355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Ярослав Голованов » Заводная обезьяна » Текст книги (страница 5)
Заводная обезьяна
  • Текст добавлен: 15 октября 2016, 06:57

Текст книги "Заводная обезьяна"


Автор книги: Ярослав Голованов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

"Какая ты красивая, Анюта. Ты даже не представляешь, какая ты красивая! Тоненькая, светлая, ни на кого не похожая девочка. Как ты улыбаешься мне, всегда вот так мне улыбайся. Дай я поправлю твои волосы, они пахнут ветром и еще чем-то земным, родным, чего нет тут, в тропиках. Я помню, как они пахнут, я почувствовал запах твоих волос тогда ночью, когда светился океан. Я все помню, помню твои пальцы, которые спрятались сейчас в эти уродливые перчатки… Вот приедем в Гибралтар, и я куплю тебе перчатки из самой тонкой кожи, самые лучшие перчатки в Гибралтаре. Честное слово, я куплю тебе самые лучшие перчатки в мире! Слышишь, Анюта?"

Было тихо-тихо. Даже не гудел главный дизель. Не звенели противни. Не было людских голосов. И людей тоже никаких не было. Стояла одна Анюта и слушала его, улыбаясь и чуть склонив к плечу голову.

А он все говорил:

– Работа физическая мяса требует. Рыба что? В рыбе фосфор, рыба – это для тех, кто умственным трудом занимается, им фосфор нужен и сахар. В Америке один чудак опыт ставил, решил целый год одним сахаром питаться, говорят, трех дней не дожил…

– Вот обидно,– отозвалась Анюта.– Что же ты так смотришь на меня,сказала она,– ну нельзя же так смотреть, Сашка! И не красней и не косись на ребят, все я понимаю, Сашка…

"А радист-то опять с этой блондиночкой, которая на кухне работает. На камбузе",– мимоходом отметил про себя Николай Дмитриевич, оглядывая рыбцех.

Вахта рыбообработчиков не прерывалась круглые сутки: четыре часа работы, четыре – отдыха. Систему эту называли "четыре через четыре". Это тяжело. В первую ночь Зыбину досталась, конечно, самая трудная вахта: с двух ночи до шести утра.

Разговоры умолкли. Монотонность и однообразие движений, ровный низкий шум близкой машины укачивали, баюкали. Глаза Зыбина были открыты, он запаковывал коробку за коробкой, не глядя, ловил бечевку, на которой был привязан карандаш, одним росчерком ставил дату, бросал коробку на транспортер, делал все быстро и ловко, но он спал. Спал тяжелым, тупым, душным сном. Когда открывали морозильные камеры и ледяной туман стлался густой белой пеленой над железным полом, хватая за ноги, Юрка просыпался. Его начинало знобить. "Только бы не заболеть,– думал он,– а может, оттого знобит, что спать хочется…"

Часам к пяти сон начал улетучиваться. А в шесть, когда пришла новая вахта, и вовсе не хотелось спать. Он принял душ. (Вода была, конечно, морская. Пресный душ устраивали один раз в две-три недели. Это уже называлось не душ, а баня. Это был большой праздник.) С удовольствием подставил усталое тело тонким и крепким, как проволока, струям горькой едкой воды. Вода выжигала глаза. После душа у всех красные глаза. Но все равно, душ – это отлично! Капитан говорил, что и полезно очень. А может, и врал, чтобы пресную воду не клянчили.

Потом Зыбин пошел в столовую, взял миску макарон и несколько больших кусков жареной макрели. Королевская макрель – вполне подходящая еда для "гробовщика". Ел не торопясь. Он любил после вахты есть не торопясь. Зажав в ладонях кружку, медленно цедил приторно сладкое какао. Выпив одну кружку, он налил вторую и уже почти выпил эту вторую, когда прибежал Сашка и закричал:

Кончай чаи гонять! Давай на палубу волчьим наметом! Такое делается! Они выскочили‹ на палубу.

– Смотри,– сказал Сашка восхищенно. Юрка взглянул и обомлел.

