Текст книги "Последний суд"

Автор книги: Йен Пирс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

Но более всего Аргайл одобрил картины, украшавшие кабинет. Они относились к разным эпохам – от Ренессанса до современности. Небольшое скромное полотно, изображающее мадонну (вероятно, флорентийская школа), соседствовало с подозрительно напоминающим руку Пикассо рисунком, где тоже была изображена женщина в позе мадонны. Датский натюрморт семнадцатого века контрастировал с натюрмортом импрессиониста. Полотно восемнадцатого века «Христос, увенчанный нимбом, в окружении апостолов» заинтересовало Аргайла больше; он улыбнулся, потому что рядом висело произведение соцреализма «Съезд Третьего Интернационала». Руксель обладал своеобразным чувством юмора.

Ни одного шедевра, но все работы достаточно приличные. Они были развешаны по стенам бессистемно, однако Аргайл сразу заметил наметанным глазом, что одного полотна не хватает.

Пока англичанин осматривался, Руксель взял с мраморной каминной полки колокольчик и позвонил. Через минуту в кабинете появилась Жанна Арманд.

– Да, дедушка? – спросила она и только потом заметила Аргайла. – О, привет, – небрежно бросила она. Аргайла задела ее холодность; они расстались вполне довольные друг другом, и он ожидал, что она хотя бы улыбнется ему. Может быть, она тоже плохо спала в тот вечер, подумалось ему.

– Пожалуйста, кофе, Жанна, – сказал Руксель. – Две чашки.

И снова переключился на гостя. Внучка вышла, не вымолвив ни слова. Аргайл не знал, как это понимать. В обращении Рукселя к внучке прозвучала жесткость, граничившая с грубостью. Контраст показался особенно резким, когда, выпроводив Жанну, Руксель благожелательно улыбнулся Аргайлу и придвинул его кресло поближе к камину.

– А теперь, дорогой сэр, рассказывайте. Я сгораю от нетерпения услышать, каким образом картина опять вернулась ко мне. Кстати, она цела?

Аргайл кивнул.

– Да, а если еще учесть, что ее швыряли на пол в зале ожидания на вокзале и прятали под кроватью, то состояние ее можно назвать просто отличным. Если хотите, можете взглянуть и убедиться сами.

Руксель осмотрел картину и еще раз выразил благодарность. Потом незаметно выспросил у Аргайла все подробности, связанные с похищением картины.

– Бессон, – сказал Руксель, когда очередь дошла до этого персонажа, – да, я помню его. Он приходил в замок обмерить картину для выставки. Должен сказать, он не вызвал у меня доверия. Конечно, я и представить не мог…

– Вина его не доказана, и я бы не хотел, чтобы полиция…

Руксель поднял руку:

– Господи, конечно, нет. Я не собираюсь беспокоить полицию. Я переговорил с одним из них, когда картина пропала, и он посоветовал мне не тратить попусту время. Теперь же, когда картина вернулась ко мне, обращаться к ним тем более бессмысленно.

Вошла Жанна с подносом и поставила на стол кофейник, сахар, молоко и три чашки. Руксель сдвинул брови.

– Что это? Я сказал: две чашки.

– Третью я налила для себя.

– О нет, извини. Ты знаешь, как мало у меня времени. Так что не надейся посплетничать с нами, иди работай. Письма должны быть готовы к вечеру. Займись ими, пожалуйста.

Жанна снова удалилась, покраснев от унижения. Руксель выставил ее вон, как зарвавшуюся прислугу. Аргайл представил, как ей должно быть стыдно. Обращение с ней деда сильно отличалось от той лакированной картинки, которую она недавно нарисовала Аргайлу. Он не увидел ни малейшего признака того, что ее здесь ценят и считают незаменимой помощницей. Ему не показалось, что Руксель обожает свою преданную внучку. Судя по его отношению к ней, она была здесь всего лишь секретаршей. Аргайл представил, как она должна страдать от того, что гость стар свидетелем подобной сцены и уличил ее во лжи.

Руксель продолжал вести беседу как ни в чем не бывало, словно и не было этого маленького домашнего инцидента. Он вернулся к разговору с того места, на котором их прервали, и снова включил на полную мощность свое обаяние.

