Текст книги "Япония. Год в дзен-буддийском монастыре"

Автор книги: Янвиллем ван де Ветеринг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 10 страниц)

Глава 17
Облако – это часть неба?

Я провёл в Японии уже полтора года. Лео Маркс представлял меня своим знакомым словами: «Это мой друг-буддист», хотя я не был буддистом. Как-то я принёс свой ежемесячный взнос в две тысячи иен (два фунта стерлингов) старшему монаху и сказал, что хотел бы официально стать буддистом.

Старший монах сунул деньги в ящик стола, написал в гроссбухе несколько изящных иероглифов, пометил на клочке бумаги: «Ян-сан – 2000 иен» – и поставил дату. Эту бумажку он приклеил на стене коридора, где она стала последним миниатюрным флажком в ряду тысяч таких бумажек. Когда коридор полностью заполнялся, старший монах срывал все бумажки и начинал всё сначала.

– Разумеется, это можно устроить, – сказал он. – Но на самом деле всё зависит от настоятеля. Он – главный священник, он решает подобные вопросы. Я упомяну ему о твоей просьбе, и мы тебе сообщим.

Примерно через неделю Хан-сан сказал, что меня ожидает наставник. Когда я пришёл, наставник обедал, и я ждал, пока он закончит есть, стоя на циновке на коленях. Он никогда не ел вместе с нами, но ему три раза в день подавали поднос с чашкой риса, чашкой овощей, чашкой супа и чайником зелёного чая. От кухни до его дома была почти четверть мили, и его еда, особенно зимой, вероятно, остывала. Я жалел его: лучше бы он ел с нами. Мы всегда могли получить добавку, сложив руки и глядя на повара, раскладывающего еду. Указывать мы не смели, но намекали на нужное блюдо, глядя на него и качая головой, если повар ошибался. Настоятелю приходилось довольствоваться тем, что ему приносили.

Ожидая, я пытался представить себе, как живёт этот человек. Каждое утро ему приходится вставать в три часа утра. Потом его посещают двадцать и более учеников, каждый из которых пребывает на своей ступени развития, каждый живёт в своём мире, многие трудятся над разными коанами, по-разному, со своими трудностями и проблемами, со своими неверными или незрелыми мыслями. После чего, вероятно, короткий сон. Затем завтрак, работа в саду, служба в главном храме. Он – главный священник большого монастыря, ему приходится следить за ним, знать, чем занимаются дзенские священники в соседних храмах, руководить ими в случае необходимости. Один из храмов поблизости был домом для престарелых, где два молодых священника ухаживали за стариками и старухами. Там случился скандал: один из священников крупно проигрался и растратил часть храмовых сбережений. Настоятель взялся за разрешение этого скандала и отослал молодого священника в паломничество. Он потратил уйму времени, пытаясь обратить инцидент во благо священника. Возможно, он дал ему новый коан или настоял на том, чтобы тот решил коан, над которым работал, завершая свой третий год в монастыре.

Кроме того, настоятель то и дело уезжал читать лекции, посещал крупные города, беседовал с теми, кто проявлял хоть какой-то интерес к дзен-буддизму, путешествовал в те месяцы, когда у нас был сравнительно мягкий режим. Когда он возвращался, ему опять приходилось иметь с нами дело. Я знал, что у него есть два способа отдохнуть. Во-первых, он смотрел по телевизору баскетбол и, когда показывали интересный матч, запирался у себя дома, чтобы никто не мог его увидеть. Во-вторых, он ходил иногда в кино, но только в том случае, если показывали картину, так или иначе связанную с Африкой. Ему нравились животные джунглей и тропические растения. Я был свидетелем спора между ним и старшим монахом. Настоятель хотел сходить в кино и просил у старшего монаха денег на билет: у него не было собственных денег, а монашескими сбережениями заведовал старший монах, который не хотел давать денег.

– Вы недавно болели. Вам лучше остаться и поспать вечером. У вас слабое сердце.