До самого горизонта шли дельфины. Тысячи дельфинов. Это был великий парад океана, невиданная демонстрация могучей его жизни. Все вокруг кипело от беспрестанного движения животных. Каждую секунду несколько сотен дельфинов выскакивало из воды, блестя на солнце глянцевитыми черными спинами. Тяжело поднявшись, они снова уходили в воду плавно, без брызг, а на смену им поднимались все новые и новые. Иногда они двигались группами, косым строем, один на полкорпуса впереди другого, а когда выпрыгивали,– в воздухе надолго зависала черная арка из живых тел. Маленькие тянулись за матерями, но ныряли они еще плохо, смешно шлепались животами.

Юрка кинулся к фальшборту и, перегнувшись, увидел четырех крупных дельфинов, легко скользящих в воде рядом с траулером. "Державин" шел достаточно быстро – около 14 узлов,-но дельфины не отставали, и это удавалось им безо всякого видимого усилия. Юрка хорошо различал их гладкие сильные тела и маленькое отверстие дыхала на голове. Ему показалось, что и дельфины приметили его. Один из них, самый крупный и плывущий впереди, несколько раз легонько выпрыгивал из воды, косясь, как почудилось Зыбину, в его сторону. Поднятые кверху уголки пасти сообщали морде дельфина веселое и чуть лукавое выражение. Юрке показалось, что он услышал, как этот большой дельфин тихо и ласково свистнул соседу, и оба сразу выпрыгнули из воды.

– Здорово, ребята! – весело крикнул Юрка и помахал им рукой.– Здорово! Счастливой охоты!

В этот момент откуда-то с бака негромко, но очень отчетливо хлопнул выстрел. Еще. И еще один. Юрка оглянулся. Сашка стоял, вытянув шею, слушал.

– Айда!-крикнул Юрка и кинулся первый в коридор правого борта, понесся мимо каюты стармеха и камбуза, мимо кают акустиков, и кают-компании с портретом Державина, и каюты первого помощника № 24 на бак. Чуть не поломав ноги о высокий комингс [Комингс – металлический лист в виде высокого порога, который устанавливается для того, чтобы вода с палубы не попадала во внутренние помещения судна], он выскочил на носовую палубу, задыхаясь и быстро оглядываясь по сторонам. Несколько человек стояли, перегнувшись через фальшборт, несколько одинаковых спин и одинаковых макушек. А за макушками все шли и шли дельфины, все прыгали и прыгали, спокойные и гордые своим неистребимым множеством. И вдруг опять хлопнул выстрел. Совсем близко, метрах в тридцати от траулера, один восставший из воды дельфин дернулся в воздухе и тяжело упал в воду, упал и лихорадочно засуетился, видимо, стараясь нырнуть поглубже, спрятаться.

Юрка обернулся и увидел стрелка.

Сережка Голубь прильнул к малокалиберке всем телом, слился с ней – лицо резкое, сам весь крепкий, твердый, как приклад, голые загорелые руки, с крутыми мускулами, не оторвать от ложа – и вот повел всем телом, повел ствол чуть левее и выше и коротко – бах!-совсем не громко.

И снова как будто наткнулся на что-то в воздухе прыгающий дельфин, срезался, и ясная, чистая вода помутилась, словно упал он в илистую яму. Юрка почувствовал знакомый, но забытый уже сладковатый запах пороха. А Голубь с пьяными от радости глазами рвал затвор, не отводя жадного взгляда от океана, вкладывал новый патрон. Зыбин бросился к нему и с силой, которой не знал в себе схватил Голубя за шиворот. Голова Сережки дернулась, он оторопело обернулся и прежде чем понял, что происходит, Зыбин, скрипнув зубами, ударил его в лицо, в его радостные глаза. Ружье загрохотало о палубу. Голубь упал, но тут же вскочил, пригнувшись, опустив окровавленное лицо, шагнул к Зыбину и ловко, сильно ударил его снизу в подбородок. В глазах у Юрки потемнело. "Не упасть!" – приказал он себе и отступил на два шага, выигрывая те миги, в которые спадала с него дурнота. Голубь надвигался и шипел:

– Убью, подлюка! Убью, как собаку!

