Текст книги "Чудовы луга (СИ)"

Автор книги: Ярослава Кузнецова

Соавторы: Анастасия Воскресенская
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

Ласточка помогла Кроту напиться, затем подошла к мальчишке, подобрала застывшие ноги и сунула их под одеяло. Найденыш отчетливо стучал зубами. Ласточка пощупала холодный липкий лоб и поморщилась. Прогулка даром не далась.

– Если ты еще раз встанешь, я привяжу тебя к постели, понял?

Найденыш тускло смотрел мимо. Взгляд у него расплывался.

– Сколько мне… тут лежать?

– Неделю отваляешься. Немного очухаешься – будешь на кухне отрабатывать и лечиться заодно.

– А что… там делать?

Ласточка подоткнула одеяло. Надо еще одно принести. Знобит парня.

– Найдем работу. Гречу перебирать, например.

– Чтоооо? Гречку? – Глаза у найденыша широко раскрылись от возмущения. – Это бабское занятие!

– А ты на мужское не годишься сейчас. Но оно от тебя тоже не убежит. И дрова порубишь, и крышу починить поможешь, протекает после зимы, и еще что-нибудь полезное сделаешь…

Парень закрыл глаза и отвернулся.

– Как тебя зовут-то? – спросила Ласточка.

Он не ответил.

***

Не успев преодолеть и десятка миль по лесам, с новым препятствием столкнуться пришлось. Гать, что поверх гиблой трясины настелена была, то ли разбойниками, то ли еще кем сожжена оказалась, так что, сколько видит глаз, только озерки малые да сухая трава осока остались. Погорелые столбы, да бревна поломанные – не сказать, чтобы к радости и воодушевлению располагали.

По этому случаю произошла между сэном Марком и лордом Раделем великая ссора и даже рукоприкладство. Не могу сказать, что неуместное чувство радости совершенно смог подавить, так как со словами, каковые Энебро в пылу гнева произносил, совершенно и полностью согласиться могу.

Потому как заново мостки мостить для конных рыцарей, да телег тяжело груженных, дело тяжкое, неблагодарное. Единственная радость – дожди временно прекратились. Войско наше, не исключая королевских рыцарей, в лесорубов и плотников преобразиться принуждено было, лес валить, рубить сучья и по пояс в грязи колупаться.

Время, на излете осени и без того драгоценное, словно вода утекает, и пока досадную задержку эту преодолеть мы не смогли. Досаднее всего мне то кажется, что от разбойников, каковыми по рассказам судя, леса эти кишмя кишат, мы пока и единого лошадиного хвоста не видели. Будто они все в бывшей кавеновой крепости попрятались, словно волки в логове, или выжидают чего-то.

Я же, на теперешнее прегорестное положение вещей глядя, боюсь, что нам тут до снега никак не управиться и сам жду, пока подморозит как следует. Непроходимее здешних мест по осени ничего ранее видеть мне не доводилось.

Глава 5

В середине первой четверти Ласточку растолкала Тинь, дежурившая в ночь. Она оказалась сильно напугана и бормотала только «Он замерз, замерз!» Кто замерз, почему замерз, Ласточка от нее не добилась.

Пришлось натянуть платье, запалить свечу, потому что Тинь прибежала без света, и пойти смотреть, кто там замерз.

Больничный зал встретил ее вздохами, покашливанием, стонами и шуршанием соломенных матрасов.

– Девочки… что там? – прохрипел из своего угла Крот, которого ночью маяло гораздо сильнее, чем днем.

– Замерз! – пискнула Тинь беспомощным голосом. Она плелась за Ласточкой и уже, видимо, сама не знала, почему так всполошилась.

В спертом воздухе растекался запах перегоревшего масла. Ласточка остановилась перед темной лужей, в которой отразился огонек свечи. В луже поблескивали осколки светильника.

– Тинь! С ума рехнулась? Сейчас же убери! Развезут же по всему залу!

– Я нечаянно…

– Вот и убери свою нечаянность. Кто у тебя замерз?

– Новенький…

Из ниши, где устроили найденыша, доносилось бормотание и хриплые вздохи. Скрипела веревочная сетка. Ласточка поставила свечу на каменный выступ – огонек заплясал от сквозняка.

