Текст книги "Обезьяны, человек и язык"

Автор книги: Юджин Линден

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

12. ДАЛЬНЕЙШИЕ ПЛАНЫ

Хотя ведущиеся в настоящее время эксперименты по амслену имеют мало общего с другими научными программами института, Леммон и Футс надеются в дальнейшем связать результаты этих экспериментов с исследованием социального развития. Область узкопрофессиональных интересов Леммона – родительское поведение, и он с нетерпением ожидает рождения детеныша у какой-либо владеющей амсленом мамаши (в надежде, что ей окажется Уошо), с тем чтобы начать сбор данных о возможном влиянии амслена на взаимоотношения матери и детеныша. Но гораздо важнее, разумеется, будет ли мать активно обучать своего детеныша жестам амслена.

Овладение шимпанзе амсленом делает возможным непосредственное изучение их познавательных способностей, которое раньше осуществлялось лишь косвенными методами. После того как Футсу удалось создать колонию шимпанзе, использующих амслен в общении друг с другом, Леммон загорелся мыслью выпустить эту группу на огороженную территорию площадью в 20 гектаров, где они жили бы вместе со стадом овец. Цель состоит в том, чтобы создать возможность коллективной охоты шимпанзе и понаблюдать за ней. Фактически Леммон хотел бы ненавязчиво натолкнуть колонию полусамостоятельных и владеющих языком шимпанзе на что-то вроде готовой примитивной экономической системы, чтобы затем по возможности воссоздать некоторые из этапов эволюции человека.

Я разговаривал с Леммоном об этих планах. Он описал мне некоторые предполагаемые направления развития исследований, например с использованием электронных устройств, которые требовали бы от шимпанзе демонстрации определенных жестов, а взамен открывали бы им доступ к пище или к каким-либо иным благам. По словам Леммона, это не более чем первые робкие наброски. Действительно, пока трудно судить, насколько реалистичны такие проекты. Мы привыкли к миру, в котором шимпанзе не пользуются языком, и поэтому нам трудно представить, как пойдут будущие научные исследования в мире, где шимпанзе языком владеют.

Мы с трудом воспринимаем результаты изучения языковых способностей шимпанзе, поскольку их оценка требует радикального пересмотра устоявшихся в науке моделей поведения животных и человека. Это совсем не то же самое, что вообразить себе полет человека на Марс, для чего требуется лишь представить себе развитие будущей техники.

Здесь же необходимо мысленно обратиться вспять и стереть из памяти все укоренившиеся в рациональной западной культуре представления о мозге животных, – представления, согласно которым лишь человек руководствуется разумом в своих действиях, тогда как поведение животных полностью определяется внешними условиями; рассудок властвует над действиями человека, природа – над поведением животных. Проблема состоит в том, что эти представления являются основой мировоззрения человека западной культуры, – мировоззрения, основываясь на котором он объясняет себе явления окружающей действительности. Поэтому, отказываясь от этих представлений, мы разрушаем саму платформу, с которой судим о языковых способностях шимпанзе. Проекты обучения шимпанзе амслену были тщательно продуманы и осуществлены, а результаты их строго проанализированы; однако они остаются абсурдными, если продолжать придерживаться традиционной точки зрения, согласно которой языком владеет лишь человек. Постановка описанных экспериментов жестко связана с эмпирическим методом, задающим рамки, в которых могут развиваться наши представления о поведении шимпанзе; однако, как мы еще увидим, эмпирический метод сам по себе отражает некоторые неявные допущения относительно поведения животных и человека.

Проблема еще более усложняется при обсуждении постановки будущих исследований. Каждое такое обсуждение предполагает, что его участники руководствуются некоторой схемой, позволяющей им судить о вероятности реализации в будущем того или иного проекта. Но мы должны отдавать себе отчет в том, что ранее проведенные исследования (лежащие в основе наших суждений) уже доказали несостоятельность общей схемы, которой мы обычно руководствуемся. Я понял парадоксальность этой ситуации на собственном опыте, когда обсуждал с Леммоном проекты исследований с использованием шимпанзе для воссоздания некоторых из вероятных этапов эволюции человека. И уже одно то, что мы позволяем себе обсуждать подобные проекты, может кого угодно заставить усомниться в реальности происходящего.

