Текст книги "Маска Лафатера"

Автор книги: Йенс Шпаршу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

– Да, – тихонько подтвердил мужчина.

– Вкратце? – спросил я неожиданно резко.

Он кивнул.

– Достаточно коротко, чтобы выглядеть недосказанностью?

Тут он замялся.

Я ринулся в наступление – заговорил голосом прокурора на перекрестном допросе в американском фильме пятидесятых годов.

– Итак, достаточно коротко, – я неумолимо уставился ему прямо в глаза, – чтобы можно было назвать это недосказанностью! Вы ведь со мной согласны, не правда ли?

Мужчина снова кивнул, на сей раз почти виновато.

Я же сурово кивнул в ответ.

Не стерпев, вмешался книготорговец: не могли бы мы открыть публике суть нашей «беседы знатоков»?

– Хорошо, – сказал я, – охотно, – и попытался бросить еще один косой, пронзительный взгляд на своего оппонента. Тот уже исчез: поспешил раствориться в толпе. Но, не желая так просто его отпускать, я высказал еще пару мыслей о том, что именно недосказанность чего-либо тем выразительней это что-то обрисовывает… Давний опыт, в немалой степени связанный с цензурой. Скрупулезно вырезанная деталь оставляет отверстие как раз необходимого очертания, и все такое прочее.

Чуть было не… – пропыхтел Шаталка, едва я успел закончить фразу. Да уж, подумал я. Чуть в угол не загнали.

Увы, нельзя сказать, что этот простоватый маневр, предпринятый с отчаяния, не отразился на дальнейшем ходе беседы.

– Возможно, здесь сыграл роль еще и ваш гэдээровский опыт? – поинтересовался хозяин заведения.

Я озадаченно взглянул на него, затем неопределенно покачал головой, надеясь тем и отделаться.

Возникла небольшая пауза.

– В ГДР вы подвергались преследованиям как автор? – внезапно спросила пожилая дама, немного отойдя от темы, но, видимо, решив внести в предыдущий вопрос окончательную ясность. Лицо у нее было совершенно багровое.

– Нет. – Я снова замотал головой. – Только не в ГДР.

Опять воцарилось молчание.

– Или вам трудно об этом говорить? – осведомился книготорговец тоном заботливого доктора.

Я уже хотел благодарно ему кивнуть, но тут, к счастью, в голове у меня пронеслась фраза, которую я как-то раз слышал в вильмерсдорфском кабаке. Причем именно из авторитетных уст восточногерманского коллеги.

– Нет, – тихо ответил я, – я не из тех людей, что оставили в гардеробе собственную биографию.

Из публики донеслось одобрительное бормотание – я насладился этой неожиданной реакцией и был едва ли не готов раскланяться, как актер после коронной реплики.

Хотя должен отметить, что сам я не считал эту фразу чем-то из ряда вон выходящим. Упрямый осел, а еще испытываю гордость, что столь равнодушно пренебрег, возможно, единственным в жизни шансом. Впрочем, это вопрос спорный, и мнения здесь могут быть разные. К примеру, тот дядюшка с телевидения за нашим столиком, в кабаке. На него слова о гардеробе произвели такое глубокое впечатление, что, подняв глаза от своей сковородки с сицилийской рыбой, он немедленно ударил по рукам с моим стойким коллегой, завербовав его для работы над бесконечным телесериалом о больнице.

Не стоит ли мне теперь все же вернуться в колею «Восток—Запад»? Изобразить из себя смятенную духом, запоздало вернувшуюся домой из бывшей ГДР жертву репрессий? Конечно, так я мог бы избежать некоторых коварных вопросов. Но становиться одной из гавкающих о немецко-немецком единстве собачонок, специалистом по осознанию себя гражданином своей старой-новой родины – нет, к этой роли меня как-то не тянуло.

Так на чем я, собственно, остановился?

– Вы хотите сказать, человек всегда может сохранить внутреннюю свободу? – подобно суфлеру, подсказал мне исполненный понимания мужчина, сидевший справа от багроволицей дамы. Очевидно, он был ее мужем, судя по тому изумленному взгляду, который она на него бросила.

– Да, примерно так.