Сперва Ласточка даже не поняла, кто лежит на постели. Она собственноручно укладывала в нее черноволосого мальчишку, теперь же перед ней лежал абсолютно седой. Седина расползлась от концов волос, разметанных по изголовью, и только вокруг лица оставалась черная кайма. Лоб блестел от пота, на ресницах и бровях росой сверкали капельки.

Найденыш мучительно вздохнул, перекатывая голову по тощей подушке, волосы с одной стороны натянулись, будто приклеенные. Не веря глазам, Ласточка нагнулась – и отшатнулась невольно. Это не седина, это иней! Не только на волосах, но и на наволочке. И откинутый край одеяла, и простыня – все, на чем останавливался потрясенный ласточкин взгляд – все покрывал тонкий серебрящийся налет, какой бывает на бревнах у банной отдушины в морозный день.

Мары полуночные, такое кого хочешь напугает!

Закусив губу, Ласточка заставила себя прикоснуться ко лбу найденыша. Жар, как она и ожидала. С парня льет градом, пот пропитывает волосы и белье, и застывает ледяной коростой. Откуда это?

Она протянула руку в сторону окна и поводила ладонью в воздухе. Нащупала прохладную струйку из щели, с надеждой оглянулась на свечу – огонек исправно плясал, но сквозняка для такой пляски было маловато.

– Вир… – пробормотал мальчишка и опять заерзал головой по подушке. – Ви-ир… Ммммм…

Выпростал из-под одеяла непривязанную руку, зашарил вокруг, заворочался, пытаясь привстать.

– Ви-и-ир…

– Лежи, лежи! – Ласточка перехватила слабую мокрую от пота ладонь, возвращая ее под одеяло.

В глубине комнаты поплыл огонек светильника: Тинь вернулась с тряпкой, подтирать масляную лужу.

Мальчишка задохнулся и заперхал гадким верховым кашлем, который не отводит мокроту, а только мучает грудь. На каменном выступе, рядом со свечой что-то дзенькнуло, вниз, на подушку и на скорчившегося мальчишку посыпались осколки.

Флакончик с цинковой мазью, забытый еще с вечера.

В то же мгновение метнулось и погасло пламя свечи. Тоскливо запахло горелой бечевой.

– Ласточка? – ползающая на карачках Тинь оглянулась.

– Здесь дует, как я не знаю что, – недовольным тоном отозвалась Ласточка. Она надеялась, что голос у нее не дрожит. – У парня ледяная лихорадка.

– Что у него? – Тинь поднялась с колен, бросив тряпку.

В дальнем конце зала что-то забормотал Крот, но Ласточка его не слышала. Она слышала, как шумно, постанывая, дышит странный найденыш. Еще она слышала стук собственного сердца.

– Ледяная лихорадка, – твердо повторила Ласточка. Она только что выдумала эту ужасную болезнь. – Я заберу его к себе. Не хватало еще, чтобы он перезаражал тут всех. Растолкай Зеба и Глухаря, пусть перетащат парня ко мне. Не выкидывать же его на улицу, право слово.

– Он… он был весь как ледышка! – пожаловалась Тинь, не решаясь приблизиться. – Весь как снегом засыпанный!

– Это соль. Когда пот сохнет, остается солевая корка. А постель у него вся мокрая, хоть отжимай. Белье надо снять и прокипятить с щелоком.

– А ты не заразишься?

– Я не заражусь, потому что я здоровая. И ты тоже, нечего трястись. А больных он может перезаражать. Тинь, быстро за помощниками! Я не намерена всю ночь тут сидеть!

Тинь повернулась, поскользнулась на масле, чертыхнулась и убежала. Ласточка выдохнула и разжала кулаки. Посмотрела на мальчишку. В полумраке лицо его, очерченное инистой короной, казалось темным. Только белки слюдяными полосками посверкивали меж несомкнутых ресниц.

Бывает так, что некоторые люди видят невидимое, слышат неслышимое, и делают невозможное. Бывает, человек поднимает тяжесть втрое большую своего веса, а потом не может сдвинуть ее ни на дюйм. Бывает, забирается на высоченное дерево или скалу, а потом не знает, как оттуда слезть. Бывает, посуда, ни с того ни с сего, падает на пол и разбивается, сами отворяются двери, вспыхивает или гаснет огонь, находятся и пропадают вещи. Люди пугаются этих явлений, приписывая их чуди из болота, дролям из холмов, марам из Полночи или чертям из-за печки. Не отказывая марам и чуди, Ласточка знала, что треть, если не половина этих явлений – дело рук самих людей. Или не рук, а помыслов, желаний и намерений, причем часто неосознанных. Некоторые люди способны задевать тайные нити, пронизывающие мир. Кто-то научен ими играть, но большинство – нет, большинство знать не знает ни про какие нити. И – дрожит и рвется паутинка, падают чашки со стола, загораются занавески, хлопает вьюшка в безветренный день.

