Текст книги "Люди и атоллы"

Автор книги: Януш Вольневич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

Этим грубым разрывом Кубари обязан Веберу, немецкому консулу на Самоа и представителю интересов Годефруа в Океании в одном лице. Этот имперский чиновник, подготавливавший недалекий уже выход немецкого государства в Тихий океан и аннексию послеиспанской Микронезии, не выказывал сочувствия науке. И когда «Дом Годефруа» в конце 70-х годов начал приходить в упадок, Вебер тотчас уволил Кубари, поскольку господин консул составил себе не самое лучшее мнение о моем земляке на основе всякого рода доносов. Он не мог ему простить сближения с местными жителями, защиту их интересов при контакте с белыми торговцами, а также, возможно, польское происхождение. Консулу, конечно, было известно, что Кубари написал в варшавском «Тыгоднике иллюстрованом» об интересах немецких торговцев на Самоа; принимал участие в съезде польских врачей и естественников; ощущал себя поляком и мечтал, чтобы его похоронили на берегах Вислы.

Разрыв контракта поставил польского исследователя в чрезвычайно трудное положение. Он остался практически без средств к существованию и поэтому не мог вернуться в Европу. Ян Кубари, которого весть об увольнении застала на островах Трук, снова на утлой местной лодчонке отправляется домой, на Понапе. Во время этого перехода очередной тайфун (их силу наш исследователь уже не раз ощущал на себе) едва не разрешил все его заботы. Разбитая лодка была выброшена на одном из атоллов Маршалловых островов, далеко от Понапе. Однако наш путешественник все-таки добрался до Понапе и попытался перестроить свой образ жизни, стараясь приспособиться к новым обстоятельствам.

В тот период Кубари уделял много внимания и времени своей плантации, но все напрасно – урожай кокосов, кофе, ананасов и табака не принес дохода, на который он так рассчитывал. В связи с женитьбой положение Кубари становится еще более Тяжким. Расходы его все возрастают. Женой Кубари стала Анна Джелиотт – дочь американского методиста, который в то же время являлся одним из вождей на Понапе. Этот союз еще больше сблизил поляка с островитянами. Вскоре появился на свет сын Бертрам, который, к несчастью, вскоре умер. Материальное положение Кубари все ухудшалось, однако он не оставлял своей научной деятельности. В то время, когда Кубари не мог пользоваться бесплатными переездами на судах Годефруа, он занимался систематизацией материалов и подготовкой их к печати. За этот период исследователь отправил большое количество статей как в польские, так и в европейские журналы (главным образом в немецкие). Таким образом, 1882 год становится для Кубари особенно значительным – это год, когда выходит из печати целый ряд его работ. Приходит окончательное признание заслуг ученого, приходит известность.

К тому же периоду относится бурная переписка, которую Кубари ведет с адресатами из Польши. Из нее видно, как тяжко жилось исследователю без контактов с родным краем, как он тосковал без живого польского слова. В одном из писем, адресованных в варшавский журнал «Пширода и Пшемысл», он писал: «Прежде всего я хотел бы получать какое-нибудь издание о повседневной жизни вечно дорогой мне Варшавы (что-нибудь вроде „Курьера“ или какой-нибудь другой газеты), а затем весьма желательны журналы, знакомящие с обеими проблемами научной жизни в нашей стране („Тыгодник иллюстрованы“)».

^{Тиниан. Древние сооружения островитян, разрушенные артиллерией во время второй мировой войны}

Кубари писал, отвечал на письма, получал авторские экземпляры своих работ, доброжелательно принятых научной средой.

И снова удар: ураган уничтожил плантацию Кубари! Наш энергичный исследователь решился на смелый шаг – он отправился в Японию искать работу в Этнографическом музее в Токио, но там нашел лишь краткий приют. Печально было его возвращение на Понапе через Гонконг и Гуам.