Рассказывая, Аргайл, в свою очередь, тоже задавал вопросы. И каждый раз Руксель отрицательно качал головой. Нет, он не знает никакого Мюллера. И Эллмана тоже. При упоминании имени Гартунга он наконец кивнул.

– Конечно, я помню его, – сказал он. – Это было очень известное дело, я сам был одним из обвинителей и не ожидал того, что случилось.

– А что случилось?

Руксель развел руками.

– Кто знает? Гартунг был предателем, из-за него погибло много, очень много людей. Его арестовали, дело шло к суду, и он, без сомнения, закончил бы на гильотине, если бы не свел счеты с жизнью сам. Неприятное дело. Тогда все жаждали мести. Для пособников фашистов и предателей пришло время платить по счетам. Продолжалось это недолго, но мы, французы, до сих пор болезненно воспринимаем все, что даже отдаленно связано с войной. Тяжелое было время.

«А вы многого недоговариваете, господин Руксель», – отметил про себя Аргайл.

– И к какому заключению вы пришли? – спросил Руксель с улыбкой. – Похоже, моя картина доставила вам немало хлопот.

– У полиции есть подозрение, что Мюллер был совершенно невменяем, – ответил Аргайл, импровизируя на ходу: старик ему активно не нравился, и он не считал нужным выкладывать Рукселю все начистоту. Конечно, это было чистым предубеждением – против того не было никаких фактов, однако Аргайла потрясло суровое обращение старика с Жанной. Разумеется, в каждой семье свои правила, а сторонние наблюдатели склонны к чересчур поспешным выводам, но Аргайла неприятно поразил контраст между ледяным тоном, адресованным внучке, и мягким теплым рокотом, предназначенным для гостя. Все-таки в нем погиб большой политик.

– И у вас нет предположений, за что могли убить Мюллера? – спросил Руксель.

– Я знаю только, что кто-то проявляет к «Сократу» очень большой интерес. И мой вам совет: будьте предельно осторожны. Это, конечно, не мое дело, но я не простил бы себе, если бы не предупредил вас об опасности.

Руксель пренебрежительно отмахнулся.

– Ах, да что там! Я – старый человек, мистер Аргайл. Какой смысл меня убивать? Я и так скоро отправлюсь к праотцам! Не волнуйтесь: мне ничто не угрожает.

– Надеюсь, – с сомнением сказал Аргайл.

Он встал и начал прощаться. Последовало недолгое препирательство, в ходе которого Руксель пытался всучить ему чек за причиненные хлопоты, а Аргайл, которому захотелось вдруг сделать красивый жест, всячески отказывался. В результате он не взял денег, но прозрачно намекнул, что если когда-нибудь Руксель надумает продать свои картины, он может обратиться к услугам очень опытного агента…

Расставшись с Рукселем, он пошел по тропинке и, дойдя до середины, заметил в глубине сада Жанну Арманд. Нетрудно было догадаться, кого она ждет, и он помахал ей рукой. Женщина приблизилась.

– Доброе утро, – прохладно поздоровался Аргайл, бесстрашно глядя ей в лицо.

– Доброе утро. Я хотела объясниться. – Она казалась сильно расстроенной.

– В этом нет никакой необходимости, уверяю вас.

– Я понимаю, но это важно для меня. Я хотела объяснить насчет дедушки.

– Хорошо, объясняйте.

– Он сейчас находится в страшном напряжении. На него столько всего навалилось – подготовка к награждению, работа в международном финансовом комитете и многое другое. Он ужасно устает и от этого начинает думать о надвигающейся старости. Поэтому иногда он не может сдержаться.

– И вымещает свою злость на вас.

– Да. Но, что бы вам ни показалось, мы с ним очень близки. Он такой великий человек, и я… я просто не хочу, чтобы у вас сложилось о нем ложное впечатление. Я для него – все, единственный близкий человек. Но самым близким, как правило, больше всего и достается.

– Хорошо, – сказал Аргайл, сильно озадаченный тем, что она считает нужным посвящать его во все эти подробности.

– К тому же он не может простить мне того, что я не мальчик. Он всегда хотел внука.

