Текст книги "Необъяснимая история"

Автор книги: Йозеф Шкворецкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

8

что она лишилась рассудка. Говорили, что она перестала есть и только сидела, глядя в пространство и бормоча себе под нос. Я ничуть не удивился. Марк Весаний [66]66
  По всей видимости, с Марка Весания был списан беспринципный герой поэмы Овидия «Ибис», чья личность в прочих источниках осталась загадкой.


[Закрыть]был все равно что таракан. Он не смягчится, даже осрамленный в поэме, написанной

9

из-за чего также Цельс [67]67
  Вероятно, Альбинован Цельс, литературный протеже Котты Максима, секретаря и соратника Тиберия, которого Гораций обвинил в литературном плагиате. Больше о нем ничего не известно.


[Закрыть]хотел поехать в Томы. – Котта [68]68
  Котта Максим был другом и покровителем Овидия. Он принимал Овидия в своем поместье на острове Ильва (Эльба), когда туда был доставлен указ Августа о ссылке Овидия. Если верить Овидию, он отговорил поэта, который хотел покончить жизнь самоубийством.


[Закрыть]вытер со лба пот. – Он описывает Понт как Стикс, а Томы – как Аид. [69]69
  В греческой мифологии Стикс – река, через которую паромщик Харон перевозит души умерших в Аид, подземный мир, мрачную страну мертвых.


[Закрыть]Флак [70]70
  Помпоний Флак, известный полководец и собутыльник Тиберия, его товарищ в любовных похождениях; по всей видимости, заступался перед Августом за Овидия (Свиток III, Фрагмент 13, и Свиток IV, Фрагменты 3 и 4).


[Закрыть]говорит, что это очень приятный гетский городок, хотя зимой иногда бывают неприятности с варварами-степняками. Ничего серьезного. На деле степные кочевники ни разу не брали город. По словам Флака, он похож на Байи.

– Верно, – отозвался Куртий. – Флак мне рассказывал, что летом там чудесно.

– А почитаешь его, так можно подумать, что в Томах всегда зима. Ну, предположим, это поэтическая вольность, но все равно там происходит что-то странное. Они награждают его лавровым венком, [71]71
  Хотя Овидий не был счастлив в Томах и вначале не питал приязни к его жителям, они в конце концов увенчали его лаврами, когда он, как утверждается, написал поэму в честь Августа на языке гетов. Некоторые ученые утверждают, что это был скорее искаженный греческий, также бывший в ходу в Томах того времени.


[Закрыть]но, по тому, что он пишет, они сущие рутулиане [72]72
  Рутулиане – варварское племя, описанное Вергилием в «Энеиде» как дикий народ, который живет грабежом и даже обрабатывать поля выходит при оружии.


[Закрыть]Вергилия: живут взятками и разбоем, вечно жаждут драки, поля обрабатывают в шлемах гладиаторов и так далее. Слыхано ли дело, чтобы варвары пользовались колчанами? Только у Гомера. [73]73
  Для обозначения боевого колчана Овидий использует греческое слово «коритос», которое Вергилий в своей «Энеиде» заимствовал у Гомера. Брут пытается доказать, что описание Овидием климата и обычаев Том не просто полно преувеличений, но основано на классических произведениях греческой и римской литературы, а не на реальности. Иными словами, он сомневается, что Овидий вообще был в Томах!


[Закрыть]

– Это тоже поэтическая вольность? – улыбнулся Фабий. – Цепляться за древних и не обращать внимания на неумытую реальность?

Я перестал их слушать. Я достаточно насиделся в парильне. Встав, я вышел из лаконика [74]74
  Отделение горячей бани с большим, но мелким бассейном для омовения. – Примечание переводчика.


[Закрыть]и прыгнул в холодный бассейн. [75]75
  Бассейн с холодной водой назвался schola labri и находился в каладрии, помещении, наполненном подогретым воздухом. Римские бани во многом напоминали современную сауну.