Вдруг быстро метнулся назад, к винтовке. Навалились на обоих, тяжело, гроздьями. Руки назад и в разные стороны. Голубь матерился, деланно вырывался. Юрка стоял спокойно, но когда Ваня Кавуненко спросил его: "Ты что, сдурел?" – вдруг закричал не своим, пронзительным криком, так, что даже вахтенный в рубке услышал его.

– Бандит! Фашист! Зверь! Зверь! – кричал Юрка.

С ним приключилось что-то вроде припадка.

Девяносто седьмой день рейса

Теперь жизнь каюты № 64 стала совсем иной. Уже не было больше долгих бесед «за политику», редко кто брал в руки книжку, Юрка отговорил морские байки, и даже Фофочка поунялся и уже не рассказывал о своей любви. Сашка здорово похудел, ходил какой-то взвинченный, будто чуть-чуть пьяный. Витя Хват являлся с вахты злой, мокрый, следил сапогами, ругался, когда Зыбин выгонял его в коридор разуваться, потом, скинув мокрое, карабкался к себе наверх, с тихими, блаженными матюгами вытягивался на койке.

"Молнии" шли теперь косяком. Рекорды в "Молниях" и призывы "равняться на…" мало кого занимали, но у доски, где проставлялись цифры: "Общий улов… Заморожено… Упаковано… Мука…"– народ толпился каждое утро.

Рыба шла хорошо, просто удивительно, что совсем недавно здесь нельзя было поймать ни одной сардинки. За сутки морозили по 20-25 тонн, а 30 июня все запомнили: "Молния" была в тот день с простыню – заморозили 32 тонны.

Вахта за вахтой, один день цеплял другой, крутилась неделя за неделей, как колесики в будильнике. Забили носовой трюм и приканчивали средний. Когда поднимали богатый трал, уже не тревожились: "А ну, как последний" – и если вытаскивали иной раз мешок пустым, не расстраивались: дело случая. Ну пошла рыба на вскид, а может, разогнали косяк дельфины или макрели.

Потеплели радиограммы с базы Гослова, уверенность Арбузова в успехе рейса передалась сначала маленькому начальству, а от него большому – совнархозу, Киеву, Москве.

К середине июля забили наконец средний бездонный твиндек, и все сходились на том, что если и дальше так пойдут дела, то через неделю можно будет поворачивать на север, август встретить в Гибралтаре, а еще через неделю швартоваться к родной стенке. Уж сколько раз, словно наяву, ощущали они этот мягкий толчок о причальные кранцы – старые покрышки, вытертые до корда,– сколько раз их видели во сне…

Однако вдруг опять пошли перебои с рыбой, акустики потеряли косяки, находили маленькие, пуганые, зацепить их было трудно, и сардина попадалась сорная, перемешанная со скумбрией и ставридой. Морозили и скумбрию и ставриду, но все равно, по здешним понятиям, получалось мало: семь-восемь тонн в сутки.

Перебои с рыбой дали людям небольшой отдых. Два дня отсыпались напропалую, а потом опять потянулись к книжкам, шахматам, разумеется, забивали "козла", по вечерам в столовой снова начали крутить кино, а ночью на корме под прожектором удили королевскую макрель. И вот тут-то и вспомнил Витя Хват, что через три дня стукнет ему ровно двадцать пять – четверть века, дата серьезная, требующая к себе уважения.

Каюта № 64 заволновалась. Зыбин стал во главе оргкомитета по проведению торжеств. Он потребовал у Хвата список гостей.

Очень нелегко было Хвату составить этот список. Сначала он думал пригласить Ваню Кавуненко, своего бригадира, и Сережку Голубя – как-никак кореш. Но Сашка шепнул ему, что, если явится Голубь, Юрка уйдет обязательно и он, Сашка, тоже уйдет. Драка на баке обсуждалась два дня, и почти все были на стороне Зыбина. Гидроакустику Кадюкову, который дал Голубю ружье, сделали внушение, а с Голубем имел разговор Ваня Кавуненко. Что он ему сказал, никто не знает. Тралмейстер Губарев сообщил, что "беседа прошла в обстановке взаимопонимания", то есть Ваня Сережку не бил. Это точно. После "беседы" Сережка, выражаясь словами деда Резника, "весь ушел а ракушку и втянул рога". Так что и с Ваней Сережке навряд ли будет приятно снова встретиться. Прикинув все это, Хват понял, что Голубя, видно, лучше не звать, хотя и кореш.

