живой воды в повествование не является полностью неожиданным. Помимо волшебно-сказочных условностей, уже глубоко укоренившихся в тексте, появление живой воды было предсказано образом русалки. Он эстетически связывает два основных, хотя и отдельных, образа сказки – рыбу и живую воду. В русском фольклоре русалка – воплощение живой воды: "Изъ влаги и огня созданъ образъ и нашей русалки... Объединяясь въ ней, эти силы делаютъ ее образомъ живой воды, играющаго меда, т.е. напитка безсмертiя"108. Привалов, наблюдая эксперимент, выражает свое невежество в корнеевском предмете изучения, и его размышления снова порождают несоответствие между наукой Института и волшебно-сказочным воображением: "– А-а, – сказал я и стал соображать, что бы ему посоветовать. Механизм действия живой воды я представлял себе крайне смутно. В основном по сказке об Иване-царевиче и Сером Волке." (124) В волшебной сказке "Иван-царевич, Жар-птица и Серый Волк"109 Ивана-царевича, возвращающегося в отцовское царство с царевной Еленой, Жар-птицей и конем с золотой гривой, убивают во сне и разрезают на кусочки завистливые братья. Тело Ивана-царевича находит через тридцать дней его друг, Серый Волк, который затем приказывает ворону принести живой воды из далекой страны. Затем он спрыснул Ивана-царевича живой водой, и Иван-царевич встал и сказал: "Ах, как долго я проспал!". Затем он вернулся в отцовское царство, женился на царевне Елене, а злые братья были брошены в темницу.110 В ходе своего эксперимента Корнеев предполагает, что научная теория Гаусса о "дисперсии свойств" может оказаться ключом к пониманию феномена живой воды. Дальнейшая разработка этого несоответствия углубляет абсурд и придает ему большую интенсивность: "– Ты меня слушай, понял? – сказал он угрожающе. – На свете нет ничего одинакового. Все распределяется по гауссиане. Вода воде рознь... Этот старый дурак не сообразил, что существует дисперсия свойств..." (125) Приваловское воспоминание о чудесной живой воде из волшебной сказки и противопоставленное ему корнеевское научное теоретизирование имеют точки соприкосновения, что является условием комического. Одна такая точка, частично сглаживающая несоответствие, – это комментарий Привалова в эпилоге, сообщающий, что живая вода вышла из употребления двести лет назад и этот термин не должен был использоваться в описании корнеевского эксперимента. Подчеркивается, что живая вода оказалась научным термином. Значительная часть действия ПНВС происходит в канун нового года, время, которое в русской традиции характеризуется тем, что люди любят слушать небылицы111. Это – время, когда в Институте проводятся необычные эксперименты. В канун Нового Года Корнеев и Привалов смотрят на мертвую рыбу, плавающую вверх брюхом в детской ванночке, а затем рыба начинает оживленно двигаться – под воздействием живой воды. Термин "живая вода" используется Стругацкими в тексте таким образом, что образует очень тщательно проработанные формы и весьма различные семантические значения. Эти значащие использования также формируют структуру для усложненного комического повествования. Помимо возвращения мертвой рыбы к жизни с использованием живой воды, основная научная идея Корнеева – превращение воды всех морей и океанов в живую воду. Этот проект, впрочем, все еще находится на стадии эксперимента. Если повествование об этих экспериментах прочитать вкупе с последующими замечаниями рассказчика, относящимися к способности ученых превращать воду в вино и накормить тысячу человек пятью рыбами, появляются новые комические и эстетические эффекты. Эти замечания также намекают, что многозначный термин "живая вода" также используется иногда для обозначения алкоголя, который широко применяется в Институте: "Да, они знали кое-какие заклинания, умели превращать воду в вино, и каждый из них не затруднился бы накормить пятью хлебами тысячу человек". (130). Эти подвиги абсурдны, хотя, впрочем, у них есть смысл в волшебно-сказочной, игровой реальности текста Стругацких. В этой реальности чудеса ученых – превращение воды в вино и накормление тысячи человек пятью хлебами – простые, приземленные события, как показывает замечание Привалова – преуменьшающее, случайное и мимоходное. У этой цитаты есть легко узнаваемый пародийный код – аллюзия на библейский текст. Узнавание читателем этих аллюзий вызывает два несопоставимых литературных кода: код Нового Завета и его пародийного искажения в ПНВС. Я подчеркиваю, что эта пародия – не традиционная насмешка, но, в соответствии с определением Хатчеон, "имитация, характеризующаяся иронической инверсией" – редко обладающая ценностью исходного текста. По другой ее формулировке, пародия – "повторение с дистанции критики, отмечающее скорее различия, нежели сходство"112. Исходные слова Нового Завета, на которые намекают Стругацкие, таковы: "Иисус говорит им: наполните сосуды водою. И наполнили их до верха. И говорит им: теперь почерпните и несите к распорядителю пира. И понесли. Когда же распорядитель отведал воды, сделавшейся вином..." (Ин.2:7-9). "И когда насытились, то сказал ученикам Своим: соберите оставшиеся куски, чтобы ничего не пропало. И собрали, и наполнили двенадцать коробов кусками от пяти ячменных хлебов, оставшимися у тех, которые ели." (Ин.6:12-13). Отношения между пародирующим священный текст и читателем менялись на протяжении веков. Средневековый карнавал был архетипом пародии, и пародии на библейскую тему очень часты в средневековой литературе, их даже признавали церковные авторитеты. Роуз указывает, что пуританская революция послереформационного периода рассматривала пародии на Библию как святотатство и преследовала их113. Насилие над библейским кодом в пародии Стругацких не столь интенсивно по комическому эффекту, как средневековые пародии, поскольку эта пародия написана в контексте светской советской культуры, где семантические изменения библейского текста не столь значимы для читательского мира. Семантические изменения здесь относятся к чудесам, сотворенным Христом, которые замещены трюками ученых Института. Пародирование происходит также и на уровне синтаксического искажения: исходный текст более сложен, поскольку он описывает чудеса не напрямую – через рассказ Св.Иоанна о событиях, чья напряженность усиливается прямой речью персонажей. В пародирующем тексте все это редуцируется до одного предложения, брошенного мимоходом: "Да, они знали кое-какие заклинания, умели превращать воду в вино, и каждый из них не затруднился бы накормить пятью хлебами тысячу человек", за которым следует ремарка: "Это была шелуха, внешнее" (130). Краткость и разговорный стиль этих утверждений в сочетании с высоким библейским стилем оригинала производят комический эффект.