[Закрыть]Я устал слушать, как они разговаривают и разговаривают, преуменьшая страдания Овидия. Верно, его не интересовали удовольствия, которые, без сомнения, мог предложить в летние месяцы город, но эти болтуны не в состоянии постичь, как его терзает тоска по Риму. Прозябание вдали от него приносило столько же мук его духу, сколько жестокие зимние холода Том телу. И если он преувеличивал свои страдания, то что с того? Когда больно душе, больно и телу. Томы стали для него Ультима Туле. [76]76
  Ультима Туле – остров, открытый на дальнем севере греческим первопроходцем Пифеем в IV в. до н. э. Его местонахождение неясно, но у Вергилия он описан как сказочная земля где-то на самом краю света.


[Закрыть]Не будь его тоска по дому столь неистовой, он относился бы ко всему с юмором, посмеялся бы над собственными злоключениями с той же легкостью, как и его так называемые друзья. Я решил, что там, где потерпел неудачу Цельс

10

– Да, я говорю про Тиберия, – сказал Цецина. – Наместник – давний его собутыльник. Солдаты называют Тиберия «Биберий Калид Мерон». [77]77
  Обозначение подразумевает пьяницу; латинский каламбур с использованием полного имени Тиберия, Тиберий Клавдий Нерон (бибо – «пить», калид – «подогретое вино» или «вино, разбавленное подогретой водой»).


[Закрыть]Но ты ведь это знал, правда?

– Нет, – отозвался я. – Этого я никогда не слышал, даже в армии.

– Мне рассказал двоюродный брат. Авл был наместником Мезии, [78]78
  Мезией называлась территория к югу от Дуная, от Адриатического до Черного моря.


[Закрыть]когда Бревсиец Батон [79]79
  Бревсиец Батон был вождем бревсийских племен в Паннонии, одной из самых важных провинций Рима, расположенной на Дунае к югу от Мезии. Первоначально он был союзником другого Батона, о котором упоминалось выше, вождя далматов и командующего войском, разбитым римскими легионами в битве при крепости Андетриум, где был ранен Квест; в итоге он приказал убить Бревсийца Батона.


[Закрыть]попытался прибрать к рукам Далматию. Я знаю Флака, и это прозвище ему тоже прекрасно бы подошло. То есть, если бы можно было бы и его имя превратить в столь удачный каламбур. Хотя шутка не моя, я такого не умею. Но знаю, что Луций много ночей провел с императором, воздавая дань Бахусу. [80]80
  Римский бог вина, сын Юпитера.


[Закрыть]И не только Бахусу. Венере [81]81
  Римская богиня любви. Первоначально она была богиней италийских племен, но постепенно приобрела атрибуты греческой Афродиты.


[Закрыть]тоже, и иногда развлекался с мальчиками.

– Но зачем Прокулея к нему ходила? – спросил я. – И зачем она ходила к Августу?

Цецина удрученно поник в кресле. Поглядев на посмертную маску отца на стене, он вздохнул:

– К обоим она ходила по одной и той же причине. Но с Тиберием шансов у нее было больше. Я в хороших отношениях с Флаком, хотя и иначе, чем с Тиберием. Флак – отличный малый. И Овидий тоже его любит. Ты же знаешь, что несколько своих писем с Понта он посвятил ему. Если бы кто-то сумел уговорить императора, то скорее всего Флак.

Вероятно, он был прав. Мы сидели молча. Неслышно подошла Эрия и долила нам в чаши вина. За те несколько лет, что Цецина был женат на моей матери, мы с ним стали близки. Он больше не казался мне нелепым, и я начал воспринимать его отношения с Прокулеей всерьез. Он был никудышным сенатором, более озабоченным собственными поместьями и каменоломнями, нежели общественным благом, но в этом не отличался от многих других. Я не знал, каким был сенат до Цезаря, [82]82
  В период республики сенат обладал высшей властью. Когда Цезарь стал диктатором, он значительно уменьшил эту власть. Хотя в период империи сенат официально сохранял верховную власть, в реальности он стал всего лишь престижным собранием прихлебателей императора.


[Закрыть]но сейчас он был таким, и Цецина являлся скорее правилом, чем исключением. Лишь несколько державшихся за минувшее аристократов еще мечтали о былых добродетелях. Цецина восхвалял славу нового Рима. И вносил в нее лепту своим мрамором.

Вечерние лучи падали на мраморную копию Дискобола, которую он подарил мне, когда я вернулся из армии. Да, его мрамор воистину преобразил Рим в сверкающий белый город храмов, колоннад и терм.