На Понапе его ожидал сюрприз – письмо с предложением приступить к работе для музея в голландском городе Лейдене. Это письмо – дань уважения, каким Кубари пользовался среди людей науки, многолетнюю дружбу которых он снискал, несмотря на огромное расстояние, разделяющее их. На этот раз места для него добился доктор Шмельтц, высоко ценивший способности и деятельность Кубари. Обрадованный тем, что снова серьезно сможет заняться научной работой, Кубари влез в долги и по желанию будущего работодателя отправился на Палау. Он работал там с энтузиазмом, собирал коллекции, писал. Но его подстерегал еще один удар: в следующем письме доктор Шмельтц сообщал, что музей отказался подписать контракт под влиянием мнения немецких путешественников, которые обвиняют Кубари в расточительстве и излишнем сближении с местными жителями. Стрелка судьбы Кубари падает до нуля. На этот раз его положение становится еще более тяжелым. Поляк уже не один: у него на руках жена и только что родившаяся дочь Изабелла. Хорошо, что белый рупак снова жил на Палау, где жители неизменно выказывали ему доброжелательство и уважение. Поэтому Кубари не умер с голоду и по привычке продолжал собирать научный материал. Его угнетало отсутствие денег на книги, одежду и другие потребности европейца. Кубари с головой погрузился в работу. На Палау он написал несколько ценных трудов.

Его упорство получает вознаграждение. Дают себя знать старые научные и дружеские связи – Этнографический музей в Берлине предлагал ему подписать договор. Период нужды остался позади, будущее представляется многообещающим. Кубари написал свою первую книгу «К вопросу об этнографии Каролинского архипелага» (эта работа вышла в 1895 г. на немецком языке). Получив некоторую материальную независимость, Кубари стал методично вести дальнейшие полевые исследования. Он посетил мелкие острова архипелага, на Япе продолжил изучение «денежной системы» острова, собрал для Берлина огромное количество экспонатов, много работал. Ничто не предвещало катастрофы, но она все же вскоре разразилась: Берлинский музей безоговорочно разорвал контракт, ссылаясь на якобы неподходящий стиль работы исследователя, унижающий достоинство представителя немецкой науки, руководство музея также было недовольно сближением ученого с местным населением и т. п. С мая 1885 г. Кубари остался без работы и без денег. Эти долгие месяцы стали для него настоящим кошмаром. Он решил, что теперь ему уже никогда не удастся заняться научной деятельностью.

Отстраненный от любимой работы, Кубари волей случая становится свидетелем значительного по тем временам события. В августе 1885 г. король Испании, обеспокоенный проникновением в этот район европейских держав, в частности Германии, издал приказ об официальной аннексии Каролинских островов. Была назначена точная дата, и, наверное, все прошло бы в соответствии с планами, если бы днем раньше не пришло немецкое судно, которое осуществило акт присоединения острова Яп к Германии. Разыгрался такой мощный дипломатический скандал, что папе Льву XIII пришлось мирить враждующие стороны. В результате переговоров Германии были предоставлены в этом районе широкие торговые права, а Каролинские острова формально приписаны Испании.

Месяцем позже в жизни Кубари внезапно произошел решительный поворот. Со специальной миссией к острову подошел немецкий военный корабль «Альбатрос» под командованием капитана М. Плюддеманна. Этот офицер нанял Кубари в качестве переводчика и забрал на корабль всю его семью. «Альбатрос» посетил один за другим ряд Центральных и Восточных Каролинских островов (в том числе Понапе) и в каждом случае совершил аннексию острова с поднятием немецкого флага и артиллерийским салютом. Эта колонизаторская деятельность Плюддеманна и его корабля, разумеется, не делает чести Кубари, который всегда сходил на берег как переводчик и представлял империалистические интересы Германии. Однако причину такого поступка талантливого ученого следует искать в его 0тчаянном материальном положении.

