Текст книги "Верность памяти"

Автор книги: Йожа Герольдова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

8

Опрятно одетый проводник заглянул в купе и прошел по вагону дальше.

– Послушайте, – обратилась Мария к Гавлику, отвернувшись от окна, – вы, очевидно, хорошо говорите по – болгарски?

– Я бы этого не сказал, – отозвался он, явно обрадовавшись: ему тоже хотелось отвлечься от своих тягостных мыслей. – Но в Болгарии я не впервые.

– В командировках бывали, да?

– И в командировках, и частным образом, по приглашению друга, с которым учился в Москве. Он начальник Бургасского гарнизона, а раньше служил в Пловдиве.

– Это далеко от Софии?

– Я бы советовал вам заехать туда на обратном пути. Оттуда хорошо видны Родопы.

– Я не люблю горы. Мне нравятся морские просторы. Вот бы нырнуть в волны и плыть против них!

– Вы любите плавать против течения?

– Не в том смысле, какой вы вкладываете в свои слова, – энергично запротестовала она. – Я отношусь к категории людей разумных, хотя перед сильными личностями преклоняюсь…

«До чего же боевая женщина! – одобрительно подумал о ней Гавлик. – Правда, иногда немного перебарщивает и заносится. Видно, такова судьба женщины – руководителя. Коллеги наверняка завидуют ей и за ее спиной сплетничают. При этом они не вспоминают о тех заботах и обязанностях, которые легли на ее плечи, а только о повышенной зарплате и о том, что должны ей подчиняться, хотя еще вчера чувствовали себя с ней на равных. И ей изо дня в день приходится биться за свой авторитет, за правду, за дисциплину, за авторитет школы». Ему очень захотелось поговорить с ней, и он сказал:

– Немного болгарских слов я запомнил еще в Москве, ведь я проучился в военной академии три года…

Она молча кивнула, решив, что вряд ли узнает от него что – либо существенное. Недаром говорят: о чем военные умалчивают, об этом их спрашивать не стоит. Эту истину первым открыл ей Милан…

– Я жил там с двумя болгарскими товарищами. Один из них – Борис, тот, что из Бургаса… Когда он пригласил меня в гости… – Полковник остановился, что – то быстро подсчитал в уме и продолжил: – Это было восемь лет назад. Я решил заняться языком, чтобы чувствовать себя свободнее, например, самостоятельно купить хлеба или заказать обед в ресторане…

– А по службе вам знание языка пригодилось?

– Перед служебной командировкой в Болгарию пришлось штудировать болгарский более основательно. Правда, принимающая сторона обязана предоставлять переводчика, но если гость хоть немного знает язык и историю страны, то отношение к нему совсем другое.

– И вы этим пользуетесь, чтобы добиться более высоких результатов командировки? – насмешливо спросила она.

Он аж заерзал с досады:

– Да, вы правы, я усердно изучал болгарский и историю страны, чтобы как можно лучше выполнить порученное мне дело, но в то же время я стремился, чтобы мое пребывание в Болгарии было не только полезным, но и приятным…

Она поняла, что невольно обидела его, и попыталась исправить свою оплошность:

– Вы, несомненно, образцовый офицер.

На какое – то мгновение он даже опешил: слова и тон, каким они были произнесены, напомнили ему Ольгу. Слушая его рассказы о воинской дисциплине, о воспитании солдат, о войне в Корее, жена смотрела на него влюбленными глазами и время от времени восклицала: «Милый, ты – образцовый офицер! Нет, ты просто выдающийся офицер!» Тем более неприятно было услышать знакомое восклицание из уст этой неглупой женщины.

– Я вижу, что в кадровых вопросах вы разбираетесь лучше, чем главное управление кадров министерства, – сказал он, слегка поклонившись, и она не уловила в его голосе ни капли иронии.

– Да, в людях я разбираюсь лучше, чем вы думаете, – быстро парировала Мария, а про себя отметила, что, видимо, опять чем – то его обидела.

– В таком случае ваша оценка мне льстит.

