Текст книги "Чёрный архипелаг"

Автор книги: Януш Вольневич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

Применительно к острову Танна таким местным пророком является Джон Фрум, темнокожий американец, «брат президента США». Когда настанет время, он, пророк, появится у берегов острова и приведет с собой на остров воздушно-морскую армаду кораблей, полную автомашин, холодильников, жевательной резинки и других богатств. Приверженцы мифа на Танне и сторонники Джона Фрума так до сих пор и ждут этого десанта изобилия, а пока ставят, где могут, красные кресты, символ движения. Пресвитериане на Танне потеряли почти всю свою паству, которая вместо суровых проповедей предпочитает вслушиваться в гул вечно грозного вулкана, доносящийся из-под земли, а это, как известно, голоса предков и древних божеств.

Я безмерно радовался возможности поехать на Танну, но меланезийские боги оказались немилостивы ко мне. Приказ предписывал капитану Мачи немедленно возвращаться в Вилу. Наступающие праздники и Новый год стремительно пресекли деятельность всех учреждений на архипелаге.

– Не огорчайся, – несколько лицемерно утешал меня Мацей, – еще можно связаться с Вилой, вдруг удастся как-нибудь купить билет на туристский самолет подешевле. Нет худа без добра – посидим у нас в саду, ведь надо же немного отдохнуть после такого долгого рейса.

Вила – столица «Черного архипелага»

Впервые за долгое время «Росинант» двигался в темноте. Капитан торопился домой, и мы вышли из Лакаторо под вечер. На этот раз плавание было безопасным, в открытом море. Рифы не угрожали нам, море глубокое, а поскольку акватория не защищена островами, немного качало.

Нашему возвращению в Вилу особенно радовался Дэвид. В ту ночь он не сомкнул глаз, все никак не мог дождаться, когда наконец увидит своего сына. Я тоже засиделся на палубе преодолевающего волны «Росинанта» и размышлял о том, что завтра вокруг меня вновь закипит жизнь столичного города с его международными авиационными линиями, визами, валютой и горами бумаг, которые придумала цивилизация. Я возвращался к издерганным цивилизацией людям, обладающим, по оценке приверженцев Джона Фрума, огромными сокровищами, которые так и не принесли им счастья большего, чем то, которое жило под крышами из пальмовых листьев на Малекуле или Амбриме. Напротив, скорлупа кокосового ореха, наполненная кавой, радует больше, чем шампанское в самом дорогом отеле…

– Смотри, господин! – Дэвид прервал ход моих мыслей.

Зрелище и впрямь было поразительным. В чернильной темноте, невысоко над водой висел яйцеобразный, плоский, кроваво-красный диск. «По-моему, это не луна», – подумал я. Серебряный диск сиял значительно выше и немного сбоку – было как раз полнолуние.

– Что это такое? – спросил я с неподдельным удивлением.

– Лопеви, – прозвучало в ответ.

Оказывается, это светился кровавой тонзурой правильный, невидимый в темноте конус вулкана. Необычная картина до сих пор стоит перед моими глазами: неестественно странное, я бы сказал, дьявольское, пурпурное яйцо висело на темно-синем небе.

На следующее утро, когда я поднялся с койки, по курсу «Росинанта» уже виднелась суша, столичный остров Эфате, площадью почти в тысячу квадратных километров. Он предстал перед нами во всей своей красе: затянутые облаками горы, покрытые зеленью. Постройки еще не просматривались, но по количеству лодок с людьми, занятыми ловлей рыбы, можно было судить, что остров густо населен. Навстречу нам двигалось чуть ли не пятисоттонное судно под австралийским флагом, шел на посадку самолет. Мы попали в «большой мир».

Вила оказалась декоративным портом. Войдя в залив, «Росинант» повернул вправо и описал большую дугу. Перед нами открылся остров Иририки и городские постройки. Мацей, не выпуская из рук штурвала, показал мне резиденцию британского комиссара, а также пристань французской администрации и, наконец, свой собственный дом, расположенный высоко над городом. Мы подходили к Правительственной набережной, откуда нас издали приветствовали две женские фигуры: Патриция и Хелена. Короткие, ловкие маневры – и «Росинант» прильнул к набережной родного порта. Через час мы уже сидели на веранде дома Мацея, который был расположен на крутом склоне горы, обрывающемся прямо в море.

