Текст книги "Правда о программе Apollo"

Автор книги: Ярослав Голованов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

– Истратить столько миллиардов долларов только для того, чтобы прилететь к нам, а стоило ли, землянин?

Если бы я был землянином, я бы ответил: «Да, каждый истраченный доллар стоил этого, потому что мы открываем то, что не может быть открыто иным путем. Открытия – это знания, а знания – сила...»

В лунной эпопее Томасу Стаффорду, как вы помните, выпала роль почетная и вместе с тем горькая. Он стал командиром «Аполлона-10» – того самого, которому было поручено провести самую последнюю репетицию перед высадкой на Луну.

«Снуппи» – так он называл тогда свой лунный модуль. Это популярная мультипликационная собачонка. Стаффорду припомнили это название, когда он был назначен командиром американского корабля ЭПАС: на шуточной эмблеме ЭПАС «Снуппи» сидит верхом на «Аполлоне», а русский медвежонок – на «Союзе». «Снуппи» кричит по-английски: «Давай!», а медвежонок по-русски: «Поехали!»

Я познакомился со Стаффордом в Хьюстоне в 1973 году. Во время беседы астронавта с советскими журналистами я внимательно разглядывал его. Высокий (183 см), но, пожалуй, неспортивный. Расчетливо медлительный, с добрым лицом и хитрыми глазами. Большая ладонь. Огромный золотой перстень на безымянном пальце: Его можно было принять за преуспевающего аризонского фермера. Мы сидели в его офисе, с национальным флагом в углу (это – Стаффорд-генерал) и рогами антилопы на стене (это – Стаффорд-охотник), и он еще робел говорить с нами по-русски, хотя по его глазам было видно, что он понимает русскую речь. Несколько раз потом виделись мы в Звездном городке, и всегда выделяли американского командира неторопливость, спокойствие и какой-то особенный взгляд – так добрые и умные люди смотрят на шумные игры детей.

Стаффорд – один из тех немногих, кто был в космосе четыре раза. Он шутит: «Это становится привычкой». В Хьюстоне в 1975 году он показывал нам картину – его истребители-перехватчики, рядом все три космических корабля и портреты товарищей по экипажам: Ширры, Сернана и Янга. Один из нас спросил: где же пририсовать еще один корабль, даже два корабля – ведь в космосе он будет гостем «Союза», и новых друзей – еще четыре портрета. Страффорд улыбнулся...

Во время этой первой встречи он подарил всем нам именные шариковые ручки, которые могут писать в невесомости, и я обещал ему приберечь эту ручку и написать репортаж о том, как он встретится с нашими ребятами в космосе.

Через два года я приехал в Хьюстон с этой ручкой и выполнил обещание. Стаффорда мы не застали: он уже был на мысе Канаверал и, готовясь к старту, отсиживался в карантине. Мне очень хотелось посмотреть, как он живет, какой у него дом – ведь дом может рассказать о человеке больше, чем он сам. Благодаря хлопотам администрации Центра пилотируемых полетов и, прежде всего энергии сотрудника протокольного отдела Билла дер Бинга это удалось сделать. Мы попали в дом Томаса как раз в тот день, когда сам Томас был в гостях в советском космическом доме у Леонова и Кубасова.

...Машина кружила по улицам зеленого поселка. Дома, чаще всего двухэтажные, прячутся здесь за листьями пальм и банановых деревьев. Билл, который поехал вместе с нами, по дороге рассказал: – Мне приходилось много работать с американскими астронавтами, впрочем, и с советскими тоже. Я сопровождал в поездке по нашей стране Андрияна Николаева и Виталия Севастьянова. Как там Севастьянов, не устал еще летать? Сколько же можно?2222
  Виталий Севастьянов вместе с Петром Климуком заканчивал в это время свою двухмесячную работу на орбитальной станции «Салют-4».


[Закрыть] Да... Так вот, генерал Стаффорд – человек исключительной скромности, вы увидите это по его дому. У Алана Шепарда в Хьюстоне огромная вилла, а Стаффорд – другой. У него, пожалуй, самый маленький дом из всех домов наших астронавтов.