– То, что вы говорите, очень занимательно, – сообщил хозяин книжной лавки.

Я кивнул.

– Но возможно, есть еще и другие вопросы – о вашей книге и лично о вас?

Вопросы были. И тотчас завязалась типичная игра в вопросы и ответы, без этого ни одно чтение не обходится. А коль скоро по предыдущим своим выступлениям я уже знал все эти вопросы наизусть, с ответами затруднений не возникало.

– Как вам пришло в голову написать книгу на подобную тему?

Это долгая история… и так далее.

– Не хотели бы вы поделиться с нами некоторыми вашими писательскими секретами?

Прошу вас проявить понимание, так как, сказать по правде, мне бы этого не хотелось… и так далее.

– Как вы воспринимаете сегодня ваши прежние книги?

Знаете, тут все по-разному… и так далее.

– Можно ли еще в наши дни жить писательским трудом?

Как видите, я жив…

Смех, заведомо гарантированный в этом месте, оборвался до срока – вклинилась подтянутая, спортивного вида дама – типаж: вышедшая на пенсию учительница биологии, ныне активнейший председатель местного общества пеших прогулок. Я был прав: так оно и оказалось!

В природоведческом журнале дама вычитала о некоем опыте, проведенном на шимпанзе. Коэффициент их умственной выработки (Задание: «Как добраться до банана, подвешенного за пределами клетки?») целиком и полностью зависел от того, как долго обезьян перед этим не кормили. Голод обострял предприимчивость. То есть чем голоднее, тем умнее. Нельзя ли то же самое – вот ее вопрос – сказать и о людях искусства?

– Еще как, – ответил я, неопределенно улыбаясь.

А сам вспомнил, как, бывало, удрученный превратностями судьбы, тяжелой поступью возвращался домой с распечаткой моего банковского счета, поднимался по лестнице, чтобы наверху, в квартире, следуя законам гравитации, рухнуть на софу и там, наедине с собой, лелеять одинокие умозаключения грандиозных масштабов, увы, до сих пор так и не увидевшие своего воплощения.

Дама расцвела, до упоения довольная тем, что ей буквально удалось раскрыть остальным слушателям глаза на взаимосвязь природы и человека. Только Бенно, книготорговец, качал головой. Видимо, ее вопрос показался ему циничным. Мне нет. Такова жизнь, дорогой мой Бенно, – в конце концов, я ведь распростерт здесь на казенном кожаном диване, выставленный на всеобщее обозрение.

А в общем, дискуссия прошла без эксцессов, если, правда, забыть об одной особе, начавшей свой вопрос словами:

– В вашей книге «Качели расста…»

– Кочевники, – тихо подсказал я.

Читательница меня не поняла. По залу пронесся веселый гул, и Бенно пришлось прояснить это маленькое недоразумение.

Под конец – я, уже готовый подняться с места, сунул руку в карман, чтобы взять трубку, – еще одна, с виду испуганная читательница пролепетала:

– Я хотела спросить вас совсем о другом…

– Да, пожалуйста.

– Почему вы пишете?

Не обошлось-таки без острых углов! Как часто я ставил себе цель найти наконец емкий, лаконичный ответ на этот снова и снова всплывающий на поверхность вопрос всех вопросов – так до сих пор и не нашел. Откровенно говоря, я никогда толком не мог понять смысла этого вопроса. На сей раз опять пришлось выкручиваться, но это было принято как должное. В действительности никто и не рассчитывал услышать настоящее объяснение. Это скорее напоминало игру. И моим явившимся-таки кружными путями на свет божий ответом, что на самом-то деле об этом ничего однозначного сказать нельзя, все остались довольны, поскольку ничего другого и не ждали.

После чтения – я как раз собирал вещи – к моему столику подошел молодой человек. У него был еще один вопрос:

– Что, собственно, движет вами, когда вы пишете?

Я долго смотрел на него, размышляя – а и правда, что?

– Знаете, ведь в конечном счете все мы находимся в вечном поиске самих себя. Я сейчас говорю не о свободе и тому подобных вещах. Важно другое – найти собственное «Я».

– То есть идентификация личности?

