Текст книги "Меч Христов. Карл I Анжуйский и становление Запада"

Автор книги: Ярослав Шимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Между Сицилией и Фландрией

Папа Иннокентий IV, безусловно, достаточно хорошо знал историю своей церкви для того, чтобы помнить, как в VIII веке его предшественники воспользовались поддержкой франкских государей – вначале Пипина, прозванного Коротким[83]83
  Пипин Короткий (714—768, король с 752) – отец Карла Великого, основатель династии Каролингов. Унаследовав от отца, Карла Мартелла, должность майордома (фактического правителя) одной из франкских областей – Нейстрии, Пипин постепенно сосредоточил в своих руках власть во всех владениях франков. В 752 г. при поддержке папы Стефана II Пинии низложил и отправил и монастырь последнего короля из династии Меровиигов – Хильдерика III и сам был коронован. Поход Пипина против лангобардов, увенчавшийся успехом, принес папству власть над рядом центральных областей Италии («Пипнпов дар», 754-756), ставших ядром Папского государства, которое просуществовало до объединения Италии во второй половине XIX в.


[Закрыть], а затем его сына Карла. Франки тогда помогли Риму справиться с агрессивными лангобардами, занимавшими север Италии. Для папы Иннокентия своего рода новыми лангобардами были Гогенштауфены – и, подобно Стефану II, в обмен на военную помощь возвысившему Пипина и его сыновей, Иннокентий IV решил обратиться к Франции за подмогой в решении сицилийской проблемы.

Отношения папы с французским двором на тот момент, впрочем, были не столь безоблачны. Там многие «спрашивали себя, почему Иннокентий IV отвергал все предложения Фридриха II о примирении и о третейском суде, и… сердились на него за его высокомерное упрямство. Передавали из рук в руки письмо Фридриха II «всем, которые из королевства Франции» (от 22 сентября 1245 года), где он предлагал, чтобы Людовик IX выступил в качестве третейского судьи в этом споре, соглашался исполнить все, что король Франции постановит, и потом отправиться вместе с ним в крестовый поход»^{141}. В свою очередь, папа еще в 1248 году продолжал отговаривать Людовика от похода в Святую землю, призывая его вначале помочь Риму расправиться с императором. Но, как сухо отмечает в своей «Хронике» монах Салимбене, «папа старался зря, ибо он не смог отговорить короля от его намерения совершить поход за море, потому что были уже готовы и крестоносцы, и все средства для заморского похода. И король послал сказать, чтобы папа вверил дело Фридриха суду Божию, ибо Бог есть Тот, “Который силен смирить ходящих гордо”»^{142}.

Вдобавок у французских вельмож и самого короля, щепетильного в этих вопросах, вызывали раздражение образ жизни папы и его двора, надолго задержавшихся в Лионе после собора 1245 года> раздача бенефициев родственникам и приближенным понтифика и другие злоупотребления. И поэтому неудивительно, что, когда в 1250 году Иннокентий IV принимал в Лионе Альфонса де Пуатье и Карла Анжуйского, только что вернувшихся из неудачного крестового похода, братья короля пытались оказать на папу давление, добиваясь его примирения с императором^{143}. Ведь последний мог служить источником подкреплений для столь нуждавшегося в них Людовика IX. Но с наскока столь сложную и многолетнюю проблему решить было нельзя. А через несколько месяцев Фридрих II умер, и ситуация изменилась.

В новых условиях папа решил, что будет уместным предложить сицилийскую корону, точнее возможность ее завоевания, Карлу Анжуйскому. Вероятно, младший из французских принцев показался понтифику человеком более решительным и воинственным (что соответствовало действительности). Да и здоровьем он был покрепче брата: вскоре после возвращения из крестового похода Альфонс, судя по всему, перенес инсульт (хотя ему только исполнилось 30). Позднее он частично оправился от разбившего его паралича, но «до конца жизни оставался больным и жил в Париже, а чаще – в его предместьях»^{144}. Добавим, что это не мешало графу умело подбирать советников и твердой рукой, хоть и на расстоянии, управлять своими владениями – Пуату и полученным от жены графством Тулузским. Но для столь опасного и авантюрного предприятия, как покорение Сицилийского королевства и разгром Гогенштауфенов, Альфонс явно не годился. А вот Карл – вполне.