Мы остановились. Дом действительно выглядел скромнее, чем дома соседей. Небольшой, с маленькой мансардой и гаражом, разместившимся с ним под одной крышей. Нас встретила жена астронавта и маленькая лохматая белая собачонка. Хозяйка, извинившись, вышла на минуту, дав нам возможность оглядеться. В маленькой гостиной ничего не напоминало о космической профессии хозяина. Мягкая, удобная мебель, низкий стол, пианино, какие-то восточные струнные музыкальные инструменты, шкаф с книгами, много цветов. Глаз задержался на расписной шкатулке с видом Кремля – русский сувенир. На стенах – простенькие пейзажи: Париж, Лондон, Техас. Скромный телевизор молчит. Возвратилась хозяйка, и началась беседа.

– Последние три года были необычными для нашей семьи, особенно для Тома, конечно, – рассказывала Фэй Стаффорд. – Он работал очень напряженно. Ему трудно давался русский язык. Согласитесь, что в его возрасте уже трудно начинать изучать язык, да еще такой сложный. Он уезжал рано и возвращался поздно. У нас очень дружная семья. Мы с Томом, да и дочери тоже, любим бывать вместе и избегаем веселых и шумных компаний. Круг наших друзей невелик. Правда, в последнее время он расширился за счет советских коллег мужа. Здесь бывали русские космонавты. Мне очень понравились генерал Шаталов и Алексей Елисеев, очень теплые, дружественные люди. А Леонов – такой шутник, с ним так весело! Он покорил нас всех своим юмором, мы с дочками так смеялись над его историями...

Наши дочки уже большие. Старшая поступила в университет в городе Остине, но что-то ей не понравилось, и сейчас она работает в администрации одного отеля. Младшая окончила школу, собирается поступать в колледж. Она любит литературу, музыку, природу, цветы, хочет заниматься декоративным искусством. Впрочем, она еще сама не знает, чего хочет – так часто бывает в молодости. Том с дочками увлекаются водными лыжами. У нас есть маленький катер, и в свободные часы они бросают меня и уезжают на озеро...

Картинки на стенах? Мы бывали в Лондоне и Париже. После Лувра я мечтаю побывать в ленинградском Эрмитаже. Том рассказывал, что это потрясающий музей. Ему вообще очень понравилось в Советском Союзе, и он всю свою семью заразил рассказами о вашей стране. И еще я соскучилась по снегу. У нас в Техасе не бывает снега. Том показывал фотографию, как он играл с вашими космонавтами в снежки. Они веселились, как мальчишки...

Волнуюсь ли я сейчас? Конечно. Особенно трудно было в день старта. Я спала плохо, рано встала и смотрела старт «Союза». Ведь и за ваших тоже волнуешься. А потом я смотрела старт «Аполлона». Я впервые видела, как летит ракета с Томом, хотя это его четвертый полет. Но разве об этом расскажешь... Перед стартом я сказала Тому:

– У тебя было много неприятностей, всяких задержек и волнений, когда ты летал на «Джемини». Право, Том, тебе достаточно этих воспоминаний. Пусть все будет хорошо...

Мы попросили миссис Стаффорд показать нам кабинет астронавта.

– Только не обращайте внимания, если там беспорядок. Когда отец уезжает, улетает, – поправилась она, – там хозяйничают дочери...

Кабинет совсем маленький, в мансарде со скошенным потолком. Вот тут уже немало деталей, рассказывающих о жизни хозяина: модели самолетов и ракет, космические сувениры, картина «Полет „Аполлона-10“». За стеклами шкафа – набор охотничьих ружей.

– Тут есть и русское ружье, он им очень дорожит, – сказала жена астронавта. – Я бы показала его вам, но ключи от шкафа у него... Он любит охотиться, но только на птиц. А один раз убил антилопу и очень переживал...

Я вспомнил рога в его кабинете...

