Текст книги "Верность памяти"

Автор книги: Йожа Герольдова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

13

– Четверть первого, – проговорил Гавлик. – Еще часа полтора, и мы в Бургасе.

– Как быстро пролетело время! – сказала Мария, барабаня по сумочке в такт перестуку колес.

«Жаль, что все так получилось, – думал полковник. – Если бы директорша не была такой ершистой, наше путешествие от столицы до побережья прошло бы в более приятной обстановке…»

«Вот и кончается наше путешествие», – думала Мария без особого сожаления. Как истая женщина, она могла очень долго разглядывать пейзажи за окном, но всему есть предел. Читать в поезде нельзя: никто бы не заставил ее надеть очки на людях. Она не любила появляться в них даже в школе и охотно пользовалась ими только дома, когда брала книгу и садилась в вольтеровское кресло, стоявшее под торшером. При этом она не забывала поставить на столик чашку чая, такого крепкого, который, казалось, был способен вернуть к жизни даже умирающего. Сожаления же по поводу предстоящего расставания она не испытывала потому, что за пять часов совместного путешествия полковник так и не стал ее добрым знакомым. А впрочем, нет, какую – то непонятную тоску она все – таки ощущала. Да и что в этом удивительного? Иногда даже очень самостоятельной женщине хочется, чтобы рядом оказался настоящий мужчина, чтобы он вынес из вагона ее чемодан, чтобы нашел носильщика и такси… Ах, если бы Милан вернулся с войны…

Она попыталась отогнать от себя эту навязчивую мысль, но ей это не удалось.

* * *

Через несколько дней старый Мего вызвал Марию и сообщил ей решение командования: отныне ее будут называть конспиративным именем Ксения. В свою очередь она передала Мего пятиконечную красную звездочку и попросила вручить Венделу. Звездочку эту она вырезала из фетра и обшила красным шелком, который нашла у матери. Старый Мего с удивлением взглянул на девушку и благодарно погладил ее по щеке.

Потом появился Орфанус в своей зеленой машине, нарушившей настороженную тишину их улицы. Вместе с ним приехал надпоручик Голомани с привлекательным лицом и хитрыми, немного бегающими глазами. Мария видела его впервые. Велико же было ее удивление, когда он обратился к ней по имени, как к старой знакомой.

– Какие глаза у командира? – с трудом выдавила она, лихорадочно соображая, что приехавшие не просто гости, а товарищи погибшего Милана.

– Голубые, – ответил надпоручик не раздумывая. – А ты что, влюбилась в командира?

– Какая ерунда! – оборвала она его чуть резче, чем следовало.

– Не волнуйся, – небрежно успокоил ее Орфанус. – Мы солдаты, а у солдат нет времени на обиды и излишнюю чувствительность.

– А на глупости есть? – рассердилась Мария.

– Не будем ссориться! – И надпоручик принялся объяснять ей задание.

* * *

Свет сверкающих хрустальных люстр заливал прекрасно сервированные столы. На улице коченели пальцы, а здесь весело потрескивали дрова в камине и закладывало уши от многоголосого шума. Цыгане – в значительной степени «облагороженные», иначе бы их вряд ли пригласили в «Симфонию» (фешенебельный загородный ресторан при гостинице) – сдержанно пиликали возле другого конца стола для немецкого майора железнодорожных войск и модной братиславской певицы. Мужчины, сидевшие слева от Марии, вели разговор о доставке каких – то сигарет в рейх…

– Ночью на автофургонах… – сказал ее сосед. – Нет, Дунай уже ненадежен. Бомбят очень, а сигареты сейчас на вес золота. И учтите, если утонет золото, его после войны запросто можно, выловить при помощи водолазов, а сигареты выловить невозможно.

Собеседник что – то возразил ему.

– Нет, – не согласился сосед, колено которого Мария вдруг почувствовала рядом со своим, – за ночь автофургоны обернутся. Итак, двадцать пять процентов вперед, остальное утром в Братиславе.

Она отодвинулась и поискала глазами бутылку с минеральной водой. Но сосед оказался настойчивым и снова прислонил свое колено к ее ноге.

– Я имел в виду швейцарские франки, – заявил он между тем довольно громко. – Французские оставьте на память внукам. Откуда мне знать, действительны они еще или нет? Что, если в обращении только оккупационный франк?

За ответной реакцией его партнера она могла проследить только боковым зрением.