– Но почему? – Мой вопрос был формальностью, призванной подтолкнуть Цецину подтвердить истину, о которой я давно уже догадался. Он покраснел, и мне стало жаль, что я заставляю его все это переживать заново.

– Знаешь, дружок, Прокулея очень к нему привязана. Было время, когда она… – Он помешкал, потом как будто собрался с духом сказать, что нужно: – Она его любила. Но я не ревную к ее прошлому, Квест. Я уже столько лет ее любил, что теперь, когда она… – Он замолчал, когда подошла Эрия, чтобы снова наполнить нам чаши, затем с тенью улыбки ушла снова. – Знаешь, Квест, мне уже не восемнадцать. И сама Прокулея давно не девочка. Любовь в нашем возрасте

11

(когда я) заглянул в спальню родителей. И одновременно это были радость и нежность, словно я знал Прокулею, когда мне, нет, когда ей было семнадцать, словно очарование давало ей право обращаться со мной как с грязью, а я все равно был бы благодарен за возможность вытереть ее сандалии.

Я лежал на кушетке, один в атриуме. В имплувии уже отразился свет Авроры. Я давным-давно отправил слуг спать. Вот что, наверное, чувствовал Эдип, только он не знал. А я знал. Нет, тут было что-то еще. Я мельком увидел живую переменчивую юность Прокулеи до того, как ее красота достигла совершенства, которому я был свидетелем. Расимах обессмертил эту красоту, но мне вспомнилась строка из банального стихотворения его товарища: «Я памятник себе воздвиг…». [83]83
  Разумеется, это отсылает к стихотворению знаменитого современника Овидия Горация (Квинта Горация Флака), в котором он предсказывает бессмертие своим творениям. Стихотворение содержит строку «No omnis moriar» («Нет, весь я не умру»), которую Овидий перефразировал в своих «Письмах с Понта» («Epistulae ex Ponto»).


[Закрыть]

Но он… Я снова взял книгу и в слабом свете Авроры читал его горестные раздумья. Не превратил ли он свою возлюбленную в гулящую девку, всем напоказ выставив ее прелести? «Нравилась, видно, ты всем: недаром ты мною воспета / Ты через нашу любовь многих любовь обрела». [84]84
  «Любовные элегии». Книга II, 14. [Перевод С. Шервинского. – Примеч. пер.]


[Закрыть]Мне пришла на ум строка «В одну короткую ночь…», [85]85
  см. Свиток I, Фрагмент 10.


[Закрыть]а на смену ей в памяти всплыла сцена в Байях, как Квинт облизывал губы, пока я читал ему стихи вслух. Разумеется, тогда я понятия не имел, что эта возлюбленная, способная вдохновить мужчину на столь поистине олимпийские подвиги, была моей матерью. Я снова перечел: «Как сводня, я восхвалял ее прелести, путь проложил другим в храм…» Мне казалось, я иду по пути, который он наметил, и под светом Авроры меня осенило, что когда-нибудь эти стихи будут единственным, что останется от Прокулеи. Непогода и время превратят в пыль изысканную скульптуру Расимаха. Какой-нибудь неизвестный купит дом Цецины, и атриум украсят другие изваяния, а бюст Прокулеи изгонят в сад. По Риму прокатятся войны, какой-нибудь Ганнибал [86]86
  Прославленный карфагенский полководец, упустивший шанс сокрушить мощь Рима, когда, пройдя маршем до самого города, остановился перед его воротами, так как из Карфагена не прислали нужных ему подкреплений.


[Закрыть]не остановится перед воротами города, какой-нибудь солдат-иноземец увезет бюст в Африку, в Персию или в Британию, корабль тонет, и статуя упокоится в иле на морском дне. Я вздохнул. «Как сводня, я восхвалял ее прелести…» Гораций, Проперций, Тибулл, Катулл, [87]87
  Поэты – современники Овидия. Все воспевали в стихах своих возлюбленных.


[Закрыть]хвала богам, что у Рима достаточно таких сводней. Опустив свиток, я отмел эротические мысли о юной Прокулее, даже если никогда не считал их преступными. Он увековечил ее в стихах, превратив в блудницу-невинницу, доступную одному и всем.