– Да, можно и так сказать, вполне. Хоть я и не люблю этого термина. Звучит грубо, примерно как «А ну заткнись» или «Кончай с ним». Человек может стать совершенно другим, если будет просто самим собой.

– А вам это удалось?

– Ну да, во всяком случае, я стараюсь.

Либо молодому человеку такого ответа показалось недостаточно, либо у него были еще другие вопросы – как бы то ни было, уходить он явно не спешил. Он рассказал мне, что работает в городском архиве, и немного о том, с чем там приходится сталкиваться…

– Я мог бы об этом целый роман написать!

Звучало угрожающе! А по тому, как он это произнес, можно было поверить, что он не шутит. И действительно, немного позже, когда я попытался указать ему на множество бесценных преимуществ стабильного куска хлеба, молодой человек вдруг объявил:

– Дело в том, что я тоже пишу.

Я отечески потрепал юношу по плечу:

– Ну, вот видите, тогда мне вам больше и рассказывать ничего не надо.

Разочарованно кивнув, он поплелся к своей подружке. Она ждала у входа и теперь тихо ему что-то говорила.

Вечером, в отеле, я сделал себе пометку: в кои-то веки надо все же придумать пару убедительных ответов на вопрос «Почему вы пишете?» и в свободное время хорошенько их заучить.

Заснуть я еще долго не мог.

Вечер выдался неспокойный. Ветви каштанового дерева нервно раскачивались вверх и вниз, превращая мирно горевший на тротуаре железный фонарь в некий маяк, подающий странные, неведомые сигналы.

Около полуночи я снова, как тогда в поезде, стал перебирать письма из лафатеровского архива. Полистал и остановился на октябре 1775 года.

«Ленц! Ты славный парень!» – так начиналось письмо Лафатера от пятого октября. Я это тут же подчеркнул. Подобное обращение с его стороны было для меня полной неожиданностью.

А потом еще вот что: концовка! Текст, написанный иероглифами – судя по сноске, так и не расшифрованными. И все же эти символы, на которые я таращился покрасневшими, усталыми глазами, казались мне знакомыми. Нечто подобное я уже когда-то видел. Вот только не мог вспомнить где.

Пожалуй, подумал я и зевнул, пора написать подробнейшее письмо Магде Сцабо.

Глава десятая

– У тебя не очень много времени, – задумчиво сказала Магда. – Пойдем ко мне?

Включился зеленый свет. Я кивнул. Дежурный засвистел. Я взял свой багаж, и поезд тронулся. В точности по расписанию. Я оставил чемодан и пальто в камере хранения на вокзале, и мы сели в такси.

Все произошло довольно неожиданно!

Накануне вечером, уже засыпая и цепляясь за последние беспорядочные нити разумных мыслей, я вдруг подумал о Магде Сцабо и тем самым словно бы привел в действие некое таинственное дистанционное управление: утром она позвонила мне в отель. Я еще сидел в столовой, когда меня вызвали к стойке регистратора.

– Привет, это я, Магда. Магда Сцабо.

Я сглотнул – в пищевод проскочили остатки бутерброда.

– Мне сказали, ты весь в разъездах, я и подумала, что мы могли бы увидеться, по крайней мере ненадолго. Тебе ведь по дороге. Я бы тебя встретила на вокзале.

Даже не поленилась выяснить, на какой поезд мне надо будет пересесть, чтобы вовремя прибыть в Берлин!

Откуда она вообще все это узнала?

Чуть позже, в номере отеля. Я еще раз сменил рубашку. По такому случаю лучше надеть зеленую! Открытый чемодан уже лежал на кровати. Рубашку натягивал через голову, стало быть, ничего не видел, а потому, что закономерно, не преминул стукнуться коленом о дубовый столик. Сие исторгло у меня крик, лишь слегка приглушенный рубашкой, а также побудило к ритуальному танцу по всей комнате на одной ноге. И тут я понял: ну конечно, она, должно быть, позвонила в вюлишхаймское управление по культуре. Там я оставил адреса отелей и их телефоны на случай, если Хафкемайер вздумает меня разыскивать.

Хорошо, я был не против. Особенно учитывая то, что она предложила, если сейчас я не вполне свободен, навестить меня в любое удобное время. Например, в Вюлишхайме. Или же она могла бы съездить на одно из моих чтений.

