Текст книги "Дом дервиша"
Автор книги: Йен Макдональд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
У каждой из многочисленных террористических организаций в Турции свой почерк. Курды любят театральность. Им нужно привлечь всеобщее внимание к себе как к нации. Серые волки, националисты, выступающие против ЕЭС, видят себя в романтическом свете младотурков [56]56
Политическое движение в Османской империи, которое пыталось провести либеральные реформы и создать конституционное государственное устройство.
[Закрыть]и любят одиночные убийства и стрельбу на улицах. В трамвае № 119 произошла классическая исламистская смерть во имя веры. Это жестокость преданной домашней собаки, которая звереет и разрывает ребенка, жестокость соседки, которая закалывает мужа, или неожиданное самоубийство коллеги. Невидимые силы давят годами, искажая жизни и отношения. Организация, стоящая за взрывом на Неджатибей, – скорее всего ячейка из трех-четырех человек с нелепым названием – захотела бы зафиксировать момент жертвоприношения. Ваххабитские сайты полны взрывов и мученических смертей с доморощенной графикой и героической музыкой. Зачем же рисковать этой информацией в погоне за битботом мальчишки? Зачем прерывать сигнал? Зачем выслеживать до дома? И правда, что-то странное. Странность – это зернышко порядка в бурлении хаоса. Странность – это информация.
От обрывочных несвязных образов у Георгиоса болят глаза. Он ищет визуального успокоения, глядя на белые стены.
Дверной звонок звонит так громко и внезапно, что звук вонзается прямо в сердце. На пороге какой-то человек. Сердце Георгиоса громко стучит в груди. Они нашли его, они пришли за ним. Они все знают. Они у двери. Сердце трепещет, не в силах приземлиться. Подумай логически. Убийцы не стали бы звонить в дверь. Просто убили бы его тихонько, задушили бы, как оттоманского принца.
Звонок звучит снова. Посетитель смотрит в камеру.
– Георгиос Ферентину? – Хорошо поставленный интеллигентный голос. Они обычно такие. Фанатизм – порок среднего класса. Приличный костюм, чистая рубашка, аккуратно завязанный галстук. – Меня зовут Хайдар Бекдир. – Георгиос отклоняется от экрана. Смарт-бумага не дает возможности его увидеть, но человек на пороге хмурится, словно смотрит прямо в комнату. Раздается третий звонок. – Господин Ферентину, мне очень нужно поговорить с вами.
Он прижимает ладонь к двери. Компьютер считывает удостоверение личности. МИТ. Главная спецслужба Турции. Что могло понадобиться от него сотруднику спецслужбы?
– Господин Ферентину?
Георгиос впускает гостя.
– Простите, у меня пыльно, – Георгиос извиняется, провожая посетителя в гостиную. Это еще одна переоборудованная келья: два дивана на слишком близком расстоянии друг от друга, а между ними длинный узкий стол. – Привык жить по своим правилам. Через пару месяцев слой пыли не становится толще, как я выяснил. Выпейте чаю.
В примыкающей кухне Георгиос Ферентину кипятит чайник, находит два одинаковых целых стакана. Он кладет на краешек каждого блюдца по кубику кунжутной халвы из кондитерской Лефтереса. Гость вытирает небольшой участок стола носовым платком, расстилает его и ставит сверху блюдце.
– Если вы из-за этих ставок… – начинает Георгиос. Он тяжело опускается на диван. Лица мужчин находятся слишком близко друг к другу над столиком, слишком интимно для незнакомцев.
– Нет, это не из-за ставок. – Посетитель улыбается. – Нет, это… честь для меня. Вы рады будете услышать, что этому мы мешать не будем… – Он нервничает, и стакан подрагивает. – Мистер Ферентину. Хочу признаться. Я и сам игрок. Трейдер на рынке террора. – Георгиос понимает, что гость, наверное, восторгается им. – Мой ник Дальнозоркий.
Георгиос не может скрыть неприязни. Анонимность – одно из правил. Ему нравится тот факт, что мужчина, сидящий за низким столиков в чайхане Фетхи-бея через площадь, водитель, нервно постукивающий пальцами по рулю в ожидании сигнала светофора, женщина, мимо которой он ежедневно проходит в отделе замороженных продуктов в супермаркете, – все они могут быть игроками рынка террора инкогнито.
– Благодарю, я рад, что игра пользуется популярностью и на таком высоком уровне. Но что от меня понадобилось МИТ?
