Текст книги "Дом дервиша"
Автор книги: Йен Макдональд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
Сплошное разочарование. Не такой уж и большой взрыв. Подъезжают скорые, пожарные и полицейские машины с включенными мигалками, а также съемочные группы, но трамвай почти не выглядит поврежденным. Джан сканирует толпу. Лица, камеры, лица, камеры. Одно лицо среди толпы зевак он узнал: тот парень с крысиным лицом, который переехал в пустующее крыло старого дома, у него еще брат уличный судья или что-то типа того. Сначала Джана возмутило их незаконное вселение. Пустые комнаты, полные пыли и голубиного помета, были его неразведанной страной. Сперва Джан подумывал отправить Обезьяну, единственного своего агента, у которого есть руки, передвинуть вещи, притворившись, что это духи потревоженных старых дервишей, но Крысиная Морда может устроить ловушку на озорную Обезьяну и схватить ее прежде, чем та развалится на отдельные элементы и ускользнет. Наблюдение было игрой.
Крысиная Морда старается сбежать. Он чуть было не начал драться со здоровым мужиком в белой футболке. Что это он делает? Выглядит так, словно увидел привидение. Теперь он пробирается сквозь толпу. Если роботы, изучающие место преступления, заметят его, то выпустят свои жала. Будет весело. Джан все еще желал зла Крысиной Морде и его братцу-кади, [10]10
Мусульманский судья, вершащий правосудие на основе шариата.
[Закрыть]вторгшимся в его священное пространство. Нет… ему удалось сбежать.
Обезьяна отцепила хвост от стойки, приготовившись прыгнуть обратно на крыши. Ничего интересного, чтобы запустить в Сеть. Тут Джан замечает какое-то движение в районе вывески «Коммерцбанка» на здании слева. Там что-то есть. Обезьяна поворачивает напичканную сенсорами голову и увеличивает изображение. Щелк-щелк-щелк. Какое-то движение, блеск пластика. Потом размытые движения складываются в единую картинку.
Джан задерживает дыхание. Он смотрит на морду такой же многоглазой обезьяны-робота. В этот момент голова обезьяны поворачивается, глаза-камеры из смарт-пластика расширяются, фокусируются, и вот уже обезьяна уставилась прямо на него.
Кондитер Лефтерес любил говорить, что все греки в Эскикей поместились бы в одной чайной. А сегодня они поместились и вовсе за одним столом.
– Вот и он!
Георгиос Ферентину идет вразвалочку через площадь Адема Деде. «Площадь» – слишком громкое название для того, что выглядит как расширение улицы, идущей мимо текке ордена Мевлеви. [11]11
Орден крутящихся дервишей Мевлеви представляет собой мистическую группу, члены которой являются последователями великого поэта Мевляны.
[Закрыть]Старый общественный фонтан расположен в стенной нише, но воды там нет с незапамятных времен, никто в Эскикей уже и не помнит, когда он работал. Места хватает, чтобы разместились две чайханы, киоск Айдына на углу переулка Украденных кур с впечатляющим выбором русских порножурналов, которые прицеплены бельевыми прищепками к тенту, «Наномарт» Арслана, «Развивающий книжный», специализирующийся на ярких книжках для младшего школьного возраста, и художественная галерея «Той Женщины». Айдын, распространитель порнографии, пьет утренний чай в чайхане «Фетхи Бей» на шаткой лестнице в брошенной части дома дервиша. Площадь Адема Деде слишком мала для двух чайных, но она достаточно большая для конкурентов.
– Жара, – хрипит Георгиос Ферентину.
Он обмахивается заламинированным меню. Заказ неизменен, как камни собора Святой Софии, но Бюлент, владелец чайханы, всегда выкладывает меню. Этот дешевый ублюдок Айкут через площадь никогда себя этим не утруждает.
– Снова.
Он сильно потеет. Георгиос Ферентину – огромная туша, насаженная на миниатюрные ноги танцовщика, поэтому всегда кажется, что он раскачивается на детских качельках. Никто из его товарищей по чайхане никогда не видел, чтобы на нем было надето что-то, кроме брюк с высокой талией и белого хлопчатобумажного пиджака, который на нем и сегодня. Ну, может быть, шляпа в самый разгар лета, как в ужасном двадцать втором году, а еще, когда солнце садится и светит через прореху в небе над Киноварным переулком, пара крошечных темных очков, из-за которых его глаза превращаются в две черные изюминки. А когда (правда, с каждым годом все реже и реже) над площадью Адема Деде кружит снег, и любители чая вынуждены прятаться за окнами, запотевшими от дыхания, к наряду добавляются красный шерстяной шарф и великолепное черное пальто, делающие его похожим на старого крымского купца времен последних дней империи.
