Текст книги "Дом дервиша"
Автор книги: Йен Макдональд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
– Он все равно возненавидел бы проект, – бурчит Асо.
Лейла не выдерживает и смеется. Они зажаты в крошечном дерьмовом ситикаре, как дольки апельсина, окружены грузовиками и огромными автобусами и спорят об эволюционном будущем человечества, облагороженного нано. Она могла бы разрабатывать планы сбыта детских игрушек.
– Все курды такие?
– Какие?
– Противоречивые.
– Нет, это Асо такой.
Она снова смеется.
– Хорошо смеешься, – говорит Асо.
– Вы слишком много на себя берете, господин Бесарани, – перебивает его Лейла. – Вам прямо сейчас нужно обратно в офис?
– А почему вы спрашиваете, мисс Гюльташлы?
– Потому что я хочу кое-куда позвонить и познакомить вас с новыми друзьями. Это господа Ботинки, госпожа Рубашка, господин Маникюр и госпожа Стрижка. И пока мы всем этим заняты, я все еще хочу получить мой трудовой договор.
– Дети, у меня для вас сюрприз, – говорит Пинар-ханым.
Джан поднимает голову, а до этого смотрел по сторонам. Поскольку ему не нужно читать по губам, то нет необходимости постоянно следить за фарфоровым личиком учительницы, но Пинар-ханым бесит, когда дети отвлекаются. Теперь, когда Турция стала членом Евросоюза, ей не позволено бить учеников, но она так же виртуозно владеет приемами остракизма, личных оскорблений и сарказма, как воины в фильмах о кунфу владеют нунчаками. Сейчас Джан обратил на нее внимание. Сюрприз. Теперь, когда на нее направлены все вздоры, Пинар-ханым сообщает:
– К нам сегодня пришел особенный гость. Проходи, Бекир.
Джан выпрямляется за партой в дальнем конце класса. Бекир, лучший его друг и соперник, единственный, кого Джан считал своим другом и братом, единственный из учеников специнтерната Йилдиз, кто проявлял хоть какой-то интерес к суетливому городу вокруг них и к другим городам и другим мирам. Они были пиратами, преступниками, супергероями и занозами в заднице. Они всегда первыми тянули руки, чтобы дать правильный ответ, причем ответ был больше чем просто правильным, поскольку выходил за рамки плана урока Пинар-ханым. Два излишне умных мальчика в самом конце класса. Три месяца назад Бекир сел в родительскую машину и больше не вернулся. Когда такое случается, то единственное, куда мог деться человек, – это клиника Гайретеппе. Там глухим возвращают слух, но при этом забирают из специнтерната. Джан – слышащий мальчик в интернате для глухих, который не может покинуть так школу, поскольку в клинике Гайретеппе лечат слух, а сердце вылечить не могут.
– Бекир пришел проведать нас, – объявляет Пинар-ханым.
Бекир переминается с ноги на ногу. Он знает, что он предатель. Он предал страну глухих.
– Поздоровайся, Бекир.
– Привет, – говорит Бекир слабым голосом.
– Бекир хочет сказать нам кое-что особенное, правда, Бекир?
– Я был у врачей, – он говорит все тем же скрипучим голосом, свойственным глухим, которые никогда себя не слышали. Все и так в курсе, где он был.
– И что же случилось?
Все и так в курсе, что случилось.
– Они вернули мне слух.
– Это ведь здорово, да, ребята? Давайте поаплодируем Бекиру.
Громкие аплодисменты, словно теплая волна, бегут по пальцам ног Джана. Бекир вглядывается в даль, ищет глазами Джана, словно говоря: эй, привет, мы все еще друзья? Да, все нормально. Теперь ты такой же, как я, думает Джан. Не глухой.
Сегодня слишком жарко, чтобы в перерыве выйти на улицу, а потому Джан и Бекир сидят в дальнем конце класса за ноутбуком Джана. Поток холодного воздуха из кондиционера шуршит крышкой из фольги на стаканчике айрана.
– Ты чем занимаешься?
– Расследую убийство. Ну, это не убийство, но кое-кто умер.
– Круто! Можно посмотреть?
– Если хочешь.