Нет-нет, вот этого делать не стоит. Уж лучше первый вариант.

Боже мой, подумал я, опуская трубку – какая женщина! Она даже готова поехать за мной. Подобный туризм – неплохой сюжет для фильма-катастрофы.

Такси остановилось перед большим стеклянным зданием.

– Ну, вот мы и приехали.

Удивленный и немного разочарованный, я вместе с ней вошел в штаб-квартиру «Пер Кон». Привратник, мимо которого мы прошли, весьма дружески приветствовал фрау Сцабо; она в ответ лишь холодно кивнула.

Ее кабинет находился на пятом этаже. Очень светлый и почти пустой, если не считать нескольких модных разноцветных стульев, кресел и столов. Беспорядочно стоящие тут и там, они создавали иллюзию, будто помещение еще больше, хотя пространства здесь и так хватало с избытком.

На стене над письменным столом висел предвыборный плакат. Безымянный народный умелец с улицы выцарапал политику оба глаза, превратив его тем самым в ухмыляющегося зомби.

Увидев это, я зажмурился.

– Как у тебя дела? Как продвигается работа над фильмом? – поинтересовалась она и поставила на стол чайные стаканы.

Я попытался по мере возможности устроиться на невероятно жестком, красного цвета приспособлении для сидения и стал рассказывать ей о нынешнем положении вещей.

Однако находившийся подо мной предмет мебели, имея весьма своеобразные представления об анатомии сидящего человека, по мере того, как я говорил, принуждал меня опускаться все ниже, занимая позицию, все более приближенную к лежачей. Очень скоро мое сопротивление выдохлось, и, сдавшись, я разлегся перед собеседницей.

У Магды накопилось много вопросов. Например, играет ли здесь какую-либо роль френология, наука доктора Галля[14]14
  Галль Франц Йозеф (1758–1828), австрийский врач, создатель френологии, предложивший теорию локализации психических функций в коре больших полушарий головного мозга.


[Закрыть] о человеческом черепе, на которую опираются ученые и исследователи нервной системы?

– Косвенную, – ответил я. – Только косвенную.

Ведь на примере Энслина я демонстрировал страдания человека, для которого приговор лицу равносилен приговору самому себе. Да, в данном случае эта тема прослеживается очень четко.

– А кроме того, – добавил я и, приподнявшись, потянулся к своему чаю, – в этом фильме меня прежде всего очень занимает история несчастной любви между ним и той дамой. Ведь она до сих пор видела только его маску.

– Кстати, ты как, еще не надумал? – неожиданно спросила она.

Я вздрогнул. Чай был очень горячий.

– Не надумал что? – переспросил я и подул в чашку.

– Да ничего, – тихо обронила она.

– Ну и… – помолчав, заговорил я, стараясь выдержать прежний непринужденным тон, – как поживает твой, как там его… «Зорро»?

Она слабо улыбнулась:

– Благодарю за вопрос. Хотя из-за него меня чуть не уволили – прекрасно, отлично.

Я выпрямился в своем кресле и, заинтригованный, поставил чашку на стол.

– На прошлой неделе (Магда заговорила чуть ли не шепотом) прошли первые, пробные испытания. Здесь, в этом здании. – Она ткнула указательным пальцем в пол. Камеры слежения у входа были подключены к программе идентификации личностей. Тест на пригодность, можно ли использовать «Зорро» как электронного сторожа…

Сначала, насколько я понял, все шло без проблем. Даже по-прежнему слабое звено системы, так называемый «Комплекс близнеца» (внешнее сходство) и обусловленные эмоциональным состоянием перемены внешности не доставляли особых неприятностей. «Зорро» со стопроцентным успехом узнавал всех приходивших сотрудников «Пер Кон» по загруженным в его память фотографиям, исправно пропуская их через дистанционно управляемую подъемную дверь.

Но потом, около половины одиннадцатого!..

На всех экранах, во всех работающих в тот момент программах нежданно-негаданно возникла надпись: «Осторожно! Приближается посторонняя личность!»

Даже сирена завыла протяжно и печально, как престарелая, беззубая сторожевая псина. Магда ринулась к окну, и тут ей пришлось ухватиться за шпингалет, чтобы устоять на ногах.