Мне не пришлось сопровождать Томаса Стаффорда и его друзей во время их поездок по СССР и США после завершения ЭПАС. Наверное, случись это, я смог бы рассказать о нем больше. Но, вспоминая сейчас этого человека, я думаю, что это настоящий человек. Мне кажется, он оставил в нашей стране частицу своей души, что не мешает ему оставаться настоящим американцем. Он привозил из Москвы сотни открыток с палехскими рисунками и рассылал их друзьям на Рождество. Когда его спросили, существовал ли какой-нибудь психологический барьер, препятствующий тренировкам с советскими космонавтами, он даже не нашел что ответить, только воскликнул: «Хо!» – и развел руками. Он пробовал читать Чехова и Толстого по-русски. Он говорит:

– Мы учим ваш язык не только для работы в космосе, а для будущего. В общем смысле...

Когда уже после полета он говорил, что ему нравится наша земля и наши люди, я верю ему – он не стал бы лукавить. Зачем ему лукавить теперь?

Потом я узнал, что Стаффорд собирается перебраться из Техаса в Калифорнию. Он будет теперь начальником той самой испытательной базы ВВС имени Эдвардса, куда приехал он из Академии совсем молоденьким пилотом. Через три года генерал Стаффорд пошел на повышение: стал заместителем начальника штаба ВВС по научно-исследовательским и опытно-конструкторским работам, а 1981 году ушел в большой бизнес: стал вице-президентом одной из частных фирм. Но когда в сентябре 1993 года наш премьер Черномырдин и вице-президент США Гор официально заявили о поддержке идеи создания «подлинно международной орбитальной станции», Стаффорд понял, что это – работа для него. Он стал, по сути, послом НАСА в Российском Космическом Агентстве. Часто бывает в Москве. Недавно я видел его. Постарел, конечно. В будущем году ему исполнится 70 лет.

К тому времени, когда Алексей Леонов второй раз полетел в космос, там побывали уже 75 человек. Труд всех этих людей велик и славен. Но были среди них очень немногие, начинавшие новое дело.

Юрий Гагарин – он Первый вообще.

Фрэнк Борман и его товарищи Джеймс Ловелл и Уильям Андерс – они первые облетели Луну, первые увидели, что Земля действительно шар.

Нейл Армстронг – он первый ступил на Луну.

Алексей Леонов – он первый вышел из космического корабля в открытый космос.

Первые! Потом были другие. Они не повторяли первых, их задания были труднее, программы сложнее, но Титов уже знал: невесомость не убьет – Гагарин жив. Стаффорд уже не боялся дальней дороги к Луне, с которой так трудно повернуть назад, даже если очень надо, – по ней уже прошел Борман. Конрад и Бин знали, что они не утонут в лунной пыли, – ведь Армстронг не утонул. Уайт и Сернан, Хрунов и Елисеев смело шагали в бездну космоса, потому что в нее уже шагнул Леонов. И есть своя символика в том, что именно ему, Алексею Леонову, доверили командовать советским кораблем в первом в мире международном пилотируемом космическом полете. Ведь и здесь задача новаторская: нужно обо всем договориться, сопрячь технику, взять языковой барьер, чтобы вместе сделать большое дело.

Алексей Архипович, сын колхозника, восьмой ребенок в семье, в год Победы было ему одиннадцать, все остальное – люди, которые помнят войну, уже могут домыслить и понять. А те, которые не помнят, пусть поверят на слово: у него было трудное детство. Он жил в тесноте, очень плохо одевался и часто хотел есть.

Уже после своего первого полета, выступая на митинге на Калининградском вагоностроительном заводе, Леонов сказал:

– Иногда говорят про людей, которые стали чуть-чуть знаменитыми: он, мол, вышел из народа. Не говорите так обо мне. Никуда я от вас не уходил. Я всегда с вами. Все дороги в Космос начинаются на Земле, и я просто командирован вами туда...

За ним еще десять лет назад укрепилась репутация весельчака и балагура, он действительно веселый человек, но он может быть очень серьезным. Вот его ответы на три вопроса о молодежи:

– Какие черты характера вы считаете наиболее важными для молодых людей?