– Чертовски жарко, – соглашается Константин. – Уже.
– Мы оставили тебе ножку. – Лефтерес пододвигает тарелку через маленький столик кафе. На ней лежит марципановый агнец, уже утративший целостность. Его кудрявые желтые бока украшены нежными красными крестами из глазури. Более ста пятидесяти лет, с момента приезда из Салоник в столицу империи, семья Лефтерес изготавливает марципановых пасхальных агнцев для христиан Константинополя. Агнцы на Пасху, а засахаренные фрукты, глянцевые, со съедобными золотыми и серебряными листочками – дары волхвов – на Рождество. Мусульман Лефтерес тоже не обделял вниманием: делал кунжутные козинаки и пахлаву для праздника Шекер [12]12
Шекер (турецк.) – сладкий.
[Закрыть]Байрам, который празднуют в конце священного месяца Рамазан. Коробки специального лукума и фисташек в карамели для приглашенных на свадьбу и чтобы подсластить беседу. Семья Лефтерес продала лавку в конце прошлого века, но последний из рода Лефтерес все еще производит своих сладких агнцев и засахаренные фрукты, сласти, которыми лакомились жители площади Адема Деде. Он до сих пор известен как Кондитер Лефтерес.
Бюлент ставит перед Георгиосом Ферентину неизменный стакан яблочного чая.
– А вот и отец, – говорит он.
Последний из четверых старых греков с площади Адема Деде тяжело опускается на свое обычное место рядом с Георгиосом Ферентину.
– Благослови вас Господь. – Отец Иоаннис с трудом вытягивает ноги под столом. – Проклятые колени. – Не говоря ни слова, Бюлент ставит перед ним нежный стакан в форме тюльпана с липовым чаем. Отец Иоаннис делает небольшой глоток: – Эх, здорово. А эти негодяи опять взялись за свое.
– Что натворили на этот раз? – интересуется Бюлент.
– Кто-то выплеснул ведро с мочой на крыльцо, половина затекла под дверь прямо в храм. Я с четырех утра пытался все там оттереть. Негодяи. Не могу только понять… Они же, должно быть, собирали такое количество несколько дней. Небось подростки, стояли вокруг ведра, мочились туда и хихикали.
– При условии, что это человеческая моча, – подает голос самый тихий из завсегдатаев чайханы на площади Адема Деде. – Это могло быть какое-то крупное животное.
– В центре этого города? – усмехается отец Иоаннис. – В любом случае, храни меня Господь и Богоматерь, я знаю, как пахнет человеческая моча.
Константин Александрийский пожимает плечами и изучает сигарету, догоревшую почти до пожелтевших подушечек пальцев.
– Мне потребуется гора ладана, чтобы избавиться от этой вони до Пасхи, но кто за это заплатит? – ворчит отец Иоаннис. – Я не могу добиться, чтобы патриархат черепицу на крыше поправил.
Георгиос Ферентину думает, что на Пасху, наверное, пойдет в церковь Святого Пантелеймона. Он не верит в Бога, вера ниже его достоинства, но наслаждается умышленным безумием религии. Маленькая церковка спрятана в конце переулка, ответвляющегося от другого такого же переулка. Самая старая в Эскикей, церковь Святого Пантелеймона позволила целому району вырасти вокруг себя, как фрукту вокруг семечка. В церкви хранится тот самый меч, что стал мягким, как воск, и согнулся, вместо того чтобы обезглавить мученика, в честь которого названа церковь, пока тот сам не решил, что настала пора умереть, и отличная коллекция икон святого покровителя храма. Некоторые иконы написаны в альтернативной русской манере, на них святой изображен с пригвожденными к голове руками. Женщина, которой принадлежит художественная галерея в бывшем помещении для танцев, сделала отцу Иоаннису заманчивое предложение продать эти мрачные иконы. Но иконы не его, чтобы продавать их. Георгиос Ферентину понимает, что если пойдет туда на Пасху, то, возможно, будет единственным посетителем. Ну, может, еще пара старых вдов, которые приезжают бог знает откуда, в черных, как вороново крыло, одеяниях. Даже до этнической чистки 1955 года вера в Эскикей пошла на спад. Однако в последнее время Георгиос почувствовал, как она украдкой пробирается обратно, просачивается тоненькими струйками, нащупывая дорогу по булыжной мостовой между камней. Эта вера более пронзительная, чем вера приверженцев святого Пантелеймона или последователей ордена Мевлеви. В ней есть восточный компонент. Она грубее, моложе, нетерпеливее и увереннее.