Однако на пути папского замысла возникло препятствие… в лице Людовика IX. Хотя король Франции по-прежнему пребывал в Святой земле, без его благословения Карл Анжуйский, конечно, не мог дать папе согласия принять сицилийскую корону. Однако, исходя из того, что нам известно о характере младшего брата короля, сам он, скорее всего, согласился бы, несмотря на то что у него не было средств на финансирование войны против Гогенштауфенов, а Иннокентий IV, к тому времени изрядно опустошивший папскую казну, серьезным подспорьем в этом деле быть не мог. Но долго терзаться Карлу не пришлось: старший брат отказал Риму. Наиболее существенной причиной этого, скорее всего, следует считать господствовавшее при французском дворе скептическое отношение к конфликту папства с Фридрихом II и его наследниками: так, королева-мать Бланка «была глубоко шокирована попытками папы превратить свою ссору с Гогенштауфенами в священную войну»^{145}. Итак, Карл отверг (вынужден был отвергнуть) предложение, но очевидно, что сама эта история оказала влияние на его дальнейшую политическую эволюцию. Для папства же, как мы увидим, граф Анжуйский не перестал быть одним из потенциальных претендентов на сицилийский трон – и к этой теме в Риме спустя десятилетие еще вернутся.

Что же до Карла, то он, младший принц французского королевского дома, впервые понял, что ему вовсе не обязательно суждено всю жизнь оставаться хоть и на заметных, но все же вторых ролях. Уход Фридриха II означал, что Германия и Италия, то есть весь центр Европы, превращаются в зону политической нестабильности, и в этой ситуации может преуспеть тот, кто окажется достаточно смел и в нужный момент схватит свою жар-птицу за хвост. С Сицилией не получилось, но, возможно, получится где-то еще. Новой попыткой возвыситься для Карла стали события, развернувшиеся через пару лет после сицилийского эпизода на другом конце Европы – во Фландрии. Там произошел семейный конфликт, политические последствия которого были весьма значительными. Как и почему в него оказался втянут Карл Анжуйский?

Графством Фландрским и соседним с ним Эно (по-немецки Геннегау) с 1244 года владела графиня Маргарита II. Ее отцом был Балдуин Фландрский, первый западный («латинский») император Константинополя, избранный крестоносцами, разграбившими в 1204 году Второй Рим. Балдуин вскоре умер[84]84
  В 1225 г. во Фландрии объявился некий человек, выдававший себя за Балдуина. Кму удалось повести за собой часть рыцарства и горожан, требовавших возврата власти «законному» правителю. Но, будучи задержан людьми Людовика VIII, самозванец не выдержал очной ставки с французским королем. Он был опознан как некий Бертран де Рэй из Бургундии, выдан графине Жанне и в 1226 г. казнен. Подробнее см., напр.: Mortimer I. Medieval Intrigue; Decoding Royal Conspiracies. I,., 2010. P. 308.


[Закрыть], оставив двух дочерей. Старшая, Жанна, унаследовала его владения – Фландрию, которая являлась леном французской короны, и Эно, бывшее имперским леном. Жанна вышла замуж за португальского принца (инфанта) Фердинанда, который в 1214 году имел несчастье оказаться в битве при Бувине на стороне проигравших и попал во французский плен, в котором пробыл 12 лет. Бланка Кастильская, ища союзников в первые годы своего регентства при Людовике IX, освободила Фердинанда, который вернулся к жене во Фландрию, но, кроме единственной рано умершей дочери, потомков их брак не дал. В 1233 году Фердинанд умер, и Жанна под давлением королевы Бланки, пристально следившей за тем, как идут дела в одном из важнейших французских ленов, вышла замуж за Томмазо II Савойского. Ей было уже за 40, и детей во втором браке у нее не было.