Не отказывая марам и чуди, люди кивают на колдунов.

На злокозненных и продавшихся дъяволу. На насылающих мор, голод и град. На вынимающих следы и отрезающих пальцы у повешенных. На одиноких женщин и стариков, на чудаковатых, пришлых, нелюдимых или просто немного не таких. Не оправдаешься и не отмоешься, тем более, если есть очевидцы.

Потеешь инеем, а склянки сами прыгают с полок? Значит, прошлогоднее наводнение на твоей совести, и пожар в торговых рядах, и что корова не доится и что тетка Мина из Белобрюхи окосела на левый глаз.

Не надо пугать добрых людей, они этого не прощают.

А что до странных способностей… Об этом Ласточке надо было подумать. Как следует подумать и кое-что вспомнить.

Она вытащила у себя из-за ворота кожаный шнурок с медной, выбитой на затертой монетке солью. Нагнулась к мальчишке и накинула шнурок ему на шею. От тепла рук лед таял и волосы чернели под пальцами. Ласточка принялась отдирать примерзшую шевелюру от подушки, прядка за прядкой – осторожно, но поспешно.

Пока не вернулась Тинь с помощниками, надо успеть привести найденыша в божий вид.

***

– В Найфрагире чего только не болтают, – туманно пояснил найл, продолжая разглядывать Кая.

На узком его лице не отражалось ничего – только, пожалуй, сильная усталость. Он покончил с мясом и бросил обглоданную кость в костер.

– Мы родом с истинного севера.

– А, военная добыча, – зевнул Кай без всякого интереса.

Найгон и Найфрагир, два самых северных королевства, вечно враждовали.

– Мы бежали и хотели обойти южные земли краем болот, – сказал Лайго.

Вот. Для них найфрагирцы, живущие большую часть года среди снега и льдов – южане. А жители Найгона считаются да, истинные северяне. То есть, севернее только льды и тюлени. И Полночь.

Леута и Химера, столицы двух этих стран, испокон веков скалились друг на друга сквозь холод и тьму Севера.

Кай с тоской подумал о подступающей зиме – уже пережил одну в продуваемой всеми ветрами Верети. Осенний штурм оставил такие дыры в стенах и окнах, что проще было жить в каморке под крышей донжона, чем в лордских покоях. Даже огромная кровать не кажется привлекательной, когда за окном свищет ветер, гонит черные ночные облака и вымораживает пол под ногами.

Найлам – хоть бы что! Они точно родственники моржам и белым медведям. И злым ледяным созданиям, которые живут в Полуночном море.

– У меня есть люди из ваших, – важно сказал Кай. – Из Леуты тоже. Когда приедем в крепость…

– Я не уверен, что мы пойдем в твою крепость, мальчик, – мягко произнес Лайго. – Ты славно принял нас, и мы, что скрывать, устали в дороге, но не думай, что проделали этот путь ради того, чтобы примкнуть к разбойной ватаге.

Кай фыркнул, как камышовый кот, только что уши не прижал.

А он то уже мысленно видел себя окруженным мрачными черными воинами, чья верность вошла в поговорку!

– И куда же вас тогда несет через болота? – недовольно спросил он.

– Домой. Я давно не видел дома, – ответил найл. – Я служил одному лорду здесь, на юге. Знаю, как видишь, язык и обычаи. Потом ненадолго вернулся. Потом попал в плен.

– Какому лорду служил?

– Неважно.

– Ты опоясанный рыцарь?

– Да.

– И что, не пойдешь со мной осаждать Тесору? – Кай усмехнулся. – У Арвелей золотые простыни, серебряные одеяла. Давно пора взять то, что принадлежит мне по праву.