– Это все жара, говорю же, – говорит Кондитер Лефтерес. – Из-за жары у них крыша едет.
– И футбол, – добавляет Бюлент. – До конца недели наверняка прирежут кого-нибудь из английских фанатов. Это все жара и футбол.
Греки из чайной на Адема Деде кивают и негромко соглашаются.
– Ты закончил тот памфлет? – интересуется отец Иоаннис.
Лефтерес разворачивает лист бумаги формата А4 и перемещает в центр стола. Лист девственно чист.
– Я решил не делать этого.
Лефтерес, мастер сахара и сочности, пасхальных агнцев и золоченых фруктов, по совместительству местный памфлетист в Эскикей.
Назойливый парень, невозвращенный долг, громкая музыка в неурочный час, кто-то выкидывающий мусор в ваш контейнер – отправляйтесь в чайхану на Адема Деде. Заплатите, сколько он скажет. Недешево. Качество всегда стоит недешево. Но уже на следующее утро жители Эскикей обнаружат листок формата А4, всегда написанный от руки, прикрепленный кнопками к двери обидчика, приклеенный скотчем на окно дома или налепленный на лобовое стекло припаркованного автомобиля. В лучших традициях турецкого стихосложения, с использованием соответствующего размера и высокого штиля будет перечислен каждый недостаток, высмеяна каждая черта, жестко раскритикована каждая интимная подробность. Лефтерес безупречно проводит свои изыскания. Памфлет бьет точно в цель. Толпа у дверей – древнее мощное оружие. Слова нового памфлета быстро распространяются. Люди приезжают издалека, из других районов, чтобы прочесть и восхититься. Существуют даже международные сайты, посвященные памфлетам Лефтереса, Кондитера из Эскикей.
– Ты сказал Сибел-ханым? [13]13
Ханым (турецк.) – госпожа.
[Закрыть]
– Вообще-то да, – говорит Лефтерес. – Она не обрадовалась, но я сказал, что часть моей миссии заключается в том, что я должен убедиться на все сто процентов: есть убедительный мотив и четкая социальная необходимость. Так всегда было. Всегда. Эта женщина не проститутка. Вот и все. Да, она грузинка, но это не делает ее проституткой.
С тех пор как жители Кавказа и Центральной Азии обнаружили, что для них открылся парадный вход в Европу, грузины, армяне, азербайджанцы, украинцы, а также рабочие из Казахстана и Туркменистана, сирийцы, ливанцы, иранцы, курды десятками тысяч наводнили Анатолию, пряжку на поясе большой Евразии, которую держит Стамбул. Именно так Георгиос понял причину, по которой Лефтерес отказался сочинять памфлет. Стамбул и раньше был многонациональным городом, и понятно, что он вскоре снова станет настоящей мировой столицей. Время турок заканчивается. Грузины и греки в одинаковом положении – приезжие.
– Кстати, знаешь, кого я видел вчера на Гюнешли Сок? – спрашивает Константин. – Ариану Синанидис.
– Сколько уже прошло с тех пор, как она уехала в Грецию? – задает вопрос Лефтерес.
– Сорок семь лет, – говорит Георгиос Ферентину. – Что она тут делает?
– Либо речь о завещании, либо имущественный спор. Зачем еще сюда возвращаться? – хмыкает Константин.
– Не слышал, чтобы кто-то умер, – замечает отец Иоаннис. В таком тесном сообществе, как греческая диаспора в Стамбуле, где все друг друга знают, каждая смерть – это маленькая катастрофа.
И тут взрывается бомба. Звук взрыва глухим эхом отражается от фасадов домов. Взрыв небольшой, едва отличимый от обычного шума утреннего трафика, но четверо мужчин за столом вскидывают головы.
– Как далеко?
– Я бы сказал, меньше километра.
– Намного меньше. Это мог быть просто детонатор.