– Умение идти к цели, побеждая все трудности. Стойкость убеждений, сплоченность в борьбе, коллективизм.

– Чем вы определяете степень полезности человека?

– Тем, сколько энергии он отдает работе на общее дело.

– Какое качество современной молодежи, развившись, может принести наибольший вред?

– Аполитичность.

Он окончил летное училище с отличием, стал профессиональным летчиком, хорошим парашютистом (более 100 прыжков). Вроде бы он нашел себя, но чувствует – главное впереди. 15 июля он пишет другу: «Зреет что-то грандиозное. Скоро начнутся штурмы высот более серьезных, чем стратосфера. Я подал рапорт в особую группу и уже прошел несколько собеседований и медицинских комиссий. Не могу же я все время летать над Землей, если люди готовятся оторваться от Земли! В общем-то, это пока мои фантазии, потому что ничего о моей будущей работе неизвестно, но знаю, что все неизведанное интереснее пройденного и все неоткрытое заманчивей найденного... В конце концов ведь дальняя перспектива становится ближней, и мы намечаем новые дальние. Если я буду там, я отдам всего себя новому делу».

В 1960 году он проходит самые жестокие и придирчивые комиссии и зачисляется в первый, «гагаринский» отряд космонавтов. Были ли минуты слабости? Конечно, были, ведь он человек... Уже когда вроде бы прошел по всем кругам медицинского ада, уже когда вроде бы зачислили, подумалось вдруг с тоской:

«А зачем я с этими ракетами связался? Ведь я люблю летать, а тут, когда еще полетишь на этой ракете, и полетишь ли вообще... А часть в ГДР переводят, Германию бы посмотрел, и Светлана, жена, тоже говорит: «Поедем, мир посмотрим...» Друзья уговорили его остаться в отряде космонавтов. А мир он посмотрел. И увидел его таким, каким никто до него не видел...

В дневнике Леонова 60-х годов есть запись: «Собралась большая комиссия. Сергей Павлович Королев рассказал о задачах полета, а затем предложил мне выйти из кабины в шлюзовое устройство. Мне? Как это понимать – вроде бы заявка на будущее? Или случайность?»

Нет, это была не случайность. Сергей Павлович говорил о Леонове как о человеке живого ума, исключительной работоспособности, высокой сметливости, большой смелости. К Леонову долго приглядывались в отряде, прежде чем назначить на «первый выход».

Восемнадцатого марта 1965 года уже на стартовой площадке Королев обнял Алексея и тихо сказал ему:

– Я тебя только об одном попрошу: ты выйди из корабля и войди в корабль. Вот и все...

Хорошо помню этот весенний день и легкий треск разрядов в динамике и голос Павла Беляева, торжественный, как у Левитана:

– Человек вышел в космическое пространство! Человек вышел в космическое пространство!!

Никогда так не говорили. Вдумайтесь: «вышел в пространство». Как это странно звучит...

– Никакие прежние представления не могли сравниться с тем, что поразило меня в первые же секунды, когда чуть ли не на половину тела высунулся я из люка, – рассказывал Леонов. – В глаза ударил мощный поток солнечного света. А вокруг – простор, бездна, какой-то глубочайший-глубочайший колодец. А когда взглянул на горизонт, ясно обозначилась красивая линия светового спектра. Земля-то все-таки круглая!

Однажды Леонов переводил «космическую» статью из немецкого журнала и наткнулся на неизвестный глагол: «леонирен». Искал в словарях и не нашел. Потом кто-то из друзей догадался: «Это же «леонить», то есть летать в открытом космосе...» Когда из твоей фамилии строят глаголы – это уже больше, чем известность. Тут и зазнаться можно. А он учился. Оканчивает военно-воздушную академию. Участвовал в подготовке полетов своих товарищей, еще рисует. Рисует Космос, хотя говорит, что нарисовать это нельзя – таких красок нет на Земле...

Когда его назначили командиром советского корабля в ЭПАС, он воспринял это как большую честь и высокое доверие. Очень хорошо сказал в Америке одному нашему журналисту:

– Мы сейчас практически кандидаты всего земного шара...