13. САРА

Прежде чем обратиться к дальнейшему обсуждению особенностей культурного и научного климата, способствовавшего появлению владеющих амсленом обезьян, следует рассказать о шимпанзе по кличке Сара, которая пользуется языком, совершенно иным, нежели амслен. Она немного старше Уошо и лучшие годы своей жизни провела в Санта-Барбаре (штат Калифорния), где обучалась языку под руководством доктора Дэвида Примака. Я начал знакомиться с ее достижениями во время поездки из Оклахомы в Рино после первой встречи с Футсом и его питомцами. И теперь, сидя за рулем фольксвагена и оставляя за собой тысячи километров раскаленной долины и чуть менее жарких возвышенностей, я мысленно перебирал в памяти все, что прочитал накануне о Саре. Ее мир был совершенно непохож на мир Уошо.

Мне казалось, что характер использования Уошо амслена выявляет саму суть акта общения; что же касается Сары, то мне было нелегко связать ее успехи с моими общими представлениями о языке. Причина этих трудностей, вероятно, в упорной подсознательной приверженности к той порочной точке зрения, в силу которой на протяжении десятилетий ученые, наблюдавшие у шимпанзе способности, позволяющие им овладеть языком, тем не менее продолжали настаивать на том, что способность к языку присуща исключительно человеку. Сара (в еще большей степени, чем Уошо) показывает нам, сколь тесно связаны потенции к овладению языком с теми качествами, которые создали шимпанзе репутацию животных, способных изготовлять орудия, пользоваться ими и решать достаточно сложные задачи.

Примак пишет о Саре очень категорично и стремится разрушить любые иллюзии по поводу особой природы языка. В одной из своих статей он сравнивает овладение языком с хорошо известной процедурой, когда дрессированный голубь в клетке, чтобы получить корм, обучается клевать нужную клавишу. Эта простая механическая трактовка, лишенная всякого налета сентиментальности, рисуется еще более жесткой из-за того, что успехи Примака в обучении Сары подтверждают (по крайней мере частично) высказываемую им точку зрения.

При обучении Сары Примак воспользовался методом, который отличается от метода Гарднеров почти по всем пунктам. Гарднеры в своих экспериментах использовали язык жестов, Примак выбрал язык графики: Сара и ее наставники общались с помощью письменных сообщений. Гарднеры прибегли к уже существовавшему языку жестов. Это облегчало возможность сравнения Уошо с детьми и позволяло избежать чудовищно сложной работы по созданию искусственного языка. Примак, напротив, разработал искусственный язык специальных символов. Гарднеры считали более содержательным такой путь исследований, который ориентирован не на попытку установить, существует ли у шимпанзе язык, а на сравнение процесса овладения языком у детей и шимпанзе. Доктор Примак придерживается прямо противоположной точки зрения. В результате подобных различий в постановке проблемы любые достижения Уошо при желании могут быть использованы для опорочения успехов Сары, и наоборот.

Например, письменный язык Примака более приспособлен для усвоения синтаксиса, чем язык жестов, зато это не тот язык, который может легко и органично войти в повседневную жизнь шимпанзе. Как заметил один специалист по сравнительной психологии, «Сара, разумеется, не в состоянии свободно пользоваться своими пластиковыми жетонами в обычной жизни или в новых ситуациях, если только она не будет постоянно таскать их с собой в большом заплечном мешке, как это делали лапутянские ученые в „Путешествиях Гулливера“». Язык жестов, на котором разговаривает Уошо, напротив, допускает известную свободу общения, но зато он менее благоприятен для методического исследования используемого обезьяной синтаксиса.