– А где примерно, по-твоему?
– Я бы предположил, в районе площади Топхане.
– Никаких предположений, это точная наука.
Константин кликает по ленте новостей в смарт-газете, лежащей между чайных стаканов и кофейных чашек, и сообщает:
– Проспект Неджатибей. Бомба в трамвае.
За прилавком Бюлент сжимает кулак:
– Да-а-а!
– Вот ведь сукин сын! – восклицает Лефтерес. – Сколько он выиграл?
Георгиос Ферентину достает свой цептеп. Большой палец неуклонно скользит по иконкам.
– Рынок террора взлетел на двадцать пунктов.
– Господи Иисусе, помилуй всех нас, – говорит отец Иоаннис, сжимая четки.
– Тогда завтрак за счет заведения! – объявляет Бюлент.
Георгиос Ферентину никогда не считал экономику «мрачной наукой». [14]14
«Мрачной наукой» экономику назвал Томас Карлейль.
[Закрыть]Для него это прикладная психология, самая гуманная из наук. В романе между желанием и неприятием есть глубокие человеческие истины, а в сложных хитросплетениях финансовых инструментов чувствуется утонченная красота, такая же отчетливая и изысканная, как любая из миниатюр исфаханской школы. [15]15
Одна из основных школ иранской миниатюры, сформировавшаяся на рубеже XVI–XVII вв.
[Закрыть]Слепая мудрость толпы не перестает удивлять его с тех пор, как он впервые обнаружил ее в банке с плюшевыми игрушками. Банка стояла на столе Гексел-ханым, его учительницы в начальной школе. Она привезла банку от сестры, которая жила в Форт-Лодердейле. Соблазнившись Микки-Маусом, она пустилась в плюшевый загул по всему Диснейленду. Гуфи, Микки-Маусы, Плуто, Стичи, маленькие Симбы были затолканы в банку, как маринованные огурцы, и глазели оттуда на восьмилетнего Георгиоса Ферентину. Чифтчи, как упорно называла его Гексел-ханым. Это турецкий вариант его имени. Чифтчи спрессованные фигурки казались странным образом притягательными. Это здорово, подумал он, быть запихнутым в банку, полную других мягких тел.
– Угадайте, сколько игрушек, – сказала Гексел-ханым классу, – и выиграете их.
Чифтчи был ленивым. Гексел-ханым талдычила об этом каждый день. Ленивым и тупым. Но ему хотелось заполучить банку с игрушками, а потому он сделал то, что сделал бы на его месте любой ленивый и тупой мальчишка. Он спросил своих одноклассников. Ответы варьировались от пятнадцати до пятидесяти. Ленивый, тупой и не желающий принимать решение Чифтчи сложил все ответы и поделил сумму на число учеников в классе, округлив ответ наудачу.
– Тридцать семь, – уверенно заявил он Гексел-ханым.
Их оказалось ровно тридцать семь. Гексел-ханым нехотя отдала ему банку. Он поставил банку на тумбочку и несколько месяцев любовался ею, наслаждаясь видом своих пленников. Однажды мама вытащила игрушки из банки, чтобы постирать, а потом вернула на место, но внутрь попала влага, и за две недели игрушки позеленели, завоняли, и пришлось их выкинуть. Это было первое знакомство Георгиоса с силой обобщения. Толпа решает.
Рынок есть для всего. Долги. Загрязнение атмосферы углекислым газом. Объем будущих урожаев апельсинов в Бразилии и добычи газа на Украине. Полосы частот электросвязи. Страховка на случай непогоды. Покупай дешево, продавай дорого. Личная выгода – это мотор, обобщение, как тогда в классе в семьдесят первом году, движущий механизм. Георгиос Ферентину просто распространил принцип свободного рынка на терроризм.