– Возможно, – ответил настоятель, – но я хочу пойти в кино сейчас. Сегодня последний день, когда показывают этот фильм, я прочитал об этом в газете. Неизвестно, будут ли его ещё показывать. В фильме есть охота на слонов, я должен его посмотреть.

В конце концов старший монах уступил, но с условием, что настоятель поедет на такси и его будет сопровождать Хан-сан на тот случай, если настоятелю станет плохо.

На самом деле наш настоятель был человеком очень простого нрава. Известно, что некоторые главные дзенские священники любили возглавлять процессии в золочёных одеяниях, под огромными зонтами, которые несли послушники. Они требовали, чтобы к ним обращались, правильно произнося их сан, а если вы пили с ними чай, то обязаны были покидать комнату, пятясь задом. Впрочем, один из этих главных священников как-то поразил публику, присоединившись к процессии в дешёвом домашнем одеянии и пластиковых пляжных сандалиях. Позже он покинул свой роскошный храм и уехал палубным пассажиром в Индию, чтобы посетить святые места. Он не взял с собой денег и потому просил по дороге подаяние, как того предписывают правила. Он взял всего одно запасное кимоно, пару нижнего белья, туалетные принадлежности, посох и чашу для подаяния. Уехал он на два года. Священники на него злились: они ожидали, что он будет путешествовать, как это подобает его сану, ведь он был главным священником, что соответствует епископу или кардиналу, мог путешествовать первым классом и брать с собой монахов в качестве слуг. Буддийская церковь не очень-то богата: в 1946 году большую часть её собственности конфисковали, но какие-то средства всё-таки остались.

Настоятель кончил обедать и посмотрел на меня.

– Я слышал, что ты хочешь стать буддистом.

– Да, – сказал я, – какое-то время я был вашим учеником, но никогда не был формально присоединён к буддизму. Мне бы хотелось, чтобы это произошло.

– Это можно сделать, – сказал настоятель, – есть даже специальная церемония, очень красочная. На ней будут присутствовать все монахи и священники, так или иначе связанные с нашим храмом. Они наденут свои лучшие одежды. Я надену одеяние из тяжёлой парчи, в котором ты меня уже видел на Новый год, довольно неудобное, но очень красивое. Будут петь сутры, ты выйдешь вперёд и встанешь на колени, а я задам несколько вопросов, на которые тебе нужно будет ответить «да». Ты скажешь, что ищешь прибежища в Будде, учении и общине. Кроме того, ты подтвердишь, что отказываешься вступать в нирвану до тех пор, пока все живые существа не станут частью высшей реальности. Затем я взмахну кисточкой из конского волоса, и вновь запоют сутры, Джи-сан начнёт бить в барабан, старший монах с Ке-саном ударят в гонг, после чего последует угощение для монахов и гостей. Это нетрудно организовать. Я попрошу старшего монаха назначить подходящий день для церемонии.

Настоятель посмотрел на меня. Я не знал, что ответить. Вполне приемлемые условия, но, казалось, настоятель чего-то ожидал.

– Хорошо, – сказал я. – Благодарю вас за всё.

Он кивнул, и я, полагая, что беседа окончена, поклонился и встал. Когда я подошёл к двери, настоятель окликнул меня:

– Есть ещё кое-что, что я хотел бы спросить. Зачем тебе эта церемония? Думаешь, она что-то даст?

Пришлось признаться, что я так не думаю.

– Думаешь, став буддистом, ты сумеешь решить свой коан?

Нет, я так не думал.

– Хм-м, – произнёс настоятель и отвернулся.

На этом беседа закончилась, и я покинул комнату.

Я отправился в сад искать Хан-сана и обнаружил, что он грузит в тележку огурцы.

– Ты буддист? – спросил я.

Хан-сан, возможно, был простым деревенским парнем, но голова у него соображала.

– Я? – невинно спросил он. – Я изучаю дзен-буддизм (если перевести дословно, он сказал: «Я совершаю изучение дзен-буддизма»).