Чтобы занять себя, я обратился к подсчетам. Когда я родился, отец уже был год как дома. До того он почти два года провел в Египте, где его задержала болезнь и, возможно, тайное поручение императора. В конце концов, они с императором дружили с тяжелых времен Гражданской войны. Потом он вернулся в Рим, и в том же году родился я. Но когда он лежал больной в Египте, Прокулея вдруг решила его навестить. Она мне часто про это рассказывала: когда я был ребенком, такие истории всегда меня развлекали. На их корабль напали пираты, и хотя кораблю удалось уйти от погони, он был так поврежден, что не достиг Египта и едва-едва смог добраться до Остии.

Я снова поднес к глазам свиток. Светало, слова были видны яснее. Я читал пропемтикон [88]88
  Стихотворение, посвященное тому, кто отправляется в дальний путь, обычно по морю.


[Закрыть]моему отцу. А в следующем рассказывалось, как беременная Коринна [89]89
  Об этой беременности и о том, как она оборвалась, повествуют элегии 13 и 14 «Любовных элегий».


[Закрыть]едва избежала смерти, пытаясь избавиться от плода. Было ли это поспешное путешествие предпринято для того, чтобы узаконить появление на свет моего старшего брата? Или моей старшей сестры?

Отец исцелился, вернулся домой и, заняв свое место в сенате, стал готовиться к новому назначению. Прежде, чем настал его черед и он отбыл в Паннонию с Марком Агриппой, [90]90
  Марк Виспаний Агриппа – верный друг и соратник Августа, значительная военная фигура в истории Гражданской войны. После командования легионами был назначен адмиралом, сыграл решающую роль в поражении Марка Антония в морской битве при Актии. Агриппа изобрел важный для этой победы гарпакс – особый гарпун, которым выстреливали из палубной катапульты в борт вражеского судна, чтобы римские матросы могли затем подтянуть его к себе и поломать весла, после чего солдаты захватывали команду.


[Закрыть]Прокулея родила ребенка. Все было улажено. Спасибо пиратам. Теперь я знал, кто я. И решил

12

и отверстие тут. Трудность в том, что, когда заслонка соскальзывает под него вот здесь, она тянет [3 стр. ] Агрикола только покачал головой.

– И как это только тебе в голову пришло, Квест?

– Как?

Я положил деталь и стал смотреть, как мимо резво плывут, направляясь в Остию, грузовые корабли, как надуты ветром их паруса, как сидят без дела гребцы. Перед моим мысленным взором предстали холмы Далматии, четыре сверкающие шеренги, велиты, возвращающиеся в тыл между манипулами гастатов, принципов и триариев, выступающие вперед, чтобы слиться в плотный серебристый строй – как машина.

– Как бы то ни было, Квест, мысль гениальная. Но заслонку придется выковывать, как меч, закалять и [5 стр. ] я смотрел вслед отчалившему кораблю. Гребцы мерно поднимали и опускали весла. На меня накатило уныние, но я снова заметил энергию вздымающихся весел и то, как

13

но я потерпел неудачу. Император пообещал Флаку подумать. А ведь он нездоров, Квест. Я слышал об этот от Аницеи. Бедняжка совершенно лишилась рассудка. Она едва ходит, а теперь еще бредит о том, как последует за ним в Томы. И этот ужасный Марк Весаний. С тех самых пор, как его назначили наместником

Свиток IV

ФРАГМЕНТ

1

в иды марта пристал к Делосу, [91]91
  Делос – остров в Эгейском море.


[Закрыть]где мы пополнили запасы воды и провизии, и после двух дней отдыха продолжили путь к Дардану. [92]92
  Сегодняшние Дарданеллы.


[Закрыть]Дни стоят погожие, поэтому мы

2

Солнце светило так же ярко, как в Байях в это время года. Перед нами раскинулось синее и гладкое, ровное, как мраморный пол, море, называемое Понтом. Крошечные волны прилива с шорохом накатывали на белый песчаный пляж. В голубой дали показался островок.

Я повернулся к Калимаху.

– Здесь?

– В хорошую погоду он всегда приплывал сюда на гребной лодке. Говорил, что на острове ему легче пишется.

– В письмах он об этом ни разу не упоминал, – ответил я.

Я сомневался, хорошо ли Калимах понимает мой греческий, и его ответ подтвердил мои страхи.