Бекдир складывает руки.
– Вы знаете об исследовательской группе Хаджетеппе?
– Я стоял у ее истоков.
– Простите. Я не знал. Вы, может быть, не в курсе, но в МИТ недавно создали вторую исследовательскую группу, куда более скромную, которая будет работать параллельно с Хаджетеппе, базирующейся в Стамбуле и использующей необычные и даже спорные методики. Мы полагаем, что креативная конкуренция между двумя методологиями поможет по-новому взглянуть на состояние безопасности в стране.
Георгиос Ферентину разворачивает блюдце так, что ложка напоминает стрелку компаса, которая смотрит в самое сердце Бекдира.
– Вы хотите, чтобы я присоединился к группе.
– Да.
Георгиос смеется себе под нос хриплым смехом.
– Должно быть, наша безопасность в крайне плачевном состоянии, раз вам для спасения страны нужен я. С чего вы взяли, что у меня есть хоть какое-то желание участвовать…
– Речь о группе Кадикей. Любопытно, господин Ферентину? – Бекдир достает из пиджака своего дешевого костюма маленький пластиковый пузырек с ингалятором и ставит на маленький пыльный столик. – Тут доза на один раз. Там ответы на ваши вопросы. Закодировано на вашу ДНК, так что если попробует кто-то еще, то получит только кратковременную звуковую галлюцинацию, напоминающую хлопанье птичьих крыльев.
Георгиоса не удивляет, что у МИТ до сих пор есть образец его ДНК. Государство всегда с неохотой ослабляет хватку.
– Только быстро, наночастицы закодированы на определенное время. Вы все забудете ровно через час после того, как вдохнете. Ну, спасибо за чай, господин Ферентину, что бы вы ни выбрали, я продолжу играть на рынке террора, но уже под другим ником.
Бекдир протягивает руку, Георгиос ошеломленно пожимает ее, загипнотизированный полупрозрачным пузырьком без этикетки.
Джинны ждут Недждета, когда тот, жмурясь, поднимается по бетонной лестнице из Центра спасения на залитую солнцем улицу в час пик. Целая толпа, целая буря джиннов, которые наблюдают с каждой крыши, с каждого балкона, из каждой шахты лифта и люлек для мытья окон, сидят на каждом светофоре, дорожном знаке и рекламном плакате, на всех электронных и телефонных проводах, сбиваются в кучи на крышах проезжающих автобусов и долмушей, смотрят вниз со стеклянных глыб небоскребов Стамбула и минаретов уродливых новых мечетей с дешевыми серебряными куполами – там их особенно много. Джиннов всегда притягивают мечети. Они мерцают, то исчезая, то появляясь, словно холодное пламя, их больше, чем душ во всем огромном Стамбуле.
– Что? – кричит он ждущему джинну. – Что такое?
Женщина, которая торопится домой, таращится на него. Эксцентричное поведение вызывает подозрение теперь, когда все чем-то недовольны, но обладают средствами выразить свое неудовольствие. Недждет пристально смотрит на женщину в ответ, а когда отводит взгляд, площадь пуста, миллион мыльных пузырей лопается одновременно и беззвучно.
Недждет едет на долмуше. В трамваях и метро могут быть бомбы. Большинство в Левенте посчитали так же, а потому улица Гайретепе забита грузовиками, интерконтинентальными роскошными автобусами, ситикарами и сине-кремовыми долмушами. Крошечный автобус отъезжает и пробивается через пробку по метру за раз. Со всех сторон гудят, автоинспекторы свистят. Мимо проносится на три четверти пустой трамвай. Недждет прячется на заднем сиденье долмуша позади груды дешевых деловых костюмов и боится джиннов. Он страшится головы, светящейся женской головы. Недждет выглядывает в окно. Спокойное синее пламя, такое неподвижное, словно оно вырезано из сапфира, нависает над крышами всех транспортных средств на Джумхуриет. Джинн внутреннего сгорания. Недждет закрывает глаза и не открывает до тех пор, пока маршрутное такси не въезжает в ревущий транспортный водоворот площади Таксим.
Он идет по потным улицам между просевших усталых жилых домов с открытыми окнами и грохочущими кондиционерами. Недждет чувствует джиннов как тепло, тепло внутри тепла, узлы и завихрения электроэнергии, пойманной в ловушку между старыми зданиями. На площади Адема Деде, темной и наполненной свистом голубиных крыльев, джинны кружатся, подпитываясь испарениями скопившегося за день тепла в зловонии прогорклого кулинарного жира из чайханы Фетхи-бея, и обретая плотность. Недждет ощупью ищет ключ от огромного медного висячего замка. Они за спиной, надвигаются, словно грозовой фронт. Он чувствует их запах, как запах кулинарного жира.