И ещё:

– Находясь там, занимая высокое положение чисто физически, не потерять человеческую ниточку и непосредственность... Это будет самое главное.

Была и есть в нем эта «ниточка». С американцами парился в бане, стегал их вениками, угощал солеными груздями, играл в снежки, рассказывал анекдоты, пел. Он всегда был таким, и приятно наблюдать, что он не меняется. Мне нравится его быстрая реакция, никогда не лезет за словом в карман.

– Месье Леонов, а что вы читали Жюля Верна? – спросил его французский журналист на собрании, посвященном 100-летию романа «Из пушки на Луну».

Леонов перечислял, и постепенно зал начал гудеть. После десятого названия зал рокотал, после двадцатого – засвистели, затопали, аплодировали и хохотали в голос, журналист убежал.

Стаффорд рассказывал, что, когда во время первого приезда советских космонавтов в Хьюстон он спросил Леонова по-английски: «Леша, английский сложен для тебя?», тот тотчас бойко ответил: «Язык нисколько нет сложность!»

Таким его знают, таким его любят.

Страшным ударом для Алексея Архиповича стала гибель Вики – одной из двух дочерей. Но вторая – Оксана подарила ему внука и внучку. Сегодня 65-летний «дед Алеша» – президент специализированного инвестиционного фонда «Альфа-Капитал».

Высокий, светловолосый, весь какой-то большой, с крутыми бицепсами и мягкой, детской улыбкой, Вэнс Бранд, пилот командного модуля «Аполлона», после отъезда в Вашингтон Майкла Коллинза занял в хьюстонском Центре его место всеобщего любимца, а в Звездном городке быстро получил ласковое русское имя – Ванечка.

Вэнс родился в маленьком городке Ленгоменте в штате Колорадо. Никакими ярко выраженными талантами в детстве не блистал и после окончания школы долго ломал себе голову: куда бы податься и с чего начинать взрослую жизнь? К моменту старта ЭПАС ему было 44 года, и за эти годы Вэнс Бранд уже трижды начинал жизнь сначала. Тогда, первый раз, он решил стать инженером по торговому оборудованию. Почему? Объяснить этого он не может. Учился он без особого энтузиазма, как-то равнодушно, получил, в конце концов, диплом бакалавра торговых наук, и в это самое время его призвали в армию, сначала в морскую пехоту.

Все как-то хорошо у него ладилось с первых дней его военной жизни, и Бранд одно время даже собирался остаться кадровым военным, благо высшее образование позволяло рассчитывать на офицерские погоны. Идеальное здоровье определило его воинскую специальность – летчик-истребитель. Снова пришлось учиться, но это была уже другая учеба. Вэнс словно проснулся, былое равнодушие, которое он выдавал за спокойствие, исчезло. Ему понравилось летать. Понравилось – и все тут!

Это было совершенно неожиданным для него самого. Никогда, даже в мальчишеские годы, не завидовал он особенно пилотам, не интересовался самолетами, и в голову ему не приходило, что он когда-нибудь станет летчиком. И вот надо же! Стал! Неясная юношеская тяга к инженерии приобрела теперь содержание конкретное: авиационная техника. Именно в это время встретил он девушку Джоан из Чикаго и решил, что если уж поворачивать судьбу, то круто, решил, что будет он теперь обязательно летать и обязательно женится на Джоан.

Когда они ждали первенца (у Брандов четверо детей), Вэнса откомандировали в Японию. Вдали от дома, Джоан и маленькой Сузан он загрустил и стал подумывать, что летать, оно, конечно, хорошо, но ведь совсем не обязательно для этого служить в армии. Кадрового офицера из него не получилось. Вернувшись через 15 месяцев домой, Бранд демобилизовался.