– Обычно он выходил поутру с рыбаками и возвращался до полудня. Один.

Я глянул на Агриколу.

– В такую погоду? – спросил кузнец.

– Ветер был сильный, – внезапно затараторил Калимах. – Почти буря. Даже рыбаки…

Он осекся, очевидно, сообразив, что не сможет утверждать, будто буря Овидия не задержала бы. Кроме того, в тот самый день – день, который он выдал нам за судьбоносный – наш корабль находился всего в нескольких милях от Том, и мы не заметили ни тени непогоды.

– Вы сообщили в Рим?

– Ждем подходящего корабля. Вы поплывете назад?

– Не уверен.

Обернувшись, я посмотрел на Томы. Приятный городок, говорил Флак. Таким он и казался. Небольшие домики белого камня, имитация греческого храма на холме, все окружено крепостной стеной. Но Овидий ни разу не написал, что он стоит на полуострове.

– Нет, – продолжал я. – Я еще не решил. Я слышал, что Поппей Сабин [93]93
  На протяжении всего правления Тиберия Поппей Сабин был верным императору правителем Мезии, а затем Македонии.


[Закрыть]сейчас в Виндобоне [94]94
  Сегодняшняя Вена. Важный римский город, лагерь Десятого легиона «Гемина» и главный порт римского речного флота.


[Закрыть]или в новом лагере, в Карнунте [95]95
  Первоначально постоянный военный лагерь на южном берегу Дуная, напротив сегодняшней Братиславы (Словакия), заложенный в правление Тиберия. Со временем превратился в крупный торговый и культурный центр.


[Закрыть]

3

что, если бы он решил покончить с жизнью, то сделал бы это как римлянин. [96]96
  Согласно римскому обычаю, самоубийца, погрузившись в ванну, перерезал себе вены.


[Закрыть]До недавнего времени Флак был наместником Мезии. Прокулея разговаривала с ним в Риме. Он был на дружеской ноге с Тиберием, и прибывший ему на смену его хороший друг Поппей также был человеком, к мнению которого, как говорят, прислушивался император. И судя по репутации – ревностный любитель поэзии.

– Этот малый лжет, – прервал мои размышления Агрикола. Он говорил с полнейшей убежденностью бывалого солдата, который привык полагаться на интуицию.

– Почему ты так решил? И в чем?

– Это очевидно, – сказал кузнец и отпил солидный глоток из чаши. Вино было замечательное, лучшего я не пробовал, пожалуй, даже дома, в Риме. И Овидий тоже, хотя в Томах его удерживало не вино. Агрикола приложился еще. – С твоих слов выходит, им не нравилось, что он про них писал. [97]97
  См. Свиток III, Фрагмент 9.


[Закрыть]Поэтому они от него избавились. Наняли убийцу. Сделали так, чтобы он исчез.

– Но зачем жителям Том его убивать? Нетрудно же догадаться, что такой поступок не ускользнет от внимания Рима. Да и наш греческий проводник тоже глупцом не казался, хотя и не мог изложить свою байку связно. Что до Августа, то он не дурак: он читал стихи и не мог не понять аллюзий, которые Овидий спрятал между строк. Тем не менее даже в приступе гнева он не приказал бы убить поэта. Овидия всего лишь сослали, но он остался гражданином Рима.

Агрикола наблюдал за мной, запустив пальцы в бороду, как у Вулкана, которую начал отращивать, когда ушел из армии.

– Вероятно, он им досаждал, – сказал он. – Наш грек расскажет нам любую сказку, лишь бы убедить нас, что он утонул. А ведь помнишь, как он распространялся, будто Овидий не мог наплаваться в море, а после любил полежать голышом на солнышке. – Кузнец рьяно взялся за миску поленты, которую как раз поставил на наш стол раб. – Да, а потом еще буря, которая якобы разыгралась возле Том. Маленькая местная буря, так? Исключительно возле Том? – Он многозначительно подмигнул.

Я пожал плечами:

– Я не совсем убежден. Нетрудно понять, что Калимах лжет. Но ведь Томы почтили его лавровым венком. Он потрудился написать оду императору на их гетском языке… Нет, друг мой, тут кроется нечто большее.