Бекир заглядывает через плечо.
– Что это ты постишь?
– Осколок робота.
– Какого еще робота?
– Который за мной гнался.
– За тобой гнался робот?
– Ну да, но я убежал, а он свалился и разлетелся на куски, а у меня есть его серийный номер.
– Собираешься запостить на bot.net?
– У меня там много друзей.
– Они говорят только про ботов. Они просто фанаты. Ничего не знают. Не уверен, что они вообще в курсе, что такое серийный номер. Смотри. – Бекир наклоняется к Джану и нажимает клавиши. Открывается новая страница.
– Gladio.tr? Это зануды, которые рассуждают о «глубинном государстве».
– А ты что знаешь о «глубинном государстве»?
– Мне мистер Ферентину рассказывал.
– Этот твой Ферентину грек и, возможно, предатель. Даже если они и зануды, это не значит, что они ничего не знают.
– О ботах?
– Обо всем.
– Где регистрироваться?
– Тут.
Клик-клик-клик. Он в Сети. Две минуты спустя Джан постит фото со своего цептепа на форум. Итак, теперь он конспиролог.
Пристегнутый в «Газовом пузыре», пока мама везет его домой из интерната, Джан прижимается к стеклу лбом и ладонями. Стамбул мелькает мимо калейдоскопом цветов, движений и крошечных откровений: каскады куполов мечети в меняющейся перспективе между двумя башнями из стекла и металла, человек, толкающий тележку по крутой улочке под балконами, постер с поп-звездой Шемси в облегающих красных блестящих брючках, которые не перестают волновать Джана. Он прикасается губами и языком к стеклу, чтобы почувствовать вибрацию мотора и грохот города. Прохожие смотрят на него, мол, что за странный ребенок, лижет стекло! Но никто из вас не знает, что под этой личиной скрывается маленький детектив.
Цептеп вибрирует. Кто-то ответил на его пост. Один из зануд-конспираторов под ником Волк, помешанный на ботах, идентифицировал обломок вплоть до номера инвойса.
– Ты только посмотри на это, – говорит Аднан Сариоглу своей жене на частной пристани в Седефе. – У него под хвостом мешок, чтобы собирать его дерьмо? Он жемчугом, что ли, испражняется?
Катер – винтажная итальянская «Рива», отполированное красное дерево и зеленая кожа, легкий в управлении, роскошный и быстрый. Когда он, вспенив воду, обогнул сигнальную башню, Аднан и Айше увидели, что под антикварным оттоманским газовым фонарем их ждет коляска.
– Это еще что такое?
– На острове существует закон, запрещающий автотранспорт.
– Что значит «закон»? Он же владеет островом. Если захотел бы, то нас ждала бы сейчас «ламборгини».
– В «ламборгини» всего два места, – говорит Айше.
Кучер помогает ей подняться по маленькой и опасной лесенке на убийственных каблуках и сесть в экипаж. Аднан скользит рукой по ее икре.
– Чулки со швом.
– Разумеется.
Аднан садится рядом с ней. Четырехколесный экипаж подпрыгивает на рессорах. Аднан откидывается в кресле. Он вдыхает запах старой кожи, лошади, трав и мускуса острова. Газовые фонари вьются зигзагом по невидимому холму в направлении скопления света наверху, отчего небо вокруг светится – это дом Ферида Адаташа. Аднан различает еле слышную музыку. Это Билли Холидей.
Кучер забирается на козлы, щелкает хлыстом. Пара жеребцов срывается с места. От внезапного рывка Айше падает на Аднана. Они хихикают. Они хихикают с тех пор, как «Рива» отплыла из Эминеню. Аднан ненавидит лодки и темную воду. Айше знает, что муж хихикает, только если очень нервничает.
Я с тобой, думает Айше. Ты тут не один. Я прикрою тебя, защищу с фланга, сниму снайперов. Мы же команда.
Утонув в мягкой коже кресел коляски, Айше шепчет:
– У жеребца с левой стороны эрекция.
– Не только у него.
– Думаю, это называется «стояк кучера». Болезнь возникает из-за постоянной тряски. Производственный риск, как я слышала.
Аднан валится набок, не в силах сдержать смех.