– Когда у вас появятся швейцарские франки, дайте знать. На другую валюту я не торгую… – сказал ее сосед и обернулся. На его черном шелковом галстуке блеснул серебряный крест, обрамленный листьями липы, – единственная драгоценность, которой он себя украсил.

У его собеседника, худощавого помещика, напротив, перстни сверкали на обеих руках, а на галстуке серебрилась жемчужина. Помещик сидел грустный, задумчивый. Оживился он, лишь когда подошли цыгане и стали играть для него. Окончательно же развеселил его самый младший из них, стройный флейтист. Помещик стал обнимать юношу, глаза его заблестели, и, чтобы справиться с охватившим его волнением, он беспрестанно облизывал тонкие бледные губы.

– Оставим в покое бизнес, – сказал, обращаясь к Марии, сосед. – На это достаточно времени днем. А вечер посвятим любви и дружбе.

– Какой же вы в таком случае бизнесмен?! – попробовала она уклониться от скользкой темы и постаралась сесть поудобнее, хотя бы вытянуть ноги под столом.

В «Симфонии» она жила уже третий день за счет пана Янега, уполномоченного банка, а точнее, за счет банка, в котором тот служил. Представил же его Марии Голомани.

Сегодня Янега приехал к ней с утра и сообщил:

– Придется вам вечером развлекать комиссара правительства по снабжению западных областей. Для нас эта персона представляет особый интерес. Попробуйте завязать с ним знакомство, а может, и подружиться. По – настоящему подружиться…

«На что это он намекает?» – молнией пронеслось в мозгу у Марии, и она залилась краской. А перед глазами у нее, словно из тумана, возникло лицо Мата Хари. Кажется, она видела ее в одном из старых журналов. Ей стало страшно: неужели командир и старый Мего сразу дали ей такое трудное задание, с которым она вряд ли справится? А может, Янега просто не сумел как следует объяснить ей задание? Ведь мужчины так глупы, даже самые образованные из них… Увидев же, как на «татрах», «мерседесах» и «опелях» подъезжают к ресторану оживленные гости, она и вовсе успокоилась. Вероятно, там, наверху, ей поручили поговорить с этим хвастуном и запомнить все, о чем он будет рассказывать. Они же потом сами решат, что в его болтовне для них ценно, а что – нет. Ну а эти бестолковые, надпоручики с Янегой вместе все перепутали…

– Бизнесмен во мне погиб безвозвратно, – усмехнулся сосед, заедая салат «оливье» бутербродом с ветчиной. – Если бы я не посвятил всего себя без остатка служению государству, был бы теперь уже миллионером.

– Наверное, государство от этого только выиграло…

– Но и я не обеднел… Жаловаться не приходится. Живу на широкую ногу. Знаете, пани учительница, в этом смысле я неисправим. Скорее всего, таким родился. Способен отдать другу последнюю рубашку.

Она улыбнулась, приглашая его взглядом выпить немного охлажденного сухого вина, которое официанты не ставили на стол, а держали во льду.

– А ради подруги я способен и на большее… – сказал он многозначительно.

– Вы всегда так настойчивы? – спросила она вполне серьезно, подчеркивая каждое слово. Ей вдруг очень захотелось спровоцировать его, но так, чтобы он, чего доброго, не дозволил себе лишнего. Она просто решила заставить его разговориться. Правда, на сегодня у нее никаких определенных предписаний не было, однако контакт – то устанавливать нужно…

– Нет, не всегда, – засмеялся он. – Я для этого слишком ленив.

– Не может этого быть!

– Я не сказал, что стар, я только сказал, что ленив. Мне ведь стоит поманить пальцем…

– И это вас устраивает?

– Вполне…

– Вы довольно откровенны…

– Я говорю все это для того, чтобы вы знали, с кем имеете дело.

– Ваше доверие – знак особого внимания?

– Если будете и впредь подшучивать надо мной, я вас отшлепаю.

– А вы уверены, что я не из тех, которых достаточно поманить пальцем?

– Конечно уверен! – высокомерно усмехнулся он. – Хоть вы сидите рядом со мной в платье из фланели, а вон та дама с длинными волосами обернула себя в китайский шелк, – кивнул он в сторону певицы, которая как раз поднялась со своего места и запела по – немецки что – то очень знакомое, – я – то прекрасно знаю истинную цену товара…

– Что вы сказали?!

– Я на конкретном примере объяснил вам, что не всегда все зависит от упаковки.

