Текст книги "Драко (ЛП)"

Автор книги: Йен Уотсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

ТРИ

Обратно вылетел пылающий плащ, утяжеленный несколькими гранатами. Они детонировали прямо в толпе монстров. Следом вылетел силовой меч Обиспала, описывая дуги на полу и обрубив несколько ног. Внезапно изображение сместилось во тьму за разорванной решеткой, когда генокрад, перепрыгнув тела своих родичей, ворвался внутрь.

Когти, столь же мощные, как и у этого генокрада, отбили в сторону его лапы и распороли голову так, что тварь закричала и обмякла, заблокировав отверстие. В инфракрасном свете всё было отлично видно. Монстром, что затащил инквизитора внутрь, была Ме’Линди. И она же вырубила генокрада, пытавшегося прорваться внутрь. Сейчас она просто сдерживала Обиспала, держа обезоруженного человека на расстоянии вытянутых лап.

Пронзительный вой, доносящийся снаружи, должно быть был звуком одного или двух силовых топоров, режущих противоаварийную заслонку, словно нож масло.

Обиспал извивался в хватке ассасина.

– Что? – орал он. – Кто? Ты не генокрад. Не гибрид. Кто ты?!

Насколько ясно видел Обиспал? Ме’Линди не ответила. Да и не смогла бы ответить, если бы даже захотела – синтекожа запечатывала зубастую морду.

Снаружи донеслись стрельба, крики, шипение. Гвардейцы пробрались сквозь заслонку.

– Аааа… – Обиспал, казалось, уже почти понял, кто его схватил.

– Кто внутри, осторожнее! – заорали снаружи. Лазерные разряды принялись шинковать покалеченного генокрада. Когти выпустили Обиспала, оттолкнув его. Ме’Линди развернулась и побежала вверх по стальной лестнице. Обиспал в ярости затопал своими слоновьими сапогами, потом взял себя в руки, подобрал отброшенный болтган, и приготовился встречать своих спасителей.

– Неблагодарная скотина, не так ли? – протянул Гугол.

– Он попал в ловушку, – сказал Жак. – Вселенная полна ловушек для неосторожных. В какой-то миг Обиспал проявил неосторожность и прекрасно об этом знает. Он знает и о том, что об этом знает кто-то еще, и для него это оскорбительно. До последней минуты он недооценивал генокрадов – они были для него словно игрушки. До этого момента его кампания проходила очень хорошо.

– Да, очень хорошо, – повторил Гугол язвительно. Он внимательно осмотрел маленькие изображения с видами разрушений, крутящиеся на экране. – Целые города уничтожены, погибли миллионы. Как великолепно!

– Сталинваст скоро будет очищен, Виталий. И это не самая худшая судьба для этого мира.

– А что может быть?

– Экстерминатус, – тихо прошептал Жак.

– Что?

– Не бери в голову. Василарев не будет полностью разрушен. Бои даже не дойдут до нас, до отеля.

– Это немного утешает.

– Этот всплеск Хаоса больше не угрожает нашему Императору.

Ме’Линди под видом генокрада мчалась на четырех лапах по темным каналам и служебным туннелям. Она взбиралась по древним лестницам, спиралью уходящим вверх по сужающимся шахтам. Пересекала мостки, тянущиеся над пропастями. Снова спускалась по лестницам. Через люки попадала на улицы и вновь ныряла в люки. И каждый раз выбирала пустынные маршруты. Но изредка все же натыкалась на беженцев, которым хватало ума спрятаться от побоища в этих темных дырах. Она едва замечала их и мчалась дальше к их великому облегчению. И все-таки до неё постоянно доносился рокот и вопли бегущих по главным проспектам: словно скорбное барабанное сопровождение перестуку её собственных когтей.

На одном из перекрестков она остановилась, почувствовав опасность.

Изображение-четверть… Гримм, отдуваясь, бежит по шатким мосткам над потоком людей.

Живой поток становится плотнее, словно встретив впереди дамбу. Движущиеся тротуары, должно быть, не выдержали массы толпы и сломались, иначе часть народа унесло бы назад.

Людей сдавливало друг о друга, они задыхались в давке. Трупы в стоячем положении толпа несла вперед. Более ловкие прыгали по головам живых и мертвых, пока не подворачивали лодыжку или пока их не хватал кто-то из задыхающихся и не сбивал с ног. Тогда этих ловкачей несла волна голов и молотящих их рук.