– Это мне известно, – сказал я нетерпеливо. – Я хочу знать другое: ты буддист?

– Знаешь, – сказал Хан-сан, – этого «я» не существует. Я постоянно изменяюсь, с каждой секундой становлюсь другим. Я существую так же, как существуют облака. Облако – тоже буддист. Ты называешь меня «Хан-сан» и воображаешь, что вчера я был таким же, каким буду завтра. В действительности же никакого Хан-сана нет. Но как несуществующий Хан-сан может быть буддистом?

– Не усложняй так, – сказал я. – Всё, что я спрашиваю, – это являешься ли ты частью общины буддистов.

– А облако это часть неба? – спросил Хан-сан.

Я сдался. О церемонии мы больше никогда не говорили.

Глава 18
Всё, что завершается, начинается

– Бог благ, – сказал викарий.

Было воскресное утро, и я находился в гостях у Лео Маркса. Солнце в библиотеке светило, и я раскрыл окна, чтобы слышать море. Викарий тоже гостил у Лео. Дом Лео был бесплатной гостиницей для странствующих бездельников.

– При условии, что они бреются, – говорил Лео, – и помалкивают за обеденным столом.

Я встречал в его доме морских капитанов, писателей, путешествовавших бизнесменов, а теперь вот ещё и викарий.

– Почему Бог благ? – спросил я.

– Потому что канарейка прекрасно поёт.

Канарейка выводила у открытого окна мелодию, изобилующую изощрёнными трелями и чистыми протяжными звуками.

– Совершенно верно, – сказал незаметно вошедший Лео. – Бог благ.

Два буддиста и католик в полном согласии.

Несколько дней спустя я ехал на своём мотороллере вдоль обрыва. Питер на день уехал из города, и я, нарушив распорядок дня, отправился на прогулку. Киото окружено горами, а я уехал, не заглянув в карту. Через полчаса люди мне уже не встречались. Я ехал по горной тропе, предназначенной для альпинистов, и видел островки леса и горные луга, иногда далеко внизу сверкало озеро Бива. У края пропасти мне показалось, что, чуть повернув рукоятку, я без труда решу множество проблем. Искорёженный мотороллер, разбитое тело – и мир, Вселенная перестанут быть.

Я оставил мотороллер на тропе и сел на выступающий над пропастью камень, болтая ногами. Малейший толчок, и хо-оп, нет Китая и семисот миллионов китайцев…

А как же моя душа? Будда отказывался отвечать на этот вопрос. Есть душа, нет её, есть жизнь после смерти, нет её – праздные вопросы. Следуй восьмеричному пути, и эти вопросы отпадут сами собой, позже, сейчас, не имеет значения. Но я сидел на камне, и мои ноги упирались в ничто. Если я уже в ничто, что от меня останется? А если что-то останется, куда оно отправится? В рай или в ад? Ад для самоубийц, печальная юдоль, полная стенающих прозрачных теней? Я поднял ноги на камень, вернулся к мотороллеру и уже через час был дома. По пути я почти не глядел на пейзажи и на крестьян и крестьянок, работавших в красочных кимоно. Я старался нащупать нить моих мыслей. Чему я научился за полтора года падений и подъёмов? Тому, что надо трудиться изо всех сил, что я обязан делать всё как можно лучше. Но я мог научиться этому и в Роттердаме. Голландцы, особенно жители Роттердама, трудятся не покладая рук, это национальный обычай. Всё, что мне нужно сделать, это воссоздать среду, а это совсем нетрудно. Гораздо легче следовать примеру, чем сопротивляться ему.

Кое-чему мне всё-таки удалось здесь научиться. Мало стараться изо всех сил, нужно, стараясь изо всех сил, оставаться непривязанным к любым своим устремлениям.

Старший монах и его худощавый помощник Ке-сан рассказали мне, когда я помогал им на кухне, историю о дзенском священнике и саде мхов.