Рынок работает так: существует сеть, объединяющая по всему Стамбулу тысячу брокеров. Это самые разные люди, от студентов, изучающих экономику, до школьников и их матерей и до настоящих брокеров на Стамбульской углеродной бирже. Всю ночь участники прочесывают новостные сети – глубинные каналы, которые остались у Георгиоса после того, как он покинул академические круги, и менее «благородные» источники, например, чаты, форумы, социальные и политические сети. К утру составляется длинный список потенциальных будущих новостей. Первая задача Георгиоса Ферентину с утра, еще до того, как он выпьет чай на завтрак в чайхане на Адема Деде, прямо в тапочках и пижаме, – набросать список торгуемых контрактов. К тому моменту, когда он бредет через площадь к своему столику, предложения разлетаются по городу, словно парящие аисты, поступают заявки. Я куплю двадцать контрактов номиналом по сто, что «Галатасарай» победит «Арсенал» со счетом 2:1 в четверг. Сколько вы готовы заплатить? Зависит от того, насколько вероятной вам кажется победа «Галатасарая» над «Арсеналом» со счетом 2:1. Это самый простой фьючерсный контракт, обычная спортивная ставка. Существует точное время окончания, когда контракт выполнен – звук финального свистка судьи на стадионе клуба «Галатасарай», – и простая система выплат. Единственное, что вам нужно решить, – за сколько вы готовы купить эту выплату, а остальные должны решить, сколько заплатят, чтобы выкупить у вас этот контракт. Все торги – это ставки.
Сколько вы заплатите за контракт номиналом в сто, если ставка на то, что цена на газ поднимется на пятнадцать процентов к закрытию торгов в следующий понедельник? Тридцать? Пятьдесят за сто? А если вы увидите, что цена на углеродной бирже поднимается? Семьдесят? Восемьдесят? Превратите цены в проценты и получите вероятность, и тогда сможете предсказывать будущие новости.
Тридцать, пятьдесят, сто, но чего? Кудосы [16]16
От англ./греч. «kudos» – почет, признание, капитал, деньги.
[Закрыть]– искусственная валюта на рынке террора Георгиоса Ферентину. Легкие виртуальные деньги, не имеющие запаха, зато имеющие ценность. Кудосы – не просто очки в игре. Их можно обменять на другие валюты, имеющие хождение в виртуальном мире, социальных сетях или онлайн-играх, часть из которых можно конвертировать в настоящие деньги, наличность в кармане. Ими можно торговать. Это еще один из экспериментов Георгиоса Ферентину в области поведенческой экономики. Кудосы чего-то стоят. Георгиос Ферентину понимает, что никакой рынок не может существовать без реальной выгоды и возможности реальных потерь. Деньги заставляют его работать.
Вот вам еще один контракт. Номинал сто кудосов. Во время нынешней жары в общественном транспорте Стамбула прямо на главной магистрали произойдет самоубийство. Купите?
Георгиос Ферентину проверяет окончательную цену. Восемьдесят три кудоса. Высокая, учитывая обилие спорных моментов: время после взрыва на автобусной остановке, заявление Анкары о запрете деятельности политических организаций, настроенных против секуляризации государства, возможность того, что жара может закончиться яркой вспышкой среди минаретов Стамбула. Он проверяет динамику цены с момента предложения контракта. Она росла так же стабильно, как температура на термометре. Вот оно, чудо рынка террора. Купля-продажа и мелочная жадность – более могущественные пророки, чем эксперты службы национальной безопасности и модели, выстроенные искусственным интеллектом. Сложное поведение на основе простых процессов.
Женщина, которой принадлежит религиозная художественная галерея на первом этаже обители дервишей, пересекает площадь. Она садится на корточки, чтобы открыть защитные жалюзи. Каблуки немного приподнимаются над землей, и она балансирует на подушечках пальцев. На ней добротные ботинки, узорчатые чулки, не слишком короткая элегантная юбка и хорошо сшитый пиджак. Жарковато для такой погоды, но стильно. Георгиос Ферентину наблюдает, как женщина тянет жалюзи вверх. Такая кажущаяся легкость стоит дорогих походов в спортзал. У нее звонит цептеп, звонок – брызги серебряной музыки ситара. [17]17
Ситар– многострунный индийский музыкальный инструмент.
[Закрыть]Георгиос Ферентину смотрит в сторону с выражением сожаления на лице. Когда-то и им тоже восхищались. Тут его внимание привлекает какое-то волнение в воздухе, словно марево от жары, туча мелких насекомых, визуальный эквивалент сверкающего глиссандо цептепа хозяйки галереи.
Рой машин размером с комара кружит в душном воздухе над площадью Адема Деде. Даже мальчик, который несет из киоска Айдына симиты, бублики, присыпанные кунжутом, смотрит наверх. Затем облако нанороботов течет по Киноварному переулку, как вода через плотину, повторяя ступенчатый рельеф под ними, омывая движущихся по ступенькам вверх и вниз школьников, женщин, старую Сибел-ханым. Лети за роем. Избегай ближайших соседей, но старайся держаться от них на одинаковом расстоянии. Сплоченность, четкая схема, разграничение. Три элементарных правила, основа сложной текучей красоты.
