Текст книги "Роковая неделя"

Автор книги: Януш Корчак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)

– Молчать! На последней лавке будешь на моих уроках сидеть. Попомнишь ты меня. Марш! Лапы вам поотобью, – обратился он уже ко всему классу. – Скоты!

Стасик взял тетрадку и ручку и пошел на последнюю парту.

Стасик, как все в классе, учителя чистописания презирал. Преподает только до третьего класса, оставить на второй год не может; но это «Попомнишь ты меня…». А если скажет директору, что тогда? А учитель в графе «Пшемыский» поставил четыре жирных кола: по предмету и за внимание, прилежание и поведение.

Ученики смотрят на Стася с сочувствием: то, что случилось с ним, могло случиться с каждым из них. Бедный Пшемыский. Во время перемены о нем будут говорить в учительской, вся гимназия, все узнают и станут мстить.

«Что за страшная, страшная, страшная неделя», – думает Стасик.

– Пойдем вместе, ладно? – предлагает Ковальский.

– А, мне все равно, – отвечает Стасик.

Резкий ответ Стасика Ковальского не задевает. Знает, что Пшемыский его любит, а злится, потому что у него горе.

– Дай застегну тебе ранец, – говорит мягко Ковальский.

Стасика его доброта обезоруживает. Они выходят вместе на улицу. Ковальский станет его утешать, и Стасик отвлечется, забудет. Экая важность – чистописание!

Прицепился к ним Малиновский. Дали ему отповедь, но у Малиновского нет самолюбия, и он нахально не отстает.

– Иди себе, иди.

– Запретишь мне ходить по улице?

– Ладно, тащись за нами. Хвост. Собака. Поди сюда – на, на!

Малиновский знает, что они таким манером хотят от него отделаться, и решает их еще пуще разозлить.

– Перейдем на другую сторону, – предлагает Ковальский.

– Вот погодите, я завтра дежурю, так вам отплачу! – кричит Малиновский им вслед.

– Ладно, отплатишь.

С минуту идут молча. Как бы начать так, чтобы не обидеть друга.

– Слушай, Пшемыский, ведь он тебе ничего не может сделать – чего ты его боишься?

– Вовсе я не боюсь, только он постоянно будет придираться.

– А я тебе говорю, что через неделю он обо всем позабудет.

– Да, как же, забудет он, если я буду сидеть на последней парте.

– Так ты не садись. Если тебе что скажет, ты ответишь, что ты близорукий, – вот и все.

– А он, наверно, уже на меня наговорил.

– А я тебе говорю, что нет. Он сам боится дира.

– Так зачем поставил мне четыре кола?

– Вот ты его и попроси, чтобы вычеркнул.

Стасик не отвечает. Потому что навстречу идет девочка в трауре. Всегда ходит по той стороне улицы, а сегодня как раз по этой. Она что – то рассказывает подруге, и обе смеются. Может, у нее умерла всего – навсего бабушка, а то как бы она могла смеяться? Посмотрит на Стася или не посмотрит? Посмотрела. Потом что – то сказала подруге, наверно, про Стася, потому что они оглянулись и рассмеялись. Может, заметила, что он плакал? Хотя он, собственно, п не плакал, только в глазах у него стояли слезы, а от этого глаза не опухают.

– Что? – переспрашивает Стасик.

– Попроси его, чтобы вычеркнул.

– Не стану я просить.

– Чем тебе это помешает?

– Не хочу. Смотри, какая свинья! Сам ведь меня посадил, ему сказал, что нарочно, а потом орет. Словно я его просил.

Под влиянием разговора Стасик успокаивается.

– А это большая звезда, которая у него вместе с орденами, тоже орден? – спрашивает он приятеля.

– Орден, пожалуй.

– Когда он приходит в гимназию, он обязательно должен быть при орденах?

– Пожалуй, нет – только так, чтобы похвастать.

– А может, он – таки должен?

– А кто ему может приказать?

Правда, кто ему может приказать – ему, кого боится даже директор?

– Почему он вошел к нам один, а не с директором?

– Дир хотел с ним пойти, а он не захотел.