– Я пошел бы, – прямо сказал Лайго. – Но думается мне, что ты слишком юн для того, чтобы разбираться в военных делах. Я не знаю, как ты захватил крепость лорда Кавена, случалось видеть ее в давние времена. Разве что орды демонов лезли с тобой на стены или у тебя звезда во лбу…

– А если так, – Кай зло дернул углом рта, – если звезда, и ты просто слишком плохо смотришь? Или горит она неярко?

Лайго так и не повысил голос. В его жизни было много таких костров и стылых октябрьских утренников, зевак, выглядывающих из-за плетня, лордов и рыцарей, ждущих, на чью сторону он встанет.

– Я смотрю внимательно и вижу перед собой пригожего юношу, который годится в постель или в сыновья. Но не верится мне, что способен этот юноша водить воинов в битву.

Его черная компания – ну чисто вороны, мрачные нахохлившиеся птицы с отсыревшим оперением! – согласно заклекотала по-своему.

Кай взбеленился. Он как-то не привык, чтобы ему перечили. И в мечтах уже вообразил, что эти суровые рыцари перейдут к нему на службу, станут верной охраной. Разношерстная кодла благоговела перед своим болотным лордом, истерично, с суеверным страхом. Но он всегда мечтал о таких вот птицах – хищных, мрачных и гордых.

– Вы это… вот что… знаешь, что!

Он вскочил, плащ взвихрился, подняв тучу золы. Разбойничьи морды его соратников, повисших на плетне на манер диковинных украшений, выказывали любопытство. Им тоже было интересно, сладит их предводитель с гордыми найлами – или нет?

Не сладил.

– Недосуг мне беседовать. Мы за фуражом приехали…

Он осекся.

За околицей послышались испуганные голоса. Взвизгнула и запричитала женщина. И, заглушая все остальные звуки, залаяли, потом заскулили собаки во дворах, волной, начиная с ближнего края деревни, того, что упирался в болото.

Кай переменился в лице и кинулся вон со двора, оставив гостей. Лайго проводил его взглядом, потом неспешно поднялся, кивнул своим людям.

У края болот, там где настелили мостки для разных хозяйственных нужд, а дальше протянулась добротно проложенная гать из круглых серых бревен, идущая на Вереть, толпился деревенский люд. Серое, черное, коричневое, женщины кутались в шерстяные платки. Приблудилась пара детей, опасливо выглядывающих из-за мамкиных юбок.

Бородатые мужики, мрачные, насупленные, выступили вперед, один держал рыбацкую сеть, другой – вилы. Мелькали в толпе дубинки.

Народу становилось все больше,

Кай бесстрашно прорезал толпу, вылетел на мостки, стуча каблуками. За ним спешил разномастный отряд лесных удальцов.

Они ждали, стоя прямо на серой ряске. Маленькие, лупоглазые, с лохматыми, как утиные гнезда, головенками.

Словно ребенок нарисовал на заборе – углом торчащие локти и коленки, тощее тельце, кое-как прикрытое травяной плетенкой, рот до ушей.

Крестьяне сбились в кучу, ощетинились подручным оружием. Захныкал ребенок, которого нескладеха-мать толкнула, попятившись.

– Чудь, чудь рыбоглазая из болот полезла, – забормотали в толпе. – Быть беде.

– Ой, боженьки мои!

Кай подошел к краю настила, нагнулся, с любопытством пригляделся. Горстка пришлецов пошипела, засвиристела по-птичьи, сухие серые пальчики трогали доски.

Чудь повылезала на сушу, облепила парня со всех сторон. Десяток попятнанных брусничным соком рук вцепился в край плаща. Страшные малыши стояли, покачиваясь, изо всех сил растопыривая пальцы ног. Ступни у них были жутенькие, птичьи, с темными перепонками, намазанные холодной грязью.

Как у гусей.

Бабы снова завизжали, плотная толпа шатнулась вперед.

Кай зло крикнул, замахнулся плетью. Его люди оттеснили народ от края трясины, удерживали, невзирая на недовольный ропот.

– Вона! Наплодилось их за лето!

– Вот кто Одда-покойника выкопал и пообглодал, когда его близко к кислой земле положили…

– И корова моя, Милочка, сдохла о прошлой неделе! Раздулась вся! Они, они ее наговоренными стрелками истыкали!

– Давайте, давайте, нечего, – Кай взял одного чуда за плетеную шкирку, поднял на руки, как младенца, прижал к себе. Тот немедленно вцепился в расшитый ворот плаща, урча, начал раздергивать золотное шитье на нитки. – Валите отсюда. Займитесь своими делами, добрые люди.