– Недждет, – раздается женский голос, знакомый голос, хотя он никогда и не говорил с ним напрямую. Это девушка, которая помогает в галерее, идет по лестнице между домом дервиша и чайной. Вверх ногами. Она под землей. Ступеньки, площадь, здания неумолимо твердые, но из-за какого-то трюка джиннов Недждет может заглянуть под землю и видит, как девушка идет, ее ноги касаются его ног. Она выглядит точь-в-точь как девица из лавки, но беременная. Она наклоняется вперед, поскольку бережет спину и колени во время подъема по лестнице. Она останавливается за ступеньку до Недждета и смотрит на него промеж собственных ног. Девушка кладет руки на живот, вздыхает и ползет по ступенькам, по еле уловимой кривой ее пустого мира. Карин. Это бесплотные существа, некоторые богословы спорят, сделаны ли они из глины, как люди, или из огня, как джинны, но они не менее склонны к зависти и мелкой злобе, чем джинны. Незамужние женщины, дервиши и знахари иногда их чувствуют, шейхи слышат и говорят с ними и могут ими командовать. Все согласны, что каждая карин – это зеркало, изнанка земли, жизни на земле, они охраняют счастье и мир их земных сестер. Недждет шатается около двери текке, и она открывается нараспашку.
– Исмет! Исмет! Братишка, ты мне нужен! Исмет! – Недждет, запинаясь, входит в кухню. Сердце глухо стучит. Исмет сидит около дешевого стола из ИКЕА со Священным Кораном в руках. Исмет Хасгюлер – один из тех, с кем говорят книги. Его чтение Священного Корана легкое, музыкальное, бальзам для ушей. Оно лечит болезни, изгоняет злых духов, очищает дома и благословляет детей. Когда какая-то женщина стучит в дверь и задает вопрос, ответа на который нет в этом мире – а такие вопросы задают только женщины, – то книга в руках Исмета всегда открывается на подходящем стихе. Напротив него, прижавшись друг к другу, сидят две женщины в платках. Они испуганно вскидывают головы, словно провинились в том, что предугадывают волю Всевышнего. Это она. Та девица из галереи, высокомерная, та, что никогда не пыталась скрыть презрение к Недждету. Та, которую он только что видел вниз головой под землей пару ступенек назад.
– Я тебя видел, – бормочет Недждет и тычет пальцем. Девушка отшатывается, а вторая женщина, постарше, скорее всего тетя, вцепляется ей в руку. – Я видел тебя. Всего секунду назад. Твою карин, земную сестру. Я видел ее под землей. Она позвала меня по имени. Я видел тебя, и ты была беременна.
Рот и глаза молодой женщины расширяются. Она собирается заплакать, а потом воет, обнимая тетушку или мать.
– Это знак, знак! – твердит женщина постарше, простирая руки в молитве. – Слава Всевышнему! Вот, вот. – Она подталкивает евро к Исмету, а тот делает шаг назад, словно деньги отравлены.
– Что? – спрашивает Недждет. – Что здесь происходит?
– Вы настоящий шейх, – говорит девица из галереи, и тут Недждет понимает, что она рыдает от радости. – Я слышала о вашем брате, о том, что он хороший судья, прямолинейный, справедливый и быстрый. Так сказал дядя Хасан, когда разрешил все проблемы со своим двоюродным братом в магазине спорттоваров. Сибел-ханым тоже говорила, что он искусно владеет словом Всевышнего, когда он выгнал джиннов из зеркала в спальне дочери. Но вы… вы повелитель джиннов. Два брата вместе – вот сила Аллаха. Благодарю вас, огромное вам спасибо.
– Вот, заберите. Вы получили ответ?
– О да, – говорит девушка и дотрагивается до живота точно таким же жестом, как и ее сестра под землей. – Еще какой. Аллах воистину милостив.
Тетушка-матушка слышит нотки безумия в голосе Недждета, хватает девушку из галереи за руку и волочет с кухни на улицу. Наличка остается лежать там, где ее оставили, – на столе среди чайных стаканов.