– У дира был как раз урок в пятом классе.

– А откуда ты знаешь?

– В раздевалке один ученик говорил… А знаешь, это лучше, что дира не было!

– Ясно, лучше. Еще и ему бы что-нибудь сказал.

На углу они прощаются и расходятся.

Стасик заходит в новую лавочку за тетрадкой.

– Пожалуйста, покажите мне те цепочки, которые дают в придачу к общей тетради.

– Ах, пожалуйста. Правда, красивая? Тяните ее как хотите: не порвется, такая она крепкая.

Стасик не любит, когда с ним говорят на «вы», – ему кажется, что над ним смеются.

Стасик берет простую тетрадку и выходит.

И зачем ему, собственно, цепочка? Ведь не станет же он носить часы на двух цепочках…

*

Мама надела новое платье, которое портниха испортила, и понадобились две переделки. Портниха вдобавок маме нагрубила. Мама не станет больше ей давать и никому ее не порекомендует.

Мама отправляется с папой на концерт, на который уже не было билетов, и папа еле достал два билета у перекупщика. Тетя хотела, чтобы купили и для нее, но уже не было. У тети дикие претензии, папа не обязан покупать билеты для всех на свете.

Людвикино дело проследить, чтобы Стасик играл на фортепьяно и чтобы дети легли спать самое позднее в десять часов. Если учительница скажет, что Стасик опять не выучил новую пьеску, то мама с ним расправится всерьез. Дети не должны шуметь, и пол не царапать! Лампа чтобы не коптила, Стасик не задирал Юзика, а Зося, если возьмет что – либо с туалетного столика, получит трепку. Никому не открывать даже через цепочку, и чтобы Людвика ни на шаг не смела отлучаться из дома. Стасик выучил уроки?

Мама и папа уходят на целый вечер, это для детей большой праздник. Никто им не мешает играть, иной раз и Людвика принимает участие в игре или рассказывает сказки. Юзик и Зося слушают с волнением, благоговейно, а Стась с виду равнодушно, но и он любит слушать сказки. Самое же главное то, что они одни и могут делать, что хотят.

Мама надела перчатки, а папы все нет. Дети кончают ужинать.

Зося воткнутой в хлебную корочку вилкой подбирает с тарелки остатки масла и крошки котлеты.

– Гляди, я из хлеба сделала щетку.

«Ослица», – думает Стасик.

Юзик тоже сделал щетку из вилки и хлеба.

– Уже обезьянничаешь, – говорит Зося.

Мама и дети проявляют нетерпение.

«Хоть бы уже они пошли», – думает Стасик.

Скрежет ключа. Папа пришел.

– Только никому не открывать. Лампа чтобы не коптила. Пусть Людвика никуда не выходит. Ведите себя хорошо.

Дети остались одни. Сами не знают почему, но сегодня они как – то меньше рады, чем обычно. Стасик – то знает, да не скажет. Сегодняшний скандал с учителем чистописания и две двойки. Несделанная задачка не в счет, он уже сказал маме, что не сделал.

Юзик срисовывает картинку из «Пшиячеля»{39}39
  «Пшиячель» – речь идет о журнале для детей «Пшиячель Дзечи», выходившем в Варшаве в 1861–1914 г.


[Закрыть], Стасик читает о кражах в «Курьере» – это хорошо для обычного вечера, но не когда мамы нет. Зося хотела бы начать игру.

– Знаете, если залезть в колодец, то можно днем видеть звезды.

– А как же, – иронизирует Юзик.

– Не «а как же» – учительница говорила.

– Твоя учительница знала бы да ведала, где нынче обедала…

– Если бы ты знал столько, сколько она!

– Все бабы ничего не знают, – говорит Юзик, которому передалось настроение Стасика.

– Мамочка тоже баба, значит, она тоже ничего не знает? Ладно… ладно…

Разговор не клеится. Зося не сдается.

– А если смотреть на молнию, то ослепнешь.

– Это тоже тебе учительница сказала? – спрашивает Стасик,

который уже прочитал мелкие сообщения в «Курьере».

– Нет, я сама знаю.

В комнату входит Людвика.