"Добрых людей" он произнес с таким видом, что и камень бы перекосился.

– Мы то пойдем, а они наших детей покрадут-попортят, – встряла какая-то тетка из бойких. – Ты бы их отослал, ваше лордское сиятельство. Негоже это!

– И горшки переколотят! – добавила другая, у которой очевидно детей не было.

– Молоко скиснет!

– Зерно осклизнет все!

– Я сказал, проваливайте! – Кай начал злиться.

– Нидают сцццметаны, – тоненько проскрипел чуд, сидевший у него на руках. – Сцццлые! Хлебццца ни кросецки сссцимой!

– Вот видите, – Кай скривил рот, шагнул к толпе. Болотные мотнулись за ним, вися на краю плаща, как битая дичь. – Обижали малышей?

– Обисцали, црррррр! Обисцали! – подтвердил мелкий чуд, повторяя и щелкая, как скворец. – Малыцей! Цццц!

– Нашел малышей. Ты их еще расцелуй, погань такую! Тьфу, прости господи! – взволновалась толпа.

– Да он сам то!

– Такой же!

– Нетварь, демоненыш!

– Болотное отродье.

– Колдун!

Разбойники теснили взбудораженный народ прочь от мостков, в ход пошли плети и тяжелые ножны, надрывно орал младенец, ругались женщины, вот кто-то вскрикнул, получив мечом плашмя по хребту.

Кай жадно смотрел на сутолоку, прижимая к себе взьерошенного уродца из трясины, глаза его горели нехорошим болотным огоньком. Потом он наклонил голову, улыбнулся.

– Вы, сукины дети, – сказал он тихо и очень зло. – Забыли кто я? Захочу, всех вас маленьким скормлю. Прямо сейчас.

***

– Это чего?

– Багульник.

– А это?

– Тополь.

– А это?

– Расцветет – увидишь.

Ласточка варила луковый суп. Вкусно пахло поджаренными гренками, потрескивал огонь в изразцовой печи.

Кай валялся в кровати, натянув одеяло до носа, и от нечего делать разглядывал убранство маленькой ласточкиной комнаты.

Кроме кровати и печи тут еще помещался здоровый деревянный ларь со спинкой, сейчас аккуратно прикрытый лоскутным одеялом. Широкий подоконник превратили в стол с помощью дубовой доски. В нише полукруглого окна, глубокого, как замковая бойница, золотились связки лука. Вдоль покрытых белой штукатуркой стен тянулись темные полки с припасами, в ногах кровати стояла маленькая фигурка святой Вербы, покровительницы лекарей – в прошлогоднем веночке из сухих соцветий, с молитвенно сложенными у груди руками.

На приоконной столешнице красовалась глиняная бутыль, из которой торчали голые прутья с набухшими почками. Они неприятно напоминали Каю пук розог, но Ласточка сказала, что в тепле они выпустят листья – ведь уже конец апреля.

Кай украдкой просунул пальцы под плотную повязку и поскреб бок – ребра срастались, зудела кожа.

Ласточка щедро сыпанула в кастрюльку какую-то пряность, запахло сладко, по-весеннему.

– А это что?

– Мускатный орех. Хватит меня отвлекать.

Голос казался строгим, но Кай давно уже понял, что она не злая. Злая вышвырнула бы его обратно в канаву, а эта зачем-то забрала к себе, кормила с ложки. Сама вон спит на сундуке, постелив старую лисью шубу.

Суп клокотал, исходил душистым паром. Ласточка знала толк в травах. В горшках на полке чего только не было.

– А этооо? – заныл Кай, ерзая в кровати и пытаясь сесть.

– Много будешь знать, плохо будешь… – начала она, но потом сменила гнев на милость. – Базилик.

Оставила стряпню, подошла, присмотрелась, держа в руках деревянную ложку.

Свет из окна падал сзади, подцвечивая русые ласточкины косы золотом. Кай видел россыпь крошечных веснушек на чуть вздернутом носу, ровные дуги бровей над спокойными, как у кошки, глазами.

Суп благоухал. На лице и плечах лежали ласковые солнечные пятна.

Кай сглотнул, почувствовал, что краснеет.

Ласточка отложила ложку, мимоходом пощупала ему лоб, нахмурилась.