– Это очень любопытно, – изобразила она притворный интерес на лице, – но чересчур сложно для меня…

– Вы только попытайтесь вникнуть, дорогая… Если у нас хотят купить сигареты немцы, можно упаковывать их даже в старые газеты. Они все равно купят… Если же мы хотим продать сигареты швейцарцам, приходится позаботиться об упаковке. Чтоб коробочки были потверже, бумага внутри пошелковистей…

– А дешевые сигареты не купят даже в двух слоях станиоля… – подсказала она.

– Купят, если продавать умеючи и сначала раскошелиться на рекламу: убедить, что это чистый табак, что он не вреден для здоровья… Если упаковать позамысловатей, да не в серебряный станиоль, а в золотой…

– Очень интересно.

– Вы в своем платье из фланели напоминаете мне дорогие сигареты, упакованные в газетную бумагу. А эта, – он указал на певицу, – хоть и разодета в настоящие шелка, все равно остается девкой. Мне она и даром не нужна… как…

– Как сигарета, вызывающая кашель, – подсказала Мария, насмешливо улыбаясь.

– «Как сигарета, вызывающая кашель…» – повторил он и сморщил нос от смеха. – Да будь вы хоть в рубище, я бы все равно вас разглядел…

– Всегда приятно поговорить с умным человеком, – заметила она, скромно потупившись, а про себя подумала, что на такой комплимент он обязательно клюнет, если, конечно, не идиот.

Казалось, ее слова его нисколько не тронули, но налившиеся кровью белки глаз и покрасневшие уши говорили об обратном, да и алкоголь делал свое дело.

– Я сразу понял, что ты девушка умная, – сопел он ей в ухо, как несколько недель назад папаша Михал в своем подвале, – что задешево тебя не купишь…

– И вы не ошиблись! – В ее голосе появились негодующие нотки, и она почувствовала, что перестает владеть собой.

– Ты будешь иметь все, что пожелаешь… – твердил он заплетающимся языком.

– Меня нельзя купить! – выпалила она, дрожа от страха и незаметно осматриваясь вокруг.

У входа в зал громко разговаривали два немецких офицера и толстяк в штатском; только у беспрестанно открывавшихся дверей в кухню никого не было.

– А я и не собираюсь тебя покупать, – сопел он, и серебряный крест на его галстуке поблескивал угрожающе. – Ты просто станешь моей, повелительница…

– Ведите себя прилично! – произнесла она таким тоном, каким учительница одергивает учеников.

– Нет, ты будешь моей! – вскричал он и схватил ее за руку. – Сегодня же… Сейчас же… Сию же минуту…

Она пыталась вырвать у него руку, но он не отпускал. И тогда она, рассерженная и испуганная, ударила его по лицу.

Хохот посетителей и туш, исполняемый оркестром, заглушили вопли комиссара по снабжению. Плохо соображая, какие последствия может иметь ее поступок, Мария выскочила на улицу и столкнулась с Орфанусом. Вслед за ней выбежал разъяренный Янега в смокинге. О чем он шептался с надпоручиками, она, сидя в «Татре», не слышала. Видела только, как он размахивал руками.

Машина резко свернула в сторону Войчиц и на бешеной скорости помчалась по неровному, обледеневшему шоссе. Казалось, всю клокотавшую у него внутри ярость Голомани вкладывал в эту неистовую езду. Но Мария этого не замечала.

Она вообще не обращала внимания на то, что происходило вокруг. Ей хотелось лишь одного: поскорее забыть этот ужасный вечер, забыть холеную физиономию комиссара по снабжению, угрожающе поблескивавший крест на его галстуке, его потные руки, больно вцепившиеся ей в запястье, и беспрестанное сопение над ухом. Поскорее бы, поскорее бы все это забылось…

– Не думал я, что ты такая недотрога, – вернул ее к действительности голос Голомаии.

– Я не недотрога, – робко запротестовала она.

– И никогда ею не была, черт побери! – послышался голос Орфануса, и она вздрогнула, словно от удара: как он может говорить такое, он же был другом Милана, а значит, и ее другом!

– Завалить операцию! – негодовал Голомани. – Может, Янега непонятно объяснил, что ты должна делать? – спросил он так ехидно, что она взорвалась:

– Извольте разговаривать со мной в подобающем тоне!

– Я с тобой еще не так поговорю, черт побери! – опять вмешался Орфанус.