– Послушайте, уважаемый, я говорила вполне серьезно…

– Я, уважаемая, полагал, что имею честь ехать в вагоне первого класса с преподавателем, а не со специалистом по военным кадрам…

– Бросьте эти шуточки, уважаемый! Может, я что – то не то сказала, но уверяю вас, это вышло совершенно случайно.

Ее слова привели Гавлика в замешательство. За четыре часа он успел убедиться, что она за словом в карман не полезет. А может, она готовит более коварный удар?

– Придет время, когда в армию будут призывать и женщин… Нет, не хмурьтесь, я думаю не о войне, а о мирном времени… Вот когда побываете в казармах, в учебных центрах…

– Хотелось бы мне, чтобы вы хотя бы день побыли в моей шкуре. Вот тогда бы вы узнали, что такое восемьсот детей, сорок учителей, из которых тридцать пять женщины… Хотелось бы посмотреть, как бы вы чувствовали себя к вечеру…

Он тяжело вздохнул и задумался: несомненно, язык – благословение и проклятие этой женщины. Она брюзжит с той самой минуты, когда они сели в поезд.

– Хорошо, я готов пересмотреть свою точку зрения и впредь считать ваши слова наградой, как поездку в Болгарию.

– Так поездка для вас награда?

– Чему вы удивляетесь? Наше начальство, к вашему сведению, не отличается особой щедростью.

– Не хотите ли вы оказать, что армейское начальство так же скупо, как беланские виноделы? Те, перед тем как открыть свой кошелек, десять раз крякнут с досады…

Гавлик громко расхохотался, и оба сразу почувствовали облегчение.

9

Полковник закурил сигарету, с молчаливого согласия спутницы приоткрыл окно, чтобы купе хотя бы немного проветривалось, и вернулся к только что затронутой теме:

– Судя по меткой характеристике, вам доводилось общаться с беланскими виноделами, не так ли, товарищ директор?

– Я училась в Беле, – объяснила она, искоса наблюдая за ним. – Училась там в педагогическом училище.

* * *

В сущности она сказала правду, точнее, полуправду. В Беле она сдавала выпускные экзамены. А потом ездила туда лишь за вином для Милана… С беланскими же скрягами она имела дело позже…

Телега подпрыгивала по неровной дороге, от лошадей разило потом, от Кукача – дешевой водкой, табаком – самосадом и не стиранной со времен последних праздников одеждой. Но она не замечала ничего, потому что со вчерашнего дня окружающее перестало для нее существовать.

Лошади шли не разбирая дороги, прямо по кочкам. Наконец на одной из них телега перевернулась. У Марии едва не сорвалось с языка ругательство. Она уселась в стороне на связанных перинах и принялась растирать ушибленные колени. Разобранная кровать прищемила ей ноги, разорвав последние чулки. А где же изголовье кровати?

Мария взглянула на здание школы – они уже взобрались на вершину холма, который был виден из окна ее комнатушки. Значит, изголовье кровати осталось там внизу, в долине.

– Давайте вернемся, – обратилась она к возчику.

– Зачем? – спросил он, не выпуская изо рта трубки.

– Мы позабыли изголовье кровати.

– Я не люблю возвращаться с полпути, пани учительница, это плохая примета.

– Оставьте ваши приметы при себе, пан Кукач. Что же, из – за ваших примет я должна покупать новую кровать?

Он повернулся к ней и смерил ее презрительным взглядом:

– Молоды вы еще старика учить…

– Возраст – это не патент на ум, – ответила она заученной фразой, которая, по мнению студенток педагогического училища, служила подтверждением, что профессор дурак.

– Сколько бы вам ни стукнуло лет, вы все равно останетесь женщиной.

Кровь ударила ей в голову: этот голодранец, избивающий жену и наводящий страх на всю округу, смеет оскорблять ее!

– Поверните обратно! – приказала Мария строго, будто перед ней сидел ученик. – И ни слова больше… Если откажетесь… – Она сунула правую руку под свой ободранный зеленый макинтош и вдруг почувствовала, что еще немного, и она расплачется.