О своей армейской жизни он, однако, никогда не жалел и благодарен армии уже за то, что она помогла ему найти себя. Он второй раз поступает в Колорадский университет, теперь – на отделение авиационных инженеров, и в 1960 году получает второй диплом. Ему повезло, и он быстро нашел интересную работу в знаменитой фирме «Локхид Аэркрафт Корпорейшн». Здесь Бранд-летчик становится летчиком-испытателем. Он считает, что это его главная, основная профессия.

– Я был летчиком-испытателем, прежде чем стал космонавтом, – рассказывает Бранд. – Я стал им, чтобы летать выше и быстрее. Для меня быть космонавтом – значит участвовать в испытательных полетах предельной сложности...

Впрочем, мы забегаем вперед. Ни о каком космосе он не думал тогда, хотя уже гремела над миром вселенская слава Гагарина. Он еще не дорос до полетов «предельной сложности» и летает бортмехаником на «РЗА-Орионе» – очередной новинке «Локхида». Вэнс понимает, что армейского опыта и университетского диплома для работы, которая увлекает его, мало. Да, он знает технику и умеет летать, но он хочет не просто летать, он хочет летать блестяще. Только так! В 1965 году он оканчивает специальную школу морских летчиков-испытателей – больше учиться летать было уже просто негде. Параллельно пишет и быстро защищает диссертацию на звание магистра торговых наук. Зачем? На всякий случай, вспомнил молодость...

Летчик-испытатель Вэнс Де Во Бранд переезжает в Калифорнию, где на аэродроме в Пальмдейл становится одним из ведущих пилотов программы испытаний опытных образцов новых истребителей, которые предназначались для продажи в Канаду и ФРГ. Пожалуй, вот с этого момента Бранд начинает раскрываться. Он долго учился, множил опыт, умнел и теперь он начинает отдавать накопленное. Вдруг проявляются новые, ранее неизвестные качества: самостоятельность, решимость, ответственность, умение приказывать. Все это не проходит незамеченным для его шефов из «Локхида». Фирма командирует Бранда во Францию, и он отправляется в свое второе заокеанское путешествие. Но насколько не похоже оно на его унылую японскую жизнь! В западногерманский летно-испытательный центр в Истре (Франция) прилетел уже не армейский новичок, а опытнейший 35-летний летчик-испытатель, руководитель испытательно-консультативной группы фирмы «Локхид». К этому времени Бранд налетал 800 часов на поршневых машинах, 3800 – на реактивных, 390 – на вертолетах. Он умеет летать на всем, что летает. Впрочем, есть еще ракеты, и сознание, что они существуют, что другие умеют летать на них, а он нет, сознание этого мешает ему, делает его ущербным.

Казалось бы, все в порядке, есть и положение, и деньги, и перспективы впереди самые радужные, но вновь решает он переложить штурвал своей жизни, снова изменить курс: в 1966 году он посылает заявление в НАСА с просьбой зачислить его в отряд астронавтов – как раз объявлен был новый набор. После всех кошмарных проверок и испытаний в апреле 1966 года Вэнс Бранд вместе с восемнадцатью другими космическими новобранцами становится астронавтом. Опять все сначала.

– Мы были отобраны руководителями НАСА, но по каким критериям нас отбирали, нам не говорили, – рассказывает Бранд.

О критериях легко догадаться: прекрасный летчик с большим опытом испытательной работы, высшее техническое образование, абсолютное здоровье и... человеческое обаяние.

Бранду было нелегко, как вы помните, как раз в 1966 году заканчивалась космическая программа «Джемини». Приближались испытания «Аполлона». К этому времени в отряде уже образовался отряд ветеранов, уже дважды летали в космос Гриссом, Купер, Ширра, Стаффорд, Янг, Конрад, Ловелл. Им, ветеранам, в первую очередь будет доверена судьба новой национальной космической программы. (В общем, так и случилось, и, если не считать ушедшего из космонавтики Купера и погибшего Гриссома, все они стали командирами «Аполлонов».) Перспективы были весьма туманны, неопределенны. Некоторые астронавты из набора 1966 года, понимая это, ушли. Бранд – остался. Восемь лет он числится в резерве. Сначала на полетах «Аполлона-8» и «Аполлона-13». На «Аполлоне-15» он – дублер Уордена, во время полета орбитальной станции «Скайлэб» дублер командиров двух экипажей: Бина и Карра. Он рисковал остаться вечным дублером, когда получил новое назначение – в основной экипаж советско-американской программы.