После завершения миссии «Альбатроса» Кубари с семьей добрался на борту этого корабля до Меланезии, точнее говоря, до Новой Британии, расположенной поблизости от Рабаулу. Здесь поляк получил на два года место надсмотрщика на кокосовой плантации немецкого консула Гернсхайма. Это был последний творческий период в жизни Яна Станислава Кубари. Именно здесь увидели свет его последние работы.

В 1887 г. Кубари и его семья переехали на Новую Гвинею в окрестности Константингафена, на побережье залива Астролябия. По контракту с немецкой Компанией Новой Гвинеи он работал там в качестве начальника торговой станции, т. е. по роду деятельности стал скорее лавочником, чем ученым. Больше для собственного удовольствия, чем в целях научного исследования, Кубари стал собирать коллекции в области орнитологии, природоведения и этнографии. Такое положение сохранялось до конца 1891 г. Несмотря на хорошее состояние дел на станции, возглавляемой поляком, Компания Новой Гвинеи контракта с ним не возобновила. Неблагоприятный климат в районе бухты Астролябия сильно подорвал здоровье Кубари: у него участились приступы малярии.

– Возвращение в Европу или могила на Новой Гвинее, – к такому мнению приходят его врачи.

В 1892 г. поляк вместе с женой и дочерью отправился на родину. В Гамбурге его сердечно приветствовали ученые, ведь Кубари имел уже заслуги, известные в научных кругах. Он сделал несколько докладов, навестил друзей, в том числе неизменно расположенных к нему Шмельтца и Бастиана. Но он заторопился в Польшу. Там, так же как годы назад, как раз собирался уже VI съезд польских врачей и естественников. Кубари питал некоторые надежды на встречу с представителями польской науки. Вероятно, он мечтал о какой-нибудь должности на родине, где мог бы употребить свои уникальные познания. В докладе, сделанном на съезде, Кубари недвусмысленно заявил, что хотя он работал в Океании для иностранных учреждений, но свою деятельность посвятил польской науке и именно ей мечтает посвятить остаток жизни. В ответ – молчание. Не нашлось для него работы и в Германии.

В конце 1894 г. мы снова видим Кубари на Новой Гвинее, климат которой был для него убийственным Здесь он опять потерял работу, но эти события не произвели на него сильного впечатления, ведь подобное повторялось с ним постоянно, словно в кошмарном сне. За бесценок он продал коллекцию бабочек, птиц и отправился на Понапе, единственное место на свете, где ему всегда было хорошо. Он оставил дочь Изабеллу учиться в сингапурской женской школе, которая находилась в ведении французских монахинь[13]13
  Закончив школу, дочь Кубари ушла в монастырь и долгие годы работала учительницей под именем сестры Гумбелины; умерла в 50-х годах; из польских историков вел с ней переписку об ее отце лишь В. Слабчиньски.


[Закрыть].

После разлуки с дочерью в пути у Кубари случился тяжелый сердечный приступ, и он вынужден был прервать поездку в Маниле. Здесь он пролежал несколько месяцев в больнице, что поглотило его последние сбережения, и на Понапе прибыл неимущим человеком. На месте оказалось, что он стал нищим. Оказывается, его плантация уже не существовала, она была уничтожена боями, которые островитяне вели с испанцами. Дело в том, что под конец существования империи испанцы в страхе перед германским империализмом стали размещать на Каролинских островах военные гарнизоны. Островитяне, решительно не желавшие этого, схватились за оружие. Эти военные столкновения происходили, в частности, непосредственно на участке Кубари. Более того, испанская администрация вообще поставила под сомнение право собственности Кубари на этот клочок земли и была намерена поселить на нем какого-то чиновника. Таким образом, оказалось, что после 30 лет труда в Океании у Яна Кубари не было буквально ничего, кроме самоотверженной жены и слабого здоровья. Несколько месяцев спустя, 9 октября 1896 г., Яна Станислава Кубари нашли мертвым на могиле сына. Неутомимый исследователь Океании, вероятно, покончил с собой.