В ближайшие дни я несколько раз со многих точек смотрел на город сверху, но вид с террасы Мацея был действительно number one.У наших ног простирался огромный город. В основном дома сгрудились вдоль берега. Я видел и площадки для гольфа, и собор, и красивый залив с островом Иририки в оправе из воды изумрудного цвета, подобный драгоценному камню. Вила с высоты имела вполне респектабельный вид.

История города и могилы

Первым поселением на острове Эфате стала Хаванна-Харбор. Это название придумал командор Джон Эрскин в 1849 году. Зная, как «изобретательны» англичане в ономастике, не трудно догадаться, что командир прибыл в эти края на корабле ее величества «Хаванна». Если не принимать во внимание таких залетных птиц, как торговцы сандаловым деревом, то можно сказать, что на Новых Гебридах европейские поселения появились лишь в 60-х годах минувшего столетия. Рост цен на хлопок на мировом рынке стал непосредственной причиной освоения Эфате. «Хлопковый бум» возник, очевидно, вследствие гражданской войны в США. Предприимчивые люди поспешно создавали плантации хлопка везде, где только было возможно, в том числе и на этом забытом богом и людьми архипелаге.

Эфате и Танна – всего лишь начало деятельности плантаторов. Эфате оказался куда более спокойным местом, чем Танна, где аборигены с помощью копий и дротиков доказали белым, что они не одобряют вторжения чужаков. Столицей Эфате и наиболее известным местом на Новых Гебридах стала Хаванна-Харбор. В 1873 году Хаванна-Харбор, уже довольно значительное по тем временам селение в Океании, насчитывало тридцать одного взрослого европейца (преимущественно англичан). Вокруг цвел хлопчатник. Это были лучшие времена Хаванна-Харбора.

Однако цены на хлопок на мировом рынке резко упали, и на этом кончилось благополучие и будущее главного поселения на Новых Гебридах. Уже в 1874 году европейцев в Хаванна-Харборе оказалось всего девятнадцать, а вместо хлопка стали выращивать кукурузу. В 1878 году здесь пронесся страшный ураган и окончательно добил Хаванна-Харбор. Жена миссионера близлежащего острова Нгуна писала в своих дневниках, что в тот день «от берега до самых вершин холмов не осталось ни одного зеленого листочка, ни былинки. С деревьев и кустов была почти целиком сорвана кора». Недобитых европейцев прикончила лихорадка. Донесения того времени свидетельствуют: «никто из живших на этом берегу не избежал болезни».

Однако Хаванна-Харбор еще не сдавался, пытаясь противостоять превратностям судьбы. В поселке появилось несколько новых английских колонистов. В 1882 году на острове открылся даже магазин с товарами, принадлежащий Compagnie Caledonienne des Nouvelles Hébrides.Жизнь этому предприятию была дана в Нумеа французом – Джоном Хиггинсоном, Магазин вскоре прославился самым скверным грогом, какой только продавался в радиусе пяти тысяч миль. То и дело вспыхивали скандалы, драки. Капитаны судов старались обойти Хаванна-Харбор стороной, чтобы не оставить часть своего экипажа на местном кладбище.

Несмотря ни на что, губернатор Новой Каледонии, заботясь лишь о колониальных интересах Франции, выслал на Новые Гебриды военный гарнизон численностью в сто человек. Почти весь его состав переболел в Хаванна-Харборе малярией. После этого гарнизон перебросили в Порт-Сэндвич на Малекуле. Тем не менее три года спустя, гонимый долгом перед империей, в Харбор прибыл британский консул Хью Ромилли. Он продержался там менее года и на прощальном вечере, устроенном по случаю его отъезда, заявил:

– Не думаю, что еще где-нибудь на свете существует более неприятное место, чем это.