– Стасик, мать сказала, чтобы ты играл… Брось «Курьер», ничего умного там для тебя нет.

– Раз ты не умеешь читать, ты не знаешь, умное это или глупое.

– Не умею, потому что меня не учили, – говорит Людвика.

Стасик пожалел, что он так сказал. Людвика рассказывала однажды, когда мамы не было, как ее била мачеха, как ее потом хотела выдать за старого и как она убежала из дома, и Стасик дал себе слово, что будет для нее добрым; даже начал учить ее буквам.

Но зачем она всегда начинает?

И теперь он хотел ей сказать, чтобы она села, и он прочитает ей про преступление на Воле{40}40
  Воля – район Варшавы.


[Закрыть], потом Людвика тоже рассказала бы про преступление – и так начался бы приятный вечер. Но две двойки, куратор…

– Стасик, отдай «Курьер».

– Пусти, Людвика, а то порвется.

– Так сам пусти. Ну, ладно, я с тобой драться не буду.

У Людвики есть задняя мысль: Людвика хочет, чтобы каждый из детей что-нибудь натворил, тогда она может заставить их потом молчать, так как сама намерена улизнуть на полчасика в прачечную, где вечерами бывает так весело.

– А Зося пусть ничего не трогает.

– А вот и трону!

– А я говорю, не тронешь.

Зося храбро входит в темную спальню и выносит оттуда флакон одеколона.

– Ну, про это уж хозяйка узнает.

– Ну и пусть.

Юзик же золото, не ребенок. Теперь Людвика спокойна. Ни один из ребят и не пикнет.

Она свободно может на часок отлучиться.

Стасик отложил газету, облокотился поудобнее, смотрит на Юзика.

«Маменькин сынок, – думает о нем ревниво. – Брата надо любить. Люблю я его?»

– Может, поиграем во что-нибудь ? – решается наконец Зося. Юзик вопросительно смотрит на Стасика.

Стасик вынимает из шкафа том Словацкого, Сенкевича мама уже давно заперла на ключ. Стасик стихов не любит. «Отец зачумленных», – может, это интересно.

Зося смотрит на часы. Уже полчаса прошло – и ничего.

– Я скажу маме, что ты вынул книжку.

– А я скажу маме, что ты брала духи.

Юзик ложится на диван.

Стасик читает, читает со все возрастающим интересом.

И вдруг ему приходит в голову странная мысль: этот отец зачумленных похож на него, Стасика. И на отца зачумленных, и на Стасика сваливаются одно за другим несчастья, которым и конца не видать. Несчастная неделя еще не кончилась, еще два дня. Кто знает, что будет дальше? Может, его выгонят или еще что? У того умирали дети, а он получает двойку за двойкой. И за что это, за что? Что сделал этот отец плохого, что у него так умирали дети? Бедный! У Стасика на глазах слезы. Юзик сидит па стуле, уставившись на лампу. Зося сердито смотрит на Стасика: из – за него целый вечер испорчен, какая муха его сегодня укусила, вылитый папа…

Из взрослых нет никого, и в квартире так тихо. Почему сегодня так грустно, хотя и нет мамы?

Плохо не только Стасику, но и Юзику, и Зосе. Мрачный сон наяву видит история: злой дух, злая сила стоит у ворот школы; злая, ибо не переносит детского смеха, злая, ибо, когда она слышит веселый и беззаботный детский смех, глаза у нее наливаются кровью – лениво повернет голову и огрызнется, и вспугнет смех.

Бедные вы, бессильные, где же молитва за ваше льняное счастье, где помощь? Удивленные глаза ваши печальны. Может, явится чудо – рыцарь о ста головах, сотнях сотен черных рук в шишках и узлах и в рубцах от тяжелых орудий труда и для всех – и для вас – купит лучшее завтра?

Мрачный сон наяву видит история.

*

– Погоди, уж я тебе отплачу за вчерашнее! – грозится Малиновский.

Малиновский сегодня дежурный. Стасик вспоминает вчерашнюю ссору, и в душу его закрадывается беспокойство. Малиновский и так свинья и подлиза, а тут еще…

После второго звонка кто – то свистнул.