– Посмотри на размеры. Прямо пожарный шланг какой-то. Вообрази, каково это ходить, когда эта штуковина болтается у тебя между ног, но теперь…
Аднан берет руку жены и прижимает ее к собственному эрегированному члену, скрытому тканью сшитых на заказ брюк. Айше смеется, а потом ее глаза расширяются, когда она ощущает внезапное прикосновение пальцев Аднана к бедру под юбкой, легкое и волнующее, как прикосновение крыла бабочки.
– Что ты делаешь, варвар из Анатолии?
– Просто проверяю.
Аднан ведет рукой по шву на чулках Айше. Кожа, шелк, палец, кожа, кожа. Слои, пласты, покровы. Она всегда считала, что нежный шелк, прозрачный нейлон, кружева и тонкий газ, напоминающий крылья бабочки, возбуждают куда сильнее, чем прикосновение к коже. Шелк становится посредником, нейлон каждое прикосновение превращает в ласку, а наглое скольжение ладони делает романтичным.
Айше чувствует, как рука Аднана напрягается в том месте, где заканчиваются чулки и начинается теплое, обнаженное бедро. Он действует прямо, и переход от одного состояния в другое, от завуалированных намеков к обещаниям волнует.
– А шов-то и впрямь вдет до самого верха. Отличное качество.
Ага, и отличная пятка, но не думаю, что ты заметил. Жаркая ладонь Аднана надавливает на шелковый треугольник поверх ее лобка.
– Когда заключишь сделку, – шепчет Айше.
К тому моменту, как Аднан войдет в столовую, он станет столбом сдержанной энергии и харизмы. На него будут обращены все взоры, все уши будут ловить его слова вплоть до мелочей. Это не ужин, это война.
Айше прижимается к Аднану в объятиях кожи, такой же теплой, как человеческая.
Коляска останавливается и покачивается. Копыта цокают по мостовой, позвякивает сбруя. Дом представляет собой геометрическую фигуру из пересекающихся плоскостей, демонстрирующую множество фасадов, и с первого взгляда трудно понять, что к чему. Дом не приветствует гостей, не видно даже явного входа, а вместо окон узкие горизонтальные прорези. На террасе, свободно парящей над холмом, можно заметить какой-то намек на движение и беседу, а еще доносятся обрывки голоса Билли Холидей. Кучер разворачивает складную лесенку. Ливрея в оттоманском стиле, коляска и жеребцы со смешной бахромой вокруг глаз совершенно не вписываются в этот агрессивный модернизм. Аднан глубоко вдыхает ночной воздух. Чабрец, полынь, пыль, соль, мед и пот.
– Пахнет, как в Каше.
Маленький черный прямоугольник возникает в белой стене.
– Аднан! – Ферид Адаташ пожимает им обоим руки, причем одинаково крепко. – Миссис Сариоглу, рад знакомству.
– Эркоч, – поправляет его Айше. – Я не стала менять фамилию.
– Ах, простите. Добро пожаловать! Как вам поездка?
– С низким содержанием углерода. – Аднан кивает в сторону коляски.
– Ну на углероде выигрываете, на метане теряете, – говорит Ферид. Он смеется собственной шутке.
Пока они идут по мощеному дворику, Аднан успевает прошептать в темные волосы Айше:
– Хотел сказать, что ты сегодня охренительно выглядишь. Просто потрясающе. Не знаю уж, кто там собрался, но никто не приблизится к тебе!
Айше легонько сжимает его ягодицы.
Напитки поданы на террасе. Кроме Аднана и Айше к Ферид-бею приглашены господин Мунир Гюней с супругой Назат, генерал Барчин Чиллер с супругой Тайибе, профессор Пинар Будак и ее муж Эртем.
Мунир-бей – высокопоставленный чиновник в Европейской комиссии в Брюсселе. Специализируется на торговле и тарифах. Генерал Барчин – войсковой командир, который недавно служил на иракской границе, пресекая потоки нелегальных мигрантов. Пинар-ханым – профессор, специалист по литературе, работает в университете Богазиджи и занимается женской поэзией XVII века.