Хью Ромилли переехал в Вилу, там он нашел нескольких европейцев, среди них оказался швед по прозвищу Джек. Он прожил в Виле пятнадцать лет! Среди поселенцев оказалось также несколько французских семей. Их направила сюда Compagnie Caledonienne.

Поселок так разросся, что из Хаванна-Харбор в Вилу перевели даже знаменитый магазин с отвратительным грогом. Известно, что в 1891 году здесь жили двадцать семь взрослых европейцев, тогда как в Хаванна-Харборе только шесть. Вила, названная сначала французами Франсвиллем, стала самым крупным европейским поселением на Новых Гебридах.

В 1898 году один австралийский журналист писал: «Войдя в залив, можно увидеть три-четыре претенциозных здания и полдюжины домиков, разбросанных на берегу вдоль главной улицы, которая напоминала тропинку в джунглях». Немногим лучше выглядела Вила в 1906 году, когда официально получила статус столицы Новых Гебрид. Вскоре после этого торжества были возведены первые постройки для двух важных учреждений: Объединенного суда и Почтового отделения. К 1967 году Вила стала крупным городом с населением более десяти тысяч жителей.

История города Вилы – это рассказ о том, как развивался обычный городской организм, каких множество между Северным и Южным тропиками. Однако Новые Гебриды имеют свою Трою и своего Шлимана! Этот факт известен не столь широко (даже в Океании), как он того заслуживает. 1967 год стал знаменательной датой в истории архипелага. Археолог Хосе Гаранж (память о его работах никогда не умрет в сердцах меланезийцев) поверил в пользующуюся известностью на архипелаге легенду о великом вожде Рои Мате.

Давным-давно легендарный герой Новых Гебрид после долгого и мучительного путешествия среди лабиринта островов высадился на Эфате. Основавшись в центре архипелага, он правил долго и счастливо. Рои Мата был добрым и справедливым правителем. Когда он умер, тело его перевезли на крошечный островок Ретока, расположенный поблизости от Эфате. Легенда гласит, что у могилы владыки совершился торжественный обряд с танцами и жертвоприношениями. Рои Мату захоронили вместе с близкими людьми и представителями подвластных ему родов. Во время великолепных погребальных торжеств люди добровольно вызывались сопровождать вождя в Страну мертвых. Как предписывали обычаи того времени, их закапывали в землю заживо. Мужчинам давали большие дозы кавы, что приводило их в наркотическое оцепенение. Женщины шли на смерть в полном сознании. Кроме добровольных жертв заживо хоронили и тех, кто вовсе к этому не стремился. Предание гласит, что участники похорон по окончании церемонии покинули остров, провозгласив Ретока табу на все времена.

Археологические исследования, проведенные в соответствии с данными легенды доктором Хосе Гаранжем, позволили сделать поразительные открытия. Было найдено огромное захоронение, в котором обнаружены останки пятидесяти человек и большое количество украшений и утвари. Захоронение выглядело так, как описано в легенде: выше погребения вождя найдены одиннадцать осыпанных украшениями пар, размещенных полукругами. Мужчины лежали на спине, женщины обнимали мужей за шею, талию или плечи. Десять человек погребены отдельно, недалеко от первой группы. Длинные кости шести других скелетов разложены связками, а остальные разбросаны по краям могилы.

Рои Мата покоился в углублении в центре захоронения. Рядом с ним обнаружены скелеты молодой женщины, мужчины и супружеской пары, то есть, в соответствии с традицией, бытовавшей в те времена на архипелаге, – жена, друг и представители его рода.

Захоронение датировано с помощью радиоактивного анализа 1250 годом (с возможностью отклонения в обе стороны на полтора века). Так, неожиданно для европейцев, гордых своим прошлым, оказалось, что местный народ уже в XIII, а возможно, и в XII веке имел своих вождей, культуру и искусство. Находка на острове Ретока, расположенном всего в десяти километрах от Эфате, может быть, научит скромности заносчивых белых.