– Я так думаю,– сказал он Зыбину,– значит, нас четверо и Ваня…

– И давай Анюту позовем,– предложил Юрка,– для женского общества, а? Все веселей, а?

– Правильно,– сказал Хват,– она жратвы притащит.

Юрка побежал на камбуз к Анюте.

– Значит, так,– сказал тихо, на ухо,– в 18.00. Каюта № 64. День рождения Витьки. Просим не опаздывать.

– Да как же я…– потупилась Анюта.

– Значит, точно в 18.00. Сашка ничего не знает.– Юрка сказал это так доверительно и дружески, что Анюта удивленно вскинула на него глаза.

Из камбуза Юрка прошел в столовую и увидел Фофочку. Наваливаясь животом на липкую клеенку, Фофочка трудился: рождалась очередная "Молния",

– Надо ввести в судовую роль всех БМРТ должность Зевса-громовержца,весело сказал Юрка и ткнул Фофочку в бок, – и вменить ему в обязанности метать "Молнии" в личный состав.

– Отстань, испорчу! – закричал Фофочка.

– Когда Шаляпин приходил к Репину, Репин вот так на "его не орал,наставительно сказал Юрка,– а рисовал, между прочим, не хуже тебя.– Он обнял Фофочку и взглянул через плечо на "Молнию". Это была не "Молния".

"Объявление,– прочел Юрка,– завтра, 1 августа, в 19.00 в столовой состоится общее собрание экипажа. На повестке дня:

1. Итоги промысла. Докладчик: капитан-директор БМРТ "Державин" П. С. Арбузов. 2. Принятие новых соцобязательств. 3. Разное".

– Красота! – сказал весело Зыбин.– Подумать только, лишь сутки отделяют нас от того часа, когда в столовой соберутся посланцы со всех концов нашего необъятного траулера. Как говорится, радостная весть облетела корабль… Ну, ладно, ты давай закругляйся с этой фреской – и айда в каюту. А то гости придут, а хозяев дома нету…

К 18.00 в каюте № 64 был полный ажур.

Все блестело, такая немыслимая была чистота. Барашки иллюминаторов были надраены так, что на них прямо смотреть было больно. На столе, покрытом белой бумагой, стояли шесть тарелок. Для закусок тарелок раздобыть не удалось, и закуски лежали прямо на бумаге, но не навалом, а аккуратно, этакими декоративными кучками: колбаса копченая (из чемодана Фофочки), сыр голландский, жареная макрель и порезанный дольками кусок холодной говядины (Хват принес от Казаева), две луковицы, тоже порезанные кружочками, как лимон, масло (Анюта), хлеб и даже коробка шпрот (Фофочка). Стаканы и вино Зыбин предусмотрительно держал пока в своем шкафчике: всякое могло случиться, набредет начальство, поднимет крик насчет пьянок и аморалок, несовместимых с высоким званием советского моряка. А кому это нужно?

На стенах каюты висели писанные Фофочкой плакаты: "Да здравствует славное 25-летие!", "Быть передовым– это значит быть, как Витя" – и цитата, слегка переиначенная Зыбиным, из Лермонтова:

Полковник наш рожден был Хватом. Слуга – царю, отец – солдатам.

Сам Хват в чистой салатового цвета шелковой рубашке сидел пока один за столом, придирчиво оглядывая все это великолепие и щурясь от удовольствия. Он был доволен достатком на столе, доволен подарками: огромной ракушкой от Зыбина, ножиком о восьми предметах от Фофочки и флаконом "Шипра" от Сашки. Он уже радовался будущей выпивке,– предвкушал богатый и неторопливый ужин, так не похожий на ужины в столовой, когда ты еще чая не допил, а уж гасят свет, уж кричат "пригнись мозгами!" и начинают крутить кино, которое видели сто раз. И плакаты ему нравились, и даже почему-то не раздражало надоевшее покачивание каюты, казалось, будто траулер тихо и задумчиво, вальсировал в океане.