4

календы июля. Когда наш корабль подплыл ближе, перед нами предстал новенький лагерь, построенный точно в соответствии с правилами.

Мы причалили. Мы с Агриколой сошли на берег в полном вооружении. Написанное Флаком письмо открыло перед нами ворота. Дворец наместника еще не достроили, но массивное главное здание и дома трибунов уже были завершены. Вдалеке был виден лазарет. Четвертый «Флавия» легион выстроился на плацу, лицом к рядам легионеров стоял мужчина в вышитой золотом тоге [98]98
  Расшитая золотой нитью церемониальная тога пикта надевалась только по торжественным случаям.


[Закрыть]и обращался к ним с какой-то речью. Мы были слишком далеко, чтобы слышать, что он говорит, но, по всей видимости, это был наместник.

5

только первый этаж дворца легата был завершен, и Поппей расположился здесь. Старший центурион на входе сосредоточенно прочел письмо Флака, и этот документ (бесценный во всей Мезии и сопредельных областях) сделал свое: центурион махнул мне, чтобы я проходил. Поднявшись на три ступеньки к арке, я прошел меж двух легионеров. В конце коридора стражник у двери в покои легата приветствовал меня уважительным: «Луций Поппей ожидает тебя, Квест Фирм». Я прошел под хмурящимся орлом Четвертого легиона и откинул закрывавший дверной проем полог. Прославленный воин сменил золоченую тогу на одеяние попроще и теперь подносил к губам золотую чашу работы явно не римского ремесленника. Когда я вошел, он читал лежавший пред ним на столе свиток. Поставив чашу рядом со свитком, он любезно повернулся ко мне и указал на табурет слева от стола.

– Рад знакомству, Квест. Мы с твоим отцом служили вместе в штабе Октавиана, как он, без сомнения, тебе рассказывал.

Не рассказывал, но я кивнул, в который раз осознав, сколь мало знаю про Гая Фирма Сикула. Раб налил мне вина, а Поппей вольготно откинулся на спинку кресла.

– Меня опечалила его смерть. – Он помедлил. – Ты отслужил положенное?

– Да, – ответил я и попробовал вино.

Сносное, но не такое хорошее, как то, каким угощал нас в Томах Калимах. Еще он очень щедро дал нам запас с собой, чтобы скрасить долгий путь по Дунаю.

– Что привело тебя в Карнунт? – На меня смотрели глаза умного, очень проницательного и расчетливого полководца.

Я не спешил с ответом.

– Моя мать попросила остановиться здесь… навестить кое-кого. Она обсуждала это с твоим другом Помпонием Флаком.

Поппей кивнул, но промолчал.

– Истина в том, что она послала меня не сюда, в Карнунт, а в Томы. В Рим дошли известия, что здоровье Овидия пошатнулось. Как тебе известно, моя мать с ним в родстве.

Наместник поднял брови.

– Этого я не знал.

– Верно, в весьма отдаленном, но мать всегда о нем пеклась. Он часто бывал у нас, и его жена Аницея – близкая подруга моей матери. Ей хотелось бы самой посетить Томы, но ее состояние этого не позволяет.

Мне показалось, что по его губам скользнула легкая усмешка, и я спросил себя, а сколько на самом деле он знает о происходящем.

– Весьма похвально с твоей стороны, Квест. Ты совершил очень трудное плавание.

– Как и почти все, Поппей, я поклонник поэзии Овидия. После стольких лет мне захотелось повидаться с ним, прежде чем… – Сам не зная почему, я дал фразе повиснуть в воздухе. – Ребенком я его любил. А теперь, когда мать взялась ему помогать…

– И верно, Флак мне про это рассказывал. Император был склонен поддаться на уговоры, но, как ты узнал в Томах…

Он не закончил. Я подождал немного, но он, судя по всему, передумал и решил не говорить, что я мог бы узнать в Томах. Наконец я сказал:

– Да, я обнаружил, что дело нечисто.

Во взгляде, которым он меня наградил, сквозил расчет.

– Ты так полагаешь? Почему?

Я снова помедлил и, подумав, объяснил:

– В то время, когда Овидий якобы утонул во время бури, мой корабль находился всего в половине дня пути от Том, и никаких признаков бури мы не заметили. Погода стояла великолепная.