– Что это было? – Исмет требует объяснений. – Ты был ужасно груб с этими женщинами. Вышвырнул их за дверь. Я пытаюсь заработать себе какую-то репутацию здесь, но этого никогда не произойдет, если ты будешь пугать тех, кто обращается ко мне за помощью.
Недждет закрывает глаза. Комната наводнена едва различимыми духовными и эмоциональными силами, воздух потрескивает от ужаса и энергии.
– Слушай. Я был в том трамвае сегодня, ну ты знаешь, в котором взорвалась бомба. Я там был и видел женщину, что это совершила. Я видел, как она потянула за шнурок, и ее голова отлетела. Я был в том трамвае.
– Братишка, почему ты не сказал мне? Тебе надо в больницу. Недждет, ты должен обратиться к врачу.
Недждет качает головой, пытаясь стряхнуть с себя дурманящий шепот потустороннего мира.
– Врачи мне не помогут. Я вижу джиннов. Ты это понимаешь? Я вижу джиннов.
Иголки желтого света падают на Аднана Сариоглу, лежащего на мраморном восьмиугольнике. Вокруг клубится пар. Пот озерцом скапливается на животе – больше жира, чем ему хотелось бы, – несколько мгновений подрагивает, а потом скатывается по боку на теплый мрамор. Он потягивается. Кожа прилипает к камню. Каждая косточка и сухожилие ощущают жар, словно по ним ударяет молот кузнеца. Стальные пальцы телака, банщика в хамаме, разминают все мышцы, каждый сустав до хруста.
Ферид Адаташ, владелец одного из крупнейших гражданских инвестиционных фондов в Турции и клиент самого нового эксклюзивного частного хамама в городе. Хамамы снова в моде. В старые банные комплексы можно попасть только по записи, а новые с закрытым членством открываются каждую неделю. Это еще одно противоречие после вступления в ЕЭС. Спа – это для слабаков, слишком по-европейски. Хамамы – аутентично и по-турецки.
Аднан сохнет на мраморной плите под звездным куполом – чертов телак пытался заставить его стонать, как девственницу, – и млеет, погружаясь в полное расслабление. Мышцы, о существовании которых он даже не знал, расслабились и заурчали. Каждая клетка наэлектризована. Аднан смотрит в темный купол, испещренный концентрическими кольцами круглых смотровых окон. Он, возможно, один в своей личной вселенной.
Вода брызгает и бежит по тонкой пленке вдоль стеклянного настила поверх мозаики. Хамам хаджи Кадына – это смешение стилей в архитектуре, ставшее типичным после объединения: купола в оттоманском стиле и альковы, построенные над забытыми византийскими дворцами, годами и десятилетиями накапливался мусор, утрамбовывался, скрывая под собой греческие лица с ангельскими глазами на мозаичных полах, и так век за веком. Опальные лики показывались на свет божий снова, когда строители сносили дешевые многоэтажки и обнаруживали чудо. Стамбул – это одно чудо поверх другого, чудеса слоями, метафорические слоя чудес. Вы не можете посадить грядку фасоли, чтоб не явился какой-нибудь святой или суфий. В какой-то момент каждая страна понимает, что надо съесть собственную историю. Римляне сожрали греков, византийцы – римлян, оттоманы – византийцев, турки – оттоманов. ЕЭС с потрохами съест всех. И снова раздается журчание, когда Ферид-бей зачерпывает теплую воду бронзовой чашей из мраморной ванны и льет себе на голову.
– Замечательно! – ревет он. – Великолепно!
Ферид-бей отрывается от теплого стекла и ковыляет в сторону парной. Он не толстый и не лощеный, у него крепкие бедра и поседевшие волосы на груди. Аднан тоже отклеивается от мраморной плиты и следует за ним в парную с мраморными стенами. Из-под стеклянного пола едва освещенные патриархи и Палеологи [57]57
Последняя и наиболее долговечная династия императоров Византии, правившая на протяжении двух столетий до взятия Константинополя турками.
[Закрыть]пялятся на его яйца. Ферид-бей широко расставляет ноги и прижимается спиной к мраморной стене. Аднан принимает такую же удобную позу. Впервые за долгие месяцы он чувствует себя по-настоящему живым.
– Я просмотрел ваши более детальные планы, – говорит Ферид-бей. Капли стекают с кромки банного полотенца «пештемаль», обернутого вокруг талии. – Единственный явный минус заключается в том, что вы просите меня стать контрабандистом газа.
– Мы считаем это альтернативной системой поставок.
– Ага, расскажете судьям, когда вас поймают.