– Пшемыский, чего свистишь? – орет во весь голос Малиновский, зная, что по коридору ходит педель.

– Врешь, это не я свистел, – защищается Стасик, хотя знает, что если дежурный скажет педелю, так тот поверит дежурному, а не ему. Стасик чувствует безвыходность положения, и в нем закипает бессильный гнев.

Во второй раз кто – то свистнул в классе.

– Опять Пшемыский? – вопит Малиновский и записывает Стасика на листочке.

Но педель не слышал, Стасик спасен! Стасик покажет этому безобразнику, что не боится его.

– На, записывай, – и засвистел теперь уже сам.

И в дверях появился инспектор.

– Кто свистел?

– Пшемыский, – и подает листок.

– Останешься на два часа после уроков.

Инспектор берет у Малиновского листок и уходит на урок в пятый класс.

– И надо было тебе с ним связываться?

– Не суй нос.

– Ну, везет же этому Пшемыскому!

У Стасика час на размышления. Инспектор запишет в штрафной журнал только после большой перемены. Просить или не просить?

– Иди, попроси, – уговаривают одноклассники, – скажи, что весь класс видел.

– Пусть я только буду дежурным, – говорит один. – Малиновскому за тебя достанется.

– Свинья, подлиза, скотина.

Стасик ждет под дверью пятого класса: инспектор никогда не выходит сразу после звонка, а только минут через пять. Рядом со Стасиком его сторонники, наготове, это свидетели; немного дальше – остальные.

– Что это опять за сборище? – спрашивает, выходя, инспектор.

– Ну, иди, – подталкивают Стасика приятели.

– Пожалуйста, господин инспектор, – начинает Стасик.

Скажет ему всё, с самого – самого начала, всё, как на духу, всё,

с понедельника. Инспектор простит его, должен его простить, должен его простить!

– Разойтись!

У инспектора в руках листочек Малиновского.

– Прошу вас, – начинает Стасик, – я…

Инспектор не слышит, идет по коридору. На лестнице толпа их разделяет. Стасик продирается с каким – то отчаянным упорством. Расскажет ему всё – всё, с самого начала всё расскажет, расскажет с самого понедельника. Инспектор простит, наверно простит и не запишет в штрафной журнал. На пороге учительской Стасик заступает ему дорогу.

– Пожалуйста, господин инспектор…

– Знаю, знаю…

– Пожалуйста…

– Ты уже больше не будешь, правда?

– Я больше уже не буду.

– Если больше не будешь, это очень хорошо, а сегодня посидишь два часа. Понял?

И исчез.

– Ну и что?

– Пошли вы к черту!

Стасик возвращается в класс и судорожно плачет.

– Пшемыский, выйди из класса, – кричит издалека Малиновский.

Стасик не отвечает. Малиновский не смеет повторить приказ.

В класс входит классный наставник: все ли вышли, открыты ли окна?

– А ты что? Ааа, Пшемыский. Плохо, плохо: вчера четыре кола, сегодня карцер.

И за несколько этих ничего не значащих слов Стасик ему благодарен, как за величайшее благодеяние; нет уже на него обиды за понедельниковую двойку. Позволил ему остаться в классе, не накричал, не выгнал.

Немец, ставя Стасику отметку, покачал головой, причмокнул, взглянул на его заплаканные глаза и поставил четверку с плюсом. Стасик заслуживал только тройку, да и то, может, с минусом.

– Ставлю тебе четыре.

– Хорошо.

Стасика уже ничто не может утешить, и так все пропало.

Школа опустела. Так глухо, пусто и страшно. Столько парт, на стенах карты и – он, Стасик, один. А там за окном, на улице, все по – старому, словно ничего не случилось. Люди идут себе как ни в чем не бывало. Трамвай идет, мальчик продает газеты, нянька с двумя детьми идет, мужчина с поднятым воротником, два студента, женщина с ребенком. Какие они все счастливые! Только он один – одинешенек на белом свете!