Айше запоминает все имена и лица по мере того, как Сюрейя Адаташ представляет гостей. Женщины представляют женщин, мужчины – мужчин. Это выглядит как правило этикета, но Айше чувствует, что здесь куда более продуманная стратегия – изолировать ее от Аднана. Сюрейя-ханым заперла ее в уголке на террасе. За темными водами Мраморного моря сияет Стамбул, окутанный завесой света. Паромы кажутся быстро двигающимися созвездиями на черной глади моря, большие суда – это медлительные скопления желтых и зеленых огней. А высоко в небе, под звездами, неторопливо подмигивают навигационными огнями паруса яхт.
Айше ставит стакан на перила из нержавеющей стали. Воздух вихрем закручивается над террасой, и Айше впервые за многие недели становится холодно. Она наклоняется вперед, ее внимание привлекают какие-то небольшие предметы среди низких кустов.
– Это кости?
– Собачьи, миссис Эркоч, – говорит Сюрейя-ханым. – У острова необычная история. В 1920-х годах новые власти Стамбула озаботились проблемой разросшейся популяции диких собак, которые терроризировали улицы. Они нападали на старух, вытаскивали младенцев из колясок. Трупы пьяниц находили по утрам обглоданными. Когда псов пересчитали, то оказалось, что их слишком много, чтобы уничтожать по одному. В итоге всех их свезли сюда и позволили природе самой разобраться. Через год не осталось ни одной собаки. Садовники до сих пор выкапывают кости.
Ужин накрыт в длинной гостиной, обставленной в духе элегантного минимализма. Одна стена сделана из дымчатого стекла, которое приглушает огни побережья Мраморного моря, превращая их в светлячков, а другая высечена из горной породы острова.
Айше тайком проводит по столу пальцем. Прикосновение подтверждает то, что она поняла глазами и носом, – стол сделан из цельного куска ливанского кедра. Над головами висят лампады, как в мечетях, и сначала они кажутся ей нетипично простыми, а потом она распутывает значение, скрытое за витиеватой арабской вязью, и понимает тайный замысел. Лампы развешены так, чтобы в итоге получалась карта весенних созвездий.
Ее сажают настолько далеко от Аднана, насколько это позволяет этикет. Во главе стола с одной стороны сидит Ферид Адаташ. Слева от него Айше. Напротив нее миссис Чиллер, жена генерала. У нее широкие крестьянские ладони и свет мудрости в глазах. Айше думает, что ей эта женщина понравится. Слева от Айше Эртем-бей, признанный критик и поэт. Дальше по часовой стрелке вокруг кедрового прямоугольника: элегантная и надменная миссис Гюней, потом и сам генерал Чиллер. Что такое с военными, думает Айше, они носят отутюженную форму с достоинством, но, стоит им нарядиться в костюм, пусть даже отлично сшитый, тот сразу кажется помятым. Сюрейя-ханым, само очарование, сидит на противоположном конце стола, напротив супруга. Слева от нее, по диагонали через весь стол, Аднан. Слева от него профессорша Будак. Рядом с госпожой Будак Мунир из Европейской комиссии, и снова круг дам. Чиновник, военный, гуманитарий и жесткий капиталист.
Айше поворачивает стакан с водой на девяносто градусов. Аднан не перестает очаровывать хозяйку и генерала, но Айше знает, что он заметил знак. Это просто проверка. Она разработала план, заранее предвидя такую рассадку. Они с Аднаном репетировали, пока плыли. Повернуть стакан, стукнуть себя по мочке уха, повертеть кольцо, дотронуться до ожерелья, потеребить сережку.
– А вот этот? – Палец дотрагивается словно бы невольно до сжатых губ.
– Он означает: замолчи, мать твою, немедленно.
– Мне нравится ваше украшение, миссис Эркоч, – говорит Ферид. – Это греческий крест?
– Армянский, двенадцатый век, – отвечает Айше. Господин Гюней и господин Будак вытягиваются в струнку, словно сурикаты, навострив свою политическую чуткость. – Скорее всего, из мастерской при церкви Святой Рипсиме.
– Очень мило, – подает голос госпожа Будак, – мне так нравятся старинные вещицы. А где вы его достали? Мне никогда не везет. Их либо кто-то покупает задолго до меня, или это оказывается болгарская или курдская подделка.