Внизу пожилой господин свой «дипломат» он поставил на тротуар, – то навалившись плечом, то при помощи ключа упорно пытался открыть заблокированную электронным замком дверь. Безуспешно. Господин качал головой и кричал что-то в окна, но никто не мог разобрать, что именно. Прядь его растрепавшихся седых волос смятенно развевалась на ветру.

И был это не кто иной, как Фридхельм Шустер, управляющий «Пер Кон».

Уж не система ли это предупреждения сотрудников, заблаговременно подающая им сигнал о прибытии шефа на рабочее место, поинтересовался Шустер немного позже, пригласив Магду на личную беседу в свой кабинет. При этом он коварно поджимал губы, то и дело поглаживая ладонью поверхность своего стола, словно желал убедиться, что по крайней мере здесь все осталось по-старому.

Разговор велся с глазу на глаз, причем глаза Магды по большей части были опущены.

Несколько раз она извинилась. Она и правда не могла понять, что произошло.

Магда подозревала – хотя и не говорила этого вслух, – что здесь не обошлось без вмешательства Второго отдела, снова и снова высказывавшего недовольство по поводу неимоверных сумм, затраченных на руководимый ею проект «Дизайн лица».

Аргументы Магды, дескать, «Зорро» – изобретение, разумеется, не до конца освоенное, там пока что масса недоработок, но если его однажды довести до конкурентоспособного состояния, оно, без сомнения, принесет большую прибыль, – все эти доводы встречались теперь угрюмым, недовольным молчанием.

– Так что, сам понимаешь, сейчас у меня здесь положение шаткое. Честно говоря, мне бы не помешало что-то вроде маленькой удачи.

Я кивнул. Как не понять?

– Если я чем-то могу помочь тебе, говори, не стесняйся.

Но прежде, чем она успела ответить, я вспомнил кое-что, о чем все это время хотел ее спросить:

– Слушай-ка, скажи, нашла ты наконец тот исчезнувший листок? Ну, ты знаешь, о чем я. Который ты искала в Цюрихе.

Магда изумленно уставилась на меня. Ей пришлось глубоко вздохнуть, прежде чем она снова обрела дар речи.

– Нет. Разумеется, нет! Смешно, что именно ты задаешь мне этот вопрос.

Она опустила голову.

– Но заметь, я уже знаю, как заполучить его. И вот увидишь: я это сделаю.

Прозвучало странновато – она будто угрожала.

Повисла пауза – мы молча глядели друг на друга.

Но вот она посмотрела в окно, за которым пролетала пара черных птиц.

– Ты уверен, что тебе так необходимо успеть на свой поезд? – спросила она.

Увы, успеть я был просто обязан. Я посмотрел на часы. Завтра у меня должна состояться очень важная встреча.

– Встреча с агентом, – шепнул я ей.

Но большего, чем слабая, вымученная улыбка, я от нее добиться не сумел. Жаль.

Глава одиннадцатая

На вторую половину дня, в 14 часов, в Берлине у меня была назначена встреча с Массольтом.

По дороге я еще выпил чаю. Затем сел в автобус, направлявшийся в сторону Аденауэрплатц.

С полудня в моем животе бушевала половинка курицы, съеденной в «Руди гриль-экспресс». Создавалось впечатление, будто она норовит там воскреснуть. Казалось, она машет крыльями, да так, что в иные моменты я почти задыхался. Я сидел недвижно, с полуоткрытым ртом. Злобное, долгое, свирепое урчание, таинственное бульканье и бурление то и дело доносились из моего нутра. К счастью, их никто не слышал. Я закрывал глаза, дышал глубоко и медленно, словно будущая мама на уроке правильного дыхания. Женщина, сидевшая рядом, отодвинулась, затем вдруг поднялась и встала у дверцы водителя.

Я посмотрел в окно. Каким чужим порой чувствуешь себя там, где ты вроде бы у себя дома.