Маргарита была младшей дочерью Балдуина Фландрского. Отношения между ней и Жанной были Напряженными. В 1212 году младшая из сестер вышла замуж за Бушара д'Авеня, отпрыска одного из знатных родов Эно. Обстоятельства брака были необычны: Маргарите было всего лишь 10 лет, и Бушар, на 20 лет старше юной жены, являлся до этого ее воспитателем, а свою карьеру вообще начинал как лицо духовное – иподьякон в церкви города Лаон. Жанна и Фердинанд были возмущены таким поворотом событий и не дали согласия на брак (который в любом случае стал полноценным в смысле супружеских отношений лишь через несколько лет). Тогда Бушар собрал войско и пошел на них войной, вынудив Жанну признать законность брачного союза сестры.

Затем судьба совершила очередной кульбит. Бушар д'Авень как вассал графини Фландрской воевал вместе с ее мужем при Бувине, но, в отличие от Фердинанда, успел после поражения бежать с поля боя. Они с Маргаритой поселились в Люксембурге. Тем временем папа Иннокентий III объявил брак этой четы недействительным – по той причине, что Бушар какое-то время был духовным лицом, а следовательно, не имел права вступать в брачный союз. (Обстоятельства этого дела настолько запутанны, что решение папы не выглядит безупречным с правовой точки зрения.) Таким образом, трое сыновей, появившихся на свет после вердикта папы, были с официальной точки зрения бастардами – чем впоследствии и оперировали противники Авеней. Маргарита была беременна младшим из этих детей, когда ее муж, то и дело ввязывавшийся в какие-то мелкие войны, попал в плен к вассалам графини Жанны, где оставался два года. Чтобы добиться его освобождения, Маргарита признала расторжение своего брака. Бушар уехал в Италию, где снова воевал – на сей раз, как ни странно, под папскими знаменами. Во Фландрию он вернулся много позднее, уже стариком, но мести бывшей родственницы не избежал: в 1244 году его схватили и по приказу графини Жанны казнили. Сама Жанна скончалась через несколько месяцев.

Фландрия и Эно перешли во владение Маргариты. К тому времени она давно была вдовой, но не незадачливого Бушара, а своего второго мужа, Гийома де Дампьера, за которого вышла в 1223 году. В браке с ним у Маргариты родились еще трое сыновей и дочь. Таким образом, на наследство во Фландрии и Эно претендовали две группы сводных братьев. Сама графиня отдавала предпочтение потомству от второго брака, Дампьерам, и объявила своим наследником старшего из них – Гийома. Но поскольку первый брак графини признал незаконным папа, старший из бастардов, Жан д'Авень, бросился искать защиты у главного противника папы – императора. Фридрих II, конечно же, не отказал в поддержке, признав Авеней законными детьми, а значит, наследниками Фландрии и Эно.

Началась война за фландрское наследство, длившаяся с перерывами целое десятилетие^{146}. Поначалу казалось, что конфликт будет быстро улажен: в 1246 году, еще до отъезда в крестовый поход, Людовик IX выступил в роли арбитра и присудил Дампьерам Фландрию, а Авеням – Эно (хотя последним как имперским леном король, собственно, не имел права распоряжаться, но император Фридрих не возражал). Однако Маргарита была жива, и Жан д'Авень знал, что она не собирается отдавать ему ни одно из своих графств. В июне 1251 года на рыцарском турнире Авени подослали убийц к старшему из Дампьеров – Гийому. После его гибели война разгорелась с новой силой, партию Дампьеров вместе с матерью возглавил второй из братьев – Ги (Гвидо). Два года спустя они были разбиты в сражении при Валхерене; Ги и его младший брат Жан попали в плен. Авени и их союзники из Голландии, надеявшиеся за оказанные ими услуги получить кое-какие земли во Фландрии, торжествовали.