Казалось, что сами стены проспекта готовы лопнуть. Давка воздвигала заторы из переплетенных, смятых тел над остальной массой. Поток истерзанной плоти, поначалу – единое многоголовое существо, начал безумно сжиматься, пока не стали лопаться глаза, рваться кожа, из разорванных сосудов фонтанировать кровь. Если Гримм упадет в это…

Вот уже к его мосткам потянулись человеческие деревья – живые старались вскарабкаться как можно выше по трупам. Светополосы мерцали, словно предупреждая о том, что скоро этот задыхающийся ад боли и ужаса погрузится во тьму.

– Почему не пускают газ? – закричал Гримм, словно кто-то из ответственных за это лиц мог бы услышать его. – Неужели ваш губернатор хочет, чтобы население несло такие жертвы?

И тут рядом распахнулся люк. Черный коготь зацепил Гримма и поднял в воздух. Черная, покрытая роговыми наростами рука обхватила его. Голова маленького человека оказалась прижата к выпирающей челюсти.

Гримм забормотал на своем родном языке, очевидно сильно жалея о своем желании посетить линию фронта.

Потом Жак и Гугол услышали, как он молится на правильном имперском готике, визжа так, словно хочет быть услышанным по всей галактике:

– О праотцы! Не дайте мне предать свой народ!

Вообще, эта молитва могла бы быть произнесена и на его наречии. На имперском готике ему следовало бы молить Бога-Императора о спасении.

Гугол хохотал:

– Несчастный коротышка думает, что она собирается одарить его поцелуем генокрада. О, La Belle Dame Sans Merci.

– Не произноси колдовских заклинаний, – строго пресек его Жак.

– А я и не говорил. Это фраза из одной древней поэмы. В ней говорится, ну… о роковой женщине. Ме’Линди.

– Очень роковой, – согласился Жак.

– Но не для нашего друга Гримма, хотя он этого и не понимает.

Ме’Линди бросилась обратно в люк и побежала изо всех сил, прижимая к себе Гримма, плачущего как ребенок.

– Она тащит его в особое тайное место, чтобы подарить роковой поцелуй, – заключил Гугол. – Вот что он думает. А после этого он навечно должен остаться девственником, чтобы не осквернить свой народ.

– Девственником? Ты шутишь. Жертвы генокрадов забывают о том, что были заражены. Генокрады при поцелуе еще и гипнотизируют.

– Получается, жертве очень хочется спариваться?

– Ха, с простыми смертными! И те в восторге, ибо тоже зачарованны.

Гибридные дети с рождения гипнотизируют родителей, и воспринимаются теми как красавцы, несмотря на извращенное уродство.

– Увы, – вздохнул Гугол, – наш взволнованный друг еще не заметил некоторых расхождений. И наверняка уже намочил штаны.

Прижимая к себе Гримма, Ме’Линди перебралась через переплетение распорок, скрепляющих шахту, и нырнула в темный туннель.

– И все же, – пробормотал навигатор, – найти приют в её руках…

– Ты поэт, Виталий? – спросил Жак. – Мне кажется, ты покраснел?

– Я сочинил несколько вещей в путешествиях в свободное время, – признался Гугол. – Несколько стихов о пустоте. О любви. Смерти. Если они мне нравятся, то я их записываю.

«И они, вероятно, тебе очень нравятся», – подумал Жак, а вслух сказал:

– Остерегайся романтизма.

Ме’Линди добралась до небольшой заброшенной кладовой, заставленной покрытыми пылью и паутиной инструментами. Тусклые люминосферы освещали оранжевым светом тесное пространство.

Захлопнув плечом двери, Ме’Линди резко, но без грубости, поставила на ноги сквата. Гримм отступил на несколько шагов. Так как путей отхода у него не было, он вызывающе взглянул монстру в морду.

– Ха! Не выйдет. Ха, да я лучше сам себя убью.

– Какой он скромный.

Тон Гугола намекал не только на насмешку, но и на несбыточное желание.

Фальшивый генокрад жестом указал на свою морду, затянутую синтекожей. Когтями, едва ли предназначенными для тонких манипуляций, он указал на свой пояс и показал различные штуковины, спрятанные в ткани.

В глазах коротышки наконец-то мелькнул отблеск понимания. Он нерешительно подошел к ней и протянул руку к баллончику. Ме’Линди кивнула длинной головой, как лошадь. Растворитель, да.