Это витает в воздухе. Это длинный пас, который летит прямиком в штрафную, и его подкручивает ветер. Такой любой примет. Аднан должен доверять своим способностям.
– Они его просто сжигают. Газопровод в Тебризе не справляется с объемом, так что излишки сжигают. Пшик! Все равно что поднести спичку с чемоданчику, набитому евро.
– Я не верю, что надо просто открыть запорный кран.
– Огюз, наш приятель, который работает на газопроводе, говорит, что на компьютере всего две команды. Закрыть и открыть. Два клика.
– Тогда скажите, как вы об этом узнали? – Двое мужчин сидят вплотную друг к другу в крошечном, как гроб, пространстве парной.
– Пока все служили в Стране Возможностей, жалуясь и хныкая, что курды их кастрируют, если поймают, я использовал время с большей выгодой.
– Ну и как вам Восток?
– Настоящая задница. Но это наша задница.
Пот собирается в бусину под подбородком Ферида, а потом падает на стеклянный пол, став изъяном на глазу мозаичного святого.
– Я инвестор, а не ученый, но должен удостовериться, что это безопасно. Не могу позволить себе облучать греков, как бы ни хотелось.
Аднан улыбается шутке, а сам думает: ага, он сказал «я». Я не могу облучать греков. Он клюнул.
В тот день, который все помнят, Аднан штопал на пляже костюмы для дайвинга. День выдался солнечный, солнце стояло высоко, это было самое начало сезона, и первые лодки собирались отвезти дайверов к затонувшим ликийским городам. Самыми лучшими среди клиентов были молоденькие шведки и коренастые серьезные датчане. Скандинавам нравятся люди, которые увлечены своей работой. Новости бурлили на плоских экранах, установленных под навесом бара «Осьминог» для тех, кто любит спорт. Аднан работал на пляже, а не на лодках, так что всегда знал, если что-то происходило, и понимал, что это может значить.
В тот день он вполуха слушал новости и, уловив, как изменился голос у дикторов, сосредоточил внимание на экране. Мрачные выражения лиц, бегущая строка внизу экрана; трясущаяся камера демонстрировала, как на небе горизонт освещают вспышки. Аднан отложил пистолет для склеивания и пошел к бару. Ему стало интересно. Все головы на набережной повернулись. Мужчины побросали свои веревки, оборудование для дайвинга, свои лодки, фургоны и мопеды. Шведки и датчане оторопели, не будучи уверенными, что у них есть право поучаствовать в том, что показывают телевизоры в барах на пристани.
В одиннадцать двадцать по времени Анкары на гору Фандоглу в провинции Азербайджан в западном Иране обрушились сорок ракетных снарядов с термобарическими боеголовками. На спутниковой съемке видно, как на горных складках, словно прекрасные тюльпаны, цветок за цветком распускается пламя. Один огненный шар за другим. Новые картинки, в этот раз снимки с мобильного, на которых на сапфировом небе вырастало одно идеальное грибовидное облако огня, а потом другое. И еще одно. Затем картинка дернулась и исчезла.
– Это ядерные взрывы? – спрашивает чей-то голос. – Кто-то использует ядерное оружие!
– Нет, это не ядерное оружие, – возражает Аднан, глядя на экран. – Это вакуумные бомбы, они безопасные и чистые, хотя это все гребаная теория, если ты оказался в эпицентре.
– А как ты узнал? – интересуется какой-то старый бездельник.
– Видел по каналу «Дискавери». Такие бомбы создали специально, чтобы использовать в подземных бункерах.
– А что они забыли в этих бункерах? Это ж просто дыра в земле.
– Теперь точно, – бурчит кто-то.
– Только одно, – говорит Аднан. – Настоящее ядерное оружие.
– Нет же, то был Кум, его ООН проверяла, все это знают.
– Кум – то, что все хотели увидеть.
Кто-то бросает:
– Евреи.
Топал двадцать лет отработал на северном Кипре, а потом в Леванте, так что считался самым большим космополитом во всем Каше.
– Чертовы евреи наконец-то сделали это!
Бар «Осьминог» взрывается громкими криками, присутствующие грозно потрясают кулаками.
– Заткнитесь, я хочу послушать, что происходит! – прикрикивает Аднан.
Он видит на экране лишь изображение красного пламени, по форме напоминающее дерево кипариса или перо, которое взмывает на тысячу метров в воздух и клонится к востоку, словно столп дыма, по направлению к Тебризу. У ведущих такие лица, словно они вещают из могилы. Это апокалипсис.
