Текст книги "Верность памяти"

Автор книги: Йожа Герольдова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

3

– «Карлово», – громко прочла Мария надпись на табличке, на этот раз уже умышленно.

– Девять сорок семь, – произнес Гавлик заученным тоном, будто объявлял точное время по радио. – Мы должны были бы уже отправиться.

– Неплохо бы умыться, – сказала она вслух. – Вам не трудно снять мой чемодан? Будьте так любезны.

– Как только поезд тронется, – уклончиво ответил он. – Кстати, в умывальнике есть бумажные полотенца и жидкое мыло.

– Не люблю вытирать лицо бумагой… Если вам трудно, я могу и проводника попросить.

Гавлик встал и, сделав несколько энергичных движений, вытащил из сетки ее чемодан. От нее не ускользнуло, как при этом исказилось его лицо. Она мгновенно рассердилась: «Вот так кавалер! Флиртовать – так всегда пожалуйста, а снять чемодан ему, видите ли, не хочется…»

– Спасибо, – пробурчала она. – Если для вас это так трудно, могли бы и сказать. Вы мне ничем не обязаны.

– А вам, уважаемая, не следует злоупотреблять профессиональной самоуверенностью. Я не собираюсь исповедоваться, но у меня была травма позвоночника.

Она сжала зубы и почувствовала, что краснеет.

– Простите, – прошептала она.

Конечно, сказанное им могло не соответствовать действительности. Он мог все просто выдумать, чтобы оправдать свое нетактичное поведение, ведь истинность его слов все равно не проверишь. А что, если он сказал правду?.. И все-таки она не стала выражать притворное сочувствие или демонстрировать показную женскую заботливость.

В купе Мария вернулась свежая, раскрасневшаяся. Она убрала в чемодан продолговатую, из ткани в горошек косметичку и щелкнула замками.

– Пусть останется здесь, – положила она руку на чемодан, заметив, как заерзал сосед, и с нескрываемым интересом спросила: – У вас это последствия войны?

– Нет, – ответил он безучастно.

«Он для этого слишком молод, – решила она. – Конечно, ему далеко за сорок, может, даже около пятидесяти, но все-таки он солдат мирного времени. Военные бури пронеслись над ним, когда он ходил еще в коротких штанишках…»

Разумеется, он не собирался рассказывать ей, что травма позвоночника – это расплата за любовь к быстрой езде. Страсть к машинам он питал с детства. Но такова уж ирония судьбы: классный наставник по ошибке рекомендовал молодого человека не в механический, а в строительный техникум. Однако любовь к машинам Гавлик сохранил на всю жизнь. И вот эта нелепая катастрофа, месяцы в гипсе…

– Я не пыталась прибавить вам возраст. У меня это просто с языка сорвалось.

– Так на чем же вы основывались? – спросил он смеясь.

– Элементарный подсчет. Ведь я умею считать, писать, складывать, вычитать, умножать и делить, – зачастила она в привычном для нее темпе, который повергал ее собеседников в молчаливое отчаяние.

– У меня такое впечатление, что вы, кроме того, знаете прописные истины… Только вот в геронтологии несильны…

– В геронтологии?

– Так точно. Я наверняка старше вас.

– Я не нуждаюсь в комплиментах.

– Так не провоцируйте собеседников, чтобы они их вам говорили.

– Уважаемый, если вы думаете…

– Уважаемая, почему это мы с вами от самой Софии грыземся, как две злые собаки?

«А он не тюфяк и вовсе не похож на тех, кто просиживает штаны и выжидает случая, чтобы услужить начальству», – подумала она, а вслух спросила:

– Вы любите подпускать шпильки, не так ли?

– Я скорее обороняюсь.

– Неправда.

– Профессия накладывает на человека неизгладимый отпечаток, вот он и становится задирой поневоле…

– Я о последствиях войны всерьез спросила…

– А я воспринял это, пани Арбетова, как намек. Но если быть точным, война меня лишь слегка коснулись.

– С какого же вы года? – спросила Мария по привычке строгим тоном.

– С двадцать третьего.

– Правда? – удивилась она. – Значит, вы все-таки участвовали в войне?

– В Словацком восстании, – бесстрастно уточнил Гавлик. – С первого до последнего дня.

– И с тех пор вы все время служите, – продолжила за него Мария.

– Если исключить отпуска и лечение в госпиталях. «Значит, он полковник, а может, и генерал», – подумала Мария и, вздохнув, воскликнула:

– Боже, за это время выросло целое поколение! Прошла половина жизни… Я, кажется, перед восстанием выпускные экзамены сдавала.