Я прочно обосновался в доме Мацея. Мне нравилось в любое время дня смотреть с террасы на залив и любоваться раковинами из коллекции Пат. Тут было чем восхищаться. Поражало удивительное сочетание красок и узоров, которыми наделила природа эти дары моря. Пат знала почти вое о каждом экземпляре своего собрания. Рассказы ее были захватывающими.

Дом Бохеньских ничем не напоминал типичные постройки белых в тропиках. Скорее он был похож на солидный шляхетский двор старой Польши с собственной канцелярией главы дома. Была она и у Мацея. Большая кухня сообщалась с просторной столовой, имелась общая комната и, разумеется, гостиная. Хозяин, видимо, вложил большой труд и пролил много пота, возводя кирпичные стены. Ведь это своего рода новаторство – использовать кирпич при строительстве в тропической зоне. Мацей хотел, чтобы его двухэтажный дом был крепким и удобным. Новая постройка уже успела пройти испытание ураганом, что очень радовало ее хозяина.

У Бохеньских всегда собиралось много гостей – личности яркие, иногда, правда, немного чудаковатые. Приходили врачи, этнографы, чиновники. На мой взгляд, самым интересным гостем был Леон Ласка – второй после Мацея на Новых Гебридах поляк – человек тихий, скромный и молчаливый. Он жил в Виле один, время от времени писал длинные письма родным в Вейхеров. Иногда мы подолгу с ним беседовали, правда, своими воспоминаниями он делился весьма неохотно. Я узнал, что сначала он работал на почте в Гдыне, затем война, потом плен. В 1948 году он оказался в Англии и оттуда, через Австралию, перебрался на Новые Гебриды. Я смотрел на свежее загорелое лицо Лео (как его все здесь называли) и невольно задумался над судьбами поляков, которых вихрь последней войны разметал по всему свету. Гдыня и Новые Гебриды, почтовый штемпель и теодолит землемера. Бульвар Костюшки и остров Томан, знакомые со Свентоянской улицы и намба с пурпурно-фиолетовыми перьями на гениталиях – все это трудно соединить вместе и тем не менее вмещалось в биографию Леона.

– Спасибо, что вы упомянули об этих столбиках, которые я ставлю здесь уже тридцать лет. Приятно, что кто-то отметил мою работу, – сказал как-то Леон в конце нашего разговора. При этом он застенчиво улыбнулся и быстро исчез в потоках затихающего дождя.

Однажды днем мы отправились с Леоном на прогулку по городу. Здесь его знали все.

– Привет, Лео. Добрый день, мистер Лео, – слышалось на каждом шагу.

Пока мы бродили по улицам города, Ласка не раз показывал мне на вывески несуществующих фирм. Он неплохо разбирался в финансовых вопросах. Они его интересовали скорее всего потому, что он стремился как можно выгоднее поместить свои сбережения, заработанные тяжким трудом.

– Несколько лет назад обнаружилось, что Новые Гебриды – это «налоговый рай», нечто вроде Багамских или Бермудских островов. Согласно здешнему законодательству, подоходные налоги не взимаются. Начиная с 1969 года в нашем «налоговом раю» появилось более трехсот солидных фирм, банков и целые легионы юрисконсультов и финансистов.

– А как на это смотрят власти?

– Они не препятствуют этому. Однако по закону, начиная дело, вы обязаны внести регистрационные взносы и платить какую-то сумму ежегодно.

– Но здесь же существуют три администрации! Какую из них предпочитают вновь прибывшие?

– Британскую. Формальности при регистрации фирмы у французов неизмеримо сложнее.

– Леон, скажите, пожалуйста, сколько европейцев на этих островах?