В этих условиях графиня Маргарита (надо заметить, даже не пытавшаяся помирить своих детей – как будто вместе с решением папы о незаконности ее первого брака Авени перестали для нее существовать) призвала на помощь Карла Анжуйского. Король Людовик в тот момент еще не вернулся во Францию, и Карл был вполне логичным выбором Маргариты как вассала французской короны. В обмен на изгнание Авеней и голландцев из Фландрии графиня предложила Карлу во владение Эно. Еще раз подчеркнем, что это графство было леном империи, и тот факт, что Маргарита столь вольно распоряжалась им, подтверждает, что после смерти Фридриха II авторитет имперской власти сильно упал.

Далее, как утверждает хронист Гийом из Нанжи[85]85
  Гийом из Нанжи (ум. 1300) – французский монах-хронист из аббатства Сен-Дени. Автор «Хроники» (Chronicon), повествующей о событиях от сотворения мира до конца XIII в.; историческую ценность имеют се заключительные главы, посвященные событиям во Франции второй половины XII–XIII вв. Также перу Гийома принадлежат «Деяния Людовика IX» и «Деяния Филиппа III», которые, впрочем, являются скорее компиляциями и вторичны по отношению к другим источникам.


[Закрыть], произошло следующее. Карл явился в Эно с относительно небольшим войском и потребовал от местных баронов принести ему вассальную присягу – оммаж. Большинство согласилось, но тут вмешался граф Вильгельм Голландский, претендовавший в то время на титул германского короля. (Вильгельм был кандидатом, которого Рим выдвинул в противовес Конраду Гогенштауфену, сыну Фридриха II.) Вильгельм поддерживал Авеней в конфликте с Маргаритой Фландрской и потребовал от Карла удалиться – или выйти на бой. Тот, однако, ответил, что не собирается воевать, так как не ссорился с Вильгельмом^{147}. Ответ Карла говорит о том, что он уже приобрел кое-какой политический опыт и не спешил очертя голову бросаться на врага, как это случалось с ним во время крестового похода. Вильгельм, у которого и без того хватало неприятелей, тоже на самом деле не слишком рвался воевать. Весной 1254 года стороны заключили перемирие.

Тем временем во Францию наконец вернулся Людовик IX. Узнав о ситуации в Эно, король в ноябре 1255 года направился туда и снова выступил в своей излюбленной роли арбитра. Он настаивал на соблюдении прежнего вердикта, вынесенного в 1246 году. Графиню Маргариту заставили вновь признать ее старшего сына Жана д'Авеня своим наследником в Эно; тот, в свою очередь, согласился освободить из плена сводных братьев – Ги и Жана де Дампьеров. Права Ги на Фландрию были подтверждены. Карл Анжуйский был вынужден проглотить горькую пилюлю: по настоянию короля он отказался от каких-либо претензий на Эно, аннулировав тем самым свою договоренность с Маргаритой. Однако пилюлю подсластили: графиня обязалась выплатить Карлу в качестве компенсации огромную сумму в 160 тысяч турских ливров в течение 13 лет. (В действительности это было сделано чуть позже – к 1271 году.)^{148} Кроме того, граф Анжуйский приобрел верных друзей и союзников, поскольку Маргарита и Дампьеры «оставались глубоко признательны ему до конца своих дней»^{149}. Несколько представителей этого семейства участвовали в походе Карла на юг Италии и помогали ему в управлении новообретенным королевством^{150}.