– Горячий опять. И чего ты возишься? Неудобно? Рука затекла?

– Сесть хочу.

Зачем она все-таки забрала его к себе? Может, приглянулся?

Его ловко придержали за плечи, помогли усесться, сунули под спину подушку.

Одеяло поползло вниз, Кай здоровой рукой обнял лекарку за талию, ощутив под пальцами живое тепло.

Базилик, лаванда, чабрец, розовое масло…

Кай неловко ткнулся куда-то меж холстиной платья на плече и туго заплетенной косой, прижал губами горячую жилку.

Ласточка замерла. Кай выдохнул, прижался теснее…

Бдзынььь! – в ухе зазвенело. Ласточка вывернулась из объятий, преспокойно отошла обратно к плите, сняла с огня кастрюлю.

Парень заполыхал ушами, зло закусил губу.

Отвесила ему подзатыльник, походя, как ребенку! Что она себе думает!

– Ты я гляжу, стремительно идешь на поправку, – хмыкнула лекарка, наполняя супом глубокую глиняную миску, посыпая сверху гренками и тертым сыром. – Отлично, завтра, думаю, сможешь начать помогать на кухне. Как думаешь?

Кай мрачно молчал, в ухе звенело.

– Сопение – знак согласия, – заключила она, ставя миску на табурет. – Держи ложку, горе луковое.

Глава 6

Взрывы хохота Ласточка услышала еще из коридора. Отворила дверь – смех и болтовня стали слышны громче, к ним прибавилось характерное позвякивание кружек. Ласточка прошла мимо исходящих паром котлов, где постоянно грелась вода, к большому столу, у дальнего угла которого собралась компания. Правда, рассмотреть ее подробно пока не удалось – посудомойка Лия загораживала обзор обширной кормой, украшенной крахмальным бантом. Корма соблазнительно покачивалась туда-сюда, бант покачивался вместе с ней. Ишь ты, праздничный передник надела.

Саму Ласточку никто еще не заметил

– … поплясать-то, небось, любишь, да? Вот я в твои годы плясала так, что подметки горели! Я б и сейчас…

– Да какие твои годы, теть Лия, – донесся знакомый басок. – Я б с тобой сплясал хоть сей момент!

Грудной смех и многообещающее бульканье.

– Ну, за крепость ножек и ручек, да еще кой-чего!

Ласточка шагнула к полке с тазами и мисками, с этой точки зрения открылась следующая картина: найденыш (он соизволил представиться и объявил, что его зовут Кай. Без фамилии, без прозвища, просто Кай) вальяжно расселся за столом, положив ногу на соседнюю табуретку и упираясь кулаком в бедро. Другая рука, поддерживающая буйну голову, локтем въехала в горку гречи, насыпанной на полотняной салфетке. Конечно, перебирать крупу Кай даже не думал. За спиной его, полыхая щеками, стояла дуреха Тинь, водила гребешком по черной шевелюре и красиво раскладывала пряди по плечам. Она помалкивала, и Кай ее вроде бы не замечал, но время от времени касался щекой мелькающей сбоку руки.

Рука мелькала там то и дело, видимо, в этом месте обнаружились самые запутанные колтуны. Тетка Лия, украсившись бантом и навалившись на угол стола, потчевала "голубчика" (а заодно и себя) церковным вином из заначки. Тинь, как здоровой и малолетней, вина не предлагалось (хотя она и без вина была пьяна, судя по разъезжающемуся взгляду). Чертов найденыш все это благосклонно принимал, мурлыкал, похохатывал баском и нежился в лучах. Немытая с завтрака посуда кисла в кадушке с щелоком.

Ласточка выбрала миску побольше, налила в нее горячей воды, разбавила холодной, шагнула к столу, отпихнув табуретку, отчего нога Кая грохнулась на пол, а сам он покачнулся вперед от неожиданности. Болтовня пресеклась, Тинь побагровела еще больше и выронила гребешок. Ласточка поставила миску, принесла от буфета бутыль с уксусом, добавила уксус в воду, взяла миску обеими руками и сунула ее Тинь.

– Я разбинтовала Дерка, но тебя мы не дождались. Давай-ка, милая, выполняй свои обязанности, а посиделки с винишком будете устраивать вечером, после смены.

Тинь охнула, схватила миску, плеснув себе на грудь, и опрометью вынеслась с кухни. Хлопнула дверь. Гребешок остался лежать на полу.