Возчик хмуро посмотрел на неполноценное существо в юбке, стремившееся поучать и приказывать, проглотил слюну и – остановил лошадей…

* * *

За Тесарами мимо них проехал запыленный мотоцикл с коляской. Сначала она не обратила внимания на серые фигуры в касках и только немного погодя осознала, что это те, против кого сражался ее Милан.

Затем их обогнал грузовик с такими же серыми фигурами, сидевшими рядами. За ним проследовали запыленный «опель» и два грузовика без скамеек, набитые людьми – мужчинами и женщинами. Ей даже показалось, что там были и дети. За вторым грузовиком шла открытая машина с пулеметом.

– Господи боже! – взмолился Кукач.

– Смотрите за дорогой, – напомнила Мария.

– Лучше бы нам вернуться, ведь они хватают всех, кто попадется под руку…

– Ну и что?

Ей предстояло проехать еще километров шестьдесят, чтобы попасть домой, и торговаться с Кукачем она не собиралась. Он и так получил хороший урок, когда все – таки вынужден был вернуться за изголовьем кровати.

– Они хватают людей, отвозят их куда – то за Тесары и расстреливают…

«И женщин, и детей?» – хотела она было спросить, однако промолчала и постаралась отогнать ужасные мысли, которые не укладывались у нее в голове. Но ей это не удалось, ведь она собственными глазами видела, как грузовики свернули с шоссе и медленно затряслись к лесочку по колдобинам проселочной дороги.

– Папаша, нельзя ли побыстрей? – обратилась она к возчику, чтобы подавить в себе страх.

– Лучше я вернусь, – раздраженно и в то же время решительно заявил он.

– Вы сделаете то, что я вам прикажу!

– Если я не вернусь, мне крышка…

– Вам будет крышка, если вы меня не послушаетесь. И мне ни чуточки не будет вас жаль! – крикнула она с досадой, сознавая, что грубость сейчас ее единственное оружие.

* * *

Сосед с их улицы выслушал ее молча и, как ей показалось, равнодушно. Это был старый железнодорожник, за год до войны ушедший на пенсию. Сейчас он ничем не занимался – очевидно, хотел, чтобы в округе забыли о том, как на Первое мая он носил транспаранты социал – демократов, как ходил во главе колонны вместе с членами районного комитета.

– Ничего, скоро все забудется, – утешал он Марию, не выпуская изо рта трубку, напоминавшую ему о старом добром времени, когда он еще не бросил курить из – за астмы. – Потом выйдешь замуж, пойдут дети… Все пройдет, все забудется.

– А вы уже все забыли, дядя Мего? – спросила Мария с укоризной в голосе.

– Что забыл, Кошечка? – переспросил он, не выпуская трубки изо рта, и ей показалось, что, когда он назвал ее ненавистным детским прозвищем, в глазах у него блеснул лукавый огонек.

– Все, во что верили раньше, ради чего ходили в колоннах…

– Знаешь, мне ничего другого не оставалось, – печально ответил он. – Сейчас такие порядки, что…

– И раньше порядки были не лучше, просто тогда вы их не признавали.

– Что творится на белом свете! – воскликнул он, покачивая седой головой и прикрывая покрасневшие веки. – Что творится на белом свете! Даже женщины бунтуют…

– Вы, дядюшка, тоже считаете, что место женщины у плиты?

– Я говорил о том, – перебил он ее, – что против существующих порядков стремятся бороться даже женщины. Если я этого дождался, значит, не зря прожил жизнь.

* * *

Они даже не здоровались. Она знала его только в лицо. Он был мелким служащим на мельнице. И вот он пришел к ней с поручением, уловив момент, когда, кроме нее, дома никого не было. Он появился, как только мать скрылась за углом – она пошла за чем – то в магазин.

– Вы, вероятно, догадываетесь, от кого я пришел. Нам нужны деньги, много денег. Это приказ.

По правде говоря, она представляла себе все совсем иначе – проще и романтичнее. Вот если бы ей принесли приказ от Мего, что она должна уложить рюкзак и уйти куда – нибудь в Карпаты…

Она с трудом скрыла разочарование, вообразив, как будет выпрашивать деньги.

В заключение гость добавил, что передавать ему ничего не надо. Просто, когда она соберет приличную сумму, пусть положит у стены дома треугольный осколок от цветочного горшка.