Боковым зрением Георгиос Ферентину замечает маленькую обезьянку-робота, которая суетливо перемещается вдоль электрических проводов, чтобы перепрыгнуть на балкон грузинки – нарушительницы общественного покоя. В странном мире живет этот мальчик, думает Георгиос. Мир шепотов, далеких перезвонов на краю слышимого диапазона звуков, похожих на ангельские голоса. Но намного ли он страннее, чем у четырех старых греков, которые дрейфуют десятилетиями на обломках истории, собираются за чаем и пончиками, чтобы предвидеть будущее?
Ариана вернулась. Прошло почти полвека, и вот она в Эскикей. Этого не могли предсказать ни сделки, ни игры на бирже, ни прогнозы. Ариана вернулась, и теперь стало небезопасно.
Ялы [18]18
Дома, построенные непосредственно на берегу, в буквальном переводе – «дача».
[Закрыть]нависают над соленой водой, балкон над балконом. Аднан открывает деревянные ставни, ведущие на террасу на крыше. Утренняя жара смешивается с прохладными витками воздуха с Босфора. Течение темное. Аднану Босфор всегда казался темным, темным, как кровь, темным, как родовые пути. Босфор, по его ощущениям, глубокий, глубокий и засасывающий. Аднан понимает, откуда берется этот страх: из отцовской лодки и бесчисленных залитых солнцем дней, которые он в детстве буквально прожил на воде. Вот почему мерилом успеха для него всегда был дом у кромки воды. Это притягательная сила страха, напоминание, что все нажитое можно по неосторожности потерять в любой момент. Утреннее солнце превращает борт русского газовоза в сплошную стену света. Чудовище. Аднан Сариоглу улыбается сам себе. Газ – это мощь.
– Один миллион двести, говорите?
У дверей ждет агент по недвижимости. Он еще толком не проснулся, но уже побрит и в костюме. Надо рано вставать, если хочешь продать что-то газовым магнатам. Делец дельца понимает.
– Это очень популярное место, и, как видите, можно сразу въехать. У вас будет собственный причал и терраса на берегу.
Аднан Сариоглу снимает видео.
– На эту недвижимость повышенный спрос, – риелтор гнет свою линию. – Эти старые ялы быстро уходят.
– Разумеется, – кивает Аднан.
Это не настоящая ялы, те давным-давно раскуплены и либо рассыпаются под весом гниющего дерева в заброшенных бухтах Босфора, либо сгорели десятки лет назад. Это подделка, но хорошая. Турция славится умелыми подделками. Но это намного лучше, чем ненавистная клетушка на восьмом этаже многоэтажки, зажатой между грохотом скоростной магистрали и ревом мечети.
Аднан обводит цептепом террасу, делая панорамный снимок, мысленно уже заполняя пространство аскетичной скандинавской мебелью. Тут можно обустроить офис. Кожаные кресла, старые оттоманские кофейные столики, глянцевые журналы и убийственная стереосистема. Он бы приходил сюда по утрам и вызывал бы аватары, которые кружились бы и называли спотовые цены [19]19
Текущая цена, по которой определенный товар может быть куплен или продан в указанное время и в определенном месте.
[Закрыть]от Баку до Берлина. Крупные дилеры, так называемые паши, так и работают: кто из яхт-клуба, кто из спортивного зала, кто из ресторана. Деньги из воздуха. Да, это подходящий дом, чтобы основать собственную династию. Аднан не может себе его позволить. Риелтор наведет справки и обнаружит эту деталь, но также обнаружит, что Аднан принадлежит к типу людей, у которых потенциально могут появиться деньги, даже нет, деньжищи; именно поэтому агент по недвижимости встал еще затемно, принял душ, побрился, подушился и надел приличный костюм.