Гримм распылил его ей на морду и челюсти распахнулись, обнажив кинжалоподобные зубы. Она зашипела на него. Она что, пытается заставить эту ксеносскую пасть и язык-яйцеклад выдавить человеческую речь? Тем временем Гримм, уже почти без дрожи, продолжает распылять растворитель – на грудь, руки, спину – пока вся синтекожа полностью не растворяется. Пожалуй, без неё она выглядела еще более зловеще.

– Ей нужны его руки, – усмехнулся Гугол. – Вот почему она прихватила его. Скорее всего, после того, как он ведет ей антидот от поли-как-там-его, она оставит его и отправится своим путем.

Но Ме’Линди жестом отказалась от введения антидота. Снова подхватив сквата, она распахнула дверь и продолжила свой путь по темным мрачным недрам Василарева. Она поднималась на такие высоты и спускалась в такие глубины, где сам скват самолично бы не прошел, или прошел бы, но не так быстро.

– Проклятье, а Гримму, похоже, явно уютно. Жак, как вы думаете, он получил удовольствие от поездки на руках Ме’Линди? Я полагаю, что он ей нужен лишь как голосовое средство на тот случай, если ей потребуется идентифицировать себя!

– Ревность является одним из следствий романтизма, Виталий…

Дверь в изумрудный люкс распахнулась и ворвалась чудовище-Ме’Линди. Она поставила Гримма на ноги. Скват сразу расправил куртку, отряхнул грязь, расчесал пальцами рыжую бороду и щелкнул по своему «конскому хвостику», словно сгоняя муху. Затем расплылся в улыбке Ме’Линди, но тут же спохватился:

– Ха, ха, ничего себе скачки.

– Мы за вами наблюдали, – подал голос Гугол. – Виртуозное выступление, моя дорогая!

Он изящно поклонился ассасину.

– Я же сказал вам не выкидывать подобных трюков, – напомнил ей Жак. – Теперь Обиспал знает, что на планете присутствуют другие, неизвестные ему, имперские агенты. С другой стороны – он остался жив, и это может успокоить его эго.

Ме’Линди приблизилась к Жаку и опустилась перед ним на колени. Неужели она будет просить у него прощения? Нет – она просто предоставила ему более детально осмотреть свой образ генокрада.

Он протянул руку и погладил её по жесткой звериной голове. Гугол при этом взволнованно присвистнул. Вопреки себе, Жак почувствовал, что очарован. Он мог касаться – он мог ласкать – Ме’Линди в этой смертоносной чужеродной личине так, как кто-то мог гладить котенка, так, словно он был свободен от обычных служебных формальностей и чувств. В этом обличии она была как никогда смертоносна; ей по сию пору приходилось сдерживать временно приобретенные рефлексы, чтобы не причинить вреда.

Он рассматривал её панцирь, крепкие пружинистые ноги; и всё же он понимал, что слишком пристально рассматривает Ме’Линди, в то время, как не должен так делать. Он едва ли понимал, что здесь есть еще и зрители. Ме’Линди что-то неразборчиво прошипела.

– Ей нужно поесть, босс, – сказал Гримм. – Для обратного перевоплощения ей нужна энергия.

– Ты что, понимаешь её? – недоверчиво спросил Гугол.

– Понимаю её? Понимаю? Ха! Кто может понять и постичь такого человека? Её рот издает звуки, а я перевожу. Я, в конце концов, – Гримм пошло усмехнулся, – наслаждался её обществом намного больше, чем любой из вас. Совсем недавно.

– Может мне заказать что-то особенное в службе отеля? – невозмутимо спросил Гугол. – Например, целого жаренного барашка? Если, конечно повара и кухарки всё еще живы, если они не сбежали, или их не погнали варить синтебурду для тех же беженцев. Нашей даме требуется банкет. А это не будет слишком бросаться в глаза? Не привлечем ли мы к себе излишнее внимание?

– Ты же отлично знаешь, – осадил его Жак, – что она вполне может воспользоваться нашими собственными запасами.

Что теперь Ме’Линди и делала – жадно поглощала рыбу, мясо, птицу из стазис-контейнеров, которые были доставлены в люкс с корабля Жака, «Торментум Малорум», который на время их визита на Сталинваст носил псевдоним «Сапфировый орел». Хотя планета и была богатой, город-улей вряд ли мог гарантировать настоящую еду, даже в богатом отеле, тем более во время смуты.

Жак заметил, что Гримм с тоской гурмана наблюдает, как то, что для него считается изысканным деликатесом, без зазрения совести исчезает в пасти монстра.