Инспектор теперь, наверное, обедает и о нем и не вспомнит. Какое ему дело до Стасика, ему или кому другому? Одно слово: «Прощаю» – или: «Помни, чтобы это было в последний раз» – и не сказал, почему?

И зачем только он связался с Малиновским? Правда, Малиновский побожился, что не простит, но ведь божба по злости не в счет, это, пожалуй, малый грех? Людвика очень набожная, а сколько раз божилась, что скажет маме, а потом не говорит.

Ах, как опротивела жизнь, как страшно хотелось бы умереть! Не болеть, не мучиться, только так, сразу умереть.

Стасик облокотился, смотрит неподвижно в угол класса и думает о том, как он бы хотел умереть.

Например, эта малышка в трауре попадает под лошадей. Стасик бросается ее спасать. Хватает лошадь за узду, лошадь встает на дыбы, но Стасик узду не отпускает. Тогда лошадь кидается в сторону – Стасик ударяется головой о столб уличного фонаря, – а потом добивает копытом. Труп несут в гимназию. О нем пишут во всех газетах, называют юным героем. На похоронах вся гимназия: и директор, и инспектор, и все ученики, мама и папа, и – та, которой он спас жизнь.

Но Стасику жалко своей молодой жизни.

Нет, лошадь его не убивает, а только тяжело ранит. Стасик очень долго хворает, почти до рождества. За два дня до праздника он приходит в школу бледный, с повязкой на голове, чтобы его могли вызвать для исправления отметки. И во второй четверти у него ни одной двойки, потому что его легко спрашивают. Малиновский приходит просить прощения, и Стасик его прощает.

Рождество, праздник, елка. Как все это далеко! Четыре недели. Когда все это кончится?

Что скажет мама, когда увидит дневник?

«Пойдешь в сапожники. С тобой нельзя обращаться как с человеком. Посмей мне взять какую-нибудь книжку, руки пообломаю. Учись!» – просвистит, словно удар кнута.

Наконец через несколько дней Стасик пойдет просить прощения; ему ответят холодно, резко:

– Хорошо, хорошо, увидим.

А несделанная задача, а если на будущей неделе ему еще в чем – то не повезет, так опять две двойки.

Нет, только смерть может его спасти, больше ничто…

Стасик вернулся домой голодный и уставший от бесцельной внутренней борьбы – двухчасовой лихорадочной работы мысли в одиночестве.

– День ото дня лучше, Стасечка: вчера задачка, сегодня карцер.

– Не вчера задачка, а позавчера.

Стасику хочется, чтобы мама его избила, пускай бьет, пускай все его мучают, до конца. Нарочно так станет отвечать…

– Задача позавчера, ну, а карцер тоже позавчера?

– Он меня посадил несправедливо.

– Я знаю: у тебя на все сто отговорок.

– Это не отговорки. А если вы, мама, не знаете, то лучше не говорите.

Стасик отложил ложку, бросился на свою кровать и вплоть до прихода репетитора лежал и плакал. Это уже не был спазматический плач уязвленной гордости, бессильного гнева и бунта, плач, которым он вызвал сочувствие классного наставника и тот не выгнал его во время большой перемены из класса; теперь это был плач капитуляции и обиды, горький плач человека, который обманулся даже в самых близких ему, в последних уже.

И мать поняла, добрые мысли на этот раз подсказало ей сердце:

«Может, и правда несправедливо? Стасик не лжет ведь. Доктор сказал, что у Стасика малокровие. Стасик к обеду не прикоснулся и завтрак принес обратно. Еще расхворается, хуже будет. Стасик не сидел еще ни в одном классе два года».

После занятий с репетитором Стасик пообедал, немки не было, а вечером, уже в постели, получил длинную шоколадку с начинкой.

*

Бедная мама, какая она добрая! Стасик отвечал ей невежливо, а она отменила занятия с немкой и дала шоколадку с начинкой. Бедная мама, мама тоже несчастная, она ничего в жизни не видит: целый день сидит дома, как проклятая, папа не знает снисхождения, он жестокий, а если мама купит красивый материал на платье, то портниха ей его испакостит.