Впервые вонзив зубы в ту курицу, я сразу почувствовал, что пожалею об этом. И все-таки продолжал жевать безвкусное, волокнистое мясо, наблюдая за работой Руди, палача животных, за тем, как его окровавленные руки извлекали из ведра все новые холодные куриные трупики, натирали их солью, напудривали черным перцем, чтобы потом нанизать маленькие сморщенные тельца на жирный вертел – прощальную карусель, на которой им предстояло описать последние в их жизни круги.

Рассеянно пожевывая мясо, я с жадным отвращением проглатывал каждую деталь этой мерзкой сцены.

У соседнего столика стояла девчонка-подросток и, плотно сжав губы, с аппетитом перемалывала зубками колбасу карри. При этом она сосредоточенно глядела в пустоту.

Вообще-то «Руди гриль-экспресс» принадлежала к числу закусочных, которым я доверял. Да, кроме шуток. Я находил, что у этого заведения имеется собственный стиль. По правде говоря, мешали мне только фотографии на витрине, отображавшие бургеры, хот-доги и прочую жратву. Она и прежде выглядела какой-то переваренной и разжеванной, а ныне, выцветшая на солнце, приобретшая светло-голубой оттенок, имела поистине гнусный вид.

Горячий чай, однако, подействовал благотворно. Видимо, в этот раз я просто уплетал слишком торопливо, невнимательно.

В сквере перед бюро Массольта я сел на скамейку. Можно было прийти точно к сроку, но я предпочитал немного опоздать. Набил трубку, чиркнул спичкой.

Бездумно потряс рукой, чтобы она потухла, и бросил ее на землю.

Неожиданно – шумный, хлопающий звук: на мою спичку слетелись заинтересовавшиеся ею голуби. Мысль о том, что птицы наблюдают за мной, вызвала раздражение. При виде глупых пернатых тварей я невольно вспомнил о «Руди гриль-экспресс» – воспоминание, учитывая некоторые детали, весьма нежелательное.

Люблю Берлин! Не вопрос. Но поскольку любовь возрастает пропорционально расстоянию, отделяющему вас от ее предмета, в далеком Вюлишхайме она, естественно, приобретала особую искренность и глубину.

Я быстро встал и прошел сквозь стаю разволновавшихся голубей по маленькой площадке к импозантному, окаймленному кованой железной шпалерой подъезду дома номер 67. Нажал на кнопку в правом верхнем углу переговорного устройства, и оно, как всегда, чуть помедлив, зашумело в ответ; и вот в душноватой, зарешеченной кабине древнего лифта, минуя темные лестничные пролеты, я устремился наверх, к самой крыше.

– Сюрприз! – произнес (нет, пропел!) Массольт вместо приветствия, когда я вошел в его кабинет. На столе лежал факс.

Я прищурил веки. Весь рабочий этаж был застеклен. Много неба. И хотя сейчас оно было серым и пасмурным, в глазах у меня зарябило. Иногда Массольт говорил:

– Здесь, наверху, я чувствую себя Господом Богом. Никого надо мною нет.

А у меня временами мелькала мысль: «Надеюсь, это он так шутит».

Массольт поднялся, обошел стол и помахал факсом, словно веером.

Заинтригованный, я вопросительно поднял брови.

К сожалению, выяснилось, что речь совсем не о том, на что я надеялся, – я-то ждал сообщения от Хафкемайера. Я все еще не знал, что он думает о новом варианте сценария.

Массольт тоже пока пребывал в неведении, но он меня успокаивал:

– Все эти шишки такие ветреники! Вечно с ними одно и то же: или они хотят все и сразу, или приходится ждать до второго пришествия. Паниковать здесь нечего!

В факсе же, который Массольт положил теперь на стеклянный стол, речь шла совсем о другом. Об участии в ток-шоу – в качестве эксперта по Лафатеру. Тема – «Пластические операции и истинное „я“». И что самое интересное, шло оно во второй половине дня!

– Вторая половина дня, черт побери! – Массольт от восторга побелел, как известь. – Да мы же вторгнемся прямиком в жизнь домохозяек! В реальность! Такой шанс больше не представится! Это вам не горстка ученых аристократов!

Вот это мне и нравилось в Массольте! Всегда стоит на твердой земле, всеми четырьмя ногами.