Элементами языка Сары служат разноцветные пластиковые жетоны различной произвольной формы, именуемые Примаком «образчиками» языка: «Элементы системы должны быть определенным образом упорядочены, чтобы можно было говорить о существовании языка». Исходя из такой позиции, Примак составил свой собственный перечень характерных черт языка. Он описал свои образчики, просто перечислив их. В список попали слова, предложения, вопросительный знак, логическая связь типа «если – то», металингвистическое использование языка для обучения самому языку и такие абстрактные понятия, как цвет, форма и размер. Примак отнюдь не претендует на то, что его список является исчерпывающим или что все образчики «имеют один и тот же логический ранг». Некоторые из них перекликаются с такими классическими понятиями, как «перемещаемость», другие, в частности категория «предложений», включают столь широкий круг объектов, что Примак вынужден был ограничиться лишь отдельными аспектами этой категории. Как бы то ни было, перечень образчиков Примака требует от Сары чего-то вроде умения читать и писать. И действительно, те избранные аспекты категории «предложения», которыми ограничился Примак, подразумевают необходимость порядка слов и иерархической организации, то есть тех самых характеристик человеческой речи, которые Беллуджи и Броновский обозначали термином «реконституция» и считали «вершиной эволюции человеческого мозга». Хотя проект представлял собой лишь пробное, поисковое исследование, а Саре в начале ее обучения языку было уже почти пять лет, она тем не менее оказалась способной освоить все образчики Примака. Ее достижения делают еще более обнадеживающим проект Футса, поскольку Сара также проявила в своем языке некоторые из семи основных свойств языка, выделенных Хоккетом.

Искусственный язык Примака, как и амслен, двойствен: он включает в себя грамматику и некие эквиваленты фонем. Жетоны удовлетворяют и условию произвольности, поскольку исследователь сознательно придавал им произвольную форму. Поскольку сообщения на языке жетонов вызывали правильную реакцию со стороны Сары, можно сказать, что такой язык обладает и свойством специализации. Относительное неудобство языка жетонов начинает проявляться, лишь когда пытаешься применить к его использованию Сарой такие критерии, как взаимозаменяемость и культурная преемственность. Вспомним, что суть взаимозаменяемости – в способности животного как получать, так и посылать сообщения. Если же говорить о языке жетонов, то он, по-видимому, использовался Сарой и ее воспитателями существенно различным образом.

Отчет доктора Примака создает впечатление, что то, что для воспитателей Сары представлялось средством общения, для нее было лишь серией задач на выбор между несколькими вариантами ответа. Сара и посылала, и принимала сообщения, и все же я не решился бы сказать, что использование ею языка иллюстрировало свойство взаимозаменяемости в том смысле в каком оно проявлялось при общении на амслене между Буи и Бруно. Ну а поскольку Сара была изолирована от других шимпанзе, ее язык, разумеется, не мог обладать свойством культурной преемственности.

Примак и Сара общались между собой, составляя сообщения на магнитной доске. Пластиковые жетоны с обратной стороны были покрыты тонкой металлической пленкой, а фразы «писались» на доске сверху вниз, как в китайском языке. Сначала Примак обучил Сару некоторым словам, используя ее любовь к сладостям; так, она научилась писать «дай Сара яблоко», используя нужные жетоны в правильной последовательности. Затем Примак познакомил ее с жетоном «это – название для», а уже после этого обучал новым словам, просто помещая жетон «это – название для» между жетоном, обозначающим какой-то предмет, и самим предметом.

Чтобы узнать, понимает ли Сара символическую природу жетонов, Примак проверял в различных ситуациях, может ли Сара описать свойства предмета и жетона, обозначающего этот предмет. Форма и цвет жетонов выбирались произвольно, например, жетоном, обозначающим яблоко, был маленький голубой треугольник. Когда Сару попросили описать свойства предмета, обозначаемого этим жетоном, она назвала такие признаки, как «круглый» и «красный», которые она еще раньше приписывала яблоку, а не признаки, присущие самому жетону. Возможность подобных ассоциаций показывает, что Сара в некоторой степени обладает способностью к перемещаемости.

Примак использовал также жетоны со значением «цвет предмета –» и «величина предмета –», чтобы обучить Сару распознавать признаки различных предметов. В этом случае Сара не только продемонстрировала способность к перемещаемости, но и, как утверждает Примак, показала, что она может продуктивно и созидательно пользоваться такими абстрактными понятиями, как «цвет» и «размер» объекта. Продуктивность – это способность строить все новые и новые предложения из слов основного набора. Примак считает, что способность Сары усматривать в крупном человеке и большом камне общее свойство громоздкости или обнаруживать и утверждать, что зеленый лист и зеленый лимонад – оба зеленые, указывает на то, что шимпанзе в состоянии продуктивно пользоваться этими понятиями.