Мария почувствовала себя маленькой, незаслуженно обиженной девочкой. Если бы в «Татре» была задняя дверца, она бы непременно выскочила на ходу и пошла пешком.

– Как ты не понимаешь, что комиссар этот нам был очень «ужен! – заговорил Орфалус уже более спокойно.

– Вы что, собирались открыть торговлю сигаретами? – спросила она со злостью.

– Вот дура! – воскликнул, не сдержавшись, Голомани, но осуждающий взгляд Орфануса заставил его замолчать.

– Ты же сама рвалась отомстить за Милана, – терпеливо продолжал тот. – Мы ждали подходящего случая, и такой случай представился… А ты в один миг разрушила все наши планы…

– Этот тип, которому ты двинула по физиономии, член главного штаба глинковских «гардистов» [6]6
  Фашистские карательные отряды, действовавшие в Словакии в 1939–1945 гг. – Прим. ред


[Закрыть], – счел наконец необходимым объяснить Голомани. – Сведения, которые мы могли бы получать от него, были бы на вес золота…

Мария слушала их с покорностью ученицы, которую собираются несправедливо наказать. В чем, собственно, она виновата? Эти надпоручики ничего ей не объяснили и ничем не помогли. А может, они просто переоценили ее способности? И все равно они не правы…

Как только они въехали в Градиште, она сразу потребовала высадить ее и от площади пошла домой пешком.

14

– «Карбонат», – прочитала Мария вслух, чтобы побыстрее отогнать нахлынувшие на нее воспоминания о той ночи.

– Двенадцать сорок шесть… Прибыли точно по расписанию, – встрепенулся Гавлик. – Отсюда до Бургаса идет одна колея. Если бы мы поехали через Пловдив… вернее, если бы вы воспользовались моим советом и поехали через Пловдив, то мы могли бы встретиться вот на этой станции…

– Я непременно поеду обратно через Пловдив, чтобы собственными глазами увидеть этот чудесный край, – горячо заверила его Мария и вдруг весело рассмеялась: – А вы не оратор, товарищ полковник…

– К сожалению, я никогда не уделял должного внимания гуманитарным дисциплинам. С малых лет полюбил машины, хотя в семье по традиции все были строителями.

– А я думала, вы с детства мечтали стать офицером…

– Нет, вначале я закончил техникум, а потом пошел в армию. Да так там и остался. В будущем году исполнится тридцать лет, как я в армии…

– Чем же вас так привлекла военная служба? Простите, пожалуйста, за любопытство… Ведь зарабатывали вы наверняка неплохо…

– Да как бы это вам получше объяснить? – заговорил он немного раздраженно, потому что ее вопросы настойчиво возвращали его в прошлое. – Я встретил одного человека и захотел стать похожим на него… Вы понимаете меня?

– Вы встретили офицера, – подытожила она, – и захотели стать таким, как он.

Он пожал плечами: кто знает, каким бы теперь был Габриш? С того времени прошло больше двадцати восьми лет, точнее, двадцать восемь лет и месяц…

* * *

Утром, едва четарж Кубович и свободник Лубелан вернулись из разведки, Гавлик завел с ними разговор о том, что не хотелось бы бросать участок Габриша в тот момент, когда могут пригодиться их знания и опыт. От его внимания не ускользнуло, что они при этом многозначительно переглянулись.

– Можно подумать, пан десатник, что мы когда – нибудь высказывались против вашего предложения, – громко запротестовал Кубович. – Если вот только Йозеф…

– Я всегда разделял твое мнение, – укоризненно посмотрел на друга Лубелан и добавил: – Мы с радостью останемся… – И он принялся массировать свои натруженные ноги.

* * *

Услышав о том, что они не собираются возвращаться в свою часть, сотник Габриш покачал головой, но возражать не стал. В штаб с донесением к капитану Тадичу он отправил старого лесоруба.

– Они вас сагитировали? – деловито спросил Габриш десатника, делясь с ним зачерствевшим хлебом с желтоватым маслом. – Или агитировать не нужно было? Что же вас заставило остаться здесь, куда не сегодня завтра нагрянут немцы?

– Скверно организованная оборона, – отрезал Гавлик.

– Гм… Чем же вызвана эта бескорыстная забота о моем участке? – не унимался сотник, не отводя взгляда от собеседника.

– Это не только ваш участок, пан сотник, хотя вы отвечаете за него…

– Буду вам очень признателен, дружище, если вы сформулируете вашу мысль как – нибудь четче.