– Все не так просто. В Санто и Виле проживает четверть всего населения архипелага. Так же как и везде, люди тянутся в город, обрушивая массу неприятностей и на себя, и на город… Но я отклонился от вопроса, вы спрашивали меня о европейцах. Так вот, французское гражданство имеет около трех с половиной тысяч человек; людей, имеющих удовольствие обладать английским паспортом, менее полутора тысяч. Однако это не обязательно белые. Среди французских подданных есть таитяне и выходцы из Индокитая – тонкинцы. В число британских граждан на Новых Гебридах входят китайцы, фиджийцы, тонганцы и другие островитяне – с Соломоновых островов и Микронезии. Данные об этом публикуются не слишком часто. Помню, в 1972 году сообщали, что европейцев (так называют белых, в том числе из Австралии, Новой Зеландии и США) здесь проживает в общей сложности немногим более двух процентов от всего населения. Мне кажется, положение за последнее время в основном не изменилось. Поэтому легче подсчитать, что при численности населения архипелага, достигающей в настоящее время (то есть к началу 1975 года. – Я. В.)девяноста тысяч человек, белых, включая рассеянных по всем островам плантаторов и чиновников, – тысяча восемьсот – две тысячи человек. Таковы пропорции.

Мы шагали по Рю Хиггинсон – главной улице города, втиснутой между берегом и близко отстоящими от моря холмами. Боковые улицы, отходящие от приморского бульвара, сразу резко поднимаются вверх. Благодаря такому расположению главной артерии города движение на ней было необыкновенно сильное, да и стоянок, видно, не хватало. Это стало заметнее у здания почты, магазинов Бёрнс Филпа, Мессажери Маритима и других центральных торговых пунктов и Учреждений города. Среди потока машин двигались густыми толпами пешеходы.

Ничего удивительного, ведь многие спешили на местный рынок, расположенный напротив современного здания почты, сравнительно недавно преподнесенного столице совместной администрацией. Чего только там не было! Яркий красочный базар поражал гаммой красок. Торговки в ярких, характерных для тропиков туалетах, начиная от скромных «миссионерских» свободно ниспадавших одеяний до многоцветных сари, которые демонстрировали индианки с Фиджи, предлагали покупателям свои сокровища, главным образом продукты питания: рыбу, бронзовых крабов, искусно сплетенные в связки зеленые бананы, желтые дыни, коричневые клубни таро и ямс. Невозможно было оторвать глаз от этой радуги красок на фоне сапфировых вод Залива и ослепительно голубого неба с нежно подкрашенными облаками.

В торговых рядах возвышались поражающие своими формами и цветом раковины, а также изделия народного творчества. Однако вид у них был довольно жалкий. Вспоминая настоящие маски, невинбуры или флейты, которые я видел на островах, я решил, что предметы, предлагаемые покупателям здесь – халтура, ни в какой степени не отражающая талант местного населения. Уродцев этих вызвали к жизни, конечно, туристы, породив меркантильное творчество ради приезжих, жаждущих приобрести «что-нибудь новогебридское». Им и продают это «что-нибудь», сделанное людьми, не обладающими ни мастерством, ни талантом.

Леон проводил меня до Центра культуры, который я решил обязательно посетить, находясь еще в Амбриме. И правда, здесь было на что посмотреть. Закрученный дважды поразительный кабаний клык покоился на атласе, а надпись гласила, что он пожалован королевой на вечное хранение. Прекрасное, редкое произведение искусства!

Две молодые сотрудницы Центра культуры проявили внимание к гостю из Европы. Они любезно сообщили мне сведения о фауне здешних островов, хотя, как во всем островном мире Тихого океана, она была тут весьма скудной. Однако дамы так мило и с таким воодушевлением демонстрировали чучела летучих мышей и разных птиц, что я, чтобы не огорчать их, даже записал латинские названия, которые ровным счетом ни о чем мне не говорили, так же как их английские соответствия. Вот они. Птицы – Aplonis sanovestris, Ptilinopus greyii, Gallicolumbia sanctacrucis, Myzomela cardinalis, Neolalage banksiana,рыбы – Brachyrus zebra, Sananeceia verracusa.Мне также показали чучела ядовитых змей, которые я рассматривал с большим интересом. Та, жертвой которой я вполне мог бы стать, называлось довольно изящно – Laticauda.Милые дамы заставили меня записать еще названия нескольких десятков ядовитых моллюсков. Приводить их здесь я не стану, так как звучат они длинно и угрожающе.