Смерть Кубари была с грустью принята как в Германии, так и в Польше. Редактор его работ Й. Д. Е. Шмельтц, питавший к поляку дружеские чувства, прощаясь в некрологе с «известным всей этнографии прославленным исследователем», писал, что ученый «обладал даром души, позволившим сблизиться с островитянами, завоевать их доверие и проникнуть в сокровеннейшие тайны их жизни…»

В Польше о нем написал Людвик Кшивицки: «Скончался исследователь, о котором, возможно, кое-что известно в нашей стране, но я сомневаюсь в Фом, Что у нас понимают всю ценность его изысканий. Этот этнограф имеет в научном мире громкое имя, хотя и не такое, какое заслужил…»

Около двух десятилетий спустя профессор К. Столыхва как бы продолжил эту мысль: «Со стыдом следует признать, что в нашей стране почти ничего не известно о знаменитом земляке, который хотя и писал главным образом на иностранном языке, но мыслил по-польски (о чем свидетельствует его манера писать по-немецки), считал себя поляком и мечтал о возвращении на родину. Кубари долгие годы ждал справедливой, по праву ему принадлежащей оценки его деятельности в Германии; в конце концов после смерти его оценили и даже начали собирать деньги на памятник знаменитому „немецкому“ ученому. Германия лишает нас не только земель, но и наших научных заслуг, присваивая ценнейшие явления нашей культуры, творцов нашей науки. Именно к таким творцам принадлежал Кубари. И случилось непоправимое – он был вынужден работать и творить среди чужих, потому-то его имя присваивает чужая культура»[14]14
  Цит. по кн.: Wypych К. W cieniu fe, Wroclaw, 1969, с. 171–173.


[Закрыть].

В настоящее время значение работ Я. Кубари по этнографии Микронезии бесспорно. Серьезным считается также, вклад поляка в картографию этих островов и добытые им сведения об их фауне. Никто не подвергает сомнению и тот факт, что большей частью существующих в Европе этнографических собраний с Каролинских островов музеи обязаны именно польскому исследователю. Велики его заслуги в области изучения языков и диалектов Океании. Деятельность ученого увековечена скромным памятником, поставленным ему на Понапе, а также присвоением его имени горе на Новой Гвинее – Кубари-Берг. Его имя также сохранилось во множестве латинских названий в области орнитологии (Corous Kubari– птица), энтомологии (Phibalasoma Kubari – насекомое), конхологии (Papuina Kubari – раковина).

^{Последняя дошедшая до наших дней древняя загадочная колоннада на Тиниане}

Имя Кубари, поляка трагической судьбы на службе немецкой науки, своеобразно увековечено в истории острова Понапе, который он так полюбил. В 1899 г., не в силах удержать свои заморские владения, испанцы продали Микронезию Германии. Простодушные местные жители очень скоро почувствовали тяжелую руку пруссаков. В 1910 г. на Понапе началось восстание против немцев. Его глава, островитянин и старый друг поляка, взял псевдоним «Кубари». Борьба продолжалась много недель. Повстанцы оборонялись от немцев на высоком скалистом острове Сокес. Положение в корне изменилось по прибытии немецких военных кораблей, в том числе «Корморана» (того самого, что позднее затонул на Гуаме). Восстание было подавлено, а 17 его руководителей во главе с «Кубари» предстали перед взводом, выполняющим смертный приговор. Так человек, который обладал «даром души, сблизившим его с островитянами», умер еще раз после своей смерти. Недоброжелатели Кубари постоянно осуждали его гуманное отношение к местным жителям, которое якобы наносило ущерб немецкой науке. События 1910 г. на Понапе выявили истинное лицо этой «великой» нации.

Тиниан

– Вы непременно должны побывать на Тиниане, раз уж попали сюда, в столицу нашей подопечной территории, – настойчиво уговаривал меня мистер Эшмен, глава туризма всей американской Микронезии. С этим человеком я познакомился в потемках правительственных бараков. – Расстояние от Сайпана до Тиниана всего три мили. Я немедленно позвоню Брэнди.