– Я не моряк, – отозвался Поппей, – но, насколько я понимаю, такие вещи случаются.

– Мой капитан Герат сказал, что нет.

Рассмеявшись, Поппей протянул свою чашу рабу, чтобы тот ее наполнил. Насколько я мог судить, это было уже не в первый раз за сегодняшний день. Далеко не в первый.

– Пей, – подстегнул меня он и залпом осушил свою чашу. Я сделал то же, надеясь, что вино придаст мне смелости задать нужный вопрос. Не придало. Раб долил мне еще. – Как бы то ни было, Квест, факт в том, что Овидий исчез.

– Агрикола… мой друг по дням в армии… убежден, что его убили граждане Том.

– У него есть доказательства?

Я пожал плечами:

– Я рассказал тебе про обстоятельства. Он просто сделал собственные выводы.

– Гм-м, – задумчиво протянул Поппей. Он взял свиток, и долгую минуту царило молчание, пока он разворачивал его, возвращаясь к какому-то месту. – Если ты почитатель Овидия, тебе наверняка знакомы эти строки. Подумай над ними в свете того, что ты узнал в Томах: «Все потерял я, что имел, и только осталось / То, в чем муки мои, то, в чем чувствилище мук. / Нужно ли мертвую острую сталь вонзать в уже мертвое тело? / Право, и места в нем нет новую рану принять». [99]99
  Последние строки IV.16 «Писем с Понта». [Перевод М. Гаспарова. – Примеч. пер.]


[Закрыть]

Разумеется, я узнал отрывок. Он был взят из элегии, в которой Овидий прощается с друзьями, называя всех по именам. Это письмо, которое вполне мог бы написать человек, готовящийся совершить самоубийство. Но стихотворение не было запиской такого рода, это была театральщина, фикция. Думать иначе – бессмыслица. На меня накатила волна скорби по поэту.

– Тогда зачем, – начал я, внимательно всматриваясь в Поппея, – жителям Том изобретать другой сценарий?

– Возможно, твой друг Агрикола прав, – сказал легат.

– Значит, тебе придется провести расследование, Поппей. Овидий был римским гражданином.

Поппей кивнул:

– Значит, я проведу расследование.

Я с детства умел распознавать тончайшие оттенки смысла, которые способен передать голос. Наместник говорил отрывисто, словно закрывая тему. Он не сказал бы такого, если бы действительно собирался это делать. Что ему известно? Вино брало свое. Наконец я набрался смелости и спросил:

– Как ты мог услышать про его смерть? Наш корабль – первый, который пришел с тех пор в Карнунт.

Он, казалось, ничуть не смутился.

– В армии сведения получают из многих источников. Но я этим делом займусь. Уверен, тебе захочется подождать результатов.

Он встал, давая понять, что на сей раз разговор закончен. Я тоже поднялся и, несколько неуверенно держась на ногах, повернулся, чтобы уйти. Мы попрощались, и я почти уже отбросил полог, когда он сказал мне вслед:

– Но обязательно посети Виндобону. В тамошнем театре дают новую трабеату [100]100
  Комедия из жизни римской знати. Как жанр была разработана Гаем Цилнием Мелиссом, одним из протеже Мецената, известного покровителя искусств, чье имя во многих языках стало символизировать богатого человека, поддерживающего художников и писателей.


[Закрыть]какого-то ученика Мелиссы по имени Помпоний Пиннат. Мне говорили, она очень смешная. А еще просвещает.

Я застыл как вкопанный. Что он хотел этим сказать?

– Никогда о таком не слышал. Ты говоришь – Пиннат?

– Да, он бывший легионер, хорошо образован. Пьесу он поставил с труппой из легионеров и их жен. А также жен нескольких местных купцов.

– Никаких профессиональных актеров? – изумленно спросил я.

– Ни одного, – отозвался Поппей. – Конечно, это новшество. В Риме такое, полагаю, было бы невозможно. Впрочем, там и необходимости не возникло бы. Конечно, этот муниципий не Рим.

– Бывший легионер? Ученик Мелиссы?

– После того как ушел со службы, он некоторое время жил в Риме.