– Вы это серьезно?

– Абсолютно. Для него это важно, он хотел основать великую династию. Но его жена родила девочку и вскоре умерла. А дочь произвела на свет меня. Потом он рассчитывал на меня, но я развелась с мужем. Дед тогда ужасно рассердился. Конечно, он никогда не говорил об этом прямо, – поспешно добавила Жанна, – но я знаю, что мысль о наследнике мучает его постоянно.

– По-моему, это нелепо.

– Старомодно. Но ведь он и не молод.

– И все же…

– Он никогда не упоминает об этом, и вообще он – самый добрый и любящий дед в мире.

– Отлично, – сказал Аргайл. – Как скажете.

– Мне не хотелось, чтобы у вас сложилось ложное впечатление.

– Я понял.

Они любезно улыбнулись друг другу, и Жанна открыла ворота.

ГЛАВА 11

– Выглядишь замечательно, – сказал Аргайл. Они сидели за столиком в ресторане, и Аргайл так пялился на нее, что это уже становилось неприличным.

До чего странно устроены мужчины, подумала Флавия. Она могла часами наводить красоту, и Аргайл совершенно не замечал, как чудесно она выглядит, во всяком случае, ничего не говорил. А сейчас, когда на ней мятая рубашка и поношенные джинсы, он восхищается ею так, словно она Венера Милосская. Конечно, это приятно, но ей хотелось бы знать, что послужило тому причиной. Она чувствовала какой-то подвох.

– Спасибо, – улыбнулась она, еще более удивленная его внезапной щедростью на комплименты. – Мне приятно это слышать, но если ты будешь и дальше смотреть мне в глаза, то прольешь суп на рубашку.

Аргайл повел Флавию в свой любимый ресторанчик на Фобур Сен-Дени «У Жюльена». Ему нравились современный интерьер ресторана и демократичное обслуживание. Это особенно удобно, когда спешишь, объяснил Аргайл Флавии. Готовили здесь тоже неплохо, хотя номинально это был всего лишь завтрак.

Флавия беспробудно спала до семи часов вечера, а проснувшись, объявила, что хочет есть. На кредитной карточке у Аргайла еще оставались деньги, и он великодушно предложил сходить в ресторан.

Джонатан первым отчитался о проделанной работе. Умолчав о сказочной красоте внучки Рукселя, он сосредоточился на фактическом материале.

– Все это так странно, – задумчиво сказал он, закончив рассказ, – она изо всех сил пыталась убедить меня, будто Руксель – самый любящий дед на свете. Зачем? Мне нет до них обоих никакого дела.

– Возможно, в ней взыграла фамильная гордость, – предположила Флавия, пожирая глазами эскалоп с гусиной печенкой, который поставил перед ней на удивление благодушный официант. – Никто не любит выставлять напоказ домашние неурядицы. Ты бы на ее месте вел себя точно так же. Вспомни сам, как тебе было стыдно, когда мы поссорились в ресторане.

– Это другое дело.

– Да то же самое. Кстати, у нас хватит денег?

Аргайл заглянул к ней в тарелку.

– Конечно, нет. А ты не хочешь рассказать мне о своих достижениях?

– Ну разумеется.

Флавия положила в рот ломтик печенки и ждала, пока она растает на языке.

– Знаешь, – сказал Джонатан, – если суммировать всю информацию, которую нам удалось раздобыть, то, наверное, разгадка всплывет сама собой. И тогда мы сможем наконец вернуться домой.

Эта убежденность происходила из его вечного оптимизма, что перемены к лучшему где-то не за горами, а скорее всего за ближайшим углом. Но когда Флавия поделилась с ним своими открытиями, даже он, несмотря на весь свой оптимизм, был вынужден признать, что информация, которую они собрали, не дает никакого ключа к разгадке.

– Ну и что ты теперь думаешь делать?

– Во-первых, то, что я должна была сделать первым делом, – повидаться с Жанэ. Так полагается по этикету. Он, конечно, ничего не скажет, узнав, что я без его ведома встречалась с Эллманом, но ему будет неприятно, если я так и не засвидетельствую ему свое почтение. После этого мы с ним займемся Бессоном; возможно, ему известно, зачем Мюллеру понадобилась картина или хотя бы почему он решил, что это именно та картина, которая ему нужна.