В соответствии с ходячими представлениями о сущности животных Сара не должна обладать способностью видеть в зеленом листе и зеленом напитке общее свойство – зеленый цвет, поскольку это означало бы, что свойства ранее наблюдавшихся ею явлений она объединяет в некие строительные блоки вроде понятия «зеленый цвет», которые использует в дальнейшем при построении сообщений. Для того чтобы воспринимать окружающее в терминах таких строительных блоков, а затем использовать их в новых комбинациях, Сара, подобно Люси и Уошо, должна обладать способностью, которую Беллуджи и Броновский обозначают термином «реконституция».

Примак обучил Сару вопросительному знаку, используя ее способность классифицировать объекты, и в данном случае прибег к понятиям «одинаковый» и «различный». Со временем Сара научилась брать жетон, означающий вопросительный знак, когда он встречался в предложении, и ставить его на правильное место.

Понятия «одинаковый» и «различный» Сара научилась использовать и применительно к лингвистическим конструкциям. Например, когда ее попросили сравнить предложения «яблоко красное?» и «красный – цвет яблока», она решила, что эти предложения одинаковы; когда же нужно было сравнить предложения «яблоко красное?» и «яблоко круглое», она сочла, что они различны. Отвечая на вопрос о соотношении между двумя объектами, Сара не всегда использовала жетон «различный», а употребляла порой конструкцию из двух слов «нет одинаковый».

Сара обучалась понятию вопросительного предложения, помещая жетон, обозначающий вопросительный знак, перед жетонами, означающими «одинаковый» или «различный». (Из статьи Анны Джеймс и Дэвида Примаков «Обучение человекообразной обезьяны языку». © 1972 by Scientific American, Inc.)

Для того чтобы обучить Сару условным конструкциям типа «если – то», ей

вручалось вознаграждение, когда она определяла последовательность,

в которой знак «если – то» находился на правильном месте.

Понятию отрицательного предложения Сара обучалась, заменяя вопросительный знак либо жетоном «цвет предмета –», либо парой жетонов «цвет предмета – нет».

Для того чтобы обучить Сару логической конструкции «если – то», Примак снова воспользовался вполне определенными пристрастиями и предпочтениями Сары. Прежде всего ей дали понять, что если она сделает какое-то одно действие, то получит нечто страстно желаемое, а если другое, то ничего не получит. Например, Примак предлагал ей на выбор яблоко и банан, и если она выбирала яблоко, то в качестве вознаграждения получала кусок шоколада. Ученый использовал эту ситуацию для того, чтобы научить Сару условию «если – то». Имея дело с последовательностью предложений «Сара брать яблоко. Мери дать шоколад Сара», обезьяна должна была поставить символ «если – то» на правильное место и после этого получала шоколад. Потом ей показывали несколько пар предложений, связанных условием «если – то», в которых правильность выбора менялась, так что иногда она получала кусок шоколада, выбрав банан, а в другой раз, чтобы получить излюбленное лакомство, должна была выбрать яблоко. После ряда обидных неудач Сара уже могла читать оба предложения правильно. Со временем она научилась хорошо понимать и такие пары предложений, как «Мери брать красный если – то Сара брать яблоко» (в языке Примака отношение «если – то» обозначалось одним символом) или «Мери брать зеленый если – то Сара брать яблоко», в которых обезьяна вынуждена была следить за выбором Мери; а также предложения типа «красное на зеленом если – то Сара брать яблоко» и «зеленое на красном если – то Сара брать банан», где она должна была правильно оценить взаимное расположение двух цветных карт.

Примак довольно быстро обучил Сару понятию «нет» – в отличие от Гарднеров, которые потратили много труда, чтобы обучить этому Уошо. Как и прежде, ученый начал с вопросов вроде «Каково отношение между красным цветом и яблоком?» или «Каково отношение между красным цветом и бананом?». В ответ Сара должна была убрать вопросительный знак и заменить его жетоном «цвет предмета –» или парой жетонов «цвет предмета – нет».