Итак, на первый взгляд, от этой северной авантюры Карл Анжуйский только выиграл: по-настоящему не вступив ни с кем в конфликт, он сильно пополнил свою казну, что было немаловажно, ибо недостаток средств оставался вечным проклятием графа. Но на самом деле все было сложнее. Некоторые историки предполагают^{151}, что, откликнувшись на просьбу Маргариты Фландрской, Карл вынашивал далеко идущие планы. Речь якобы шла о попытке подчинения не только Эно, но и ряда других владений на западных границах империи, где Карл хотел создать базу для того, чтобы в будущем претендовать на императорский титул. Достаточных документальных подтверждений этой версии нет. Более того, она кажется примером анахронизма, характерного для рассуждений многих историков о Карле Анжуйском. Исходя из его несомненного честолюбия и последующих масштабных планов в Италии и Средиземноморье, реализованных лишь отчасти, Карлу приписывают наличие подобного рода замыслов с самого начала политической карьеры. Куда более реалистичным, однако, представляется подход, согласно которому у Карла в 1253–1254 годах не было столь широкомасштабных намерений на северо-западе: «Его чрезвычайно осторожное поведение по отношению к Вильгельму Голландскому говорит против [наличия такого рода планов]. Ни одна из его позднейших схем не была направлена в эту сторону»^{152}. Карл, естественно, был бы рад прибавить к своим владениям еще одно графство, тем более столь развитое и богатое, как Эно. Но блеск императорской короны в тот момент вряд ли слепил его глаза.

А вот на отношения Карла и Людовика IX эпизод с арбитражем во Фландрии и Эно, скорее всего, повлиял. В каком-то смысле речь шла о повторении в куда более крупном масштабе ситуации на палубе корабля, плывшего из Египта в Акру, когда рассерженный король перевернул стол, за которым его младший брат играл в кости. В Эно Людовик опять указал Карлу, что тот «заигрался», хотя на этот раз утешил его солидным финансовым вознаграждением. Но рана честолюбию графа Анжуйского была нанесена, и вряд ли король не понимал этого. Однако Людовик IX знал, что политические интересы требуют урегулирования конфликта между детьми графини Маргариты, в котором Карл представлял собой, по сути дела, лишний элемент, еще более осложнявший ситуацию.

С другой стороны, Жак Ле Гофф пришел к выводу о том, что Людовик относился к Карлу «с некоей смесью всепрощения и раздражения, что было вызвано, по-видимому, как его (Карла. – Я.Ш.) поведением, так и тем, что он замыкал собою ряд королевских сыновей»^{153}. Ситуация вокруг конфликта во Фландрии и Эно подтверждает эту версию. Старший брат, очевидно, не одобрял поведения младшего, считая, что тот действовал слишком легкомысленно и поспешно, ответив на призыв Маргариты Фландрской. Но публично унизить брата было бы и глупо, и политически небезопасно, да и претило натуре короля, который не был лицемером и действительно стремился соответствовать идеалу христианского правителя. Отсюда – решение Людовика, которое напоминает поведение доброго, но не слишком мудрого родителя по отношению к расшалившемуся сорванцу: вначале отшлепаю, но затем дам конфету.

Что думал по этому поводу Карл Анжуйский, мы уже не узнаем. Его лояльности брату случившееся не поколебало, но легко предположить, что, получив окорот от короля дважды подряд – с Сицилией и Фландрией, граф большого воодушевления не испытывал. Людовик становился сдерживающим фактором в карьере брата, но сделать с этим Карл пока ничего не мог. Оставалось проглотить обиду и заниматься делами своих графств, тем более что там опять накопились проблемы.

Провансальское семейство

Карлу во многом повезло: смерть одного за другим унесла двух государей, которые могли бы создать графу Прованскому проблемы в его новых владениях. В сентябре 1249 года умер Раймунд VII Тулузский, а чуть более года спустя – император Фридрих. Это, впрочем, не избавило Карла Анжуйского от вражды городских коммун и некоторых крупнейших феодалов Прованса. За ними просматривалась фигура его неутомимой тещи – Беатрисы Савойской, по-прежнему недовольной тем, что наследство Раймунда Беренгара досталось младшей дочери и ее властному супругу.