Получала ли наслаждение Ме’Линди от поглощения экзотической телятины, балыка из солнечной рыбы, сочной вырезки грокса? Или ее научили и подготовили существовать на любом доступном корме – водоросли, тараканы, крысы, какая разница? Могла ли она чувствовать разницу во вкусе?

Гримм мог.

Впрочем, это было неудивительно. Раса скватов ушла в сторону от человеческих норм, живя в пещерах и тесных шахтах мрачных рудных миров, которые, будучи богатыми полезными ископаемыми, были в остальном абсолютно бесплодными. Скваты стали коренастыми, крепкими и самостоятельными. За тысячелетия генетической дивергенции, отрезанные от остальной части галактики варп-штормами, они были вынуждены производить для себя еду и воздух. Они познали, что такое голод – и по сию пору помнили эти тяжелые времена. Скваты преуспевали в невзгодах. И зачастую предпочитают суровый мир более приятному.

И все же они любили поесть, и – шикарно, если, конечно, удавалось.

Их гидропонные сады славились питательной продукцией; а после того, как вновь были присоединены к Империуму, скваты тратили значительную часть своих рудных богатств на импорт экзотической еды. Их основной рацион по-прежнему состоял из искусственно выращенных овощей, приправленных пряностями и соусами – намного более соблазнительная пища, чем переработанная синтетическая еда, которая была уделом большинства населения переполненных миров. В общем, без особых прикрас про аппетит скватов можно было сказать – судя по Гримму – что он был как у искушенных знатоков.

О да, Жак заметил в глазах сквата голодный блеск. Но это была не жадность. У добродушного и простого Гримма манеры были учтивыми, почти рыцарскими. Коротышке было ясно, что ассасин, проявившая чрезмерные усилия, должна есть в первую очередь. И, тем не менее, он тоже был немного голодным; и был ценителем кулинарного искусства.

– Поешь сам что-нибудь, Гримм, – предложил Жак. – Вперед: считай это приказом.

Поблагодарив, коротышка вытащил из контейнера копченую ножку какой-то большой бескрылой птицы. Осмотрев её, он одобрительно кивнул.

На борту «Торментум Малорум» было намного больше всяких подобных вкусностей. Инквизиторы могли реквизировать всё, что пожелают и Жак, пользуясь этим, великолепно снабдил свой собственный корабль провиантом. Он не приравнивал железные обязанности к железному рациону. Это был фальшивый и лицемерный пуританизм, и инквизитор познал его еще в молодости.

Разумеется, можно было симпатизировать чувствам некоторых кающихся, которые отказывали себе в удовольствиях, потому что Император – бессмертный спаситель человечества – не мог испытывать какого-либо удовольствия, сидя тысячелетиями на своем троне…

Хотя Жак в своей роли вольного торговца и делал вид, что заботится о своей любовнице, реальность была такова, что в свои тридцать пять лет он лишь один раз положил в постель женщину – и то на основе эксперимента, для того, чтобы познать спазмы совокупления.

Те, кто поддавался страсти, утрачивали самоконтроль.

Жак так же относился к вину, которое могло опьянить и привести человека к ненужному риску.

Так что то, что он забивал кладовые своего корабля разными деликатесами, было далеко от потворства своим желаниям. Скорее, это был способ отказаться от елейного мазохистского самоограничения – которое могло сузить его кругозор.

Гугол, в отличие от Гримма, вряд ли когда-нибудь замечал, что ест. Как мог самозваный поэт так не обращать внимания на вкус блюда? А может быть, тот, кто столько времени смотрит в варп, существует на более утонченном плане бытия… кроме случаев, когда рядом появляется Ме’Линди.

Гримм, однако, отложил ножку в сторону, откусив всего один кусочек.

– Что-то не так? – спросил у него навигатор.

– Я всё думаю о тех растоптанных толпах, о разрушенных улицах. Миллионы погибли, а я сижу здесь и ем. Почему никто не использовал усыпляющий газ на всех этих паникующих беженцах?

– Они были принесены в жертву ради чистоты, – пробормотал Жак.

– Больше похоже на жертву, что приносят на кровавых алтарях, уж простите меня. Ха!

– Ты действительно так думаешь? – задумался Жак. Так много трупов; а потом еще немного, как сахар в овсянку смерти.

Опечаленный, Гримм снова взял ножку и начал грызть её. А Ме’Линди, кажется, наконец-то насытилась.