– И с тех пор вы все время преподаете?

– Да как вам сказать…

– Что, бросили работу в школе?

– Нет, я стала директором. Но иногда так хочется побыть простым преподавателем. Хотите верьте, хотите нет, а я говорю правду.

– Я вам верю. Только вот хотел спросить… В общем, мне никогда не доводилось встречать преподавателя, даже директора, который отправлялся бы в отпуск в начале учебного года.

Она рассмеялась. Сейчас ей казалось, что школа отошла в далекое прошлое, почти в доисторические времена.

* * *

Да, того, что выпало на ее долю летом этого года, она не пожелала бы даже своим недругам. Пришлось следить не только за ремонтом в школе, но и за строителями, которые привыкли по ходу дела радеть о своей избушке в родной деревушке.

В последний день августа в школу прибыла приемная комиссия. Мария встретила членов комиссии и, поболтав с ними немного, сбежала в прокуренное кафе, чтобы посидеть там, положив ногу на ногу, за чашечкой невкусного черного кофе. А после обеда с актом комиссии она направилась прямо к заместителю председателя национального комитета. Секретарша и оглянуться не успела, как Мария уже оказалась в его кабинете.

– Завтра я уезжаю в отпуск, – сообщила она как о чем-то само собой разумеющемся, предварительно доложив о завершении ремонта.

– Никуда ты не поедешь, – отозвался заместитель, сидевший у другого конца огромного полированного стола.

С этим человеком Мария учительствовала в Прешове сразу после войны и потому в разговоре с ним придерживалась полуофициального тона.

– Нет, поеду, – повторила она спокойно, но решительно.

В последнее время она чувствовала, что совсем выбилась из сил. Засыпала только со снотворным. Ее собственные дети избегали встреч с ней, и даже мать притихла.

– Сейчас это невозможно, – возразил заместитель полуофициально – полудружески. – В школе без тебя не обойдутся.

– Ты знаешь об этом меньше, чем ваш вахтер, – заявила Мария. – Когда ты в последний раз вел урок?

– Я не потерплю личных выпадов! – парировал заместитель уже более раздраженно.

– А я не потерплю официального тона, особенно когда он не обязателен… И в отпуск я пойду с субботы. В противном случае ищи себе нового директора…

– Подбором кадров я не занимаюсь… И куда же ты намерена уйти, если не секрет?

– Секрета тут никакого нет, только не пытайся иронизировать. Ты отлично знаешь, что ирония никогда не была твоей сильной стороной… Ну а я хотела бы перейти на редакторскую работу… Не веришь? – спросила она и сразу поднялась.

Заместитель знал, что при нынешнем дефиците кадров ее везде возьмут с радостью…

* * *

– Главное, что я наконец в поезде, – сказала Мария, заерзав на своем месте, – и еду в Бургас. И не будет ни школы, ни пыли в коридорах. А как только я окунусь в море, товарищ полковник…

– Откуда вам известно, в каком я звании? – удивленно воскликнул Гавлик.

– Я угадала?

– Вы это высчитали?

Она отвела глаза в сторону, чтобы не видеть его недовольного взгляда, а про себя подумала, что, наверное, не стоит дразнить его: ведь в общем-то он человек неплохой и ведет себя вполне, прилично.

– А почему вы так поздно едете в отпуск, товарищ полковник? Неужели вам захотелось помокнуть под балканским дождем? Или вас привлекает ароматная плиска?

* * *

О том, что учения армий Варшавского Договора будут называться «Щит», Гавлик узнал одним из первых. Он сразу ясно представил себе, сколько встанет проблем перед их штабом. Правда, он отвечал за работу только на своем участке, но мог судить об этом на основании многолетнего опыта, в том числе на основании опыта учений «Влтава», в которых он принимал участие. Однако учения «Щит» превзошли его ожидания и учения «Влтава» казались ему теперь детской забавой.

К концу учений Гавлик настолько вымотался, что еле держался на ногах и не засыпал на ходу лишь потому, что регулярно взбадривал себя кофе и самыми дешевыми и самыми крепкими венгерскими сигаретами. Тонизирующие средства он старался не принимать, поскольку со времен госпиталя испытывал отвращение к любым порошкам и таблеткам. У него пропал аппетит. И пока остальные офицеры сидели с представителями братских армий на совместном обеде или ужине, Гавлик незаметно исчезал, чтобы вздремнуть хотя бы часок. Просыпался он с опухшими глазами и больной головой. Наконец ему стало казаться, что он начинает сходить с ума: буквы донесений сливались перед ним в сплошное расплывчатое серое пятно, а телефонных звонков из Праги он не слышал…

– Осталось еще два дня, – подбадривал его заместитель министра, с которым двадцать лет назад они вместе учились в академии и посещали самые дешевые кафе.