– Обязательно треугольный, – уточнил он и предостерег на прощание: – Ну а если что случится, мы с вами не знакомы. Вы меня поняли, пани учительница?

* * *

– Кому нужны деньги? – спросил шепотом папаша Михал, к которому Мария вместе с подругами бегала пробовать вино совсем молоденькой девушкой.

Она перестала наведываться в его погреб, как только осознала, что Анечка, девушка чуть постарше ее, с лицом мадонны, расплачивается за угощение здесь же, где – то за бочками… Через некоторое время на шее у Анечки появилась золотая цепочка, а на пальто – такой меховой воротник, на какой ее отец не мог заработать на нефтеразработках в Гбели. Недаром в городке говорили, что у папаши Михала даже сапоги набиты сотнями.

– Чем меньше знаешь, тем меньше шансов проболтаться, – пыталась уйти от его расспросов Мария: она боялась, что если сознается в неведении, то он поднимет ее на смех.

– Вот и пусть те, кого я не знаю, не попрошайничают у моих ворот, – добродушно ответил он и налил ей вина.

У нее чуть было не сорвалось с языка: «Рука дающего да не оскудеет», но она вовремя вспомнила о том, что философия у виноделов простая: тот, кто просит, тот нищий, а юбка на то и существует, чтобы ее задирали… Таких, как дядюшка Мего, среди них нашлось бы немного.

– Я же не попрошайничаю, – возразила она, стараясь сохранить веселый, дружелюбный тон. – Я сказала только, что мне нужны деньги, а ваше дело решать, выполните вы мою просьбу или нет. Моя забота – доставить их тому, кто меня за ними послал.

– Кому деньги нужны, пусть сам за ними и приходит, – ответил папаша Михал, поднося стаканчик золотистого вина к свету. Он почмокал губами, повертел стаканчик около своего большого, с лиловыми прожилками носа и отхлебнул. – Я усажу его как положено, и мы потолкуем о делах сегодняшних и завтрашних. Ну а там будет видно…

– Папаша Михал, вы думаете, что тот человек захочет прийти к вам? – торопливо заговорила Мария. – Я лично не знаю, о чем с вами можно беседовать. Того, что происходит в мире, вы все равно не понимаете…

– Ха – ха, зато я знаю толк в грошах.

– Ваши деньги – другое дело. Им придала цену война.

– Мне, барышня, ни до чего, кроме грошей, нет дела. А на панов, будь они в шубах или в отрепьях, я плевать хотел!

– Извольте говорить со мной в подобающем тоне, иначе заработаете! – крикнула она в отчаянии. Она прибегала к этому средству, когда не находила других аргументов.

Винодел молча встал и налил вина из маленькой бочки. Дурманящий аромат сразу ударил в нос.

– Давай, Маришка, выпьем за то, что бог посылает нам солнышко и в изобилии вино, а также за то, что рука божья нас не наказывала в тяжелые годы… И впрямь, кто вино такое пьет, долго, счастливо живет, Я тоже, Маришка, хочу жить счастливо…

– Деньги… – скромно напомнила она.

– Деньги будут. Вот выяснится, кому и зачем они нужны… А пока давай выпьем и поговорим как разумные люди… Деньги у меня есть. Да и почему бы им не быть?

– Я рада, что вы меня поняли, – возликовала она.

– А вам, Маришка, не след бегать в октябре в старой курточке. Еще застудите кое – что…

– Папаша Михал! – вскричала она, залившись краской.

– Зовите меня просто Михалом. Мне это будет очень приятно. И купите себе пальто из английского сукна. Купите себе все, что нужно, – я оплачу.

С трудом подавив нахлынувший на нее прилив ликования, Мария улыбнулась.

– Вот такая вы мне больше нравитесь, Маришка. Я вижу, вы умница. Плюньте на политику, и давайте наслаждаться жизнью, ведь господь бог создал нас для того, чтобы мы наслаждались ею…

– Мне лично ничего не надо, – попыталась увести его со скользкой, таящей для нее опасности дорожки Мария.