«Должен так должен», – подумал я и мысленно стал готовиться к путешествию на лодке. В данном районе мира это великолепная прогулка по морю – конечно, если нет тайфуна.

Мистер Брэнди (Эшмен ему все-таки позвонил) оказался владельцем двух небольших самолетов и главой какой-то авиационной линии с пышным названием, в которой он сам выполнял функции директора, пилота и кассира одновременно. Помещение линии располагалось на Сайпане, в постройке на краю международного аэродрома.

Мой новый знакомый отнесся ко мне как к своему старому другу. Сразу же сделал скидку за рейс, который я должен был совершить вместе с тремя пассажирами, тоже летевшими на Тиниан. Впрочем, из окна комнатки хорошо просматривался берег острова.

Мы обслуживаем самую короткую регулярную линию в мире, – смеялся Брэнди, беспечно заливая в бак бензин прямо из канистры, несмотря на зной. Признаюсь, я с опаской поглядывал на такое обращение с легковоспламеняющимся горючим.

Мы поднялись в воздух. Мистер Брэнди кричал что-то в бортовое радио. Одной рукой он держал штурвал, а другой – банку с пивом.

С высоты птичьего полета хорошо были видны белые кружева пены, обозначающие цепи рифов вокруг обоих островов. Минут через пять после старта мы оказались над северной частью Тиниана – совершенно плоским местом. Вокруг громоздились скалы, а под нами раскинулись бетонные полосы большого аэродрома.

– Это давнишняя военная база, – крикнул мне Брэнди, – гражданский аэродром ближе к Сан-Хосе, сейчас там будем!

Он сделал большой круг над островом в мою честь, чтобы я, как он сказал, «получил представление об этой славной крупице суши», и великолепно посадил самолет у какой-то невыразительной будки, выполнявшей роль аэровокзала.

– Вы пока оглядитесь, – сказал он, когда я выбрался из машины, – я еще разочка два обернусь, надо перебросить кое-какой товар. В пять часов я улетаю отсюда в последний раз, смотрите не опаздывайте.

Я мало знал о Тиниане, пожалуй только то, что он входит в состав Марианских островов и во время второй мировой войны здесь шли тяжелые бои между американцами и японцами. Однако на месте с помощью правительственной библиотеки я значительно расширил свои познания.

Площадь острова Тиниан составляет 100 квадратных километров, и население его – 700 человек. Коренными жителями острова когда-то являлись чаморро, в настоящее время население не представляет никакого определенного этнического типа – это просто островитяне. В течение веков чаморро смешались с моряками, оккупантами, соседями. Известно, что когда-то жители Марианских островов были замечательными мореходами и рыбаками. Они обладали хорошо организованным общественным строем и высокоразвитой материальной культурой. К самым великолепным Иамятникам прошлого принадлежат гигантские каменные колонны, поставленные обычно в два ряда либо по берегу моря, либо вдоль ручья и, по всей вероятности, представлявшие собой фрагменты каких-то культовых сооружений. Доисторические колонны существовали почти на всех островах архипелага, однако самые великолепные памятники древнейшей и таинственной культуры найдены на Тиниане.

До конца XIX в. Тинианом, как и Марианскими островами в целом, управляли испанцы. Они не слишком интересовались своими владениями, но обороняли острова от попыток британцев и американцев овладеть ими.