– Подними, – велела Ласточка Каю. – Вернешь девушке потом.

На скулах у мальчишки проступили красные пятна. Он быстро нагнулся, подхватил гребешок и попытался было вскочить:

– Я сейчас верну!

Но был повергнут на табуретку точным толчком ладонью.

– Где перебранная крупа? Не вижу. Ты всю больницу оставляешь голодной, Кай. Сейчас придет кухарка, и что она засыплет в котел? Корм для кур?

– Экая ты суровая сегодня, – пробормотала Лия, сгребая со стола кувшинчик и стаканчики. – Еще ногами потопай. Налетела, раскричалась… не с той ноги встала, что ли?

Кай закатил глаза и скорчил рожу, адресуя ее через плечо Ласточки сообщнице Лие. Та фыркнула согласно.

Криво ухмыльнувшись, мальчишка спрятал гребешок за пазуху. Рубаха на нем была низко расстегнута, чтобы показать обмотанную бинтами грудь. Как будто Тинь с Лией не знали, что это вовсе не боевые раны, а сломанные в пьяной драчке ребра… или по какому там случаю парня отпинали?..

– У тебя шестая четверти, чтобы перебрать десять фунтов гречи, – железным тоном сообщила Ласточка Каю.

– А если не успею? – противным голосом осведомился он. – Я, знаешь ли, не научен в крупе копаться. Сыпал в котелок какая имелась, не перебирая. Мой рыцарь ел и нахваливал!

Ласточка помолчала, рассматривая наглеца. Про рыцаря она слышала впервые. Впрочем… на Кая она уже нагляделась, и могла сказать следующее – он не подмастерье и не наемный работник. Руки не те, и повадки не те. На оруженосца он тоже не тянул – опять, не те руки. Хотя черт его знает… Что можно было сказать точно – Кай, скорее всего, не из простецов по крови. Он не просто смазлив, смазливых среди юношей немало. У него лицо как нарисованное, четкое, чистое, ни единой неверной черты. Профиль – так вообще на монету просится. Не дареная кровь (которую Ласточка видела пару раз в жизни, да и то издали), но все едино – порода. Может, кстати, бастардик. Как их там называют… маркадо. Нет, даже не маркадо, у тех хоть что-то от дареной крови осталось, волосы там яркие или глаза. Кай же…

Какое мне до этого дело?

– Своего рыцаря, если он у тебя действительно есть, ты можешь кормить хоть отбросами. – Раздражение, которое Ласточка только что крепко держала в узде, вдруг вырвалось и взбрыкнуло. – Кормить дрянью моих больных я не позволю. Не успеешь – будешь сидеть до ночи, пока все не переберешь. Некормленый!

Ух, как полыхнули зеленые глаза!

– Мой рыцарь не питался отбросами! Мой рыцарь сиживал за столами лордов, куда тебя на порог не пустят!

Ласточка дернула плечом и отошла к котлам. Налила кипятка в большую кружку, сама не зная зачем. Работа всегда ее успокаивала, но на кухне ей нечего было искать, только вот – заставить наглого найденыша заняться делом.

– И кто ты такая вообще, чтобы здесь командовать? – не унимался Кай. Что-то его сильно задело. – Самая главная шишка в госпитале, да? "Мои больные! Не позволю!" – он опять скорчил рожу. – А какого черта вы покупаете крупу, которую надо перебирать?

– Не трепи языком, а делай, что велят, – сказала Ласточка, поворачиваясь к нему. – С тобой не посоветовались, когда закупались. Я тебя не спрашиваю, где был твой драгоценный рыцарь, когда ты валялся в канаве.

– На небесах мой рыцарь! – Кай стиснул кулаки.

– Не ты ли его туда отправил?

Крак!

Что-то щелкнуло, шелестнуло – Бац! – и у Ласточки в руках вдруг полегчало.

Она ошалело уставилась на ручку от чашки, зажатую в пальцах.

У края ласточкиного подола, на дощатом полу, среди осколков лежал треснувший от удара ледяной цилиндрик. Тот, что пару мгновений назад был кипятком в кружке.

Пальцы свело. Ласточка стиснула зубы. У нее в голове какая-то другая Ласточка панически визжала, махала руками и убегала прочь из кухни, подобрав повыше юбки, как от крыс.

Убегала, убегала… Выдохнули!