– Я не в состоянии восполнить недостаток в минометах и пулеметах, но оборудовать позиции в инженерном отношении на вашем участке постараюсь…

– Благодарю вас, десатник, за то, что вы так глубоко осознали свой патриотический долг. В конце концов, если вы и ваши парни хотите остаться здесь, значит, вы верите в победу восстания.

– Верю, – ответил Павлик коротко и искренне. – Впрочем, я верил в нее и во время боя под Стречно…

– Тот бой мы проиграли, хотя на карту было поставлено многое.

– В данном случае мы не проиграем, пан…

– В целом, конечно, друг мой. Но многие из нас потеряют самое дорогое…

Где – то рядом затрещал телефон. Сотник быстро подскочил к нему и схватил зеленую трубку:

– Слушаю… – и вдруг взволнованно закричал: – Кубович, что вы делаете в этом аду? Понимаю… Да… Да… От всего сердца благодарю вас, четарж, а теперь уходите оттуда… Немедленно уходите… Вы меня поняли?.. Я запрещаю вам находиться в зоне огня… Если не подчинитесь, я прикажу вас арестовать… – Он почему – то очень осторожно положил трубку на рычаг, окинул неторопливым взглядом пыльное шоссе, искореженные рельсы, поблескивающую вдали гладь реки и, будто самому себе, сказал:

– Офицер Юргач доложил мне, что связь полетела к чертям, а четарж ее восстановил.

– А вы его гоните! – непроизвольно упрекнул сотника Гавлик.

– Если он будет расхаживать там, где его в любую минуту могут подстрелить, я просто – напросто прикажу запереть его…

Какое – то время он молчал, просматривая окрестности в немецкий полевой бинокль, затем тихо проговорил:

– Мы продержимся здесь от силы день. И для некоторых он может стать последним, если они не одумаются и не переиграют своей партии.

– Но Кубович сам сделал выбор…

– Посмотрите правде в глаза, мой друг. Нам такие люди еще понадобятся… Что – то ведь у нас в будущем изменится, непременно изменится. И кто – то должен растолковать людям, какой будет эта новая жизнь… Плохое мы и сами увидим, а хорошее… хорошее на расстоянии видят только такие, как Кубович. Давайте же постараемся сберечь их. Через десять лет людей, подоб-. ных им, будет, вероятно, немало. Они воспитают молодое поколение, жаждущее знать больше, чем знали мы. Но если мы их не убережем, некому будет закладывать фундамент будущего общества…

– А вас это волнует?

– Волнует, хотя вам это, наверное, кажется странным, – ответил сотник, отложив бинокль, и предложил десатнику немецкую сигарету. – Впрочем, и мне все, что произошло со мной за последнее время, иногда представляется неким чудом. И тогда я особенно радуюсь, что вы помогли мне укрепить здесь оборону и теперь этих мерзавцев мы сможем задержать подольше… Эх, если бы в Бистрице было побольше таких людей, как четарж Кубович…

– Но руководить военными операциями…

– Пошли вы к черту с вашими оговорками! Наши союзники из рейха тоже, между прочим, надеялись быстро разделаться на востоке с армиями, которыми, как они повсеместно трубили, командуют неквалифицированные люди. Однако через три года они запели по – другому. Теперь свое отступление на востоке они объясняют необходимостью сократить линию фронта… И Словакия сейчас является последним уголком порабощенной Европы, где немцы еще способны одерживать победы…

– Вы думаете, что Кубович и Лубелан…

– Речь не о том, сможет ли Кубович командовать дивизией… – Сотник почесал в затылке и снова посмотрел в полевой бинокль туда, где слышалась стрельба. – Однако я бы чувствовал себя гораздо спокойнее, если бы моим начальником был человек именно такого типа…

Затрещал телефон. Сотник взял трубку и, нахмурившись, слушал, лишь время от времени вставляя отдельные фразы:

– Пусть лезут… Подождем, пока не подойдут ближе… Ну а слева? Что слева? – Он торопливо приложил бинокль к глазам. – Оставили вас в покое? Сосредоточьте все усилия на шоссе. Кто там за командира? Кубович? – Он покачал головой и положил трубку.

* * *

– А теперь давайте прощаться, – сказал на рассвете сотник.

За ночь немцы успели подтянуть свои батареи из Плахтице и обрушили на позицию Габриша ураганный огонь. Казалось, ничто живое не сможет противостоять такому натиску превосходящих сил противника.