Вокруг стола суетился Зыбин, раскладывал вилки, ножи, резал хлеб. Потом убежал мыться, вернулся розовым и энергичным пуще прежнего, надел свою парадную рубашку, купленную в Рио два года назад, и начал кричать, что все опаздывают и что с такими людьми лучше ничего и не затевать. А Вите было приятно, что Юрка вот так волнуется и принимает все так близко к сердцу.

Наконец явился Фофочка и сказал, что Сашка запоздает, и просил начинать без него. Следом за Фофочкой пришел Ваня Кавуненко, тоже в чистой рубашке и старательно причесанный. Он подарил Вите оранжевую ветку коралла, почти нигде не обломанную, такую невероятно причудливую, что у Зыбина, большого охотника до морских диковинок, слюни потекли. Витя коралл по кругу не пустил, разрешил смотреть только из своих рук. Еще Ваня принес продолговатый сверток, а когда развернул, снова все ахнули: в бумаге оказалась бутылка "Московской особой", сорок градусов, под серебряной шапочкой, со льда, вся запотелая, леший ее задери,– и откуда только такое чудо!

– Аж неудобно,-смущенно сказал Витя, принимая поллитровку, и потупился, будто Ваня преподнес ему перстень с бриллиантом.

Все сели к столу, не из-за нетерпения, а потому, что просто некуда больше было сесть, если не на койки Зыбина и Сашки. Тут в дверь постучали. Зыбин метнулся к водке, и бутылка исчезла у него в руках, как у фокусника.

– Да, да,– сказал Ваня.– Входите…

Вошла Анюта. Все знали Анюту в белом халатике, даже не думали, что она может быть одета во что-то другое, и теперь, когда увидели ее в голубом платье и.без белой косынки, волосы, как лен, как-то кверху зачесаны, так, что видна вся шейка и ушки розовые, такую стройную и ладненькую, тоненькую – загляденье! – ну, просто рты все поразевали, и молчат, и не знают, что и говорить.

– Ну, вот я и пришла,– сказала Анюта и улыбнулась Зыбину.

А Юрка все глядел на нее и чуть не поставил "Московскую" мимо стола. "Эх, хороша девка…" – подумал он и стал дальше про это думать, но остановил себя.

– Молодец! – сказал Ваня.– Садись скорей!

– Садись,– сказал Хват.– Гляди, чего у нас есть,-и показал глазами на поллитровку.

Анюта засмеялась – такой непосредственной была радость Витьки – и села между Фофочкой и Юркой.

– А подарок я принесу через полчаса,– сказала Анюта,– подарок в духовке пока.

Юрка запер дверь на ключ (не от начальства, а от своих: учуют, что выпивка, и наползут) и сказал решительно:

– Сашку ждать не будем. Прошу к столу,– хотя все уже сидели за столом.

Он открыл шкафчик, достал две бутылки "Матрассинского", стаканы и замер, не спуская глаз с Вити, который цепко тянул "Московскую" за серебряное ушко.

– Я вино пить буду,– сказала Анюта.

– Правильно, пей вино,– сразу поддержал Хват, которому жаль было расходовать на Анюту водку.

Разлили водку по стаканам, граммов по пятьдесят, прикидывая, чтобы осталось на второй круг с учетом Сашкиной доли.

Юрка налил Анюте вина, поднялся:

– Товарищи! Дамы и господа! В дни, когда, по словам деда Резника, вся наша страна переживает невиданный трудовой подъем, мы собрались здесь, чтобы отметить двадцатипятилетие известного, нет, прошу прощения, выдающегося русского советского рыбака Виктора Хвата. Вся жизнь товарища Хвата – пример самоотверженного служения…

– Кончай,-взмолился Витя, который от нетерпения сучил под столом ногами,– закругляйся!

– Ура, товарищи! – закричал Юрка.

Кляцнули стаканы, чокнулись, разом выпили, морща носы, разом потянулись за закусью.

– Пошла,– доверительно сообщил Хват Ване.

– И у меня пошла,– поддакнул Фофочка, который, по правде сказать, и не знал толком, что значит "пошла", а что – "не пошла". Он молниеносно, прямо на глазах пьянел.