Одним из поклонников этих островов оказался лорд Энсон, который зашел на Тиниан во время известного в ту пору кругосветного путешествия. Сейчас почти не помнят о том, что почтенный лорд прежде всего старался напасть на испанский галион, совершавший еже-годный рейс из Акапулько в Манилу, и ограбить его. Он своего добился и захватил галион «Ностра Синьора де Кавадонга» с ценным металлом стоимостью 400 тысяч фунтов стерлингов, что по тем временам составляло головокружительную сумму. Энсон зашел на Тиниан, чтобы подлечить истощенную цингой команду. «У нас было 128 больных, – писал хронист, – некоторые были настолько истощены, что из лодки до импровизированного госпиталя их надо было нести на руках… Спасительное воздействие суши вскоре дало себя знать и казалось чудом. Истощение больных, совсем умирающих, стало быстро проходить. Правда, в первые два дня мы похоронили 21 человека, но позднее за всю двухмесячную стоянку потеряли не больше десяти…»

Энсон и его команда пережили на Тиниане одно из редчайших морских приключений. В одну штормовую ночь «Центурион», корабль Энсона, сорвало с якоря и унесло в открытое море вместе с частью экипажа. На острове остались глава экспедиции и офицеры, всего свыше ста человек. Исчезновение корабля означало для них полную катастрофу. Какова же была их радость, когда 19 (!) дней спустя корабль вернулся к берегам острова, который Энсон намеревался поднести в дар королю Англии. Однако король Георг II не проявил ни малейшего интереса к подарку.

Несколькими годами позже островом пожелал завладеть американский капитан Браун с корабля «Дерби», занимавшийся торговлей сандаловым деревом и мехами в портах США, Гавайев и в Кантоне. Он прочитал отчет о путешествии Энсона (такова сила репортажа!) и решил колонизовать Тиниан и соседние острова. Но испанский губернатор с Гуама выслал карательную экспедицию, которая уничтожила американские посевы и захватила в качестве пленных невольников-гавайцев, перевезенных с родного острова предприимчивым американцем.

Плохо ли, хорошо ли (скорее плохо), но испанцы владели территорией Микронезии до конца XIX в., не придавая особой ценности этим заморским владениям. В 1899 г. острова захватила Германия, чтобы 14 лет спустя передать их японцам.

^{Житель Япа с неизменной корзиночкой для бетеля на фоне «фэи»}

В 1944 г., ко времени операции «Фуражир», на Тиниане находился девятитысячный японский гарнизон Несчастные солдаты оказались в положении подопытных кроликов: целых 40 дней до вторжения, имея полное преобладание на воде и в воздухе, американцы методично расстреливали их как на полигоне и опробовали на них авиационное оружие нового типа – напалмовые бомбы. Тиниан обстреливали броненосцы «Колорадо», «Тенесси» и «Калифорния», а через трехмильный пролив с захваченного уже Сайпана по острову била сухопутная артиллерия.

24 июля началась десантная операция. Японцы яростно сопротивлялись. Тщательно укрытые орудия нанесли ущерб американским кораблям: 22 прямых попадания в броненосец «Колорадо» (43 убитых и 97 тяжелораненых), 6 попаданий в эсминец «Норман Скотт» (20 убитых, в том числе командир, и 50 раненых).

В боях на Тиниане японцы применили хитроумные минные ловушки, в которых приманкой послужили самурайские мечи, банки с пивом и т. п. Однако атакующие понесли небольшие потери благодаря практике, которую они прошли на Сайпане. Неделю спустя после вторжения 2 американские дивизии оккупировали четыре пятых острова. Формально овладение островом было провозглашено 2 августа 1944 г., но еще целых 3 месяца продолжалась охота на японцев, совершавших дерзкие вылазки из пещер и гротов, в которых они укрылись. В результате этих действий погибло около 500 японцев. За 9 дней боев американцы потеряли около 400 человек убитыми, 2 тысячи человек получили ранения. Было похоронено около 5 тысяч японцев, в плен взято 252 солдата императора.