Наконец, Примак отмечает, что Сара способна освоить предложения, обладающие сложной структурой. Сначала ее обучили двум предложениям: «Сара положить яблоко корзинка» и «Сара положить банан блюдо». Затем, после многих попыток, Примаку удалось заставить шимпанзе изъять повторения слов «Сара» и «положить» и сконструировать предложение: «Сара положить яблоко корзинка банан блюдо». Исследователь считает, что для правильного восприятия такого предложения Сара должна понимать иерархическую структуру высказывания, отдавая себе отчет в том, что слово «положить» располагается на более высоком уровне организации и относится и к «яблоку», и к «банану». Сара никогда не смогла бы понять такое предложение, если бы, как утверждают Беллуджи и Броновский, шимпанзе были способны лишь последовательно связывать слова в цепочку одно за другим. Когда такой же степени понимания достигает ребенок, пишет Примак, то «мы без малейших сомнений утверждаем, что он распознает различные уровни организации предложения: подлежащее доминирует над сказуемым, а сказуемое доминирует над дополнением».

Завершая описание достижений Сары, Примак цитирует утверждение Пиаже, что обучение животных языку состоит главным образом в упорядочении тех знаний, которые уже накоплены индивидом. Ученый не питает особых надежд на то, что ему удастся обучить Сару предложениям, которые были бы чем-то большим, нежели отражением ее «доязыкового» опыта. Например, он сомневается, что Сара могла бы освоить логическое отношение типа «если – то», не понимай она заранее, что означает такое отношение. То же самое справедливо и в случаях с категориями «одинаковый – различный», понятиями о размерах, вопросе, отрицании и сложной грамматической структуре. Придерживаясь этой точки зрения, Примак анализировал понимание Сарой перечисленных понятий, пользуясь первоначально нелингвистическими методами, и лишь затем обратился к помощи языка жетонов. Когда Сару начали обучать языку, ей было около пяти лет, и за восемнадцать месяцев обучения она достигла уровня развития ребенка двух – двух с половиной лет, а кое в чем, например в понимании условия типа «если – то», по мнению Примака, опережала детей этого возраста. Уровень сегодняшних знаний не позволяет ученому точно определить потолок языковых способностей шимпанзе.

Роджер Браун считает, что достижения Сары не превосходят достижений Уошо. Хотя он отмечает, что если утверждения Примака о способности Сары понимать сложные предложения и условия типа «если – то» справедливы, то она далеко превосходит в этом смысле и Уошо, и любого ребенка, находящегося на первом уровне развития. Однако Браун не вполне уверен, что данные, которыми располагает Примак относительно Сары, действительно доказывают существование таких способностей.

Примак – бихевиорист. По его мнению, основная трудность при обучении шимпанзе языку таится в сложностях той программы, в соответствии с которой исследователь должен сначала мысленно расчленить поведение на некие элементарные составляющие, а затем придумать программу обучения, позволяющую поэтапно ввести эти составляющие в поведение подопытного животного. Браун, со своей стороны, не убежден, что этого достаточно. Например, он вспоминает знаменитые эксперименты Б.Ф. Скиннера, когда тому удалось научить двух голубей играть в пинг-понг. Но, хотя голуби и производили впечатление играющих, на самом деле это была совсем не игра. Голуби, естественно, не вели счет, они не старались обыграть друг друга, короче говоря, они не делали ничего из того, что действительно отличает игру в пинг-понг от произвольной последовательности движений. Точно так же, утверждает Браун, способность Сары понимать сложные предложения – это всего-навсего выработанный искусной дрессировкой трюк, а не конкретная реализация понимания сложной грамматической структуры. В своей книге «Первый язык» Браун пишет: «Осмысление фразы, воспринимаемой вами просто в качестве реализации одной-единственной возможности из бесконечного их множества, предоставляемого языком, – это совсем не то же самое, что понимание внутренней сути предложений, складывающихся в результате сложной системы обучения, когда обучаемый знакомится с большинством составных частей предложения и готов к их восприятию». Браун считает, что Сара действует в условиях, когда возможности применения ею грамматических форм, которым она обучена, очень жестко ограничены. Ее достижения, по его мнению, относятся не к языку как средству общения, а к «набору заранее тщательно запрограммированных языковых игр». Единственное, что она делает, это выбирает ответ на поставленный перед ней вопрос, причем доля правильных ответов составляет всегда от 75% до 80% независимо от сложности проблемы, которая перед ней ставится. Кроме того, при каждом отдельном испытании она сталкивается лишь с одной конкретной языковой проблемой. В противоположность этому даже в самых формальных и заранее предопределенных беседах люди, равно как и пользующиеся амсленом шимпанзе, имеют дело с ошеломляющим множеством грамматических структур. Наконец, Браун совсем не уверен, что правильный ответ не подсказывается Саре экспериментаторами бессознательно. Хотя Примак и старался всеми доступными средствами предотвратить возможность таких невольных в ходе испытаний подсказок, тем не менее Браун подозревает, что первоначальное обучение правильным ответам на вопросы могло привести к появлению «нелингвистических» подсказок, а все более тесное знакомство с основным кругом проблем, с которыми Саре приходилось сталкиваться, позволило ей накопить в памяти словарик правильных ответов для достижения желанной награды.