– Чудесно. А что делать мне?

– Ты постарайся выяснить, как картина попала к Рукселю. И почему Мюллер в ней разочаровался.

– Это легко. Он просто ошибся.

– Тогда найди ту картину, которая была ему нужна.

– А вот это уже сложнее.

– Да, но зато это даст работу твоим мозгам. Как ты думаешь, есть смысл работать в этом направлении?

– На обратной стороне картины осталась бирка галереи братьев Розье, что на улице Риволи. Думаю, галерея давно закрылась, но попробовать можно.

– Хорошо. А я позвоню Боттандо: узнаю, есть ли новости от Фабриано или от швейцарцев. Еще я хочу, чтобы он как следует просветил биографию этого Шмидта-Эллмана. И еще…

– О-о, по-моему, достаточно, – взмолился Аргайл. – Ешь, у тебя еда стынет. Я предлагаю лечь сегодня пораньше.

– Я проспала весь день, у меня нет сна ни в одном глазу.

– Хорошо, как скажешь.

«Нет, все-таки в последние дни он ведет себя очень странно».

Семьдесят лет назад улица Риволи, возможно, и славилась художественными салонами и галереями, но только не в начале двадцать первого века. Теперь здесь можно было купить лишь одну вещь, мало-мальски имеющую отношение к искусству, – светящуюся модель Эйфелевой башни. Владельцы галерей закрыли свои заведения. Закрыли галерею и братья Розье. Даже в радостное солнечное утро бесконечный ряд лотков с открытками, безвкусных сувенирных лавок и будки обмена валюты наводили тоску. Обдумывая свои дальнейшие действия, Аргайл потягивал кофе – отвратительное жиденькое пойло, подаваемое во Франции, не шло ни в какое сравнение с настоящим итальянским кофе. Флавия опять убежала по своим делам, и он решил провести собственное расследование.

С чего начать? «Отбрось все невозможное», – сказал кто-то из великих, что в переводе на простой английский язык означало «Начни с простого». В данном случае самым простым казалось восстановить историю картины, и здесь уже вариантов было немного.

Великие картины имеют долгую родословную, которую можно досконально проследить через поколения владельцев; практически всегда можно определить, где находилось полотно в конкретный момент времени за последние пятьсот лет; зачастую известно, в какой день какого года, в каком доме, в какой комнате и на какой стене висела та или иная вещь. Но таких картин меньшинство. Выяснить биографию остальных произведений удается лишь при очень большом везении.

В случае с «Сократом» Аргайл располагал только выцветшей биркой на обратной стороне рамы. Поразмыслив, он пришел к выводу, что это, пожалуй, его единственный шанс. Он не знал, к какому году относилась торговая бирка, но, судя по шрифту, картина была выставлена на продажу в период между Первой и Второй мировыми.

Может, посмотреть в телефонном справочнике? Выстрел в «молоко», но как будет приятно, если он попадет в цель. Аргайл позаимствовал старый потрепанный справочник и начал его листать. И нашел. Семейный бизнес – торговля предметами искусства. Фирма братьев Розье не прекратила своего существования. В списке галерей он нашел магазин братьев Розье, расположенный на Фобур Сен-Оноре. Внизу значилась маленькая приписка: «Основан в 1882 году». Вот это удача! Аргайл сверился с картой и, обнаружив, что это недалеко, тронулся в путь.

Фобур Сен-Оноре – очень длинная улица, почти в пять километров, и на всем протяжении ее теснятся галереи и антикварные лавки. Аргайл пожалел, что не взял такси, – галерея братьев Розье находилась в самом конце улицы. Вспотевший и обессилевший, он наконец доплелся до нужного дома. Чтобы не испортить впечатление, Аргайл завернул за угол и привел себя в порядок – поправил съехавший на сторону галстук, пригладил руками растрепавшуюся прическу и одернул пиджак. Ему предстояло сыграть роль успешного бизнесмена, заглянувшего между делом к коллеге.