Заговорили. Ваня с Витей о разноглубинном трале, Юрка с Анютой о близком уже доме, Фофочка вставлялся то к тем, то к другим, потом потребовал у Хвата, чтобы разливали по второй. Витя охотно согласился. Фофочка встал.

– Я предлагаю тост за девушек,-очень значительно сказал он.

– Ура! – закричал Юрка.– Все пьют за Анюту!

– Не за Анюту,– строго поправил Фофочка, – а за всех девушек. И Анюта на меня не обидится. Правильно, Анюта?

– Правильно,– сказала Анюта.

– За всех, так за всех! – быстро согласился Хват

– Давайте за всех,– весело сказал Юрка. – Белых, желтых и черных. Ура!

– Ура! – прогудел Ваня и первый чокнулся с Анютой.

– Ура! – подхватил Хват, радуясь, что тост не затянулся.

Выпили по второй.

В запертой двери задергалась ручка. Все оглянулись на дверь. Ручка дергаться перестала. Тихонько; тук, тук, тук-тук-тук, тук – условный стук.

– Сашка,– успокоенно выдохнул Хват.

Юрка отпер дверь. Вошел Сашка. Увидал Анюту очень смутился, спешно забормотал что-то дурацкое:

– Значит, вся компания в сборе? Ну, примите в компанию! А то, может, не примете? Все съели-выпили без меня, а? Я уж и так торопился, все, думаю, без меня съедят…

На людях в присутствии Анюты Сашка глупел катастрофически. Юрка встал, уступил Сашке место подле Анюты. Сашка замычал что-то, протестуя, Юрка зашикал на него:

– Я с краю должен… У меня вино в шкафчике, садись, садись…

– Штрафной ему! – заголосил Фофочка.

Хват налил Сашке остатки водки, законную его долю.

– Ну расти большой и будь здоров! – Сашка чокнулся с Хватом, с ребятами, с Анютой напоследок, она улыбнулась ему, он совсем смешался, спасаясь от ее глаз, махнул в рот водку, поперхнулся, закашлялся, начал закусывать чем попало, только бы побыстрее.

– Не пошла! – прокомментировал Фофочка.

Юрка постучал Сашку по спине. Все развеселились еще больше. Витя с сожалением повертел в руках пустую поллитровку и бросил ее в иллюминатор. Она беззвучно исчезла.

– Кончен бал, погасли свечи,– сказал Юрка.

– 'Будем пить родное тропическое! – закричал Фофочка.

Витя стал разливать вино.

Сашка, вконец подавленный близостью Анюты, удивленный донельзя тем, что это она, Анюта, невероятно, до слез, красивая в этом голубом платье, вот здесь так запросто, в его каюте, рядом с его ребятами, ест, пьет вино помаленьку, разговаривает то с Фофочкой, то с Юркой, то с Ваней Кавуненко, сидел столбом, трезвый,– хмель не влезал в его мятущиеся мозги,– не знал, что делать, что говорить.

– Быстро вы собрание провернули,– сказал наконец Сашка Зыбину для того, чтобы хоть что-нибудь сказать.

– Какое собрание? – рассеянно спросил Юрка, кусая ломоть холодной говядины.– Витька, ешь мясо. Мясо – первый сорт…

– Ну как какое? С обязательствами…

– Завтра будет собрание,– вставился Фофочка,– завтра в 19.00.

– Витя, не наливай ему больше. Он уже хорош,– сказал Сашка.

– Это ты хорош! – пьяно обиделся Фофочка.– Завтра в 19.00.

– Точно,– весело сказал Юрка,– сам мешал ему писать… Так что, Витя, наливай ему, я разрешаю.

– И я видела,– сказала Анюта,– объявление в столовой висит.

– Что я, псих, что ли! – упорствовал Сашка.– Как оно может быть завтра, если я сейчас только передавал обязательства?

– Это какие еще обязательства? – насторожился Хват. Он не любил обязательств.

– В честь пленума,– сказал Сашка растерянно.

– Как в честь пленума? – спросил Ваня.– Как же так…

– Пленум завтра открывается..; Ты радио слушаешь? – спросил Сашка.

Витя снова начал разливать.