Карл был последователен и терпелив. В первые годы после возвращения с Востока он методично преследовал своих противников в Арле, Грассе, Тарасконе и других городах и областях Прованса. Граф варьировал свою тактику: с теми, с кем, по его мнению, можно было договориться, он заключал соглашения – так случилось, например, с Баралем дель Бозом (Baral del Bauz), одним из крупных провансальских сеньоров, поднявшим в 1251 году мятеж против власти Карла. Более упорных и неподатливых противников – вроде Ука (Гуго) дель Боза, родственника вышеупомянутого Бараля, – ждала высылка, а кое-кого – тюрьма или смерть. Карлу понадобилось примерно семь лет для того, чтобы установить контроль над практически всей территорией графства. При этом менялась система власти в Провансе, становясь схожей с северной, более жесткой и централизованной. Ей Карл будет неизменно отдавать предпочтение и позднее, в своих неаполитанских и сицилийских владениях. «Повсюду к 1257 году победа графа означала замену консулатов[86]86
  Консулами и городах Окситании и Италии нередко именовались высшие представители городской администрации.


[Закрыть] графскими наместниками, назначенными для управления городами. Экс стал административным центром всего графства»^{154}.

Уже тогда проявилась важная черта Карла-правителя: в Провансе, а впоследствии и на юге Италии, он внимательно присматривался к уже существующим порядкам и использовал то, что представлялись ему полезным и способным укрепить его власть. На слом шло лишь то, что с этой властью не сочеталось. В графстве Прованском новый правитель оставил в неприкосновенности значительную часть системы управления, созданной Раймундом Беренгером, дополнив ее некоторыми элементами, позаимствованными с севера, – например, инспекторами-enqueters, которые посылались графом в те или иные части его владений при необходимости навести порядок, проверить работу местной администрации и выслушать жалобы населения. (За тем, как работает такая система, Карл мог понаблюдать десятилетием ранее в Анжу, куда Людовик IX послал своих enqueters накануне официального вступления Карла во владение этим графством.) В целом же граф старался не нарушать местные обычаи без нужды. Результаты были налицо: к середине 1260-х годов, когда Карл выступил в поход на юг, Прованс превратился «из пестрого набора графских прав, неравномерно распределенных по его территории, в расширяющееся государство, контролируемое единой администрацией, которая опиралась на единый набор законов»^{155}.

Карл методично расширял сеть союзов и взаимных обязательств, которая связывала его со все новыми территориями на юго-востоке Франции и севере Италии. Так, в конце 1250-х и в начале следующего десятилетия он поддержал горожан Ниццы, быстро растущего средиземноморского порта, в их стремлении наладить торговые пути в Ломбардию через альпийские перевалы. Ницца хотела создать альтернативу морской торговле, развитию которой препятствовали действия могущественной Генуи, не желавшей появления конкурентов. В результате в альпийских областях сложилась своеобразная политическая комбинация. Карл Анжуйский, не раз воевавший с городскими коммунами Прованса, на сей раз выступил на стороне городов Ниццы, Кунео, Альбы и Асти, став их покровителем в конфликте с Савойским домом – родственниками его непокорной тещи. Карл выиграл, обеспечив себе большое влияние в районе, очень важном экономически и стратегически, и став тем самым частью итальянского политического пространства.

Возникает искушение толковать эти его действия как подготовку почвы для будущего рывка на юг, к сицилийской короне, – но такой вывод был бы не совсем верным. Сицилия на тот момент, когда Карл боролся за влияние в – если оперировать современными политико-географическими реалиями – итало-французском пограничье, была для него закрытой главой. Ведь на это королевство после 1253 года формально претендовал его родственник – юный Эдмунд, второй сын короля Англии Генриха III и Элеоноры Прованской, одной из трех своячениц Карла Анжуйского. Иннокентий IV объявил Эдмунда, которому тогда было 8 лет, королем Сицилии – сразу после того, как Людовик запретил своему брату претендовать на этот престол. В отличие от французского короля, Генрих III, не отличавшийся дальновидностью, принял папское предложение сделать Эдмунда повелителем далекой и богатой страны. В апреле 1255 года новый папа Александр IV подтвердил права Эдмунда. Тем самым король Англии ввязался в эпопею, которая не принесла ему ничего, кроме политических и финансовых проблем.