– Для начала обратите внимание на гроздья винограда у основания креста. – Айше наклоняется вперед. – Видите? Шесть на одной грозди и пять на другой, это апостолы за минусом Иуды Искариота. Концы должны заканчиваться тремя петлями в честь Святой Троицы, а еще говорят, что традиция уходит дальше в историю, к солярным культам, когда это были солнечные диски. Если всего этого нет, это определенно подделка. Кроме того, у меня есть одно неоспоримое преимущество, когда речь о таких вещицах, я владею галереей.
– Антикварным салоном? – спрашивает Гюней.
– Нет, – осторожно отвечает Айше. – Галереей. Я специалист по религиозному искусству, в основном это миниатюры и каллиграфия, но бывает сложно устоять, когда приносят хороший крест, хотя кресты появляются и вполовину не так часто, как мне хотелось бы.
– Что ж, если вам принесут такой же крест, я определенно к вам загляну, – говорит госпожа Чиллер.
Подают первое блюдо. Маленькое и изысканное, как брошь. Ферид-бей уверенно наклоняется над тарелкой. Он любит тесный контакт. Его пальцы ложатся на запястье Айше.
– Тайибе не говорит, что и сама торгует антикварными безделушками.
Это не безделушки, собирается сказать Айше, это слова и выражение Всевышнего, но госпожа Чиллер перебивает ее своим восклицанием:
– О, Ферид!
Госпожа Чиллер ударяет Ферида Адаташа ложкой по тыльной стороне ладони.
– Мы перешли на торговлю недвижимостью. Покупаем новые дома в Мекке. Бизнес процветает. Вы даже не поверите, сколько людей хотят провести остаток жизни тихо и чинно в квартире с видом на Большую мечеть. Мы не справляемся со спросом.
Когда тарелки уносят молчаливые и проворные официанты, генерал Чиллер наклоняется и говорит через стол Гюнею:
– Что это я такое читаю в «Хюрриет» про то, что Страсбург раскалывает нацию?
– Нет никакого раскола, есть попытка французов осуществить Европейскую региональную инструкцию за номером 8182 с требованием Курдского регионального парламента.
– А это не раскол? – генерал Чиллер в злобе вскидывает руки. Он огромный коренастый человек, образцовый солдафон, но двигается быстро и легко. – Французы попирают наследие Ататюрка. Вы как думаете, господин Сариоглу?
Ловушка более чем очевидная, но Айше видит, как Аднан поправляет галстук, этот код означает: доверься мне, я знаю, что делаю.
– Что я думаю о наследии Ататюрка, генерал? Давайте попробую ответить. Мне плевать. Эпоха Ататюрка прошла.
Гости замирают на своих местах, еле слышно втягивают воздух, ахая. Это ересь. На улицах Стамбула расстреливали и за меньшее. Аднан привлек к себе все взоры.
– Ататюрк был отцом нации, без вопросов. Не будь Ататюрка, не было бы и Турции. Но в какой-то момент любой ребенок должен покинуть отца. Надо встать на ноги и обнаружить, что ты и сам уже мужчина. Мы как дети, которые хвастаются, чей папа круче: мой папа всех сильнее, а мой лучше всех дерется, а мой быстрее всех водит, а у моего самые длинные усы. А когда кто-то к нам цепляется, задирает или даже просто косо смотрит, то мы несемся обратно с криками: «У меня есть папочка! У меня есть папочка!» В какой-то момент надо подрасти. Простите за грубость, но надо отрастить яйца. Мы сильны в бла-бла-бла: великая нация, гордый народ, глобальное объединение тюркских племен и все такое. Никто не умеет лучше нас расхваливать себя. А потом ЕЭС говорит: ладно, докажите. Дверь открыта, входите, садитесь, будьте одним из нас. Покиньте родной дом, въезжайте в новый с другими парнями. Выйдите из тени своего Отца нации. И знаете, что ЕЭС показал нам? Что мы и впрямь такие крутые, как говорили. Мы не лгали и не хвастались. Мы хорошие. Великие. Мы держава. У нас экономика, которая простирается до Южно-Китайского моря. У нас энергетика, идеи и талант, только посмотрите на все, что производят бизнес-парки в наносекторе, и на все новые проекты в области синтетической биологии. Турецкое. Все турецкое. Это наследие Ататюрка. И неважно, что у курдов появится собственный парламент или что французы заставят всех встать на площади Таксим и извиниться перед армянами. Мы и есть наследие Ататюрка. Турция – это ее народ. Ататюрк сделал свое дело. Теперь он может превратиться в пыль. С ребенком все хорошо. Очень даже хорошо. Вот почему я считаю, что вступление в ЕЭС это самое лучшее, что с нами случалось, поскольку это научит нас в итоге как быть турками.