– Заткнитесь, мать вашу! – восклицает Аднан, когда возникает пауза. Воцаряется тишина. – Спасибо. Слушайте! Слушайте!
Аднан пытается вообразить, как компьютерная модель выглядит вживую. Единственный термобарический удар превратил бы туннели в ад. Ударная волна сделает из человеческих органов месиво, разобьет вдребезги конечности и ребра. Огненный смерч несется со скоростью, близкой к сверхзвуковой, по коридорам, через комнаты всех этажей, и те, кто пережил пожар, задохнутся, когда инферно израсходует весь доступный кислород. Канал «Дискавери» никогда не показывал, что произойдет, когда по ядерному реактору с водой под давлением нанесут подряд сорок ударов очередью. В центре горы вспыхивают системы управления, резервные схемы сгорают дотла, предохранительные устройства тают и перестают работать. Охлаждающие системы не работают, внутренняя температура зашкаливает. Изоляция пробита, расплавленная масса топлива проходит через охлаждающую воду. Из-за парового взрыва гейзер радиоактивного вещества вырывается из туннелей в атмосферу. Радиационное облако, которое несет западный ветер, находится на высоте пятнадцати километров и растягивается на сотню. Под поверхностью горы не выжили даже бактерии.
Шведки с красивыми скулами и круглолицые датчане потихоньку сматываются.
Все мужчины Каша собрались в барах, ресторанах, чайных и смотрят телевизор. А дома женщины сбиваются в стайки вокруг плоских экранов. Ужас расползается. Облако добирается до газовых месторождений в Маранде, в восьмидесяти километрах к востоку. Все погибло. Месторождением нельзя будет пользоваться веками. Тебриз эвакуируют. Премьер-министр Еткин пообещал помощь турецкого народа. Аднан смотрит на снимок старухи, на которую льются радиоактивные осадки. Она простерла руки над головой, подняв лицо к небу и не понимая, что оттуда падает яд. Кнессет [58]58
Израильский парламент.
[Закрыть]подтвердил на пресс-конференции, что Израиль нанес удар и уничтожил ядерный объект Ирана. Молчание сменяется ворчанием. Два слова звучат снова и снова: гребаные евреи. Затем кто-то швыряет стул. Стул ударяется о телевизор, и тот качается на своей подставке. Веселье продолжается. Руки срывают предательские экраны. Столы разбивают вдребезги, ломают стулья. Бутылки одна за другой разбиваются о стену позади барной стойки, висящие лампы выдирают с корнем и бросают на пол. Посетители разграбляют бар «Осьминог». Но этого мало. Кто-то подносит спичку. Огонь жадно пожирает куски дерева и алкоголь. Сотрудники бара пытаются справиться с огнем с помощью огнетушителей, но на них бросаются с кулаками. В полночь обрушивается крыша, поднимая фонтан углей и искр. На следующее утро здание все еще тлеет и так пышет жаром, что к нему не подойти. Этого Аднан не понимает. Испытывая гнев по отношению к евреям и американским провокатором, жители Каша разрушили жизнь собственных соседей. По всей Турции, по всему исламскому региону такое выливается в поджоги, взрывы и бессмысленные самоубийства.
Мир какое-то время шатается на краю. Но Израиль все рассчитал весьма проницательно. Иран угрожает закрыть Ормузский пролив для транспортировки нефти, флот США выступает против. Переселив миллионы жителей, Тегеран понимает, что можно выиграть, изображая жертву. Пакистан рвет и мечет, бомбит посольства, но отступает перед лицом снисходительной мощи своего соседа – сверхдержавы Индии. Афганистан продолжает самосожжение, продуманное в деталях, словно дорогой ковер. Сирийские призывы стереть с лица земли Израиль не более чем позирование, ритуальные выкрики оскорблений. Эти крылатые термобарические ракеты и самые ужасные последствия в нескольких минутах от Дамаска. Китай выражает протест и грозит санкциями, но куда более близким и угрожающим выглядит его собственный экологический апокалипсис. Европейский союз читает нотации. Южная Америка разглагольствует о моральных принципах, но не обращается ни к кому конкретно. Совет безопасности накладывает вето на все официальные порицания со стороны ООН. Русские объявляют строгий выговор и угрожают по мелочи, но в глубине души радуются, что иранские газовые месторождения на долгие десятилетия выведены из производства, погребены под медленным снегом радиоактивной пыли, – это все, что осталось от ядерного объекта на горе Фандоглу. Мир пошатнулся, но потом снова выровнялся и двинулся дальше. Закружился в обычном танце.