– Если танки полезут в летные ангары, а самолеты начнут садиться на поверхность Влтавы, ты имей в виду, что это случится по моей вине, – предупредил Гавлик генерала.

– Осталось еще два дня, – повторил заместитель, и слова его, звучавшие обычно как приказ, на этот раз прозвучали скорее как просьба и попытка поддержать друга. – Руда, я разрешаю тебе не ходить на строевой смотр и хоть немного выспаться. А потом… ты пойдешь в отпуск… Поедешь в Йизерекие горы… или в Татры…

– Нет, туда я не поеду, – неучтиво прервал его подчиненный. – Там всегда много наших офицеров, поэтому снова, днем и ночью, придется анализировать учения «Щит»…

– А куда бы ты хотел поехать?

– Куда-нибудь в глушь, к черту на кулички… Да все равно куда, Йозеф, лишь бы там не было никого из наших, лишь бы меня там никто не знал…

– Но где же теперь не встретишь военных?! – искренне посетовал генерал. – Где найдешь такой уголок?

– Зимой такой уголок надо искать у моря, – подсказал Гавлик, чтобы побыстрее закончить утомивший его разговор.

И вот вчера он наперекор всему сел на софийский самолет, а сегодня приближается к Бургасу…

* * *

– Я солидарен с вами. Главное – я еду в Бургас, – пробурчал он, устраиваясь поудобнее на своем месте. Каким бы усталым он себя ни чувствовал, вчера в Софии он выспался в свое удовольствие, а сегодня вечером у него, под окном будет шуметь Черное море.

– И куда же вы направляетесь, товарищ полковник? – спросила она.

– В Поморие, – ответил он равнодушно. – Это, должно быть, тихий уголок, где, кроме местных жителей, по большей части рыбаков, нет ни души, а главное – нет туристов… В Бургасе живет мой однокашник, мы учились вместе в Москве. Загляну к нему, он поможет мне устроиться. Или же зайду в «Балкантурист». Но пока не отосплюсь, никаких встреч… А вы, товарищ директор, куда едете?

– Я думаю устроиться на Солнечном берегу, – ответила Мария неуверенна. – Не хочется ехать туда, где обычно бывают наши туристы: не переношу толпы… Вы не поверите, как хочется наконец побыть одной.

– Можете не сомневаться, я вас понял.

На ее лице появилась довольная улыбка. Она почувствовала настоящее облегчение: этот полковник совсем не похож на тех мужчин, которые, едва распрощаются с законной супругой, тут же начинают флиртовать. Он, должно быть, действительно здорово устал и думает только об отдыхе.

4

– Казанлык, – донесся до нее голос Гавлика. – Десять тридцать пять. Идем точно!

– Ради бога, не сердитесь, – произнесла она миролюбиво, – но меня мучает любопытство: вы следите за расписанием, чтобы скоротать время или по привычке?

Он ответил не сразу, и ей это понравилось. Не торопится с ответом – значит, не стремится казаться всезнающим… По всей вероятности, он достиг достаточно высокого положения, чтобы не напускать на себя глубокомысленный вид.

– Не так давно, кажется в Пирдопе, я сказал вам, что делаю это по привычке. Придется уточнить… Не знаю, хорошо это или плохо, но я привык внимательно следить за всем, что происходит вокруг. И меня раздражает, если что – то идет не так, хотя я знаю, что меня это, собственно, не касается. А сейчас у меня так просто личная заинтересованность… Вас, наверное, это удивит, но я считаю часы и минуты в ожидании того момента, когда наконец смогу как следует выспаться.

– Да нет, меня это не удивляет. Я сама давно мечтаю об этом… Хотела пойти в отпуск в сентябре, да не получилось… А в сентябре на Солнечном берегу еще по – настоящему солнечно. И я надеялась погреться немного, хотя солнце не очень благотворно на меня действует. Я вся покрываюсь веснушками и становлюсь похожей на обезьяну.

– Ни разу не видел веснушчатую обезьяну…

– Увидите, если встретимся на обратном пути, – вздохнула она и добавила: – И все это я терплю ради того, чтобы иметь возможность хоть раз в день окунуться в море.