Американцы торопились расправиться с японцами. Поэтому еще до окончания боев так называемые «морские пчелы», или инженерные войска Соединенных Штатов Америки, начали строительство крупного аэродрома для «летающих крепостей». Через 13 месяцев после вторжения, впервые в истории человечества, с острова поднялась в воздух атомная смерть. Именно отсюда, с Тиниана, стартовал широко известный бомбардировщик «Энола Гэй», пилотируемый полковником Тиббетсом, который 6 августа 1945 г. сбросил атомную бомбу на Хиросиму; здесь же четырьмя днями позже на борт самолета Б-29 погрузили вторую бомбу, которая обрушилась на Нагасаки.

Я беспомощно топтался в комнатке среди пассажиров, которых оставил здесь Брэнди. Я прекрасно понимал, что при имеющейся «плотности» населения на Тиниане нечего и думать о каком-нибудь автобусе или другом виде транспорта. Я мечтал прежде всего осмотреть знаменитую каменную колоннаду – интереснейший памятник доисторической культуры.

– Where are you from? («Откуда вы?») – услышал я вопрос.

Передо мной стоял мужчина средних лет и несколько скучающего вида, который с непосредственностью, характерной для американцев, представился как Мик Ли.

Представившись, я объяснил, что оказался здесь проездом на несколько часов. Мик предложил мне показать все, что здесь вообще можно посмотреть.

– Это будет не так много, не рассчитывайте на чудеса, – предупредил он, подводя меня к довольно потрепанному пикапу, – у меня как раз есть немного времени, потому что знакомый, которого я встречал, не прилетел. Может быть, прилетит последним рейсом Боба Брэнди.

Мы двинулись по неожиданно хорошей асфальтированной дороге.

– Наследство американских саперов, – с готовностью сообщил Мик. – Прямая как стрела и не слишком переполнена транспортом: как видите, здесь не очень много машин.

В поле зрения была всего одна машина, и то наша.

Мик, как выяснилось из беседы, был старым айслэндером, как здесь принято называть белых людей, которые прожили в Океании много лет.

– В тысяча девятьсот сорок четвертом году тут была бойня, приятель. Наши закопали около пяти тысяч трупов, а остальные косоглазые растаяли в воздухе.

– Как это?

– Очень просто. Мы недосчитались почти четырех тысяч человек из их гарнизона. Правда, в пещерах на том берегу довольно многие из них покончили с собой, а остальные – наверное, кто на лодках, а кто вплавь – отправились на соседний остров Рота. Скорее всего они утонули. А до чего акулы были упитанные! Если хотите, можно подъехать к какой-нибудь пещере.

– Знаете, Мик, – пытался я осторожно перевести беседу на интересующую меня тему, – я уже видел достаточно военного лома на Сайпане… Вы слышали что-нибудь о колоннах?..

– A-а, latte stones. Опоздали почти на четверть века. Этих колонн больше нет. Правда, что-то там еще стоит. Если хотите – поедем. Это совсем близко. Война ведь не только эти камни перевернула. Городишко Тиниан тоже был сметен с лица земли. Теперь деревушка Сан-Хосе дослужилась до ранга столицы, и как раз там-то и стоят эти колонны.

Мы въехали в Сан-Хосе. Небольшая церквушка, почта, несколько разбросанных тут и там построек – типичная американская провинция. Городок жарится под солнцем, заливающим зноем весь остров. Мик с шиком подкатил к довольно большому зданию, сложенному из деревянных готовых блоков. Я посмотрел на часы – 12 часов пополудни. Святое время для американцев: ленч. Услужливый хозяин единственного заведения в поселке, не то японец, не то кореец, быстро приготовил нам сандвичи, включил музыку. В помещении с охлажденным воздухом холодное пиво доставило нам невероятное удовольствие. Мы быстро справились с закуской и поехали дальше.

Я хорошо запомнил увиденную на Сайпане гравюру, изображавшую колоннаду; поэтому то, что предстало моему взору, очень опечалило меня. Из восьми колонн, которые много веков назад, вероятно, поддерживали крышу какого-то солидного здания или церемониальную платформу, уцелела только одна. Остальные лежали на земле. Четырехугольная (единственная) колонна была увенчана тяжелой капителью, сделанной в форме высокой лохани. Все вместе весило, должно быть, несколько тонн. Каким образом устанавливались такие тяжести в давние времена? Зачем? Древняя, неизвестная цивилизация? Загадка по масштабам равная происхождению таинственных статуй острова Пасхи.