Выйдя из задумчивости, Жак задался вопросом, появится ли у него возможность понаблюдать за её обратным превращением, станет ли он свидетелем того, как тает обличие монстра и возрождается совершенное женское человеческое тело. Но Гримм вопросительно кивнул Ме’Линди в сторону спальни и она в ответ утвердительно кивнула своей лошадиной головой. Отбросив птичью кость, Гримм подобрал её шелковое платье, накидку и босоножки, которые всё еще валялись на полу и направился к дверям спальни. Ме’Линди пошла следом.

– Послушай, – запротестовал Гугол.

Гримм обернулся к нему:

– И что ты хочешь сказать?

Навигатор умоляюще взглянул на Жака.

Тот лишь удивился собственным мотивам увидеть, как генокрад-пародия превратится обратно в женщину – дразнящим, противоречивым мотивам. Инквизитор не должен сомневаться. Быть готовым к коварству и парадоксам, это да. Но не быть переменчивым. Умнее не мучить себя. Он жестом дал понять Гримму, что тот может идти.

Как только двери спальни закрылись, Гугол принял обиженный вид и обратил весь интерес к своим ногтям.

Жак сосредоточился на своих мухах.

Опустошение царило везде, где только можно. Обиспал торжествующе добивал остатки. Вскоре останутся лишь руины, смерть и увечья.

Жак выключил экран и расслабился, правда, с задумчивым видом.

Когда Ме’Линди вышла из спальни, в платье и драгоценностях, как подобает любовнице Жака, на её лице была написана каменная надменность; правда, когда следом выскочил Гримм, ничего не видя перед собой, в глазах ее мелькнул озорной огонек.

– Давайте помолимся, – произнес Жак. – Давайте поблагодарим нашего Бога-Императора за то, что очистил эту планету, освободил от чуждого зла…

Произнося знакомые слова, Жак думал над тем, почему его прислали на Сталинваст именно во время зачистки. Младший проктор его палаты, Баал Фиренце, назначил его на это задание, предположительно, следуя указаниям тайного магистра.

– Посмотри, не останется ли чего после зачистки, – сказал ему Баал Фиренце.

Что озадачивало Жака, так это то, что бунт генокрадов, теперь потопленный в крови, был угрозой естественной природы. Эти твари не были отродьем Хаоса. Их мотивы были просты: произвести потомство, защитить себя и сохранить общественный порядок – предпочтительно под собственным контролем – чтобы обеспечить себя людьми-носителями.

И это при том, что Жак был охотником на демонов из Ордо Маллеус. Его ордос занимался главным образом силами Хаоса, приходящими из варпа, которые могли овладеть уязвимыми личностями с психическим даром, превращая их в инструменты безумия.

Всё это едва ли присутствовало в ситуации на Сталинвасте. Так почему же он решал проблемы не психического характера?

– Защити нас от скверны Кхорна и Слаанеш, Нургла и Тзинча…

Он произнес эти слова тихо, так, чтобы никто не слышал, самому себе. Скват, навигатор и даже ассасин – никто из них не должен слышать эти тайные имена сил Хаоса.

Головы его компаньонов оставались склоненными. Имена прозвучали для них подобно незнакомому ритуальному заклинанию.

«Или, – подумал он мрачно, – подобно жутковатым стихам».

– Защити нас от тех, кто поражает человеческое наследие, – продолжил Жак.

Почему Сталинваст, почему?

Верно, его Ордос также служил еще и в качестве сторожевого пса для инквизиции в целом. Может быть, избыточная ярость Харка Обиспала, пусть и приведшая к успеху, может быть рассмотрена как симптом того, что им овладели демонические силы варпа? Вряд ли. Как и нельзя обвинить Обиспала в некомпетентности, несмотря на его проявление слабости в последний момент, когда он попал в ловушку в галерее.

Циник мог бы сказать, что именно действия Обиспала привели к восстанию, и, следовательно, ко всем смертям, включая гибель миллионов непричастных. С другой стороны, разве можно было оставлять такое змеиное гнездо спокойно ползать и размножаться? Конечно, нет. Хотя Харк мог бы предпринять более хирургически утонченную стратегию, чем разрывать на куски всё тело, чтобы извлечь воспалившийся орган.

Жаку не давало покоя замечание сквата о принесении жертвы на алтарь. Вопль миллионов умирающих мог бы послужить в качестве призыва для Хаоса, как часть заклинания.

– И защити нас от самих себя, – добавил Жак, отведя, наконец, взгляд от Гримма.

Теперь он сам почувствовал себя голодным.

Он равнодушно пообедал вытащенным из стазис-контейнера зародышем ягненка, приправленного специями и фаршированного трюфелями и запил его соком райских ягод.