Генриху, чьи отношения с собственными баронами оставляли желать много лучшего, не удалось собрать достаточное количество средств для похода против Манфреда Гогенштауфена, контролировавшего к тому времени Сицилийское королевство (подробнее см. главу IV). Папа гневался, угрожал Англии интердиктом, но сдвинуть ситуацию с мертвой точки не мог. Впрочем, некоторые историки полагают, что комбинация с Эдмундом была для Рима лишь уловкой, средством давления на Манфреда, а Генрих III и его честолюбивая супруга, ослепленные видением короны для младшего сына, позволили обвести себя вокруг пальца: «Генриху оставалось винить лишь самого себя в том, что он попался в папскую ловушку»^{156}. Ситуация с сицилийским наследством способствовала дальнейшему обострению конфликта между королем и феодалами в Англии, результатом чего стала так называемая Вторая баронская война 1264–1267 годов. Эти события, впрочем, находятся за пределами нашего повествования.

Зато в него укладываются другие последствия сицилийского предприятия короля Англии. По мере того как ухудшалась ситуация в его королевстве, Генрих, стремясь обезопасить себя хотя бы от внешних угроз, согласился на заключение мира с Людовиком IX, с которым уже не раз воевал. На Рождество 1259 года король Англии и его супруга прибыли в Париж, где после череды переговоров, пиров, молебнов и иных торжественных церемоний был подписан англо-французский мир. В контексте биографии Карла Анжуйского семейные обстоятельства свидания двух королей и их близких интереснее политико-дипломатических. В Париже тогда оказались все четыре дочери Раймунда Беренгера – Маргарита, королева Франции, Элеонора, королева Англии, Санча (Синтия), королева Германии[87]87
  Санча была замужем на Ричардом Корнуэльским, младшим братом Генриха III, избранным в 1256 г. королем Германии (с титулом «короля римлян»), что открывало путь к коронации в качестве императора. Однако Ричарду так и не удалось взять под контроль сколько-нибудь значительную часть своих новых владений, да и в Германии он до своей смерти в 1272 г. появлялся лишь несколько раз на короткое время. Таким образом, правление Ричарда, соперником которого в борьбе за германский троп выступал король Кастилии Альфонс X, было чисто поминальным.


[Закрыть], и Беатриса, графиня Прованская. Во время пира, устроенного Людовиком IX и его супругой, жена Карла Анжуйского была унижена: ее посадили отдельно от остальных сестер, за более низкий стол, мотивировав это тем, что, в отличие от них, она не является королевой. Беатриса была сильно уязвлена и, как повествует Виллани, «эту обиду в большом огорчении она изложила Карлу, супругу своему». Тот, однако, рассмеялся, сказав жене: «Успокойся, ибо я скоро сделаю тебя более великой королевой, чем они»^{157}.

Возможно, этот диалог – апокриф, возникший уже после того, как Карл завоевал Сицилийское королевство. Вряд ли за несколько лет до того, как ему вновь была предложена корона Сицилии, Карл мог столь однозначно предполагать, что его ждет королевский титул. Вакантных престолов в тогдашней Европе было немного, а несомненная самоуверенность Карла уже давно уравновешивалась немалым реализмом. Так что если слова, которые приводит Виллани, были действительно произнесены графом, то толковать их можно либо как предчувствие собственной судьбы (что нечасто, но случается с некоторыми людьми), либо просто как стремление успокоить слишком разволновавшуюся супругу. Существеннее тут, наверное, другое. Очередной конфликт с родственницами жены вновь показал Карлу, что если он рассчитывает на дальнейшее усиление своих позиций, то ему следует искать счастья подальше от тех краев, где имеют влияние дамы из Прованского дома и их могущественные мужья, один из которых вдобавок являлся его, Карла, старшим братом и сюзереном. Впрочем, в тот момент, когда состоялся предполагаемый диалог Карла и Беатрисы, граф уже мог чувствовать себя достаточно уверенно. Ведь двумя годами ранее он сумел достичь выгодного для себя компромисса с самой непримиримой представительницей этого семейства – Беатрисой Савойской.