Аднан направляет цептеп на воду. Наводит фокус на дома в пастельных тонах на европейском берегу. Машины больше, яхты быстрее, гавани глубже, дальше от соседских теней. Деньги и качество всегда прибивались к краю Европы. Аднан бросает оценивающий взгляд и переводит цептеп обратно. Между лоснящимися новенькими ялы двадцать первого века с их полисинтетическими крышами виднеется груда бревен, седая и одинокая, как вдова, – крыша просела, передняя стена покосилась в сторону моря, деревянные рамы без стекол наполовину заколочены. Призрак дома, брошенный и всеми забытый среди молодых, высоких и лощеных соседей. Настоящая ялы. Должно быть, дом стоял, гния год за годом, со времен Оттоманской империи. Аднан наводит резкость на пустые окна, провисшие балки и карнизы. Он даже подумать боится, во что обойдется вернуть дом в пригодное для жизни состояние, не говоря уже о том, чтобы превратить развалину в место, где будут расти его будущие дети, но знает, куда отправится дальше. Он начинает тут, а заканчивает в тени моста, на краешке Европы.
Боковым зрением Аднан замечает дым. Прямой, как мачта, столп дыма поднимается в ясное голубое небо. В тот же миг Аднан наводит фокус на источник дыма. В цептепе тут же выскакивает карта, указывающая местоположение интересующего объекта – Бейоглу. Тут же в сводках спотовых цен на газ на его сетчатке пробегает новостной жучок: «БОМБА В ТРАМВАЕ НА ПРОСПЕКТЕ НЕДЖАТИБЕЙ. ФОТО СЛЕДУЮТ».
Айше ездит на этом трамвае.
Ее цептеп звонит три раза, четыре, пять, шесть.
– Привет!
– Что-то ты долго.
– Да жалюзи застряли хуже обычного. Надо поменять.
– Так ты пропустила бомбу?
– А, на проспекте Неджатибей, что ли? Только что мимо промчался рой полицейских роботов.
Аднану становится интересно: то, что жена не от мира сего, связано с природной аристократичной бесстрастностью, или это какое-то излучение от предметов искусства, которые ее окружают? Эта лавка ориентирована на менеджеров хедж-фондов [20]20
Инвестиционная компания, скупающая и продающая ценные бумаги конкретных фирм и выпусков.
[Закрыть]и карбоновых пашей, которые хотят инвестировать небольшую сумму в религиозное искусство, не настоящий бизнес. Типичное дамское занятие. Айше бросит лавку, когда они переедут сюда и пойдут дети.
– Это был твой трамвай.
– Ты не помнишь, я ведь сказала, что сегодня еду пораньше. У меня встреча с потенциальным поставщиком перед работой.
– Береги себя. Такие теракты никогда не происходят по одному.
– Договорились, буду высматривать террористов-смертников. Как тебе ялы?
– Я пришлю тебе видео. Вернусь, наверное, поздно. Попытаюсь добиться встречи с Ферид-беем [21]21
Бей– обращение к уважаемому лицу, аналогичное европейскому «господин», «мистер» и т. п.
[Закрыть]сегодня вечером. – Он упоминает имя не только для жены, но и для агента по недвижимости.
На минуту повисает молчание, которое эквивалентно раздраженному вздоху.
– Ну, тогда увидимся, как придешь.
Далеко за полночь он просочится через свет задних габаритов, которые изгибаются аркой через мост, в свою квартирку на восьмом этаже. Она, возможно, будет смотреть телевизор, или посматривать одним глазком, складывая белье в стиральную машину, или, если встреча затянется, уже ляжет в постель. Тогда Аднан скользнет под одеяло, не включая свет, что-то быстро пробормочет, когда жена, будто дельфин, выплывет на поверхность сна, затем он прижмется твердой теплотой члена к ее гладким ягодицам, нагревшимся под одеялом, а жена будет прижиматься к нему в ответ, а потом он провалится в сон так быстро, что даже не успеет дернуться от ужаса перед погружением на глубину, и в нос ударит сладковатый запах кондиционера для белья. Это не жизнь. Но он видит конец такой жизни. Еще несколько дней потрудиться, и все.
– Так значит, миллион двести? – переспрашивает Аднан.
– У нас много желающих, – мямлит риелтор.
– Я дам вам миллион сто.
– Нам обычно предлагают выше запрашиваемой цены.
– Разумеется. Только это не предложение, а реальные деньги. Наличкой.
Риелтор волнуется. Аднан втолковывает ему:
– Один миллион сто тысяч евро наличкой в вашем офисе к полудню пятницы.
– Ммм… мы обычно не ведем расчеты наличными.