Вернувшись к парадному входу, Аргайл позвонил в звонок домофона и, услышав характерный щелчок, открыл дверь. Покупателей в галерее не было – очевидно, дорогие магазины не вызывают у них доверия.

– Доброе утро, – поздоровался англичанин, когда навстречу ему вышла женщина с прохладной дежурной улыбкой на лице. Он вручил ей свою визитку – ему нечасто выдавался шанс щегольнуть визиткой, но даже в этих случаях, как правило, выяснялось, что он забыл визитки дома, – и спросил, может ли видеть владельца галереи. Он хотел бы проконсультироваться у него насчет картины, когда-то проходившей через его руки.

Пока все в порядке. Подобные обращения не редкость. Торговцы картинами всегда стараются разузнать о попавшей к ним картине как можно больше. Женщина улыбнулась приветливее, когда поняла, что имеет дело не с клиентом, а с коллегой. Попросив минутку подождать, она скрылась за занавеской, потом выглянула и пригласила его проходить.

Несмотря на вывеску с именем братьев Розье, магазином управлял щеголеватый молодец по имени Жантильи. Взмахом руки он прервал извинения Аргайла. Чепуха. Он избавил его от скуки. Внес приятное разнообразие. С кем имею честь?

Аргайл предъявил свои рекомендации, и Жантильи внимательно прочитал их, чтобы составить представление о незнакомце. Это стандартная процедура при встрече коммерсантов, имеющих дело с картинами, – так собаки обнюхивают друг друга, определяясь, как вести себя дальше: пуститься наперегонки за мячиком или вонзить друг другу зубы в горло. Каким образом собаки отличают друзей от врагов, неизвестно; однако не менее загадочно и то, как дельцы определяют, с кем им сотрудничать, а от кого держаться подальше.

Аргайлу повезло: Жантильи однажды имел дело с Эдвардом Бирнесом, бывшим работодателем Аргайла, и остался доволен сотрудничеством.

Жантильи рассказал Аргайлу о своем опыте работы с Бирнесом, потом молодые люди обменялись сплетнями из мира искусства, затем дружно посетовали на застой в торговле. Беседа протекала в атмосфере доверия и полного взаимопонимания. Покончив со вступительной частью, они перешли к делу.

Аргайл объяснил цель своего визита: к нему в руки попала картина, о которой ему хотелось бы знать как можно больше. Судя по метке на обратной стороне картины, когда-то она выставлялась в галерее Розье. Но увы, это было очень давно.

– А насколько давно?

Аргайл предположил, что с тех пор прошло уже шестьдесят – семьдесят лет. В любом случае это было до войны.

– О-о, ну тогда сомневаюсь, смогу ли я чем-то помочь. Братья Розье продали дело тридцать лет назад и одновременно с этим уничтожили все бухгалтерские книги.

Ничего другого Аргайл и не ожидал. Некоторые коммерсанты – немолодые и очень солидные – записывают в специальные книги каждую вещь, которая проходит через их руки. Потом, когда книги начинают занимать слишком много места, от них избавляются. Иногда их передают в архивы. И крайне редко старые бухгалтерские книги продолжают пылиться в галереях.

Жантильи проявил интерес к делу Аргайла, однако тот решил ограничиться лишь тем, что уже сообщил. Он попытался описать картину, но, не видя ее воочию, галерейщик не смог ничего сказать. Тогда Джонатан высказал предположение, что некогда картина принадлежала некоему Гартунгу.

– Гартунгу? – встрепенулся Жантильи. – Что ж вы сразу не сказали?

– А вам он знаком?

– Боже милостивый, конечно. Это был очень крупный парижский коллекционер и промышленник. Правда, потом он стал опальным.

– Тогда, возможно, он покупал что-нибудь в галерее Розье?

– Наверняка. Из того, что я о нем слышал – я те времена, разумеется, не застал, – он покупал очень много и с толком. Скажу вам даже больше. Вы сами знаете, какие все в нашем бизнесе снобы: «Простые клиенты? Фи!» Мы даже не пытаемся запомнить их имена. Вот богатые и знаменитые персоны – другое дело. Этих мы обязательно запоминаем, чтобы при случае обронить в разговоре громкое имя. О Гартунге теперь никто не вспоминает из-за того, что с ним произошло… но все равно его имя будет вписано золотыми буквами в историю любителей искусства. Подождите, я посмотрю в журнале именитых клиентов.