А в Турции, на берегу бирюзового Средиземного моря, на следующий день после того, который все помнят, парень в лавке на пляже купил коробку дешевых четок из девяноста девяти бусин и за час продал их все с накруткой в триста процентов. Пока Каш ждал, когда небо прояснится, а Махди нашептывал секретное сотое имя Всевышнего, возвещая конец мира, Аднан наблюдал другое чудо, рыночное.
Пятнадцать лет спустя гора Фандоглу в западном Иране все еще оставалась зоной радиоактивного ожога, границу закрыли, а на трубопроводы наложили международное эмбарго. Но тот самый паренек из лавки на пляже превратился в трейдера и нашел лазейку к каналу непродаваемого газа через заброшенную, почти забытую ветку в газопроводе Набукко, который тянется из Каспийского моря в Адриатику. Газ стоит так дешево, что иранцы отдают его практически задаром, а в сумасшедшую жару на рынках Стамбула он будет стоить целое состояние.
Сделка умная и запутанная, но сложная. Аднан заключает соглашение с иранцами. А белый рыцарь Ферид-бей вкладывает деньги. Ультралорды подменяют дорогой каспийский газ дешевым иранским на насосной станции на крайнем востоке, где старая опечатанная Зеленая линия из Ирана встречается с газопроводом Набукко из Баку. Все получают выгоду после продажи газа на рынке жадного до газа Стамбула. Все в итоге получают деньги. Но сделка мертва, пока Ферид-бей не поставит на контракте свою печать.
– Когда вы закроете сделку? – Ферид-бей прислоняется к горячему мрамору. Живот собирается в складки над дешевым клетчатым полотенцем.
– За день до того, как сменится погода.
– Вы умеете предсказывать погоду? Тогда зачем вам нужны мои деньги? Скажите, я ведь не первый, кто послал вас подальше? Вы ведь не сразу пришли ко мне.
Чтобы допустить Аднана в эту жаркую комнату, в харарет [59]59
Парная круглой формы, освещаемая маленькими окошками сверху.
[Закрыть]в частном турецком хамаме, Ферид-бей проверил его так тщательно, что он распознает ложь раньше, чем она окажется между губами Аднана.
– Некоторые из них сегодня здесь. И вы с ними уже поговорили.
Ферид-бей встает, хлопает себя по ляжкам и животу, стряхивает капельки пота с густых волос.
– Верно. Хватит об этом. Пойдемте ополоснемся. Вы мне нравитесь, Аднан-бей. Я знаю ваши документы, ваши цифры, но не знаю вас. У вас есть яйца, но мне не нравится вести дела с незнакомцами. Приходите завтра на ужин. Я живу на острове Хейбелиада. В восемь пойдет лодка от Эминеню. Вы женаты, есть подруга?
– Моя жена Айше торгует предметами религиозного искусства.
– Да? Мне это нравится. Женщины должны работать. Я был бы рад знакомству с ней.
– Но есть еще мои коллеги…
– Сделку я собираюсь заключить только с вами, так что приходите и приводите супругу. Там будут еще несколько моих друзей.
– Когда можно ожидать контракт? – говорит Аднан, когда Ферид-бей надевает деревянные башмаки и ковыляет по мокрому стеклу к бассейнам.
– Времени еще куча. Поговорим завтра. Оденьтесь неформально.
Аднан Сариоглу наклоняет голову и позволяет бусинам пота скатиться по обе стороны от носа, собраться на его кончике и упасть на стеклянный пол. Он вдыхает горячий ароматный пар, который жаром ударяет по ноздрям, но пахнет деньгами.