Примак методически пытается опровергать все эти и другие критические замечания, высказываемые в адрес Сары. Отвечала ли она именно на те вопросы, которые перед ней ставились? Действительно ли Сара понимала составной характер предложений или ее правильная интерпретация высказывания «Сара положить яблоко корзинка банан блюдо» основывалась на стратегии, подразумевающей существование у нее менее изощренных способностей? Иными словами, действительно ли Сара обнаруживает языковые способности или все ее достижения – просто результат дрессировки на получение вознаграждения, такой же, как, например, дрессировка голубей? Примак не исключает, например, возможности того, что, правильно читая сложное предложение, Сара руководствуется правилами вроде: «Поставь слово, означающее посуду, непосредственно над словом, означающим фрукт». Чтобы заранее опровергнуть такое потенциально возможное критическое замечание, Примак предлагал Саре сложные предложения, не удовлетворяющие этому правилу. Он также отмечает, что любые альтернативные стратегии, к которым может прибегнуть Сара, требуют следования правилам, не менее изощренным, чем те, которые нужны для конструирования иерархически организованных предложений.

Однако, если пренебречь претензиями некоторых ученых к условиям проведения экспериментов, Примака мало трогает, считают ли люди, что достижения Сары – достигнутый искусной дрессировкой трюк или демонстрация языковых способностей. Умение Сары пользоваться символами для него несомненно, поскольку она отдает себе отчет в том, что слово «яблоко» – маленький голубой треугольник – обозначает красный круглый предмет с «хвостиком». И ничего таинственного в этом процессе сопоставления и подмены предметов символами Примак не видит. Он рассматривает мозг как устройство для выработки реакций на внешние воздействия и с этой точки зрения утверждает, что любая реакция на внешнее воздействие потенциально может быть словом. «Процесс, в результате которого реакция на внешнее воздействие становится словом, – пишет Примак, – ничем не отличается от процесса дрессировки, при которой голубь обучается нажимать на кнопку, когда в клетке вспыхивает свет» – и приходит к заключению, что путем такой дрессировки можно заставить животное выучить и слова. Таким образом, вместо того чтобы защитить Сару от обвинения, что ее достижения – это не более чем трюки, освоенные в процессе дрессировки, Примак утверждает, что не существует разницы между обучением трюкам и языку!

Примак признает, что и сама постановка экспериментов, и методы, которыми он пользовался, предопределили некоторые отличия языка Сары от обычной речи. Сара могла иметь дело лишь с предложениями, написанными специальными жетонами на магнитной доске, что совершенно немыслимо в нормальной речи, использующей мгновенно исчезающие сигналы. Более того, Примак отмечает, что «трудности решения любой задачи могут быть снижены ограничением числа альтернативных слов, имеющихся в распоряжении обучаемого в данное время». В отличие от Уошо, которая, конструируя предложения, должна была подыскивать подходящие слова и поэтому пользовалась всем своим словарем, Сара не торопясь выбирала ключевое слово из нескольких альтернативных, выложенных перед ней ее учителем. Употребляемое Примаком слово «задача» также о многом говорит, поскольку оно подчеркивает различие между отношением Сары к языку жетонов и Уошо к амслену. С точки зрения Сары, язык может выступать в качестве бесконечной последовательности трюков, которые она должна выполнять перед своим дрессировщиком, чтобы получить вознаграждение. Как мы уже говорили, трудно представить Сару, роющуюся в своих жетонах, чтобы поболтать кое о чем на досуге с владеющими амсленом шимпанзе из Оклахомы. Трудно также представить себе Сару, пытающуюся воспользоваться языком жетонов, чтобы выразить охватившие ее чувства, как это делали Уошо и Люси в своих беседах на амслене. В этом плане язык жетонов ближе к методам, используемым исследователями для оценки возможностей интеллекта, чем к языку в собственном смысле этого слова. Примак тщательно исключает из рассмотрения все вопросы, связанные с субъективным смыслом, который животные могли бы вкладывать в свое общение, и при этом естественно возникают сомнения, и довольно серьезные, в том, что животные понимают предмет разговора.