– Не ведете? Наличность – царь всего, вот что такое наличность. Делай с наличкой все, что можно. Пятница. Обеденный перерыв. У вас на столе контракт, я подписываю его, пожимаю вам руку, и вы забираете мою гребаную наличку.
Через три минуты машина Аднана Сариоглу скользит по въезду на мост, ускоряясь в потоке машин, движущихся в сторону европейской части города. Автопилот вносит микрокоррективы в скорость, а другие транспортные средства считывают сигналы Аднана и соответствующим образом подстраивают расстояние и скорость под стать ему. Неутомимый транспортный насос каждую секунду подталкивает и приструняет стадо машин, движущихся через Босфорский мост по каждой из дорожных артерий огромного города.
В конце каждого часа информация для водителей. Новость о взрыве уже не на первом месте. Никто не умер, кроме самой смертницы. Это женщина. Необычный случай. Ее на том свете не ждут награды рая, лишь вечность в браке все с тем же старым козлом. Что-то неладно в семье. Так обычно и бывает. Мужчины умирают за абстрактные идеи, женщины – за свои семьи. Нет, самая важная новость – это погода. Жара, жара и снова жара. Тридцать восемь градусов, влажность восемьдесят процентов, и никакого просвета в обозримом будущем. По нижней части лобового стекла ползет информация по спотовым ценам на дальневосточный газ, и Аднан удовлетворенно кивает. Его опцион на поставку каспийского газа в течение сорока восьми часов ударит по страйкам [22]22
Страйк– цена исполнения.
[Закрыть]сегодня утром. Приятный маленький заработок. Ему потребуются комиссионные за опцион для нескольких приобретений на торговой площадке Turquoise, [23]23
Панъевропейская электронная торговая площадка, созданная в 2008 году.
[Закрыть]Бирюзовой площадке. Наличность – царь и бог. Аднан засовывает в ноздрю носик ингалятора. Поток вдыхаемых наночастиц распространяется по переднему отделу головного мозга, и цифры становятся четкими, зрение фокусируется. Аднан воспаряет над золотым сукном сделок и их производных, над спотами и страйками. Только наночастицы, способствующие концентрации, помогают Аднану выбрать один узор из всего полотнища транзакций. Старым трейдерам приходится использовать их все чаще, чтобы угнаться за молодыми турками. Он видит дрожь их рук, затуманенность глаз, пока едет с ними в скоростном лифте на подземную парковку после окончания торгов. Нано, каспийский газ, С0 2и трейдеры – разные ипостаси углерода.
Музыка: особый звонок на вызовы его паши, его «белого рыцаря». [24]24
«Белый рыцарь»– дружественный инвестор.
[Закрыть]Аднан переводит вызов на лобовое стекло.
– Аднан-бей.
– Ферид-бей.
Это толстомордый гладковыбритый мужчина, его кожа настолько глянцевая, что похожа на кукольную. Аднан навел справки; он вспоминает, что этот Ферид очень тщеславен и очень следит за собственной внешностью.
– Да, мне интересно. Разумеется, мне нужно больше деталей, но думаю, мы сможем сотрудничать. После семи тридцати буду в банях хаджи [25]25
Хаджи– почетный титул мусульманина, совершившего хадж, т. е. паломничество в Мекку.
[Закрыть]Кадына.
Он раскатисто смеется, хотя в сказанном нет ничего смешного.
– Там и увидимся.
Звонок окончен. «Ауди» снует в потоке других машин, а Аднан Сариоглу постукивает по приборной панели и улюлюкает от восторга. Раздается новый звонок. На этот раз мелодия более попсовая, мотивчик из мультипликационного телесериала, на котором выросли Аднан и три его приятеля по «Ультралордам Вселенной».
– Здорово, Драксор.
– Здорово, Террак.
Аднан и Огюз вместе закончили MBA и пошли работать в Озер. Аднан окунулся в сферу первосортных углеводородов и виртуальных денег, а Огюза закачало в дистрибуцию, в слишком уж осязаемый мир трубопроводов и компрессионных станций, танкерных причалов и пересыльных узлов. Слишком низко, никакого тебе гламура, никаких ланчей в «Олкей» или шампанского в «Су» после получения премии. Слишком просто недооценить. Вот почему, когда идея касательно Бирюзовой площадки блеснула, как молния, во всей своей полноте, пока Аднан скользил в лифте по стеклянной поверхности башни Озер, Огюз стал первым из старых друзей по колледжу, кому он позвонил.