Воздух в спальне жаркий, липкий и неподвижный, но Айше в белье дрожит и ныряет в новое платье. Как только вы покинете свою детскую, вам никогда больше не будет тепло и уютно. Платье струится по груди и плечам, Айше поправляет складки и поворачивается, чтобы посмотреть на себя в зеркало старого шкафа. Она так часто смотрелась в него, снимала и надевала так много платьев, так часто восхищалась собой: плоским животом, налитыми грудями, изгибом подбородка и точеными руками. Перед этим зеркалом она впервые искала волосы у себя на лобке и с гордостью ощущала увеличение груди, что свидетельствовало о конце детства и цветении девичества. Айше помнит первый комплект убойного белья, который она в возрасте семнадцати лет украла из нового отдела белья «Агент Провокатор» в торговом центре «Джевахир», и длинный роскошный ритуал надевания этого белья, предмет за предметом, застегивание всех крючков и кнопок, завязывание сложных и ненужных шнуровок, после чего она приняла нужную позу и, когда повернулась лицом к зеркалу, то увидела модель на подиуме или шпионку из дымного XX века, которая встречается со своим информатором в красном бархатном будуаре. Трение бедер друг о друга удивило ее, крошечные бантики на белье говорили, что она может быть очень сексуальной. Айше не могла оторваться от кружев, шелка и сетки. Она ощутила, что достойна всех сокровищ Стамбула. Она часами нежилась в постели, изучая, какие чувства и эмоции могут вызвать у семнадцатилетней девушки пять кусочков просвечивающей ткани, и разглядывая себя как дикую штучку в этом простом и массивном зеркале гардероба. Она сидела, широко расставив ноги, на краю кровати, курила и исследовала свое отражение. Она боялась, но в глубине души даже надеялась, что дверь распахнется, и ее застукает мать. Она открыла в себе чувственную женщину в этой старой комнате с девчачьими плакатами поп-звезд на стенах.
– А вот и я. Что думаешь? – Айше шагает по коридору, где всегда, сколько она себя помнит, воняет жареным луком и заскорузлым жиром, и входит в гостиную. Мать сидит на стуле у окна, откуда она может обозревать оба мира – в доме и за его пределами. – Такие ботинки сюда не годятся, но оно подойдет?
– Для чего?
– Я же говорила тебе десять минут назад – для этого ужина с Феридом Адаташем завтра.
– Ферид… как ты сказала?
Их дом был дворцом памяти. Айше впервые столкнулась с подобными зданиями на страницах сочинений времен Ренессанса о Флоренции XV века. Мастера сооружали легендарные палладианские палаццо, в которых каждый зал и комната, каждая картина и статуя, любой предмет мебели и орнамент на этой мебели были ключом к какому-то памятному факту. Контакты, судебные дела, поэмы и лекции разбирались на фразы и приписывались каким-то определенным местам в этом мнемоническом дворце. Прогулка из портика через вестибюль и вдоль крытой галереи могла стать сложной логической аргументацией, а другая прогулка от той же точки, но через центральную нишу, гостиную и дальше на балкон, откуда открывается вид на английский сад из кипарисовых деревьев, взмывающих вверх, как темное пламя, может быть исследованием фамильного древа или брачного контракта. Связи между воспоминаниями Фатмы-ханым становились все более хрупкими, и тогда мать Айше изобрела собственное искусство, облекая в воспоминания лампы, элементы декора, фамильные снимки, книги, давнишние журналы и маленькие украшенные камнями шкатулки, которые ей так нравились. Она расставляла эти безделушки под определенными углами, и уборщице строго-настрого запрещалось их двигать, поскольку это полностью изменит воспоминания. Поворот на двадцать градусов мог превратить школьный приз в свадьбу двоюродной сестры, а если просто переставить стул с серебряными подлокотниками по другую сторону стола рядом с прогнувшимся диваном, то выпускной брата превратится в фейерверки в Нью-Йорке по случаю наступления нового века и будет навеки утрачен. Когда перестали работать даже такие ассоциации, Фатма-ханым стала наклеивать исписанные желтые стикеры и ставить напоминания в мобильном телефоне. Она ужасно, как умеют только старики, злилась на уборщицу, когда ее записки начинали исчезать. На самом же деле клей просто высыхал, и побледневшие от солнца желтые бумажки, буквы на которых потускнели почти до невидимости, летели по пыльному воздуху на землю, словно листья. Память к памяти, Фатму-ханым и саму занесли на карту квартиры Эркочей. Айше казалось, что хаотичные воспоминания матери – хранители их семейной истории. Пока сама Айше, ее сестры и брат, а также двоюродные сестры и братья, тетки и весь карнавал большого рода Эркочей ходили в школу, влюблялись, женились, рожали детей, или делали карьеру, или умудрялись совмещать то и другое, разводились, жили на полную катушку, мать собирала воспоминания, отряхивала их и помещала каждое на свое место до того момента, как они могут понадобиться, через годы или в следующей жизни. Теперь дом был слишком полон воспоминаний, а вот внутри Фатмы-ханым их недоставало. Для нее это означало успех: все записано, надо просто прочесть.