– Да я знаю, Маришка… Идеалисты, социалисты, коммунисты – все стремятся запустить руку в наш карман. Конечно, в этом мире много соблазнов, особенно для молодежи. И я вас понимаю, Маришка. У кого ничего нет, тому многого хочется. Но теперь у вас будет все, Я одену вас в шелка и бархат.

Она представила себе, как этот старый ящер с налитыми кровью глазами одевает ее в разные тряпки, и ее охватила ярость. Она схватила рюмку и не раздумывая плеснула через плечо. Пусть это будет ее маленькая месть этому богачу и скряге. А впрочем, он не исключение. Все соседи под стать ему – такие же алчные и трусливые сластолюбцы. И в этот момент ее осенило: вот как надо вести себя с ними! Сначала ты просишь, потом делаешь вид, что растеряна, краснеешь от стыда, потом прикидываешься, будто обдумываешь предложение, а потом… потом наносишь удар.

– Вам, папаша Михал, самое время думать о душе, а не о молодых девушках, которые годятся вам во внучки, – посоветовала она виноделу, посмотрев на него свысока. – А теперь шутки в сторону. Я пришла к вам не вино распивать, а забрать десять тысяч. Чтобы завтра же они были…

– Что?! – воскликнул он, и даже при свете свечи она заметила, как побагровело его лицо.

– Со мной всегда можно договориться, папаша Михал. Не можете завтра, так я приду послезавтра. Но тогда уж не говорите, что не успели приготовить деньги.

– Ты еще мне будешь приказывать?! – прохрипел винодел, отшвырнув прибор для дегустации на пол, и вино обрызгало Марии чулки.

– Папаша Михал, это не я, а война вам приказывает. Итак, послезавтра от половины первого до часа я приду к вам, а вы приготовите конверт с десятью тысячами.

– Кусочек – то немалый! – воскликнул винодел и сжал кулаки.

– Желаю вам приятного ужина, – сказала Мария, приветливо поклонившись, и встала.

– А что, если я не дам денег? – задал вдруг вопрос винодел.

– Тогда вам конец. Умрете, и ни одна собака вас не пожалеет… Прощайте, папаша Михал!

* * *

Мария мельком взглянула на полковника, который курил, наслаждаясь проплывающими за окном пейзажами, и улыбнулась нахлынувшим на нее мыслям. Да, ему – то скупость беланских виноделов известна лишь понаслышке, а она убедилась в этом воочию, выколачивая из них деньги. Боже, как она тогда ненавидела этих скряг!

10

Гавлик не питал никаких иллюзий относительно того, что ему удалось укротить воинственную директоршу. Не так – то это просто, да и особым педагогическим даром он не обладал. К тому же и директоршу понять можно. Ее раздражительность небеспочвенна: ведь целое лето, когда большинство людей загорали и купались где – нибудь на пляжах, она провела в бесконечных тяжбах со строителями и распрях с вышестоящими организациями. А это кого угодно сделает раздражительным. Поэтому сейчас во избежание возможных ссор и столкновений, наверное, лучше всего было бы молчать вплоть до остановки на бургасском вокзале, пока перед их взорами не появятся отливающее сталью море и корабли в порту. Он все – таки предпочел беседовать с ней, но не реагировать на выпады, направленные против офицеров. А впрочем, что вообще эта стареющая блондинка с живыми, насмешливыми глазами знает об офицерах? Какой, к примеру, он, Гавлик, образцовый офицер? Он просто угрюмый штабной брюзга… Образцовым был тот офицер, которого он встретил во время восстания. Но это было так давно…

Нет, тот офицер, конечно, не был пределом совершенства, но он был человеком замечательным, и Гавлику очень хотелось походить на него. Из – за него, собственно, двадцать семь лет назад Гавлик оставил работу в строительстве и пошел учиться в военную академию, а потом служить в войска.

Приятели над ним смеялись:

– Руда, ты же участник Словацкого восстания, партизан. Бумаги у тебя в порядке, и награды имеются… Стоит тебе только заикнуться, и тебя назначат руководителем предприятия.