Тем не менее в прошлом у нас часто возникали разногласия, что вполне могло дать мне повод сменить литературного агента. В последний раз мы поцапались год назад, когда в Румынии вдруг ни с того ни с сего появилось пиратское издание моей книги «Почему опять я?», о котором Массольт якобы ничего не знал. Воспоминание об этом впоследствии не раз и служило мне подтверждением: Массольт отнюдь не принадлежит к тому типу людей, кого называют «любителями литературы». Совсем напротив – бизнесмен до мозга костей.

– Уверяю вас, такого рода выступление и вашу последнюю книгу…

Я неодобрительно взглянул на него. (Можно сказать, отметил минусом.)

– …и ваших «Кочевников», – поправился Массольт, – сделает еще популярнее. Поверьте мне на слово.

Я только одного не понимал – каким образом эта телевизионная братия вышла на меня как на «эксперта по Лафатеру»?

– Ну-у-у, – загадочно протянул Массольт, – а для чего же иначе вам нужен агент? Ах, кстати, – «Кочевники», пока не забыл.

Он вытащил еще один листок. Заявка на очередное выступление. Этот вопрос он хотел решить сразу, в моем присутствии. Иногда у него случались приливы сверхактивности. Он схватил телефонную трубку – глаза человека, готового к борьбе: узкие, тонкие щели.

Я откинулся на спинку стула.

Краткая вступительная болтовня. Затем Массольт во всех подробностях обсудил с невидимым собеседником вопрос гонорара. С особым удовольствием углублялся он в мельчайшие детали обсуждаемой темы. Я же с умилением склонил голову набок – будем точны, на правый, чтобы лучшим своим ухом, а именно левым, иметь возможность подробнее расслышать, о каких суммах в данном случае идет речь. Массольт виртуозно делал свое дело. Он не отступал ни на шаг. В ответ на предложения, поступающие от собеседника, он лишь угрюмо сопел в трубку. Это продолжалось довольно долго. Я не верил своему уху и уже начинал побаиваться, что в решающий момент все лопнет. Массольт же, продолжая беседу, лишь молча мне кивал.

И верно: в финале он, совершенно расслабившись, распластался в своем рабочем кресле и молча простер в мою сторону кулак с победоносно задранным вверх большим пальцем.

Вечером – к Эллен!

Так мы договорились по телефону, и я был этому рад, ибо мне вовсе не улыбалась мысль все берлинские выходные проторчать в своей квартире, наедине с самим собой.

Времени оставалось еще много.

Зарядил дождь. Серый и упорный, он ливмя лил из всех нависших над Берлином туч.

Заложив руки за спину и склонив голову, чтобы не намокли очки, я устремился на другую сторону улицы. Автобус же явно медлил появиться.

Я встал под козырек. И тут увидел в стекле витрины свои мокрые, плотно прилипшие к голове волосы. Салон красоты «Имидж». Я глянул на часы. Почему бы нет?

– Сухую стрижку, если можно, – сказал я, подойдя к стойке. – Немножко подровнять, и все такое.

Парикмахерша с сомнением оглядела мою башку.

– Ну что ж, тогда с мытьем, хоть я только что мыл голову, – солгал я.

Других посетителей не было. Я сел в ближайшее кресло.

Только что из салона вышел мужчина, и парикмахерши еще говорили о нем. Где-то в районе височной части головы его волосяному покрову был нанесен ступенчатый губительный надрез. Даже в среде опытных парикмахеров подобный изъян прически считается совершенно безнадежным. Бедняге нельзя было помочь. Со словами «А вот теперь мне необходима колбаса карри!» он удалился.

Наконец-то и меня стали обрабатывать. Приготовления окончены – приступаем.

Одна только головомойка чего стоила! То горячо, то холодно! Шею так и шпарило! Я расслабился и закрыл глаза. Теплая струя воды, проворные руки парикмахерши, массирующие кожу головы… В таких условиях мудрено сохранить хладнокровие: я растворился в блаженстве, упиваясь своей беспомощностью перед ней, окутанный сковавшим мои движения балахоном, всем своим существом, включая кожу и волосяном покров, отдавшись ей на суд и расправу. Мне не нужно было ничего делать – только прислушиваться к усыпляющему, равномерному пощелкиванию ножниц где-то там, в небесной синеве моего сознания.