– Накупаетесь! – уверенно заявил он, вызвав ее недовольство. – На Черноморском побережье микроклимат, – продолжал он. – Здесь может идти дождь, а на Солнечном берегу приходится спасаться от солнца под тентом. Совсем как у нас: в Ломнице в пору надевать пальто и перчатки, а в долинах Высоких Татр тепло и светит солнце…

– Вам купание вряд ли пойдет на пользу, – сказала она намеренно бесстрастным тоном, понимая, что иначе он может обидеться. – Я имею в виду ваш позвоночник.

– С позвоночником все в порядке, – ответил он деловито. – Просто теперь я должен давать ему меньшую нагрузку, чем прежде. Довольно часто у меня появляется потребность на несколько минут прилечь. Нельзя поднимать тяжести… – И он замолчал.

«Браво, дорогой полковник! – мысленно воскликнула она. – Вы проявили великодушие, остановившись посередине непроизвольно сорвавшейся с языка фразы. И о моем чемодане вы умолчали… Вы ведете себя как настоящий мужчина и заслужили благодарность…»

– Таковы превратности судьбы, – обронила она, – во время восстания вы не пострадали, а в мирные дни вам не повезло.

– Восстание? – удивленно посмотрел на нее Гавлик. – Ничего из ряда вон выходящего там не происходило… – Он озадаченно помолчал и добавил: – Ну, была контузия, но… но ничего из ряда вон выходящего. Ребята взорвали мост через Грон на несколько секунд раньше, чем я дал команду… Не успел уйти в укрытие…

– Идиоты! – вырвалось у нее неожиданно грубо.

– Их тоже можно понять, – твердо произнес Гавлик и посмотрел в окно.

Дождь утихал. С правой стороны по ходу поезда горы и леса постепенно сменялись равнинами, лугами, полями.

– Спасая жизнь одному человеку, можно было погубить остальных. На мост уже вползал немецкий танк, который за несколько секунд мог уничтожить всех. Никто наверняка не знал, успею ли я дать команду.

– Тем не менее…

– Тем не менее они спасли мне жизнь. Если бы танк продвинулся еще метров на шесть – семь, он оказался бы на нашей стороне и раздавил бы меня своими гусеницами, а так я всего лишь на короткое время оглох…

Мария во второй раз поймала себя на мысли, что восхищается им. Немного найдется мужчин, которые о подобных вещах говорят вот так просто, без лишнего пафоса и без напускной скромности, заставляющей слушателей изумляться, всплескивать руками и восторгаться мужеством рассказчика.

– Это произошло в самом конце восстания?

* * *

Произошло это действительно в самом конце восстания, когда повстанцы повсюду отступали. Только саперы были в состоянии на некоторое время отодвинуть катастрофу и спасти то, что еще можно было спасти. Да, это произошло в самом конце…

Саперам показалось, что они сделали свое дело и теперь могут залечь в окопах вместе с остальными повстанцами и без устали стрелять по наступавшим серым колоннам врага. Но дело для них снова нашлось, и они наскоро строили завалы, отрывали траншеи, противотанковые рвы, устанавливали проволочные заграждения, наводили мосты и переправы.

Горел город Мартин. И Врутки горели. Не дымились, а именно горели. Все с замиранием сердца ждали, когда же с другой стороны Карпат ударит Советская Армия и, словно лавина, сметет фашистов, когда советские бойцы встретятся с нашими… Наши еще сражались в районе Попрада и Горегрони… Что значило такое расстояние для наступающих советских войск, если совсем недавно в Румынии они продвигались со скоростью 70–90 километров в день?

Но все обернулось иначе.

В последние дни у саперов опять было много работы, иногда только у них…

* * *

– Мне не хочется портить вам настроение, товарищ директор, но хорошо, что вы родились женщиной… – сказал Гавлик, глядя отсутствующим взглядом в окно.

– От этого я ничего не выиграла, – ответила Мария, стараясь перекричать монотонный стук колес. – Восстание не обошло стороной и женщин… – добавила она, удивляясь, что перестала замечать стилистические ошибки в его речи.

«Стареешь ты, Мария, – упрекнула она себя мысленно. – А может, виной тому вновь нахлынувшие воспоминания о восстании?..»

– Понимаю, – кивнул он в знак согласия, но Мария не поверила ему. Она была убеждена, что полковник ничего не понял, просто не захотел возражать ей.

«И все – таки нет оснований расстраиваться, – твердила она себе бог знает в который раз за последние двадцать восемь лет. – Время действительно лучший лекарь, оно зарубцевало все раны, хоть это слабое утешение…»

– Вы ничего не понимаете и никогда не поймете. Вы не женщина и даже не догадываетесь, что значат для нас некоторые вещи. Это реальность, и тут уж ничего нельзя изменить…

– Эта тема касается вас лично, и я не хотел бы ее затрагивать.