А Гавлик стал офицером. Через год исполнится тридцать лет, как он надел форму. И все эти годы примером для него оставался тот словацкий офицер…

* * *

Разведдозор обошел северные склоны Троицы и начал спускаться к Подгради. Первым шел Лубелан, в десяти шагах за ним следовал Кубович, а Гавлик замыкал группу.

– Пан десатник, не забывайте соблюдать дистанцию десять шагов! – прикрикнул на него четарж Кубович.

Направляясь на восток, разведчики предполагали выйти к слиянию двух рек. Пробирались осторожно. Для разведчиков это было делом привычным, а для Гавлика – все в новинку. Разведчики понимали друг друга без слов, даже темнота им не мешала. Гавлику же лишь оставалось надеяться, что его в случае необходимости обо всем проинформируют.

– Опять ни души, – буркнул себе под нос Кубович, и десатник понял, что это сказано для него, что таким образом бывалый разведчик информирует его, новоиспеченного командира. – Если бы здесь были боевые немецкие части, они бы уже давно заняли эту территорию.

– Они попытаются взять нас в кольцо, – предположил Гавлик, – но мы будем сражаться не на жизнь, а на смерть.

– Такой войны, наверное, сам господь бог не припомнит, – проговорил свободник и вытер рукавом автомат с коротким стволом.

– Пойдем дальше? – спросил Гавлик.

– Как хотите, пан десатник, – откликнулся четарж. – Здесь вы командуете.

Гавлик хотел было возразить, но воздержался: если он рассорится с разведчиками, то к реке они наверняка не попадут.

– Не я же назначал дозор, – заметил он миролюбиво. – Я понимаю, что вам, четарж, неприятно…

– Вовсе нет, – перебил его Кубович довольно неучтиво. – Я до сих пор не затрагивал этой темы: ждал, пока вы сами об этом заговорите.

– Значит, и вы об этом думали… Вам неприятно, что меня, низшего по званию, назначили старшим…

– На войне это не столь важно. Беда в том, что вы не разведчик, что у вас нет практики в нашем деле. Боюсь, вам не под силу прошагать пятьдесят километров по буграм.

– Ничего, как – нибудь постараюсь.

– Чего доброго, загнетесь раньше времени.

– Думаете, я слабак?

– Вовсе нет. Парень вы ничего, вот только специальной выучки не хватает. Придется вам поднапрячься, но если будет невмоготу, сразу скажите.

– Обязательно.

– Я боялся, что вас одолевает превратно понятое чувство гордости: мол, я десатник, меня назначили старшим и самое главное сейчас – не уронить достоинства.

– А я боялся, что вам не по душе мое назначение: ведь по званию я ниже вас…

– Ну, это поправимо, – понимающе улыбнулся четарж. – Когда мы вернемся, вам непременно присвоят звание четаржа, а то и подпоручика, если, конечно, такое звание снова введут.

– Вы так думаете? – спросил Гавлик неуверенно. Перспектива получить первую офицерскую звездочку через неделю или через месяц казалась ему нереальной.

– Я это точно знаю, ведь разведчики всегда в дружбе с посыльными и писарями.

– И с поварами тоже, – добавил Лубелан.

Спустившись к Подгради, старший дозора понял, как правы были разведчики. Действительно, туго бы пришлось повстанцам, если бы немецкими частями с первых дней командовали офицеры с боевым опытом. Осознав это, Газлик от бессилия зубами заскрипел. Из – за заборов на них уже глазели с любопытством женщины, и дети, мужчины же, напротив, их избегали.

Когда разведчики приблизились к роднику у дороги, к ним отважился подойти лишь десятилетний мальчик.

– Дайте патронов, – попросил он вместо приветствия.

– Знаешь, что я тебе сейчас дам? – начал было Гавлик строгим тоном, но взгляд четаржа заставил его замолчать.

– А зачем они тебе? – спросил у мальчика Лубелан и хотел было погладить его по голове, но тот отскочил в сторону, дерзко сплюнул и настойчиво повторил:

– Дайте! Мы высыпем порох и запустим осветительную ракету.

– Солдаты вам разве патронов не оставили?

– Почему не оставили? Оставили конечно. Некоторые оставили даже винтовки, да их уже унесли из школы.