– Я никогда о нем там не слышал. И почему он здесь, когда…

– Он был здесь с Десятым «Гемина», – прервал меня Поппей. Теперь тон у него стал брюзгливо-раздражительным. Встав, он принялся вышагивать вокруг стола. Мне пора было уходить. – Возможно, он хотел испробовать пьесу здесь, прежде чем везти ее в Рим. Будет еще представления три, наверное. Все пока имели большой успех. Автор приходит на каждое. Думаю, ему будет приятно тебя увидеть. До свидания.

Стараясь не выдать своего потрясения, я вышел в коридор. Зачем же Поппею советовать мне, да еще так настойчиво, пойти смотреть какую-то комедию? У меня не было настроения смотреть фарс из жизни патрициев. Мне почудилось – или своими странными замечаниями он пытался мне что-то сказать?

«Неужели ответ кроется в виндобонском театре?» – спрашивал себя я. Но нет, это все чушь. Я направился к лазарету, где

6

звуки буцин. [101]101
  Буцина – медная витая труба, разновидность горна, на которой давали сигнал к смене караула и играли в торжественных случаях.


[Закрыть]С немногими завсегдатаями, которые еще держались на ногах, я, спотыкаясь, вышел из таверны. Мимо маршировал легион. Во главе его, сразу за орлом, шли игравшие на буцинах трубачи, за ними следом – легат верхом. Я его узнал: это был Луций Донат Африкан. За ним шествовали знаменщики и шеренги легионеров в сверкающих доспехах – величественная процессия. Завсегдатаи таверны едва могли поверить своим глазам. Я огляделся и внезапно застыл как громом пораженный. Марк Весаний? В Виндобоне? Да, так оно и есть. Он сидел в носилках на углу улицы и безразлично смотрел перед собой, пережидая парад

7

(висел) большой лист со стихами, призывающий посмотреть комедию под названием «Верный муж» пера автора, про которого я никогда не слышал. В зал начинали стекаться зрители. Я последовал за ними и благодаря сенаторской тоге получил место во втором ряду. Агрикола устроился в одном из последних. Первый ряд был полон: в середине сидел легат со своими офицерами и их женами. А в конце этого ряда – еще один неприятный сюрприз [3–4 сл. ] тоже в сенаторской тоге и один. Он-то что тут делает? Я понадеялся, что он меня не заметил. Отвернувшись, я оперся локтем о колено и опустил подбородок на руку, делая вид, что глубоко задумался. И тут

8

здесь к началу пьесы. Попробую-ка я его найти.

Он оглядел собравшихся «актеров» и, жестом велев мне оставаться на месте, выбежал из зала. Внезапно из-за сцены раздался хриплый женский визг.

Гальб вернулся.

– Наверное, ушел во время представления, – встревоженно сказал он. – Он и вчера тут был, просидел всю пьесу, а после даже пошел с нами в таверну. – Он еще раз огляделся по сторонам. – Может, ему нездоровится. Вчера весь вечер он много пил.

Я знал, что ушел он по другой причине. Нет, он тоже узнал человека, которого я видел в зале, и, очевидно, для него это стало достаточным поводом, чтобы сбежать. Но куда? Я должен

9

Фурнилла [102]102
  Без сомнения, императрица Ливия.


[Закрыть]и ее супруг по имени Гай Инвалид Сикан. [103]103
  Персонаж из комедии Овидия, по всей видимости, карикатура на самого Августа, всю свою жизнь отличавшегося слабым здоровьем.


[Закрыть]Но все знают, о ком на самом деле речь. И устами персонажей автор открыто говорит о том, почему Капитон [104]104
  Буквально это имя означает «Большеголовый», или «Человек с большой головой». В комедии – явно сам Овидий, чей cognomen Назон, производное от nasus «нос».


[Закрыть]был вынужден покинуть Рим!

– Глупец! – пробрюзжал Поппей и, сыпля проклятиями, принялся расхаживать взад-вперед. Потом вдруг остановился и повернулся ко мне: – Я провел расследование, понятно? Овидий утонул во время бури, его тело так и не нашли. Понятно? – Я слишком хорошо его понял. Он же снова зашагал. – Мне придется что-то с ним делать, но что?

И верно. Куда мог податься несчастный? Скорбь затопила меня при мысли о муках отца.

– Подожди-ка, – задумчиво сказал легат. – Возможно, идея безумная, но… Я дам тебе письмо, и мы