Жантильи куда-то скрылся и через несколько мгновений появился с большим томом. Он бухнул его на стол, подняв облако пыли, раскрыл двумя руками и громко чихнул.

– Давно не доставал. Так, смотрим на «г» – Гартунг. Так. Хм.

Он водрузил на нос очки и, хмуря брови и покашливая, начал листать страницы.

– Вот, – сказал он. – Жюль Гартунг, авеню Монтень, восемнадцать. Первый раз он купил у нас картину в двадцать первом, последняя покупка сделана в тридцать девятом. Всего он купил у нас одиннадцать полотен. Не самый прибыльный клиент, однако всегда делал отличный выбор. Отличный. И человек был хороший, что бы там ни писали про него газеты.

– Можно мне взглянуть? – Аргайл обошел вокруг стола и наклонился над книгой.

Жантильи ткнул пальцем в середину страницы.

– Вот картина, которая вас интересует. «Июнь 1939 года. Куплен классический сюжет Жана Флоре, с доставкой на дом». И вот еще одно полотно того же художника – религиозный сюжет, доставлен по другому адресу: бульвар Сен-Жермен. Хм, не престижный район.

– Хорошо. Наверное, это была еще одна картина из цикла.

– Какого цикла?

– Картин было четыре, – живо ответил Аргайл, демонстрируя свою осведомленность. – Все на тему закона. Я думаю, другая картина тоже была из этого цикла.

– Понятно.

– Я рад, что хотя бы этот вопрос прояснился. Как вы думаете, я смогу выяснить, кому была доставлена картина на бульвар Сен-Жермен?

– Неужели это тоже имеет значение?

– Вероятно, нет. Но мне хочется знать о ней все.

Жантильи с сомнением покачал головой.

– Не представляю, как вы это узнаете. Конечно, если очень постараться, можно выяснить, кому принадлежала квартира. Но скорее всего она сдавалась внаем, и тогда фамилия владельца вам ничего не скажет. По-моему, нет никаких шансов выяснить, кто там тогда жил.

– О-о, – разочарованно протянул Аргайл, – какая досада. А Гартунг? Может, я смогу найти людей, которые были с ним знакомы?

– Все это было так давно, тем более он не из тех людей, о ком хочется вспоминать. Многие не выдержали испытания войной, но он… вы слышали эту историю?

– В общих чертах. Я знаю, что он повесился.

– Да, и правильно сделал. Перед войной он был очень популярным человеком в светских кругах. Имел жену-красавицу. Но сейчас едва ли кто признается, что приятельствовал с ним. Да и в живых скорее всего уже никого не осталось. Все давно забыто.

– Возможно, нет.

– Возможно. Но лучше забыть. Война давно закончилась, стала историей. Мало ли кто что совершил в прошлом.

Аргайл расстался с Жантильи, весьма удовлетворенный собой и результатом беседы. Следующим в списке шел Жан-Люк Бессон, встреча с которым немного поубавила окрепнувшую было веру Аргайла в свои силы.

Прежде чем направиться к нему, он вытряс из карманов всю мелочь, подсчитал ее и убедился, что на такси ему хватит.

Бессон, не спрашивая, открыл дверь. На вид ему было лет сорок, редеющие волосы он наклеил на череп, постаравшись распределить их как можно равномернее, но что неожиданно поразило Аргайла, так это открытое, добродушное выражение лица.

Англичанин представился выдуманным именем, и Бессон пригласил его в дом, хотя названная причина визита показалась ему малоубедительной.

«Кофе? Чай? Кажется, англичане предпочитают чай?»

Беззаботно болтая, он принялся готовить кофе. Аргайл молча рыскал взглядом по квартире, высматривая картины. У них с Флавией это вошло уже в привычку. Флавия поступала так потому, что работала в полиции и привыкла подозревать всех и вся, а он – потому, что картины были делом его жизни. Попадая в чужую квартиру, он не мог удержаться, чтобы не посмотреть, что приобретают люди. Конечно, это не очень воспитанно, зато часто бывает полезным.