Генерал Чиллер хлопает кулаком по столу, отчего ножи и вилки подпрыгивают.
– Аллах Всемогущий, это безрассудство, но вы совершенно правы!
Приносят главное блюдо. Маленькое, темное и скульптурное. Аднан ловит взгляд Айше. Она переворачивает вилку. Не дави. Генерал и госпожа Адаташ втягивают Аднана в жаркий спор, в ходе которого в основном Чиллер тараторит, тряся в воздухе пальцем. А госпожа Чиллер расспрашивает Айше о галерее.
– Галерея находится в старом переделанном текке в Эскикей в Бейоглу. Я уверена, что там до сих пор обитают последователи ордена Мевлеви и множество джиннов. Какое текке без джинна? В этом месте определенно что-то есть, иногда, когда я смотрю на каббалистические тексты, то боковым зрением вижу, как текст движется, сам себя переделывает, переписывает. Я всегда с неохотой продаю их.
– Как вы там работаете? – говорит госпожа Чиллер. – У меня бы душа ушла в пятки.
В разговор вклинивается господин Будак. Это плотный, грубоватый мужчина, который любит поспорить.
– Но вы их таки продаете. У вас там не музей, а коммерческое предприятие.
– У меня специфическая сеть коллекционеров.
– Да-да-да. Я уверен, что они самые благородные и образованные ценители, но в конечном итоге вы обращаетесь с предметами религиозного искусства, священными текстами – ценными культурными артефактами для создавшего их народа – как с товарами в супермаркете.
– Между Кораном и пакетом с йогуртом большая разница.
– Это моя точка зрения. Вы видите утонченных ценителей, а я вижу присвоение чужого культурного наследия. Вот вы говорите, что у вас есть тексты сефардов, а кто дал вам право продавать их? Вы задумывались о желаниях самих сефардов или любой другой общности, чьи святыни вы продаете в галерее? Вы когда-нибудь думали о том, чтобы спросить разрешения?
Все сидящие за столом сосредоточились на задире Будаке, но Айше не упускала из виду и его супругу, профессоршу. Ага, тоже комбинация. Эртем-бей шокирует, а потом вступает Будак-ханым. Будак-ханым говорит:
– Исторически при оттоманской системе миллетов, [75]75
В мусульманских державах миллетом называется группа людей одной веры, имеющая автономные административные учреждения, расположенные в специально отведенном для этого месте. В Османской империи этот термин стали использовать для классификации ее жителей по религиозному признаку.
[Закрыть]когда каждая религиозная и этническая общность была до определенной степени автономной под эгидой султаната, сама идея собственности, имущества была не так четко определена, не в этом ли причина? В местных общинах собственность базировалась на ощущении полезности; не на абсолютной рыночной стоимости того или иного товара, а на социальной значимости, на тех преимуществах, которые он может привнести в жизнь этой общности. Именно это экономисты называют фундаментальной ценностью в противовес «корректировке по рынку»? Не так ли, господин Сариоглу?
– Я трейдер, а не экономист, – говорит Аднан. – Я не разглагольствую о деньгах, я слишком занят, зарабатывая их.
– Да, конечно. Я тоже не экономист. На самом деле я пытаюсь сказать, что исторически существовал и третий путь между фундаментальной стоимостью, которая может быть значима для отдельного индивидуума, и корректировкой по рынку – это то, что мы называем социальным рынком. Ценность как общее благо и нечто, объединяющее людей и определяющее общность. Скажем, у греческой иконы или армянского креста есть стоимость на социальном рынке, которую цена на розничном рынке просто не в состоянии отобразить.