Неизменная ровная приветливость, готовность всегда прийти на помощь товарищу и понимание, когда эта помощь необходима, абсолютная техническая грамотность, позволяющая читать мысли и желания своих коллег до того, как ему что-то скажут, – все эти качества пилота-испытателя, отполированные до блеска многомесячными тренировками, компенсировали Бранду отсутствие опыта практической работы в космосе.

– Я ждал этой возможности восемь лет, – рассказывал Бранд. – Вообще, от своей нынешней работы я получаю большое удовлетворение. Не только как специалист, но и как человек. Это, наверное, звучит излишне громко, но мне приятно сознавать, что я в какой-то мере помогаю человечеству двигаться в том направлении, в котором оно должно двигаться – к кооперированию во всём... Я очень, очень доволен участием в этом полете. Надеюсь, что наши усилия послужат делу мира и сотрудничеству разных стран в освоении космоса.

Немногословный, спокойный, добрый Вэнс-Ванечка сразу пришелся по душе нашим космонавтам.

– Очень трудно, но очень приятно изучать русский язык, – говорил астронавт. – Я хочу больше узнать о языке, людях и культуре Советского Союза...

После последних тренировок в Звездном городке, прощаясь в Шереметьеве с Алексеем Леоновым, он крепко пожал ему руку, уверенный, что сделает это еще раз на орбите. И он сделал это, когда оба они вплыли в стыковочный модуль. Я сам видел это 18 июля 1975 года в 12 часов 59 минут.

Из всей пятерки, которая стартовала в космос, Валерий Кубасов единственный штатский человек. Второе его отличие – он самый молодой участник полета.

«Я родился 7 февраля 1935 года в городе Вязники Владимирской области, где и жил по настоящее время, – писал Валерий, заполняя анкету абитуриента Московского ордена Ленина авиационного института им. С. Орджоникидзе. – В 1942 году поступил в начальную школу, потом обучался в средней школе, которую и окончил в 1952 году. Состою членом ВЛКСМ с февраля 1949 года... Имею общественную нагрузку...»

Странно, анкеты призваны выявлять личность, но принятый бюрократами анкетный язык, напротив, нивелирует ее. Валерий не написал в анкете про свой маленький городок в самом центре России, на полпути между древнейшими ее центрами: Владимиром и Нижним Новгородом, не написал про речку Клязьму и вечно шумное шоссе Москва – Горький – большую дорогу, только посмотри на нее, и уже по ритму, по пульсу ее жизни угадаешь, что есть иные города, не то что Вязники, огромные и быстрые и поэтому уже манящие, зовущие к себе. Он не написал о голубых полях льна, что обступили со всех сторон его городок, о том, как это сказочно красиво – цветущий лен. Его выращивают здесь с незапамятных времен, как и знаменитые, отмеченные даже в старых словарях вязниковские вишни. Да и о себе он мало написал в анкете. Он ведь был одним из лучших учеников школы №2, редактором школьной газеты, и в аттестате его из 14 отметок – 13 «отлично», и в Москву он приехал с серебряной медалью. Сегодня у Валерия две Золотых Звезды Героя и золотая медаль имени Циолковского – награда Академии наук СССР, и золотая медаль югославской Академии наук. И целая связка ключей от разных городов, почетным гражданином которых он стал, и много других почетных регалий, но, может быть, все они и появились благодаря той, самой первой – школьной серебряной медали, с которой приехал он в Москву поступать в МАИ.

Почему в МАИ? Может быть, именно МАИ определилось не сразу, но то, что Валерий выберет для будущей своей жизни мир техники – это и он, и родители его поняли давно.

– Отец мой – механик, – рассказывает Валерий. – С детства я жил в мире болтов, гаек, шестеренок. Что-то сам пытался мастерить. В доме техника всегда была темой разговоров. Многое подсказала школа, технические кружки...