К этому времени сотник уже покинул командный пункт и расположился на переднем крае, откуда панорама боя просматривалась невооруженным глазом. Ему было отчетливо видно, как, продвигаясь короткими перебежками, приближались к ним серые фигуры вражеских солдат. Он взял ручной пулемет, проверил его и изготовился к стрельбе. Гавлик последовал его примеру.

– Я уйду только вместе с вами, пан сотник! – взволнованно воскликнул он.

– Боюсь, друг мой, вам придется долго ждать этого.

– Но ведь мы здесь не удержимся!

– Знаю… Но прежде чем они начнут праздновать победу и разливать по кружкам свой паршивый брандвейн, их похоронной команде придется изрядно попотеть…

– Нам же не уйти отсюда живыми! – продолжал волноваться десатник.

– Да, на войне иногда убивают… – меланхолично заметил сотник, внимательно наблюдая за полем боя. – Читайте побольше военных романов, там об этом написано.

Гавлик медленно перевел на него взгляд. Заострившийся профиль, рубашка мятая, вся в грязи… Однако в его лице было столько твердости и непримиримости, что десатник понял: Габриш позиции не оставит. Мысли о том, что сотник сознательно стремится умереть, он не допускал.

– Разве это принесет кому – нибудь пользу, если вы погибнете? – спросил он сотника.

– Я мог бы наказать вас за препирательство со старшим, да нет времени. Однако, если мы здесь погибнем, то погибнем не напрасно. Понимаете, наша смерть – это плата за честь нации, которой не дорожат наши правители из Братиславы.

– Но почему же плата должна быть столь высокой?

– Потому что это настоящий бой, а не опереточный фарс. Мы и так все время отступаем и один за другим сдаем врагу словацкие города. Пора наконец остановиться и сказать: дальше этого рубежа враг не пройдет… Иначе, друг мой, это не восстание, а только игра в него. Я, к примеру, больше отступать не хочу. Не хочу я не могу… Мне просто стыдно отступать, десатник… Собственно говоря, по какому праву вы затеяли эту дискуссию?

– Но мне тоже стыдно…

– Бросьте вы ваши разглагольствования, десатнлк. Дело дрянь… Уходите! – коротко приказал он и дал короткую очередь. – Уходите!

– Пан сотник…

– Марш отсюда!

– Вы не мой начальник и не имеете права мне приказывать! – возмущенно воскликнул Гавлик и выпустил сразу четверть патронов из диска своего автомата.

Серые фигуры на несколько мгновений залегли, но быстро поднялись и пробежали еще несколько метров.

– Берегите патроны! Ведите прицельный огонь! – кричал сотник, пригнувшись к своему грохочущему пулемету.

В них стреляли уже и с другой стороны, и на голову им то и дело сыпалась земля.

– Помните, десатник, я для вас начальник на земле, в небесах и в аду… Подчиненный, десатник, обязан… выполнять приказы старшего по званию… беспрекословно… – прерывисто хрипел Габриш, не прекращая стрельбы ни на минуту. – Выполняйте приказ!

– Но, пан сотник…

– Молчать! Отправляйтесь со своим дозором в штаб. Передайте там, что противник блокировал железную дорогу и шоссе и вышел к реке. Мы попробуем продержаться до тех пор, пока ваша тактическая группа не окопается. Какое – то время мы уже выиграли. – Оп сплюнул набившуюся в рот землю.

– Пан сотник, – стараясь перекричать ужасающий грохот, умолял Гавлик, – позвольте мне остаться с вами…

Сотник покачал головой.

– Но вы – то остаетесь здесь…

– Долг солдата и офицера меня обязывает, – коротко и просто ответил Габриш. – Поверьте, это не пустые фразы.

– Неужели вам так хочется погибнуть? Или вы совсем не дорожите жизнью?

– Конечно дорожу, – ответил сотник, лицо которого оставалось по – прежнему суровым. – Даже больше, чем вы думаете. Только существует нечто такое, что мы называем честью и долгом…

Его последние слова потонули в бешеном грохоте стрельбы. Фуражка слетела с его головы, которая тряслась в такт подпрыгивающему прикладу пулемета, на землю. И вот – у Гавлика даже в глазах потемнело от ужаса – прямо на бруствере около командира разорвался снаряд…

Когда клубы дыма и пыли рассеялись, Гавлик увидел неподвижно лежавшего сотника. Его широко раскрытые глаза смотрели в небо, а из страшной раны возле переносицы струилась кровь…