– Значит, с этим все в порядке… – обрадовался было Кубович, однако мальчик объяснил:

– Но парни нам ничего не дают, все закапывают в землю.

– Солдаты давно ушли? – продолжал расспрашивать Гавлик.

– А черт их знает! Их становилось все меньше а меньше, а позавчера ни одного не осталось.

«Свиньи!» – мысленно выругался Гавлик, и настроение у него резко ухудшилось.

Когда они окольными путями, по склонам горы Травной, пробирались к Яловцу, чтобы осмотреть местность, его неотступно мучила мысль, что он здесь лишний, что разведчики, собственно говоря, прекрасно обошлись бы и без него. Продолжая ругать свиньями солдат, которые разбрелись кто куда, и офицеров, которые позволили им разбрестись, он думал о том, что там, где командование оставалось в твердых руках, там повстанцы сумели остановить продвижение немецких войск. Столь упорное сопротивление повстанцев явилось для противника полной неожиданностью. Взять хотя бы Врутки…

После победного марша на Жилину и боя в районе Стречно немцы решили, что легко разделаются с армией этого маленького государства. Но бои под Врутками показали несостоятельность их расчетов. Лобовые атаки не дали желаемых результатов, и теперь немцы, утратив былую уверенность, старались наступать малыми силами. Начавшаяся же перегруппировка немецких войск свидетельствовала о том, что они что – то замышляют… Одно было ясно: если бы не горы, прикрывавшие отряды повстанцев с севера, немцы давно появились бы на фланге и в тылу у них.

Сколько же времени понадобится немцам, чтобы разработать более подходящий план наступательной операции? Три бронетранспортера с горной пехотой и альпийскими стрелками справились бы с Клячанской Магурой, продвигаясь даже в очень медленном темпе. Авангард колонны мог форсировать Ваг где – нибудь в районе Турани, продвинуться на юг, захватить Склабинский Подзамок и Склабину, после чего окружить Мартин и продолжать наступление в южном направлении.

Да, большая территория осталась у повстанцев без прикрытия. Те, кто должен был ее оборонять, при попустительстве своих командиров просто разбегаются. И когда альпийские стрелки форсируют реку и доберутся сюда, вряд ли они встретят достойное сопротивление.

– Свиньи! – отвел наконец душу Гавлик.

В Яловце, как и ожидали, никого не обнаружили, а в Брезих наткнулись на девятерых солдат, не особенно обременявших себя караульной службой, хотя разведчиков они с серьезным видом уверяли, что бдительно охраняют переправу.

– Молчи, десатник! – прошипел за спиной у Гавлика Кубович, и только натренированное ухо могло уловить слабый щелчок металла – это четарж снял автомат с предохранителя.

– Кто это – свиньи? – спросил местный четарж с добродушным широким лицом, похожий на командира и на отца семейства одновременно.

Разговаривая с разведчиками, он не спускал глаз с куска ароматного мяса, жарившегося на длинном вертеле. Было очевидно, что в данный момент для четаржа кусок мяса гораздо важнее, чем расспросы пришедших.

Десатник стиснул губы – окрик Кубовича подействовал на него отрезвляюще.

– Свиньи – это те, кто голодных товарищей, вышедших из леса, даже присесть не приглашают, хотя у них полным – полно жратвы, – объяснил Кубович.

Гавлик терялся в догадках, что же он задумал, и очень боялся, как бы не звякнули лежавшие в их дорожной сумке консервные банки. В дороге разведчики ели часто, но понемногу. Они утверждали, что желудок у человека, подобно мотору, должен работать бесперебойно. Ну а досыта можно наедаться на отдыхе, когда высшие чины скажут, что в твоем распоряжении не менее половины суток свободного времени.

– Присаживайтесь, – великодушно пригласил гостей четарж. – А мне уж было показалось, что пану десатнику хочется, чтобы мы стояли по стойке «смирно» в ожидании противника, который неизвестно где.

– А здесь – то спокойно, пан четарж? – вежливо поинтересовался Лубелан.