Аккуратнее, Аднан, думает Айше. Я вижу, что ты летишь меня защищать, мой герой, но нападают-то не на меня. Профессор Будак – прирожденный оратор. Ее низкий, негромкий, но слышный, скромный, но уверенный голос заглушил все остальные. Она командует за столом. Никто не обратил внимания, что главное блюдо унесли и подали чайные ложки с освежающей пастой, чтобы использовать ее между приемами пищи.
– Мне кажется, в реальном мире более плодотворным может оказаться третий подход: рассматривать экономику в социальной сфере, а не как математическую абстракцию или продукт индивидуальной психологии. Ведь рынок в конечном итоге – это социальная модель, не так ли? Я не могу отрицать потрясающую энергию западного индивидуализма, но и за него приходится платить. Над нашим поколением маячит тень обвала, хотя мы и живем в условиях быстро растущего рынка, который использует все более сложные и взаимосвязанные финансовые инструменты. В какой-то момент рынок неизбежно обвалится снова: как и оружие массового поражения, нерегулируемые рыночные экономики очень тонко устроены, но они и самые надежные. Я ловлю себя на мысли, что в XXI веке моделью может стать социально опосредованная экономика, то есть та, что основана на общественной ценности, доверии и взаимных обязательствах. На передний план выходят не финансовые олигархи и не принцип «малое прекрасно», а что-то промежуточное, маломасштабное, как общая культурная идентичность и собственность во многих культурах в составе Оттоманской империи. Ценность равна идентичности. А вы что думаете, господин Сариоглу?
Айше узнает этот намек на бледность на лице Аднана и сжатые губы. Она вертит стакан. Давай же, трейдер.
– Что я думаю? Я вам скажу, что я думаю. Я – это деньги. Вот так вот просто. Я – это деньги. Через мои счета ежедневно перетекает больше денег, чем ВВП нашей страны. Каждый день. Больше денег, чем вы можете представить. Я скажу вам кое-что о деньгах. На этом уровне деньги перестают уже быть просто деньгами. Они становятся чем-то другим. Чем-то большим, более сильным и прекрасным. Это денежная буря. Денежный ураган. Я ими не владею, я не контролирую их, и никто их не может контролировать или господствовать над ними. Я закрываю глаза и вхожу в этот поток, он подбрасывает меня и несет какое-то время, всего-то пару секунд, потому что дольше никто не сможет выдержать, а потом я выхожу из потока, и когда я разжимаю кулак, то вижу, что кое-что успел ухватить. Выгода. Это вовсе не ругательство, а единственное, что вы можете получить от этого потока. Всего одна пригоршня. Вы думаете, я обрабатываю рынки ради этой жалкой пригоршни, ради прибыли? Нет, я это делаю из-за красоты. Деньги красивы, но они и ужасающи и могут разорвать вас на клочки, но на те несколько минут, что я внутри этого потока, я и есть деньги. Вы говорите обо всех этих ваших фундаментальных ценностях, корректировках по рынку, о социальных рынках, а для меня это все пустой звук, потому что деньгам плевать. Правила простые, как в детской игре, – вы даете мне это сейчас, я отдаю вам это позднее, в итоге все играют друг с другом и кружатся в потоке, который никто не может удержать, никто не может предсказать и никто не может даже надеяться контролировать. Мне кажется, это великолепно. Деньги. Деньги в чистом виде. И все. Вы должны быть довольны такими людьми, как я и Ферид-бей, поскольку каждый день мы смотрим на этот поток, мы запускаем в него руки и вытаскиваем оттуда то, что заставляет ваш мир работать. Если он когда-нибудь остановится или даже просто слегка замедлит ход, если когда-либо он станет сиять не так ярко, то все, что вы знаете, закончится. Так что ваши теории хороши и занимательны, но деньгам плевать. И мне тоже плевать, потому что я – это деньги. Я заставляю мир вращаться. Я – это деньги.
За столом воцаряется молчание. Официанты пользуются возможностью унести неиспользованные ложки с освежающей пастой и проворно подать последнее блюдо.