К тому времени, как закипела вода в кофейнике, Аргайл успел пробежаться взглядом по картинам, оценить мебель, изучить дедушкины часы и приступить к коллекции фотографий в современных серебряных рамках. Ничего интересного: везде Бессон в компании незнакомых людей – скорее всего родственников.

– Я решил отдохнуть, – говорил тем временем Бессон. – Знаете, в один прекрасный день просыпаешься и понимаешь, что просто не в состоянии идти на работу.

Нет никаких сил снова обхаживать покупателей, которые полдня смотрят твои картины, а потом заявляют, что цена слишком высока, да таким тоном, словно ты собрался их грабить. А еще хуже, когда они делают вид, будто могут позволить себе все что угодно, в то время как я прекрасно знаю, что это далеко не так. По правде говоря, больше всего мне нравятся клиенты, которые честно признаются, что картина им очень нравится и, если бы у них были деньги, они бы обязательно ее купили. Но на таких не заработаешь. У вас есть своя галерея, месье Бирнес?

– Да, я работаю в галерее, – осторожно сказал Аргайл.

– Правда? Где? В Лондоне?

– Да, в «Галерее Бирнеса».

– Так вы тот самый Бирнес? Эдвард Бирнес?

– О нет, – ответил Аргайл, чувствуя, что зашел слишком далеко. Спрашивается, почему было не назваться именем попроще? – Это мой дядя. Кажется, это Гервекс?

Он попытался переключить внимание хозяина, указав на небольшой, но очень красивый женский портрет. Бессон кивнул:

– Симпатичный, верно? Один из моих любимых.

– Вы специализируетесь на французской живописи девятнадцатого столетия?

– Только на ней. В наше время приходится выбирать свою нишу. Мне бы не хотелось иметь репутацию человека с разнообразными вкусами. Люди верят, что вы разбираетесь в предмете только в том случае, если вы сужаете круг своих интересов до минимума.

– О-о.

– Вас это удивляет?

– Скорее разочаровывает.

– Отчего же?

– Я понял, что напрасно отнимаю у вас время. Видите ли, ко мне попала картина, которая недавно проходила через ваши руки. Но должно быть, я получил неверную информацию, поскольку это не девятнадцатый век. Какая жалость: мне так хотелось разузнать о ней побольше.

– Иногда я отступаю от своего правила. Что это за вещь?

– «Казнь Сократа», конец восемнадцатого века.

Аргайл наблюдал, какая последует реакция. Бессон не смутился и спокойно отпил глоток кофе. Тем не менее когда он заговорил, голос его звучал настороженно, из чего англичанин сделал вывод, что попал в цель.

– Да? И что это за картина?

– Не знаю. Пару дней назад я ездил в Италию присмотреть что-нибудь для своей галереи и купил по случаю эту вещь у некоего Аргайла. Джонатана Аргайла. Мне показалось, он был рад избавиться от нее. Между прочим, очень приятный человек и отлично разбирается в живописи.

«Разве плохо сделать себе паблисити? – подумал он. – В конце концов, если уж врать, так с пользой для себя».

– Он объяснил это финансовыми затруднениями. Мне почему-то показалось, что картина ценная, и я решил навести о ней справки. Говорят, вы…

Бессон, однако, не собирался ему помогать.

– Нет, – медленно произнес он, – я не слышал о ней.

Он еще немного помолчал.

– Простите. Не думаю, чтобы кто-нибудь из моих коллег продавал ее. Но я поинтересуюсь. Как, вы говорите, она называется?

– Я был бы очень вам благодарен. «Казнь Сократа».

Теперь они оба играли в одну и ту же игру и лгали напропалую. Аргайл был страшно доволен собой, но подозревал, что Бессон, со своей стороны, доволен не меньше.

– Не стоит благодарности.

Бессон взял шариковую ручку и приготовился писать.

– Скажите мне, в какой гостинице вы остановились, чтобы я мог сообщить вам, если что-нибудь узнаю.

Аргайл замешкался с ответом: называть гостиницу было слишком опасно.