– Спокойно – то спокойно… Противника не видно, да вот своих все время отгонять приходится. То одни явятся, то другие, и все возмущаются: почему, мол, мы здесь бездельничаем, чего ждем, неприятеля, дескать, нужно не ждать, а гнать. Вот и приходится во избежание столкновений своих же гнать.

– Лишь бы немцы не появились! – вздохнул Кубович.

– Да что им здесь делать? – в тон ему отозвался местный четарж, сделав неопределенный жест рукой. – Им железная дорога нужна, чтобы захватить Стреговую, а эта дыра им совсем ни к чему…

– Повоевать – то уже пришлось? – спросил Кубович, устраиваясь на траве на значительном расстоянии от четаржа.

– Да нет еще… Может, до нас очередь и не дойдет?

– А где – нибудь здесь воюют? – вмешался в разговор Гавлик.

– Что тебе сказать, пан десатник? Мы знаем только то, что люди говорят… Пал Ружомберок, пал Мартин… Слушай, пускал бы ты дыма поменьше, а то ведь табак у тебя не бог весть какой. Я – то курю сигареты поприличней… и в Любохни наши отступают…

– Но вы – то останетесь здесь… – полувопросительно – полуутвердительно обронил Лубелан.

– Посмотрим, – ответил четарж и придвинул к себе огромный, как у мясника, нож: ему, видимо, показалось, что мясо готово. – Будем действовать в соответствии с приказом…

«А может, и вопреки приказу…» – мысленно закончил за него фразу Гавлик и закрыл глаза, чтобы не видеть идиллическую сцену, разыгрывающуюся на их глазах: солдаты, аккуратные, чистенькие, словно трудолюбивые пчелки, таскали к костру поленья, чтобы было на чем сидеть, выкладывали на брезент каравай хлеба, резать который, видимо, собирался четарж, выступавший в роли этакого щедрого хозяина. А где – то совсем рядом гибли такие же парни. Поездом туда можно было добраться за полчаса. Но этим все равно. Наплевать им и на тех парней, и на реку, и на железнодорожное полотно. Да и где сейчас, тот командир, который послал их сюда? Где тот приказ, в соответствии с которым они должны находиться здесь?

– Хорошо, что вы не вспылили, – сказал Кубович, когда они отошли на приличное расстояние от тех, кто угощал их жареным мясом. – Мне тоже хотелось высказать им все, что я о них думаю, да не для того мы пришли сюда, пан десатник, чтобы читать солдатам мораль. И что можно сделать? Одного застрелим, за двумя проследим, а десять других сбегут…

– Вам их жалко?

– Этого я не говорил. По крайней мере, пока они на месте. Если бы нашелся толковый офицер, который взял бы на себя командование и отправил бы их в окопы, они бы, может, снова почувствовали себя солдатами.

– Если бы нашелся!

– У Стречно такой офицер нашелся, и на подступах к Вруткам тоже. Потому Мартин до сих пор не пал. Не пал и не падет. А все эти разговоры об отступлении – пустая болтовня. Найдутся еще такие офицеры, которые вправят мозги симулянтам…

– Да есть ли такие офицеры?

– Вот мы и ищем их…

В Плахтице таких офицеров, видимо, не нашлось. Натренированный слух разведчиков уловил отзвуки боя, когда они подходили с запада к Бараньей горе, и, прежде чем они успели пробраться между ней и Грунем к реке, навстречу им повалили грязные, заросшие солдаты и штатские с трехцветными ленточками на рукавах.

Гавлик схватился было за автомат, но Лубелан удержал его руку.

– Что, потоп надвигается? – спросил с усмешкой Кубович, поравнявшись с шедшими им навстречу мужчинами, – их было человек двенадцать.

– Иди своей дорогой! – ответил один из солдат, отталкивая четаржа в сторону.

Остановился только четвертый, совсем молодой паренек в штатском. В руках он держал запыленную винтовку.

– Не ходите туда, братья, – прерывисто дыша, выдавил из себя он, – немцы взяли Плахтице!

– Что ты говоришь?! – изумленно воскликнул Кубович. – У них что, крылья выросли, что ли?

– У них самолеты, танки, да и пехоты достаточно… Сигареты не найдется?