Звук в переулке оглушительный, чужеродный, ужасающий. Недждет идет по ступенькам в Киноварный переулок, и это физическая сила. Она отталкивает его обратно к закрытым дверям лавки. Хизир – повелитель джиннов, и Зеленому святому вполне по силам привести в старый дом дервиша армию джиннов размером с облако. Он прижимается щекой к штукатурке, выкрашенной красной краской. Звук ползет по стене, то нарастая, то убывая, гоня душный воздух по лабиринту переулков и площадей Эскикей, отражаясь от стальных жалюзи и аппарата по продаже колы, прикрепленного цепью к стене, и балконов, нависающих над Киноварным переулком. Он оглушающий, странно знакомый, от него волосы становятся дыбом. Он реален.
Хизир вовсе не безопасный святой. Зеленый человек забирает все, каждое воспоминание, хорошие и плохие поступки, а взамен дает то, что Недждет помнит как свою жизнь. Он поджег свою сестру. Исмет спрятал его в доме дервиша, чтобы спасти от собственной семьи.
– Что ты от меня хочешь?
Зеленый святой закрыл глаза и отвернул лицо. Недждет думает, что он, может быть, сошел с ума. Коридор переходил в другой коридор, один туннель – в другой, засасывая еще глубже в темноту, в подвалы и водохранилища, которые старше любого из трех городов, чьи имена значились на этих камнях. Он оказался около трубы в толщину как его тело, которая бежит из темноты в темноту. Она гудела под его ладонью, а когда Недждет приставил к ней ухо, то ему показалось, что он слышит через толстый изоляционный слой визг несущегося газа. Недждет уже не понимал, что происходит по-настоящему, а что – фантазия, и что представляет собой мир между этими полюсами. Когда Мустафа наконец определил, что стук доносится от пожарного выхода, который никогда не открывали, и сломал охранные пломбы, то обнаружил за дверью Недждета, грязного, пыльного, окровавленного, но лицо у него сияло, как у пророка. Он был потрясен, он изменился.
Шум гремит громче, концентрируясь и усиливаясь в узких улочках, пока Недждет осторожно пробирается по Киноварному переулку. Площадь Адема Деде заполнена людьми. По большей части это женщины в платках, но встречаются и редкие молодые люди в кожаных куртках с красивыми волосами и в отполированных ботинках. Все они стоят лицом к дому дервиша. Недждет видит за рядами голов в платках голову Исмета. Должно быть, брат стоит на ступеньках галереи. Теперь он заметил в толпе и соратников брата по ячейке. Они в пиджаках с иголочки и модных ботинках. Это хорошо одетый тарикат, состоящий из мужчин, у которых есть работа. Из толпы доносится предвкушающий шепот на высоких тонах. Это и есть тот звук, что преследовал его через Эскикей.
Бюлент и его заклятый враг Айкут наблюдают каждый из своего дверного проема. Столы и стулья убраны. Греки, которые пьют чай у Бюлента, предусмотрительно куда-то делись. Айдын закрывает свой лоток с газетами и лотерейными билетами, не переставая извиняться перед женщинами в платках и дорогих плащах. Последний из бубликов, уже изрядно зачерствевший, идет на корм голубям. Все соседи наблюдают за происходящим с балконов. Даже семья глухого мальчишки открыла настежь ставни и обеспокоенно смотрит вниз. А вот и сам мальчишка выглядывает из-за перил. Недждет поднимает голову. Вон игрушечный робот паренька, приняв форму птицы, кружит над площадью. Некоторые окна закрыты. Разумеется, в квартире старого жирного грека. И той грузинки, которую все считают проституткой. Что это, он видел, как шелохнулась занавеска, но перестала двигаться, стоило сфокусироваться на ней? Детали. Такое впечатление, будто ему дали новые органы чувств. Мир стал более ярким, более детальным, более связным. Какие-то слова написаны на двери галереи. Что-то про идолопоклонников. А вон в толпе та девушка из галереи, та, чью карин он видел под землей. Наверное, не хочет, чтобы толпа узнала, что она тут работает. Недждету очень интересна женщина, что владеет галереей. Ему нравится дерзость ее ботинок и юбок. Классная штучка, она кричала бы громко.