Однажды мне довелось прочитать интервью с Элизабет Манн-Боргезе, дочерью Томаса Манна и женой итальянского философа, в котором она рассказывала о своих попытках общаться с собаками и шимпанзе. Она обучила сеттера Арлекино писать под диктовку на специально сконструированной пишущей машинке. Клавиши машинки он нажимал носом. Его словарь насчитывал шестьдесят слов, причем он пользовался семнадцатью буквами. Хотя в большинстве случаев сеттер писал только диктанты, но, по словам Боргезе, некоторые вещи он делал и по собственной инициативе. Однажды, когда она спросила пса, куда бы он хотел пойти, Арлекино, который очень любил кататься на машине, напечатал «авто». В другой раз ему очень не хотелось печатать, и он отвергал все попытки уговорить его заняться диктантом. Он долго потягивался и зевал, а затем, рассказывает Боргезе, подошел к машинке и напечатал носом: «a bad, bad dog» (плохой, плохой пес).

Не могу не выразить пожелания, чтобы в отчет Примака попал хотя бы один подобный эпизод, указывающий на то, что Сара воспринимает язык жетонов как средство личного общения, то есть относится к нему так, как Уошо и Люси к амслену.

Различия между Сарой и Уошо напомнили мне о непрекращающейся в среде лингвистов дискуссии о природе языка. Одну из сторон представляет Ноам Хомский, который своими теориями глубинных структур и порождающей грамматики произвел революцию в изучении синтаксиса. Однако, углубляя наше понимание синтаксиса, уделяя чрезмерное внимание его структурным аспектам, он упустил из виду основную цель языка – общение, в чем и был обвинен. Конечно, если человек придерживается точки зрения Хомского, то для него достижения Сары оказываются впечатляющим свидетельством способности шимпанзе к языковому обучению. Но если акцент сместить в сторону коммуникативных функций языка (как это сделали некоторые последователи Хомского), то достижения Сары бледнеют в сравнении с достижениями Уошо.

И тем не менее синтаксические аспекты языка нельзя игнорировать. Независимо от экспериментов Примака с Сарой, известный приматолог Дьюэйн Румбо начал недавно в Йерксовском региональном центре по изучению приматов (штат Джорджия) новые опыты по исследованию синтаксических способностей шимпанзе. Румбо обучает молодую самку шимпанзе по кличке Лана письменному общению, используя пишущую машинку, подсоединенную к ЭВМ. Как и в случае с Сарой, используются не буквы, а специальные символы, которые обозначают определенные предметы, действия и свойства (язык назван «йеркиш»). Лана уже обучилась употреблять правильный порядок слов – печатает утвердительные и вопросительные предложения. Возможно, именно Лана со временем ответит на вопрос Роджера Брауна о том, какого уровня сложности предложения могут составлять и понимать шимпанзе.

Пишущая машинка Ланы позволяет ей высказываться по собственной инициативе – свойство, которое отсутствовало в языке жетонов. Механический «субстрат» языка Примака, равно как и используемый им термин «задача», отражает его холодный, рассудочный подход к изучению поведения в целом. Жесткость построенного им языка и строго аналитическая постановка его коммуникативных задач позволили четко очертить способности шимпанзе в различных областях, имеющих самое непосредственное отношение к языку; но именно эти же особенности подхода снижают впечатление драматизма и общего смысла достижений шимпанзе. Примак не считает, что в том, что делают обученные шимпанзе, есть что-то драматическое. Но мне кажется, он не прав. Если не видеть в идее овладения шимпанзе языком ничего драматического, то это означало бы, что прежде мы никогда не придавали никакого значения уникальности человека как существа, владеющего языком. А это не так. Мы очень многое вложили в представление о том, что человек – это существо, полностью оторванное от всей остальной природы; мы всегда были в этом абсолютно убеждены.