Я сделал несколько снимков и попросил Мика увековечить на пленке и меня. Затем мы направились к машине.

– Поедем к берегу. – В нем окончательно проснулся гостеприимный хозяин. – Я как-то видел там несколько углублений в виде лоханей, к которым точь-в-точь подходят эти капители.

Действительно, углубления были именно такие, как говорил мой гид. Казалось, огромные верхушки колонн были вынуты отсюда, как косточки из сливы. Но если предположение Мика верно, то интересно, как это было сделано. Мы оба были никудышными археологами. Дискуссия нам ничего не дала.

– В этом месте была самая большая искусственная гавань, какую когда-либо строили на островах Тихого океана. Вот остатки волнореза, там мол для погрузки. Все хорошо продумано…

Я рассматривал причалы, протянувшиеся на много сотен метров, фундаменты огромных складов.

– Сюда заходили даже такие крупные корабли, как броненосец «Колорадо» и большие эсминцы. – Мик был так горд, словно он сам построил эту военную базу.

– А что это за маленькое суденышко на песке?

– Никакого отношения к военной базе оно не имеет. Года три назад, почти сразу после моего приезда в эту дыру, разбушевался тайфун. Судно было выброшено на берег. Если не ошибаюсь, тогда погибло два человека.

Мы снова мчались по уже знакомой мне саперной дороге, на этот раз в противоположную сторону, на Другой конец острова.

^{Так «украшает» остров Яп цивилизация}

Местность представляла собой пустынную, слегка холмистую равнину, простирающуюся по обе стороны дороги от одного берега до другого. Лишь в одном месте промелькнули строения какой-то фермы. Наверное, как раз здесь выращивались овощи, которые поставляли на Сайпан, о чем мне сообщил Вэл.

– Этого нельзя пропустить, – говорил мой проводник, почти как Ашман утром. – Я хочу показать место, где стоит маркер в память старта первой атомной бомбы: конечно, если я его найду – я не был там очень Давно.

Я проехал через весь остров, протянувшийся километров 15 в длину, по его продольной оси, и оказался в плоской местности, где густые заросли в нескольких местах были пересечены полосами бетона шириной с автостраду. Они соединялись сетью более узких подъездных дорог. Мик пересек одну, затем другую полосу: они буквально перерезали поперек весь остров, от одного берега до другого.

– Эти взлетные полосы по пять и более тысяч футов длиной; здесь брали разбег тяжелогруженые «летающие крепости»… Подождите, я, кажется, заблудился.

Мы свернули один, потом другой раз. Бетон, полопавшийся от времени и от проросших корней деревьев, казался мне везде одинаковым. Но Мик знал, что ищет.

– Есть! – обрадовался он.

На небольшой цементированной площадке, которая 30 с лишним лет назад служила стоянкой для крупных бомбардировщиков, возвышался невзрачный столбик с металлической табличкой: «Пункт погрузки атомной бомбы». Такими словами начинался текст, сообщавший, что в этом месте на такой-то самолет такой-то авиа-части была погружена бомба, которая в 02 часа 45 минут вылетела в направлении Хиросимы.

Лаконичный текст, которым отмечено начало новой эры на нашей планете. Обычный цементный столбик, за ним пальма, куст гибискуса и огромная взлетная полоса. Здесь круглый год благоухают гибискусы, а в Японии после того трагического дня надолго перестали цвести вишневые деревья.

– Вот, кажется, и все, что я могу вам показать на острове, – с сожалением сказал Мик. – Приезжайте через год. Тут начнется новая жизнь. Вы, наверное, слышали, что Марианские острова будут выделены из подопечной территории…