– Почему? Это было так давно… Против смерти мы бессильны… Во время восстания я потеряла жениха…

* * *

Мария никогда не носила кольца. Впрочем, колец они даже не успели купить. И все – таки окружающие считали их любящей парой, они знали, что широкоплечий сотник [2]2
  Офицерское звание в словацкой армии. – Прим. ред.


[Закрыть], которого она встречала у Игрингов и которого так боялась, ее жених.

Сама она до конца этому не верила, даже когда его добрые, любящие руки будили ее…

Годы учебы в педучилище пролетели незаметно. Учиться она поступила в 1939 году, когда немцы вторглись в Польшу и началась вторая мировая война. Ей запомнились бесконечные вереницы поездов с военной техникой и солдатами в серой и зеленой форме на вокзале в Градиште. А закончила учебу она летом 1943–го, когда советские войска разгромили немцев под Сталинградом, а за два дня боев в районе Обоянь, Прохоровка уничтожили до четырехсот немецких танков и штурмовых орудий.

Как – то в воскресенье она возвращалась в Леготу после поездки домой. Коллектив школы как раз отметил ее пятилетие, и директор разрешил Марии съездить домой, повидаться с матерью и подружками. Как приятно было хотя бы на пару дней вырваться из Леготы в более цивилизованный мир, из полумрака керосиновых ламп под электрический свет!

В Михайлово Марии предстояло делать пересадку. Чемодан и большую оплетенную бутыль с градиштским вином для пана директора она оставила в привокзальном ресторане: ведь нужно было узнать, когда пойдет ее поезд. А надо заметить, что поезда в то время ходили в Словакии как попало: то не было угля, то не хватало железнодорожников, то вдруг менялось расписание. Мария постаралась успокоиться: до наступления темноты в Леготу все равно не попасть, а к полуночи, если повезет, она доберется. В это время пан директор уже будет крепко спать, поэтому на бутыль сразу не набросится и не понадобится сидеть возле него ради приличия. Она как следует выспится, а завтра после занятий вручит ему драгоценный дар.

И вдруг она застыла как вкопанная – чемодана со всем ее имуществом не было. Неужели даже в привокзальном ресторане крадут вещи? Там же почти все, что она смогла приобрести за последние шесть месяцев.

– Чемодан и бутыль просил отнести к его столику пан сотник, – сообщил ей официант.

Мария обернулась, и глаза у нее засияли. За столиком, покрытым белоснежной скатертью, сидел, закинув ногу на ногу в до блеска начищенных сапогах, офицер. Это был сотник, друг Игринга. Она не видела его с последнего мирного августа и даже никогда о нем не вспоминала.

Решительно подойдя к столику, она сразу напустилась на него:

– Пан сотник, если вы собираетесь командовать мною, как своими подчиненными…

Сотник улыбнулся, но не высокомерно, а скорее учтиво, и, взглянув на свои дорогие, с черным циферблатом часы, спокойно произнес:

– А вы все такая же забияка, как когда – то.

Ей стало не по себе: надо же было попасть в такое глупое положение. Не тащиться же на глазах у посетителей ресторана с чемоданом и бутылью, словно ее прогнали! Пришлось присесть. С каким бы удовольствием она дала ему сейчас затрещину, но надо было сдерживаться. Ну а он… он даже не смутился. Только сделал знак официанту:

– Двести граммов орешанского для пани учительницы.

– Кто вам сказал, что я буду пить?

– Какая же девушка из Градиште не пьет этого вина?!

Она немного забеспокоилась, когда он, прослушав объявление о прибытии пассажирского поезда, следующего через Стреборную в Тесары, надел плащ, но потом с облегчением вздохнула: по крайней мере, он отнесет ее чемодан, ведь денег на носильщика у нее, как всегда, не осталось. А потом… потом у Марии дух перехватило, когда он втолкнул чемодан и бутыль в открытые двери пустого вагона второго класса. Его наглая уверенность просто бесила ее. Она хотела было запротестовать, однако в это время сильные руки сотника подняли ее и Мария оказалась в вагоне.

– Что вы делаете? – успела проговорить она, когда сотник отправил проводника и начал задергивать занавески на застекленной двери, отделявшей купе от коридора.

* * *

– Все прошло, давно прошло, – непроизвольно вырвалось у Марии, к немалому изумлению соседа по купе. Она поспешно вытащила из чемодана косметичку и выскочила из купе, чтобы он не заметил, как покраснело ее лицо при воспоминании о событиях 16 марта сорок четвертого года.