Один священник получил под свою ответственность небольшой дзенский храм, островок тишины и очарования в нескольких милях от Киото. Храм был знаменит своим садом, и священник получил его, потому что больше всего в жизни любил сады и садоводство. Рядом с храмом стоял другой храм, поменьше, в котором жил старый дзенский наставник, настолько старый, что у него уже не было учеников. Священник приглядывал за стариком, но отношений мастер/ученик у них не возникло – священник уже много лет назад прекратил изучение коанов.

К священнику должны были прийти гости, и он всё утро был занят работой в саду. Он сгрёб опавшие листья и выбросил их. Побрызгал водой на мох, местами подровнял его и положил немного листьев, но уже в нужные места. И, только поднявшись наконец на террасу и оглядев сад, он смог сказать себе, что сад был именно таким, каким должен быть. Старый наставник, прислонившись к разделявшей оба храма стене, с интересом наблюдал за работой священника.

– Красиво? – спросил священник у наставника. – Не кажется ли вам, что сад стал таким, каким ему следует быть? Скоро придут гости, и я хочу, чтобы они увидели сад таким, каким его видели монахи, некогда создавшие его.

Наставник кивнул:

– Сад красив, но кое-чего ему не хватает, и, если ты перетащишь меня через стену и спустишь ненадолго в сад, я это исправлю.

Священник замялся, поскольку он был уже немного знаком с наставником и знал, что у старика могут возникнуть самые неожиданные мысли. Но и отказать он не мог: воля наставника – закон, а то, что он давно уже не у дел, ничего не меняло.

Когда священник осторожно спустил наставника в сад, старик медленно подошёл к дереву, которое росло посреди гармоничной комбинации мхов и камней. Стояла осень, и листья засыхали. Наставник потряс немного дерево – и сад вновь оказался в листьях, раскиданных как попало.

– Вот что нужно было сделать, – сказал мастер, – можешь перенести меня обратно.

Ке-сан добавил, что священник утратил самообладание, заплакал, затопал ногами, чего, по словам Ке-сан, нельзя было делать. Правильно, думал я после моей поездки к пропасти. Вот в чём всё дело: стараться изо всех сил и не привязываться. Дойти до такого момента, когда всё, что ты старался сделать, сведётся к нулю, и остаться к этому равнодушным. Невозмутимость. Вот чему я здесь научился. Немного теории. У меня это заняло полтора года. Сомневаюсь, смогу ли я применять эту теорию на практике.

Остаток дня я провёл, ничего особенно не делая. Вечером медитации в монастыре не было, мне нечем было заняться. Я мог медитировать у себя в комнате, учить японский или работать в саду. Мог руководствоваться распорядком дня, но мне этого не хотелось. Питер вернулся домой вечером, и я спросил его, не попросит ли он старшего монаха дать мне трёхдневный отпуск. Настоятель был болен, так что я не пропустил бы ни одного утреннего посещения.

– Зачем тебе отпуск? – спросил Питер.

Я сказал, что хочу на три дня запереться у себя в комнате и непрерывно медитировать.

– У тебя не получится, – сказал Питер.

– Знаю, – ответил я. – Какое-то время уйдёт на сон, какое-то – на еду, но почему бы не попробовать?

Питеру мой замысел не понравился. Он пытался отговорить меня, но я настаивал. Я был уверен, что нужно сделать что-то такое, что нарушило бы мой ежедневный ритм, иначе я не преодолею своей депрессии. И это казалось лучшим решением.

– Подожди, когда наставнику станет лучше, и поговори с ним об этом, – предложил Питер.

Я не хотел ждать. Сейчас или никогда. В конце концов Питер мне уступил.

Я должен был начать на следующее утро в три часа утра и три дня провести в своей комнате по двадцать четыре часа без перерыва. Если мне случится выйти в туалет или на кухню, Питер притворится, будто меня не замечает.

Упражнение ровно ни к чему не привело. Через полдня я вышел из комнаты. Я не смог высидеть. Комната оказалась слишком мала для меня – стены на меня давили.