– Знаете, – сказал он, – у меня сегодня весь день расписан по минутам, а утром я улетаю в Лондон. Будет лучше, если вы позвоните мне в лондонскую галерею.

Бирнес, конечно, удивится, узнав, до какой степени расширился круг его родных, однако Аргайл не сомневался, что его друг выкрутится из положения со своим обычным апломбом.

– А что у вас запланировано на вечер? – спросил Бессон.

– А почему вы спрашиваете?

– Мы могли бы сходить куда-нибудь вместе. Я знаю отличный клуб на улице Муффтан. Очень современный. Если хотите, я заеду за вами в гостиницу…

Как настойчивы некоторые люди. Аргайл схватился за ногу и поморщился.

– О нет, я не смогу. – Он шлепнул себя по ноге. Бессон вопросительно смотрел на него.

– Сломал в прошлом году. До сих пор болит. Приходится беречь ногу.

– Какой ужас.

Аргайл поднялся и с чувством пожал Бессону руку.

– В любом случае спасибо. Ну, мне пора бежать.

– С больной ногой?

Они обменялись понимающими улыбками и распрощались. Аргайл старательно хромал до тех пор, пока не скрылся из виду.

Когда охранник впустил Флавию в огромное невыразительное здание на острове Сите, она вдруг впервые со времени отъезда из Рима почувствовала себя дома. Это был плохой признак. Вероятно, ей начинает нравиться оседлая жизнь. В полицейском участке все было знакомым и до боли родным: скучающий охранник за столом у входа; доска объявлений в коридоре, где она нашла и расписание дежурств, и наряды, и требование срочно уплатить профсоюзные взносы; глянцевая отслаивающаяся краска на стенах. Вся эта обстановка подействовала на нее умиротворяюще. «Похоже, я чересчур прикипела к своей работе – нужно последить за собой».

Следуя этикету, Флавия пришла с визитом вежливости к инспектору Жанэ. Если бы Боттандо обнаружил, что у него под носом шастает кто-нибудь из подчиненных Жанэ, он был бы страшно разгневан. Так не делается, сказал бы он. Сначала спроси разрешения. А потом шастай.

В первую очередь она пришла ради самого Жанэ; французы уже много лет работали в одной связке с итальянцами, и до последнего времени союз их был прочным и гармоничным. Они понимали друг друга с полуслова и делились информацией более щедро, чем то предписывали правила.

Ни Боттандо, ни Флавия никогда не обманывали Жанэ, у них не было в этом необходимости. Но в последние дни у Флавии появилось ощущение, что Жанэ с ними не совсем откровенен. Тем не менее он кинулся ей навстречу, раскрыл объятия, усадил в мягкое кресло, угостил кофе и принялся болтать о достопримечательностях и музеях.

Потом в нем проснулась совесть, и он заговорил о картине.

– Ты здесь из-за нее? Таддео звонил мне по телефону, просил навести справки.

– Да, я здесь из-за картины. Хотя сама она больше не представляет для меня интереса. Вчера ее вернули владельцу. Простите, что не предупредила вас сразу…

Он махнул рукой:

– Ничего страшного. Я уже сказал Боттандо, что картина нам неинтересна. И кто же оказался ее владельцем?

– Француз по имени Жан Руксель.

Имя произвело на Жанэ впечатление.

– Ого, как интересно.

– Вы его знаете?

– О да. Его невозможно не знать, он – очень известная личность. Он является видным общественным и политическим деятелем. Ему присудили…

– Знаю, европейскую награду. Нас это не волнует. Мы сейчас пытаемся собрать по крохам всю информацию, имеющую отношение к двойному убийству в Риме. Я смогу вернуться домой только после того, как справлюсь с этой задачей.

– Чем могу быть полезен?

Флавия очаровательно улыбнулась.

– Я надеялась это услышать.

– Знаю, потому и спросил. Все-таки ты находишься на моей территории. Если ты скажешь, что тебе нужно, я смогу взять твои проблемы на себя. Какой смысл тебе заниматься всем этим самой? Мы сделаем все то же самое в два раза быстрее. Я отправлю тебе результаты прямо в Рим.