После несколько затянувшегося посещения Центра культуры (дамы позволили мне ознакомиться с двумя или тремя книгами) я оказался на улице. Прямо перед зданием Центра был помещен великолепный старинный якорь, который, как гласила надпись, принадлежал одному из судов Жана Франсуа Лаперуза.

Чтобы отправиться на Таити и забронировать место в самолете для дальнейшего путешествия, мне необходимо было привести в порядок свои дела. Поэтому я отправился продлить визу. Заодно мне хотелось поближе познакомиться с тем, как функционируют учреждения кондоминиума.

Судьба привела меня в отделение французской полиции. Меня встретили сонные, скучающие физиономии. Та же картина повторилась и на почте, и в агентстве авиационных линий. Что ж, тропики не способствуют чиновничьей активности!

В одном из учреждений я обнаружил «толпу»… из трех человек. Дожидаясь своей очереди, я лениво поглядывал по сторонам. Мой взгляд наткнулся на два портрета, висящих на почетном месте на стене: королевы Елизаветы II и президента В. Жискар д’Эстэна.

– Вас поразила эта необыкновенная пара, не так ли мсье? – сказал худощавый смуглый мужчина со смеющимися глазами, стоявший в очереди позади меня.

– Два правителя в одном государстве…

– Это вы хорошо сказали, – не переставая смеяться, говорил незнакомец.

Жак Гартье, как он тотчас же представился, вообще оказался человеком веселым. Он тут же сообразил, что имеет дело с желторотым новогебридцем, и крепко захватил меня в свои объятия, вырваться из которых оказалось не так-то просто.

– Так вы поляк, – он расчувствовался. – О, мадам Валевски…

Я не совсем понял, почему я ассоциировался у него с пани Валевской. Гартье затащил меня в бар неподалеку от «Отеля Росси» и угостил анисовой водкой.

– Мсье, коренные жители, да вы не поверите, ха! ха! – закатывался он, – королеву и президента считают супругами, ха! ха! Они диву даются, почему эта женщина так часто меняет мужей. Сначала был генерал Шарль де Голль, потом Помпиду, а теперь В. Жискар д’Эстэн, так что и конца этому не видно. Хорошенький пример для здешних людей!

Жак оказался компанейским малым. Он рассказал мне бесчисленное множество забавных историй, которые могли произойти лишь в кондоминиуме-пандемониуме. Так, я узнал о том, что здесь наращивали на судах мачты, чтобы французский флаг реял выше британского, о закулисных махинациях в миссионерских школах и миссиях. Один случай показался мне просто анекдотическим. Оба комиссар-резидента соблюдали, разумеется, разные правила уличного движения. Говорят, однажды британский «паккард», придерживающийся правостороннего движения, уперся во французский «ситроен», который двигался по правилам левостороннего движения. Престиж не позволил ни одному из сановников уступить дорогу другому. Два часа простояли нос к носу автомобили. Затем комиссары-резиденты вышли из машин якобы для неофициальной беседы. Тем временем менее амбициозные, но более практичные шоферы уладили дело.

Жак Гартье задавал темп нашим беседам, к которому я никак не мог привыкнуть.

– Как, вы еще не видели лагуну Эракор?! А наш суперотель «Ле Лагон»? Плохо! Это надо немедленно исправить! Едем и все, – командовал француз (во время второй мировой войны он служил под командованием де Голля и дослужился до чина капитана).

Пока мы дошли до места, где Гартье оставил свою машину, я несколько раз застывал у витрин магазинов. Я увидел чудесные маски и два совсем недурных невинбура. Когда я узнал, сколько они стоили, дрожь пробежала по моей спине, несмотря на зной. Цены были невероятно высокие.

– Да, – кивал головой Жак, – действительно, у нас все дорого. Мы платим за одни и те же товары примерно наполовину больше, чем англичане на Соломоновых островах и французы на Таити. Фиджи – сказочно дешевая страна, если сравнить тамошний прожиточный минимум со здешним.