– Погоди,– остановил его Ваня,– поставь посуду. Не пойму я что-то…

– А что тут понимать? – удивился Сашка.– К открытию пленума БМРТ "Державин" заморозил 500 тонн рыбы и берет обязательство заморозить еще 100 тонн. Принято единогласно на общем собрании…

– Да ты понимаешь, что не было никакого собрания! – взвился Юрка.

Все смотрели на Сашку.

– И какие 500 тонн, если с утра было 465? Ну, пускай ошиблись, просчитались, тунцов приплюсуй, пускай 470, но ведь не 500! Как же ты передаешь "500"?!-наскакивал Зыбин.

– Да я-то при чем? – Сашка начинал злиться.– Собрание постановило, а я…

– Опять собрание! – Зыбин воздел руки– Не было собрания, понимаешь? Не бы-ло!

– Но я передал…

– "Липу" ты передал! "Ли-пу". Фальшивку, понял? Которую завтра в 19.00 будут проводить задним числом, понял?

– Но ведь подписи…– робко возразил Сашка.

– Чьи подписи?

– Арбузов, Бережной, Митрохин.

– Арбузов, Бережной…– повторил Юрка.– Ладно, пусть Арбузов и Бережной, бог им судья. Но Митрохин! Пашка Митрохин, лучший механик, краса и гордость, комсорг! Выбрали на свою голову… Где Пашка?! – Он подскочил вдруг, как на пружине, будто чертик из табакерки.– Где Пашка? Давай его сюда! Я его спрошу, в каких это трюмах он 500 тонн нашел! И про обязательства мои, и твои, и твои,– он тыкал пальцем в грудь Вити, Фофочки, Вани,– спрошу у него.

– Полез в канистру,– добродушно сказал Хват.– Из-за чего крик? 500 или 470. Завтра собрание или сегодня. Какая разница? Пока трюма не набьем, домой не пойдем. Тебе не один хрен, когда ты за эти трюма будешь голосовать? Тебе что, завтра тяжелее руку подымать будет? Просто смех: начальство в Москву шлет радиограмму, а матрос Юра за нее психует.

– А 500 тонн – это, я думаю, просто для круглого счета,– глупо сказал Фофочка.– 500 или 470, разница всего 30 тонн. Это же пустяки…

– Это два дня работы, а не пустяки,– сказал Ваня.

– Бережному виднее, сколько у нас тонн,– улыбнулся Хват и поднял стакан.– Давайте выпьем за…

– "Бережному виднее"?! – закричал Зыбин.– Ему всегда виднее! Почему же ему виднее, Витя? – Он вскочил из-за стола. Некрасивое лицо его раскраснелось от вина, только странно белели оттопыренные уши. Все тело напряглось и вздрагивало, словно в ожидании решительного бега.– Я вот все думаю, думаю и никак придумать не могу. А может быть, все-таки нам с тобой виднее, а? Братцы, что же такое, братцы,– он говорил уже тихо.– Ваня, объясни мне, ты же правильный человек… Объясни мне, Ваня, почему же Бережному всегда виднее. Все ему виднее: чей лангуст в трале сидит, виднее; как деду Резнику про мукомолку рассказывать,– опять виднее. И сейчас, оказывается, виднее ему, сколько я вот этими руками рыбы перекидал и сколько еще перекидать думаю… Тогда объясни мне, Ваня, кто я такой. Советский я человек на советском пароходе или пешка черная непроходная? Почему тебе не стыдно спросить меня, если чего не знаешь, почему вот Фофочку – штурмана – я могу морю учить, почему же я у Бережного только пень дубовый, дурью кантованный, ничего сам не понимаю: ни как работать мне, ни как о работе своей сказать, ни как штаны в гальюне снимать, прости господи! А?

– Ну при чем тут это…– примирительно вставился Фофочка.

– Ты молчи! – перебил Юрка.– Для круглого счета, говоришь, 500 тонн придумали? Почему же не 400 или не 450? Тоже круглый счет. Вот скажи мне, Фофочка, грамотный ты человек, почему не придумали 700 или.1 000 тонн? A?