Она подняла глаза на мальчишку. Тот тоже смотрел на лед, вытаращив глаза. Лицо у него стало совсем детское и напуганное.

Бросила взгляд на Лию – та как раз поворачивалась от кадушки. Медленно, как во сне.

Выдохнули.

Ласточка действительно выдохнула – шумно и резко. Два шага к Каю – он растерянно моргал. Крепко схватила его за ухо.

– Пойдем, – голос сделался как чужой. Она потянула руку, поднимая мальчишку с табурета. – Расскажешь…

***

– И что тут у тебя? – Мэлвир оглядел старательно замощенное начало переправы через болота. На сухом месте были огромной кучей свалены обрубки ветвей и их уже потихоньку растаскивали для костров.

Двое солдат с чертыханиями волокли обтесанное бревно, взрывая дерновый покров.

– А вот, полюбуйся, – Марк постегал по голенищу сапога обломанным ивовым прутом. – Глянь. Вон там, дальше.

У ног рыцаря чинно сидел его пес, здоровенный Малыш, из тех белых урсино, что разводились Маренгами специально для войны. У Малыша была морда сундуком, меланхоличные глаза с красными подкружьями и добрый нрав. В бою Мэлвир этих псов пока еще не видел.

Соледаго прошагал по свежему настилу – местами в стыках выплескивалась вода, но бревна лежали ровно – посмотрел и выругался сам.

Середина свежеположенного настила была тщательно разобрана – словно испарилась. Просто прореха в деревянном полотне. Немаленькая, шагов двадцать. И никаких следов.

– Выглядит так, будто кто-то нашу дорогу попросту украл, – Мэлвир нахмурил брови. – Кто-то, кто умеет ходить по трясине. Не могла же она затонуть. Со стороны лагеря никто не пройдет – собаки.

– Собаки ночью беспокоились, – Марк постепенно делался все мрачнее.

– И?

– И ничего.

– Кто дежурил?

– Ищут. Смена с утра их не нашла. А мне додумались доложить недавно, раззявы.

– Чьи люди стояли в карауле?

– Мои, – подошел десятник из марковых людей, немолодой уже, с помятым после бессонной ночи лицом.

– Докладывайте. И подробно.

Мэлвир не терпел, когда его дергали по пустякам. Краденая дорога – не пустяк.

Он бесстрастно смотрел на хинета, имени которого не помнил. В густом ельнике справа от болота сухо стучали топоры, перекликались солдаты. Рухнуло дерево, треща сучьями. Марк дернулся на шум, потом опомнился, зло сплюнул прямо в ржавую болотную траву.

– Посты стояли как обычно, – неохотно, но обстоятельно начал десятник. – За охрану гати отвечал Ливьяно. Три костра, перекличка голосом – как всегда. Смена четырежды за ночь. Наша очередь была с середины первой четверти.

– И?

– По словам моих людей, последняя смена пришла под утро, все было в порядке. Утренняя стража обнаружила, что два поста пропали, – хинет докладывал спокойно, смотрел Мэлвиру в глаза. – Вместе с дорогой.

– Улетели, – зло сказал Марк. – По воздуху. Вы чем тут смотрите, слеподырые! Разбойники могли подойти какой-нибудь тайной тропой. Что, думаете, раз гать от леса весь лагерь прикрывает, так можно на посту дрыхнуть? Где четверо человек! Дезертировали? Убиты? Почему мне сразу не доложили?

– Поверял обстановку, – виновато сказал хинет. – Хотел сам убедиться.

– Вот! Ты видел! – Марк обернулся к Мэлвиру, схватил за плечо. – А перед этим Ливьяно тоже сходил и проверил. В итоге скоро полдень, а мы стоим тут и видим вместо дороги дырку в жопе. Которую провертели за ночь. Да по воде каждый звук слышен!

– Дождь ночью был, туман. Костры еле видно, звуки глохнут. Осень, сэн Марк.

– Да хоть к чертовой матери зима!

– Я полагаю, стоит пустить на поиски собак, – предложил Мэлвир. – А что говорят проводники?

– А что они могут говорить? – неожиданно зло сказал хинет, вперившись в начальство темными глазами. – Говорят, что сэн Соледаго зря кобылий череп разбил. Что Шиммель гневается и болотных духов насылает. Что трясина всех пожрет, рано или поздно.