Магазины в Виле ломились от товаров. Здесь можно было приобрести хорошие французские вина, косметику и даже клетчатые шотландские юбки из толстой шерсти, но за все приходилось платить втридорога.

Мы проехали километра три на «мини-моке», модном в Виле автомобильчике без кузова (нельзя же считать кузовом жестяную ванну без дверцы). Жак думал ослепить меня своим пансионатом, но я не смог доставить ему этого удовольствия. Это был стилизованный в местном духе первоклассный отель на уровне мировых стандартов, какие часто встречаются во многих районах тропиков. Но я не хотел бы жить в таком отеле, не говоря уж о ценах. В распоряжении постояльцев «Ле Лагон», конечно, были и лодки с балансиром для прогулок по лагуне, и бассейн с обслуживающим персоналом. Тут прямо в воду подавали ледяные коктейли.

Жак даже немного рассердился на меня, что я так сдержанно хвалю этот караван-сарай для туристов. Зато большую часть времени я провел в магазине сувениров при отеле. Там продавались оригинальные произведения местного искусства.

– Раз уж вы этим интересуетесь, то я отвезу вас тут неподалеку. Может, что-нибудь вам да понравится, – заявил француз.

К владениям мсье Мишутушкина вела дорога метров в семьсот длиной. Мне там очень понравилось. Это была усадьба истинного художника. Табличка на воротах отражала его полный титул, который звучал так: «коллекционер искусства Океании, консультант по искусству Полинезии и Меланезии». Господина Мишутушкина, к сожалению, мы не застали: кажется, он проектировал на Таити интерьер нового отеля. Нас принял его друг, меланезиец, тоже художник. Молодой человек показал нам жилой дом и музей обоих художников, где в большом беспорядке валялись прекрасные маски, культовые скульптуры, гонги, барабаны, причем не только с Новых Гебрид, но и Новой Гвинеи, Соломоновых островов и других регионов Океании. Жак был вполне доволен: я восторженно кидался к пыльным сокровищам, врем» от времени восхищенно вздыхая при виде инкрустированной ракушками выразительной маски или культовой принадлежности, отделанной перламутром.

На полпути между искусством Тонга и Самоа совершенно неожиданно для меня молодой художник спокойно сказал, что вообще-то «у них весьма тесные контакты с Польшей».

Услышав такое заявление, я едва не выронил из рук большую глиняную маску. Оказывается, неутомимый коллекционер и знаток искусства, директор Музея Азии и Океании в Варшаве Анджей Вавжиняк (меланезиец никак не мог правильно выговорить его фамилию) вошел в контакт с Мишутушкиным, известным специалистом в этой области, и настолько очаровал последнего, что тот согласился пожертвовать польскому музею несколько интересных экспонатов из своего собрания. Как раз в тот момент шло комплектование посылки. Молодой художник принес мне даже конверт с польскими марками. Великолепное свидетельство, особенно если принять во внимание расстояние от Панго Род, на которой находится мастерская Мишутушкина, до Варшавы [22]22
  Анджей Вавжиняк завязал контакт также и с Бохеньскими, как только «открыл» их в Виле. Замечательные дары Мацея варшавскому Музею Азии и Океании забрал Мончка, капитан яхты «Мария». Он зашел в Вилу через несколько месяцев после моего отъезда. – Примеч. авт.


[Закрыть].

Гартье очень радовался, что коллекция меня очаровала, а больше всего тому, как поразило меня письмо из Польши.

– Хорошенькие игрушечки у этого Мишутушкина, не правда ли? – ликовал Гартье, будто сам был их владельцем.

На обратном пути из того потока информации, которую обрушил на меня Жак, я усвоил, что в 1940 году тогдашний глава французской администрации на Новых Гебридах мсье Анри Суто одним из первых официальных представителей заокеанских территорий Франции встал на сторону генерала Шарля де Голля, а сам де Голль в качестве главы французского государства приезжал с визитом в кондоминиум в 1966 году.

– Я мало помню об этом событии, – с грустью признался Гартье, – мы с моим другом, тоже ветераном, так сильно напились в тот день, что так и не увидели дорогого Шарля.