Когда парикмахерша – ее звали Сэнди – завершила работу и уже потянулась было к зеркалу, я – с зажмуренными в приливе блаженства глазами – дат ей добро на дальнейшие подравнивания.

Итак, она продолжила, стала вторгаться в совершенно новые регионы моей головы, пока деловитое, но все более осторожное пощелкивание не привело эти опустошения к логическому концу.

– Ну, теперь уж больше некуда, – услышал я слова парикмахерши. – Разве что наголо…

Я открыл глаза, и пока она обмахивала кисточкой и обдувала мою шею, окончательно придя в себя, обнаружил, что мужчина в зеркале напротив (да и мужчина ли? В широком балахоне тонул какой-то ребенок-переросток) восседает в кресле с экстремально короткими волосами, лишь чуть-чуть длиннее простой щетины.

Цена за пережитые только что мгновения счастья оказалась, как я теперь видел, высокой: комплекс раннего детства – уши торчком! Я об этом и думать забыл. Долгие годы на вопрос «Уши оставить?» из моих уст, как нечто само собой разумеющееся, вылетал ответ: «Да, пожалуйста».

Теперь они, красные, обнаженные, грубо вторгались в помещение салона и непреодолимой, на мой взгляд, преградой стояли между парикмахершей – да вообще любым существом женского пола! – и мною. Такое ощущение, будто стал калекой.

Тут уж не помогла и любезно уклоняющаяся от неуместной откровенной оценки фраза «В последнее время короткие стрижки опять вошли в моду», сорвавшаяся с губ Сэнди и долетевшая до моих оголенных, оттопыренных ушей.

Я удрученно поплелся к кассе.

Парикмахерша заметила, что клиент удовлетворен не на все сто. Пока я отсчитывал деньги, она выдвинула ящик и сунула мне через стойку маленькую визитку:

«Дело в шляпе» – консультация стилиста, имя, номер телефона.

– Из вас может выйти толк, – тихонько шепнула она, раскладывая деньги по кассовым отсекам. – Только вот на это вам придется потратить чуть больше времени. Это наша бывшая коллега. С прошлого года работает самостоятельно. Но очень преуспела. Она и из гориллы может сделать более или менее разумного человека.

– ?

– Ну, это в принципе, – добавила она, заметив мою растерянность. – Короче, подумайте: достаточно позвонить.

Хмыкнув не без иронии, я взял карточку и машинально сунул ее в правый карман пальто, где хранил ежедневно скапливавшийся мусор вроде старых проездных билетов, конфетных оберток и т. п.

Однако, выйдя на улицу и обернувшись на витрину, дабы вновь убедиться в плачевном состоянии моей головы, я передумал и, снова достав визитку, затолкал ее в боковое отделение своего кошелька. Оттуда же торчала телефонная карточка.

Я зашел в ближайшую будку и набрал номер, просто чтобы до вечера себя чем-то занять.

Мне откликнулся женский голос – да, во второй половине дня у нее еще есть окно, я могу прийти.

Оставив позади еще парочку улиц и по прошествии дополнительных тридцати минут я оказался у входа в студию. Позвонил. Жужжание. Я приналег на дверь. Так как моя очередь еще не подошла, принялся изучать фотографии «До» и «После», очевидно повешенные в холле с целью саморекламы.

Откровенно говоря, те снимки, что были «до», казались мне гораздо лучше, выразительнее. На фотографиях «после» у клиентов (пострадавших?) все дела были поистине в шляпе после успешной консультации стилиста. Создавалось впечатление, будто неведомая тупая сила вселилась в их лица. Словно огромный судьбоносный утюг проехался по ним и разгладил их черты. Возможно, секрет был еще и в том, что теперь все они, как один, ухмылялись, ни дать ни взять идиоты, и в отличие от предыдущих черно-белых снимков были разукрашены во все цвета радуги.

Я уже раздумывал над тем, не лучше ли мне удалиться, но тут услышал, как за перегородкой задвигались стулья. Предыдущая клиентка (ей, помимо прочего, был рекомендован несмываемый, постоянный макияж) попрощалась. Меня пригласили в кабинет.