В МАИ он поступил без экзаменов, но было «собеседование», и неизвестно еще, что легче, сдать экзамен или выдержать вот такое «собеседование», когда тебя «прощупывают» со всех сторон.

Когда Валерий Кубасов был на орбите ЭПАС, как раз в эти дни в приемную комиссию МАИ приходили новенькие абитуриенты и, наверное, были среди них такие, которые мечтали слетать в космос. Может быть, им кажется, что институт, где учились В.Волков, В.Севастьянов, В.Кубасов, уже сам по себе «автоматически» распахивает перед своими выпускниками двери в космос?

О, это совсем не так. Вуз – это, конечно, важно, но человек важнее. Вот какую характеристику подписал декан самолетостроительного факультета Валерию Кубасову: «Проявил себя отлично успевающим, способным студентом. Преподаваемые дисциплины изучал систематически и глубоко. Курсовые проекты и домашние задания сдавал всегда в срок. Зарекомендовал себя в практической деятельности во время производственной практики на заводе, где вместе с группой товарищей ему удалось доработать одну сложную конструкцию и пустить ее в ход».

Серьезное отношение к порученному делу, настоящая мужская, деловая ответственность, присущая бортинженеру «Союза», отличали его, когда он не был не то что «бортинженером», но вообще инженером. Вот подтверждающие это строки из отзывов на дипломный проект Валерия:

«...К работе над проектом дипломант подошел творчески. Простота в изготовлении и эксплуатации к достоинствам проекта. ...В процессе работы над проектом тов. Кубасов проявил инициативу в решении ряда вопросов и отказался от известных ему схем и конструкций. Он разработал оригинальную систему...»

Я так много цитирую разные документы прошлых лет вовсе не из боязни, что читатели на слово не поверят моим собственным оценкам, а лишь затем, чтобы еще крепче убедить, что определенные качества, остро необходимые космонавту, были подмечены в Валерии Кубасове еще тогда, когда о космонавтике и речи не было, чтобы убедить вас в неслучайности его судьбы.

Какой он, Кубасов? В характеристике есть еще такие слова: «По характеру спокоен, принципиален, настойчив, деловит». Кубасов производит при знакомстве впечатление человека вроде бы чем-то постоянно озабоченного. Вряд ли его можно назвать человеком разговорчивым. Никогда не видел его суетливым, торопящимся. Он скорее медлителен, и в движениях, и в манерах его, и в интонациях есть какая-то неторопливая основательность. Именно такую основательность поощрял и воспитывал академик Сергей Павлович Королев, в конструкторском бюро которого начал работать Валерий после окончания института. Этим можно объяснить и то внимание, с которым было встречено заявление Кубасова с просьбой направить его в отряд космонавтов.

– Нам стало ясно, – вспоминал Кубасов, – что путь в космос открыт и специалистам. Академик Королев, который был сторонником полета в космос инженеров, говорил в те дни, я помню его слова наизусть: «Отныне, после Феоктистова, дорога в космос открыта ученым. Им теперь доступны не только сухие цифры и записи приборов, фото– и телеметрические пленки, показания датчиков. Нет, сейчас им доступно свое, живое восприятие событий, чувство пережитого и виденного. Им отныне представляется увлекательная возможность вести исследования так, как они это пожелают, тут же анализировать полученные результаты и продвигаться дальше». После этого я уже не находил покоя...

«Беспокойство» Кубасова выражалось прежде всего в интенсивной работе. Вначале он работает по программе, предусматривающей стыковку двух кораблей «Союз» на орбите. Так создавался прообраз будущей орбитальной станции. Кубасов – дублер Алексея Елисеева. Они отрабатывают переход из корабля в корабль через открытый космос. И эта работа, естественно, сближает Кубасова с Алексеем Леоновым – тогда единственным советским космонавтом, который был в открытом космосе. Все это было так недавно, и вот уже Кубасов и Леонов вместе – стыкуются с американцами, а Елисеев – технический руководитель их полета в подмосковном Центре управления!