Конфликт с младшей дочерью и зятем, похоже, утомил уже немолодую вдовствующую графиню. В 1257 году Беатриса-старшая изъявила готовность признать полные права Беатрисы-младшей на прованское наследство. Старая графиня выдвинула лишь несколько условий: ежегодную ренту в 6 тысяч турских ливров (сумма очень солидная, но вполне доступная для Карла, который незадолго до этого обогатился в результате похода во Фландрию), единовременную выплату еще 5 тысяч ливров – на расходы, связанные с ее переездом за пределы Прованса (еще одно из условий соглашения), а также полную амнистию со стороны Карла для сторонников его тещи. Финансовую часть договора лично гарантировал король Франции – это можно считать свидетельством того, сколь глубоким было недоверие между Беатрисой Савойской и Карлом. Но, как бы то ни было, наиболее серьезное препятствие на пути к единовластию Карла Анжуйского в Провансе было устранено.

Капитуляция (хоть и на почетных условиях) Беатрисы Савойской лишь подчеркнула успехи Карла, которых он добился в Провансе за годы, прошедшие после возвращения из крестового похода. Даже авторы, не симпатизирующие Карлу как правителю авторитарному и жесткому (а позднее и жестокому, хотя это относилось уже к итальянскому этапу его карьеры), признают, что он «обеспечил Прованс таким уровнем защиты и безопасности, какого не помнили со времен Карла Великого»^{158}. Последнее, возможно, преувеличение, но не подлежит сомнению то, что Карл Анжуйский сумел привить своим провансальским подданным чувство лояльности к себе и своей династии – один из главных признаков успеха для любого государя. Это подтверждает хотя бы тот факт, что после смерти Карла, когда его сын и наследник Карл II находился в плену у арагонцев (подробнее см. главу VI), в Провансе не было отмечено никаких признаков нелояльности, а представители сословий графства, собравшись в 1286 году в Систероне, «согласились, что они должны сделать все, что в их власти, чтобы добиться освобождения своего принца»^{159}.

Это можно считать еще одним подтверждением того факта, что по отношению к Карлу Анжуйскому у последующих поколений возникла некоторая аберрация зрения. Вызвана она, видимо, в первую очередь тем, что большинство хронистов, писавших о Карле и его правлении, принадлежало к его политическим противникам. Историки позднейшего времени продолжили эту традицию, поскольку они, во-первых, опирались в основном именно на эти свидетельства, враждебные Анжуйскому дому, а во-вторых, нередко руководствовались собственным «романтическим» подходом к событиям давних времен, перенося на них позднейшие представления о национально-освободительной борьбе. (В первую очередь это относится, наверное, к наиболее известной широкому читателю работе о заключительных годах правления Карла I – «Сицилийской вечерне» Стивена Рансимена.) В результате поражение Карла на Сицилии заслонило многие его предыдущие победы и успехи, в том числе и тот простой факт, что, став за 40 лет своей деятельности в качестве государя обладателем многочисленных владений, от Анжу до остатков Отремера, Карл Анжуйский к концу жизни утратил лишь одно из них, хоть и очень заметное – остров Сицилию. Все остальные территории, подвластные Карлу, перешли его сыну и потомкам последнего. И если они и были впоследствии утрачены (как, например, владения на Ближнем Востоке и Балканах), то уже не по вине основателя Анжуйской династии. Если подводить баланс успехов и неудач Карла как государя, то первые, несомненно, перевесят. Впрочем, к этой теме мы еще вернемся, говоря о сицилийских событиях. Пока же путь Карла к королевской короне только начинался.