Питер пытался меня утешить, но я впал в такую депрессию, что от его слов не было никакого толку. Всё моё буддийское приключение теперь казалось мне одним огромным провалом. Захотелось уехать. Мне нечего было делать в Японии. Денег хватит на поездку на корабле в Европу и на полгода скромной жизни. Я прикинул, что за эти полгода найду какую-нибудь простую физическую работу. Сниму комнату в Амстердаме или в Париже и по вечерам буду медитировать.

Питер, к моему удивлению, утратил самообладание. Возможно, он переживал, размышляя, что скажет ему настоятель, или мой провал задел его лично. Вероятно, он думал, что моя неудача была отчасти и его неудачей. Я не слушал Питера, а молча пошёл к воротам и завёл мотороллер. В тот же вечер я приехал в Кобэ и снял комнату в портовом квартале, а на следующий день забронировал билеты третьего класса до Марселя на старом французском пароходе. Четвёртый класс мне не дали – кассир сказал, что пассажиры, путешествующие четвёртым классом, проводят всё время в пьянстве, драках и азартных играх, а он не хотел бы, чтобы на совести компании оказался труп белого человека.

Судно отчалит через месяц. Через несколько дней один из приятелей Лео встретил меня на улице и сказал, что Питер звонил Лео и теперь они оба ищут меня. Я не хотел, чтобы они тратили зря своё время, и, позвонив Лео из ближайшей телефонной будки, сказал, что у меня всё в порядке и что я собираюсь в Европу. Он спросил, где я остановился, и, вернувшись в гостиницу, я обнаружил, что меня ожидает его лимузин. Увидев меня, Лео кивнул, но ничего не сказал. Он привёз меня к себе домой, и тем же вечером пришёл Питер уговаривать меня остаться. Я отказался. Он сказал, что подыщет мне работу и я смогу несколько лет прожить в Японии. Я мог бы работать на одной из киностудий Киото статистом, или Питер найдёт мне работу корреспондента или агента по связям с общественностью в торговой компании. Я продолжал отказываться, тогда он разозлился и ушёл, пробормотав слова прощания. Лео, наоборот, не выказывал никаких эмоций. Я хотел вернуться в гостиницу, не собираясь целый месяц жить за счёт Лео.

– Ты можешь заплатить мне, – сказал Лео и подсчитал, во сколько бы мне обошлась гостиница. Все деньги, которые я ему заплатил, были розданы слугам, и они потом отказались даже брать чаевые, которые я пытался вручить им перед отъездом.

За три дня до отплытия я поехал в Киото попрощаться с наставником. Старший монах угостил меня чаем и не показал, что сколько-нибудь огорчён. Он проводил меня в дом настоятеля. Тот принял меня в гостиной, угостил сигаретой и послал старшего монаха принести из зала для медитации палку, которой монахи били друг друга. Он написал на ней кисточкой несколько иероглифов, подул на чернила, помахал палкой и протянул её мне.

– Эти иероглифы означают нечто для тебя важное. Я написал старинную китайскую пословицу, из дзенской традиции. «Хорошо выкованный меч не теряет золотого блеска». Ты не знаешь этого или думаешь, что не знаешь, но тебя выковали в этом монастыре. Ковка мечей происходит не только в монастырях. Вся планета – это наковальня. Уезжая отсюда, ты тем самым ничего не ломаешь. Твоё обучение продолжается. Мир – это школа, в которой будят спящих. Ты проснулся и больше уже никогда не уснёшь.

Старший монах ласково поглядел на меня, а настоятель улыбнулся. Тяжёлое мрачное чувство, не покидавшее меня в Кобэ, куда-то испарилось. Я поклонился и вышел.

Когда корабль отдавал швартовы, на пристани стояли рядом Лео и Хан-сан – очень высокий западный человек и очень маленький восточный человек. Лео помахал рукой, Хан-сан поклонился. Потом оба исчезли в лимузине Лео.

Я пошёл в бар и заказал холодного пива.