Счастлив ли папа? Тоже нет: работает, надрывается, теперь с деньгами туго, а как выберется в театр или еще куда, то мама ему делает сцену и портит настроение.

А Стасик вместо того, чтобы стараться хорошо учиться, отравляет им жизнь и вгоняет в гроб.

Да, да. Во всем виноват Стасик, потому что он лентяй, не хочет учиться.

Завтра суббота, завтра наверно он будет отвечать по географии, он еще в понедельник должен был отвечать, а вот знает ли? Правда, он может выучить во время большой перемены, потому что задано мало и легкое, но не лучше было бы выучить сегодня, а завтра только повторить? Два часа сидел в карцере; мог бы научиться показывать главные города в Азии, о них ведь спрашивают, и почему он этого не сделал, карты же висели на стене? Воспользовался и этим карцером, и слезами, лишь бы не учиться.

Но теперь кончено: Стасик за себя возьмется.

– Ей – богу, я буду учиться, – принимает решение Стасик.

Он побожится, так что хочешь не хочешь, а придется учиться,

потому что иначе это будет тяжкий грех.

Стасик становится в кровати на колени и торжественно повторяет:

– Клянусь Богом, клянусь Пресвятой Троицей, с завтрашнего дня я буду учиться, а читать только по воскресеньям… и тогда, когда совсем мало уроков, – предусмотрительно добавляет он, – и я уже повторю все, что нужно, но чего еще хорошо не знаю.

Стасику сделалось немного страшно, что он вот так, одним махом сжег за собой все мосты, но тем крепче верит он в силу своей клятвы.

Каждый день по шесть страниц географии, по три параграфа немецкого языка и все слова – и так, чтобы знать, где der, где die и где das, – по одной части речи и по десять задачек.

Триста задачек за один месяц!

Стасик чувствует себя богачом – только один этот месяц выдержать! И он выдержит, теперь он уже обязан, потому что связал себя клятвой.

Если бы уже было завтра, если бы можно было сейчас, ночью, встать с постели и сделать первые десять задач или сразу двадцать – на два дня вперед!

И Стасик так расчудесно, безмятежно, спокойно засыпает. И на другой день так быстро и бодро вскакивает с кровати, на десять минут раньше, чем обычно, выходит из дома, так весело проходят первые три урока, так беззаботно играет на перемене в догонялки.

И даже на географии он ничуть не боится.

Сегодня он сделает с репетитором десять задач, первые параграфы по немецкому языку легкие, существительное он знает почти наизусть, на понедельник задано мало, все это он провернет за два часа, и вечер у него будет свободный.

То же самое завтра, послезавтра.

Даже дневник его не пугает. Пообещает торжественно, что исправится, скажет, что дал клятву, и мама должна ему поверить.

До звонка осталось пять минут. Стасик укладывает книжки, застегивает ранец и уже его даже немножко выдвинул.

– Пшемыский!

Стасик не верит. Как это? С понедельника он должен был начать в школе новую жизнь, полную похвал и побед, – новую и совсем непохожую на прежнюю, уже… уже через пять минут кончилась бы эта проклятая неделя, он даже книжку спрятал – и вдруг…

– Пшемыский.

Стасик не помнит, какой главный город в Тибете. Наверное, учитель ему велит назвать главные города в китайских провинциях. Стасик ошеломлен, оцепенел.

– Главный город в Персии, – бросает учитель, глядя на часы. Про Персию Стасик знает, но потом спросят его про Китай, а он

забыл, как называется этот город, где живет далай – лама.

– Я жду, – говорит учитель.

И Стасик ждет. Им овладела странная леность мысли. Может, звонок? И почему он его вызвал?

– Тегеран, – подсказывает первая парта.

Здравый рассудок велит говорить что попало.

Учитель уже даже блокнот спрятал, он и так отметку не поставит.

– Тегеран! – кричат в классе.

– Ну? – спрашивает учитель, делая вид, что не слышит подсказки.

Стасик молчит.

– Какой главный город в Персии?

– Тегеран, – громко гудит класс.

Стасик равнодушно пожимает плечами. Учитель лениво тянется за ручкой.

В разговорной речи это называется, что Стасик – уперся.