– Семьсот не влезут. А 500 – это близко… Вполне реальная цифра…

– Реальная! Реальная, говоришь! Значит, врать можно, надо только, чтобы похоже было на правду. Так?

– Не так,– сказала вдруг Анюта.– Или врать, или не врать, а сколько врать – это уже все равно.

– Во! – Юрка снова обернулся к Фофочке.– Слышишь? Вот она понимает это, а ты, с дипломом своим, ни черта не понимаешь! И кому врать? Зачем? Ну давай наврем, что заморозили тыщу тонн сардины, что амбары у нас трещат, хлеба нам некуда девать, что ракет атомных у нас десять миллионов или десять миллиардов и все на "товсь" стоят. Мы что, сильнее станем? Я так думаюнаоборот. Никогда от вранья сильнее не станешь. Так зачем тогда 500 тонн? Кому это выгодно?

– Начальству,– сказал Хват,– кому ж еще…

– Теперь давай разбираться потихоньку,– сказал Ваня.– Значит, начальству. Начнем с капитана. Парню тридцать два года. А ему доверили посуду на 4700 тонн и 106 душ. Первый в жизни рейс капитаном. Это ты должен понимать? И какие у тебя к нему претензии? Сходили зазря в Гвинейский залив? Ну, ошиблись. Пусть. А еще? Ну, что молчишь? Возьми стармеха Петра Анатольевича.

– При чем здесь "дед" ["Дед" – широко распространенное на море прозвище старшего механика вне зависимости от его возраста]? – перебил Юрка.

– Как при чем? Мы же о начальстве говорим, а "дед", поди, второй человек тут… Ну, так вот Петр Анатольевич… Тебя машина хоть раз подвела? А ведь уже накрутили на винты восемь тысяч миль и еще тысяч пять накрутим. Не шутка, брат, по глобусу мерить можно. Ступай к Пашке Митрохину, спроси у него за стармеха. Пускай Пашка тебе расскажет, как из него, жлоба одесского, пьяни портовой, стармех человека слепил.

– Оно и видно, "человека",– перебил Зыбин. – На собраниях шибко идейный, а сводки "липовые" подмахивать ему идеи его не мешают…

– Откуда эта подпись, разобраться надо,– спокойно сказал Ваня.– Так кто же это начальство? Давай в открытую: Бережной, да? Согласен, случайный на море человек…

– А на суше не случайный, а вообще в партии не случайный? – бросил Зыбин.

– Дикая вещь,– продолжал Ваня,– Вас послушаешь – и получается так: рыбу заморозили мы, целину распахали мы, спутник пустили тоже мы. Все правильно. Ну, а если что плохо, тогда кто? Если плохо: совнархоз, Госплан, министры в Москве, только не мы. Так получается? Почему так? Я об этом много думал. Не знаю, прав я или нет, но думаю так: перестали люди чувствовать себя хозяевами, ответственными за все… Только-только начинаем мы снова силу в руках… Нет, не в руках, в голове набирать. Место самому себе во всех делах находить. Юрка кипятится, но в главном он прав: надо точно запомнить – мы не пешки, нам до всего дело есть…

Привычный уху шум воды за бортом изменился: "Державин" сбавил ход до малого.

– Сыпать будут,– сказал Хват.

– Выпьем, что ли? – спросил Фофочка.

– Правильно,– сказал Хват,– надо выпить.

– Ой, мамочка! – вдруг в ужасе закричала Анюта, вскочила, бросилась к двери, повернула ключ и бегом понеслась по коридору.

Все переглянулись.

– Понял,– сказал Юрка.– Накрылся ваш подарок, мистер Хват.

Анюта вернулась с тарелкой, на которой лежало что-то круглое, цвета кофе по-турецки.

– Подгорел,– убитым голосом сказала Анюта.– Но цифры все-таки видны…

Неожиданно (было уже темно) подняли большой трал, а следом – еще один, больше прежнего. Работали всю ночь. Когда на собрании вечером следующего дня Бережной сказал, что экипаж траулера встретил пленум хорошим трудовым подарком: заморожено 500 тонн сардины,– из задних рядов кто-то поправил:

– Не пятьсот, а пятьсот две…

Обязательства приняли единогласно, как и сообщалось накануне в радиограмме.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю