Текст книги "Роковая неделя"

Автор книги: Януш Корчак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

1. В субботу он остался без чулок, потому что опоздал к раздаче.

2. В воскресенье его побили по рукам, потому что не хотел участвовать в уборке.

3. Во вторник его выдрали за уши за скандал во время чистки картофеля.

Зато, как изъятый из – под действия суда, он не имел ни одного процесса.

Кроме этого дела у Г. было еще одно: Г. при гостях громко и упорно называл

одну уже большую девочку нехорошим словом. Так как Г. уже получил статью восьмисотую, то суд счел возможным дать статью шестидесятую.

Дело второе

Недисциплинированный, драчун, лентяй. Всегда прав, на любое замечание обижается. Плохой дежурный, недобросовестный работник.

Из – за него суп вышел жидкий, не хватало двадцати фунтов картофеля. Ст. 90.

(Г. уже работает.

Уже была жалоба, что ленив.)

Дело третье

Девочка старшего возраста.

Взяла без разрешения личные ножницы воспитательницы и куда – то их задевала. За четыре недели она ни разу не попыталась оправдаться, даже не поискала ножниц. Ст. 400.

Совет на первом заседании рассмотрел еще три дела.

1. Дежурный И. не хотел убрать мусор. Ст. 55.

2. Ребята пекли картошку в котельной. Ст. 41.

3. Опаздывает на дежурство. Ст. 30.

Вторая неделя

На второй неделе совет имел только одно дело.

Мальчик за обедом и за ужином читает книжки, на сделанные ему замечания не отвечает.

Спрошенный судебным советом, хочет ли он быть исключенным, то есть чтобы совет позволил ему читать за едой, отвечает, что категорически этого не хочет. Ст. 4.

Третья неделя

В связи с процессами о беспорядке в личных ящиках секретарь вносит проект:

I. Совершенно ликвидировать ключи, поскольку они не обеспечивают тайны содержимого ящиков,

или:

II. Назначить ответственных дежурных, которые сидели бы с утра до вечера за отдельным столиком у шкафа,

или:

III. Запереть шкаф на ключ и открывать его несколько раз в день на час,

или:

IV. Выследить обнаглевшего вредителя.

Совет проект отверг. Неизвестный получил статью третью (неизвестно, как это происходило), так как:

1. Многие ребята сами позволяют лазать в свои ящики во время своего отсутствия.

2. Ребята держат книги сообща и часто вынимают их без ведома владельца.

3. Иногда ребята попадают в чужие ящики по ошибке.

Если бы не судебный совет, то, может быть, шкаф и в самом деле заперли бы и вышло бы большое неудобство.

У одного Б. восемь дел.

Восемь дел за одну неделю!

1. Стоит девочка. Б. начинает приставать, драться: «Я подам на тебя в суд…» – «Ну и подавай». Б. продолжает приставать и драться. Ст. 63.

2. Девочка держит письмо. Б. вырывает у нее письмо, носится с ним по залу, грозит порвать. Ст. 63.

3. Сидит мальчик. Б. начинает его тормошить, дергать, толкать. Ст. 63.

4. Около девочки стоит корзинка. Б. надевает девочке на голову корзинку. Ст. 63.

5. Один мальчик утром играл с Б., а вечером не хочет. Б. ходит за ним по пятам, пристает, не дает ни минуты покоя. «Я ничего не мог с ним поделать». Ст. 63.

6. Б. подходит к девочке:

– Хочешь, побью?

– Уйди.

Б. не отстает, колотит ее, сталкивает со стула. Ст. 63.

1. Б. подходит к девочке:

– У тебя была чесотка.

Ходит за ней и повторяет, что у нее была чесотка. Ст. 63.

И еще на него подали в суд за то, что он плохо себя ведет на работе. «Из – за работы торгуется, на каждое замечание у него сто ответов, во все сует нос, не слушается». Ст. 93.

Б. выбрался из своих дел так благополучно потому, что за него вступились жалобщики.

«Б. неплохой, только он надоеда и приставала и у него нет никакого самолюбия. Ему скажешь «уйди» или «отвяжись», а он и не подумает, хохочет и дальше лезет. Вообще – то он не глупый, иногда с ним даже приятно бывает побеседовать. Б. говорит, что ему тоскливо, ведь у него нет никого, кто бы к нему по – настоящему хорошо относился, кто бы ему хотел помочь стать другим. В ларьке, где он работает, ему слишком много прощают, вот он и распустился, но теперь уж он исправится».

Дело двух малышей о плохом поведении за столом. Ст. 81.

Дело двух ребят среднего школьного возраста о самовольном уходе с занятий. Ст. 41–50.

Дело о неправильной характеристике, которую дала дежурному ответственная по этажу. Совет вынес заключение: реабилитировать дежурного.

Четвертая неделя

Четвертая неделя принесла нам только три процесса, из них один о затерявшемся то ли в прачечной, то ли в швейной носовом платке.

Сожженные сапоги

Два мальчика сожгли в котельной две пары башмаков на деревянном ходу и пару сапог. Велела их сжечь экономка.

– Неправильно это. Их можно было еще починить.

– Да ну, они никуда не годились.

– Даже самые плохие сапоги чинят.

Ст. 33: ребята выполнили данное им поручение, – значит, не виноваты.

Швейная мастерская

В воскресенье ребята заходят в швейную мастерскую пришить пуговицы и т. д. Один взял штопку, а ее брать нельзя, а другой хотел починить карман, хотя у него был один целый, чего вполне достаточно.

Ему говорят: «Уходи», а он: «Глянь – ка, она еще мне запрещает, распоряжаться тут будет! Вот возьму и зашью – что ты мне сделаешь?»

– Она меня хотела выгнать, как собаку. Вон, у других по два кармана, и ничего, а на моем была только малюсенькая дырочка.

В результате первый получил статью четырехсотую, второй – статью двухсотую. Совет постановил, что отныне починка будет производиться не в швейной, а в рекреационном зале. Старшая дежурная по швейной мастерской должна записывать все в тетрадку, как это делают ответственные по этажам. Следует проверить, не лучше ли действительно шить штопкой, чем гнилыми нитками.

Пятая неделя

Пять процессов.

Нашелся и второй мальчуган, который ненавидит суд.

У Г. пять дел.

Г. шумит в спальне. Не хочет раздеваться, подходит к чужим кроватям, громко разговаривает; сделаешь ему замечание, а он хоть бы что. В умывалке поет, насвистывает; ему говорят «перестань», а он в ответ: «Подай на меня в суд».

Когда Г. дежурит, он делает только то, что хочется, обижается и совсем не убирает или убирает кое – как, – словом, поступает как ему в голову взбредет. И врет: недавно сказал, что вымел под полками, а это неправда.

Вызванный в суд дать показания, не идет: «Когда захочу, тогда и пойду».

Лежит в постели больной мальчик.

– Чего лежишь? Что с тобой?

Не получив ответа, поколотил.

А вот как Г. объясняет свое поведение:

– Терпеть не могу суда, просто ненавижу суд, не хочу иметь с судом никакого дела. Не желаю объяснять свое поведение ни устно, ни письменно, я сам знаю, что часто бываю не прав. А что меня больше всего злит, так это то, что все меня пугают судом. Ну и пусть подают, а пугать нечего. Ст. 700.

Попасть под суд не такое уж большое удовольствие – это правда. Но суд ввели не ради удовольствия. Задача суда – стоять на страже закона и порядка. Цель суда – сделать так, чтобы воспитатель не был вынужден приводить детей к послушанию грубо, палкой, окриком, словно пастух или конюх, а спокойно и умно обсуждал все с детьми (которые часто лучше воспитателя знают, кто и в какой степени не прав), оценивал и советовал. Задача суда – заменить драку работой мысли, взрывы злости – педагогическим влиянием.

Дело Б.

Опять в судебном совете.

Когда Б. дежурил по кухне, он был ленив, непослушен и халатен. К своему новому дежурству он относился точно так же. Там Б. не чистил картошку, тут он не подметает лестницу. Ему и горя нет, что все будут есть жидкий суп, и горя нет, что задерживает мытье лестницы, ведь невыметенную лестницу мыть нельзя.

– Не пойду, не хочу.

Три раза к нему обращались, и все напрасно.

– Ведь если на него в суд подавать, так пришлось бы каждый день это делать. Совок он не приносит, сор или выбрасывает в окно, или заметает под печку. А принесет совок, так уж на место не отнесет. И щетку на место не поставит, и тряпку не положит. А сделаешь замечание – нет, он прав.

«Он добрый, только вспыльчивый. Обидится – и понес. Потом – то он одумается, только все ему надо разжевать и в рот положить. Неаккуратный». Ст. 82.

(Это те будущие работники, которые портят репутацию Дома Сирот.

Все труднее подыскать место нашим парнишкам.

Как известно, на работе уже на Б. жалуются. Б. недавно пошел работать.)

Драка

Кухня. Входит М. и говорит:

– Слушай, я встретил твою сестру, она велела тебе кланяться.

– А ну тебя!

– Хороша! Даже не хочешь знать, что тебе сестра кланяется.

– Я уже это слышала.

Все смеются.

М. обращается к другой девочке, Д.:

– Повстречай я твою сестру, ты тоже так скажешь?

Смех.

Д. хватает гирю и бросает ее в одну из девочек. Д., когда злится, часто затевает драку. Ст. 200.

За игрой в домино

Когда раньше про кого-нибудь говорили «плут», не знали, что это такое. Теперь, когда разрешено играть на конфеты и на деньги, все больше и больше поступает дел о нечестной игре. То, что раньше делалось украдкой, теперь делается открыто и находится под надзором суда. К чему запрещать всем, когда плутуют только трое или четверо? И чем поможет запрещение, если нельзя проверить, играют ребята в домино или шашки просто так или на конфеты? И не все ли равно, что проиграть: краски, ириски, которые стоят денег, или сами деньги? Умные ребята расходуют деньги с пользой для себя, они играют редко, приучаются к осторожности; легкомысленные же и дурачки по – глупому расходуют и по – глупому проигрывают. Может, кто-нибудь , после того как проиграет плуту марку, станет осторожнее и, когда вырастет, не проиграет всего имущества или чужих денег – ведь и так бывает.

Первый процесс о нечестной игре закончился тем, что одному малышу запретили играть в течение целого месяца, но это было слишком долго и по его просьбе срок сократили до двух недель.

Неизвестно, как это было. Эти дела всегда очень трудно решать.

Шестая неделя

Отрегулированы два важных вопроса: ношение белья на чердак и раздача настольных игр. Сделаны первые шаги по упорядочению молитв.

Неотзывчивость

– Вечно у меня с ним неприятности, когда надо белье нести. Мальчишки не хотят носить белье, а и несут, так неохотно. Один устал, у другого времени нет, третий говорит, что придет попозже. Жаль только, получилось так, что я подала в суд на того, кто носит чаще, чем другие. Это вышло потому, что к тем, кто всегда отказывается, я уж совсем не подхожу. Меня рассердило, что он сказал, что устал, а я знала, что он не устал, он уже полчаса как из школы пришел.

– Что мне объяснять? Все равно скажут, что виноват, всегда ведь девчонкам верят. А не люблю я ходить с бельем на чердак потому, что ты читаешь или играешь, а тебя отрывают, и потом она так кривляется, что зло берет. Я берусь организовать

мальчишек белье носить, мы сами станем это делать. Только пусть она не думает, что я это делаю из – за того, что она на меня подала в суд. Ст. 5.

– Ребята играли в домино. Я им говорю: «Идемте выколачивать безрукавки», а они ответили, что уже выколачивали, а он сказал, что хоть и не выколачивал, а все равно устал. Через десять минут он пришел, да уже было поздно.

– Да, устал, потому что ходил с письмом на Маршалковскую, дом № 99, а потом я играл в домино и хотел окончить партию. А теперь я уже буду выколачивать, чтобы меня не звали лентяем. От. 4.

Настольные игры

– Я подал на них в суд, потому что сладу с ними нет. Берут настольные игры и не возвращают, оставляют на столе, теряют фишки и шашки. А у меня из – за этого неприятности.

– Хочешь что – либо взять – всегда кто-нибудь да перебьет. Я пошел только прибрать в классе, ну и дал ему на время поиграть. Я ведь не знал, что он потеряет.

– Только я взял лото – зовут мыться. И я спрятал к себе в ящик, потому что не было кому отдать. Ст. 40 и 50.

Кружок полезных развлечений выработал по просьбе судебного совета следующие правила:

I. Играть в лото и домино на конфеты, открытки и деньги разрешается только по субботам и пятницам с 16 ч 30 мин.

II. Проигравший 30 грошей может выйти из игры.

III. Разрешается проигрывать самое большее 50 грошей.

IV. Задолжавшие обязаны расплачиваться в течение одной недели.

V. Меченые косточки домино должны уничтожаться.

VI. Тот, кто берет лото, обязан следить за порядком:

а) чтобы под столом не валялись бумажки,

б) чтобы лото вовремя возвращали,

в) уговариваться наперед, как играть,

г) взявший лото несет ответственность за потерянные фишки.

Примечание. Шашки выдаются после 6 ч вечера.

Брать настольные игры за 15 мин до конца не разрешается. Игры следует возвращать за 5 мин дЬ еды.

Молитва

– Он всегда за столом дурачится, а во время молитвы корчит такие рожи, что все животики надрывают. Он хороший и веселый, но во время молитвы надо вести себя приличней.

Секретарь предложил совету принять закон об удалении из зала на время молитвы тех, кто не умеет себя вести как следует, сроком на одну неделю.

Совет постановил отложить этот вопрос до того времени, когда начнет читать молитву новый мальчик. Обвиняемый получил ст. 4.

Судья перед судом

На него пал жребий, и он должен был судить. А он не явился – не захотел.

Почему?

1. Ребята бывают недовольны: наказывают, мол, слишком строго и несправедливо.

2. Потому что он вообще не любит суд и не хочет иметь с ним никакого дела.

3. Секретарь предлагает статью пятидесятую и изъятие из – под жеребьевки сроком от одного до трех месяцев.

Не понимает!

Этот мальчик не понимает, что участие в работе суда не удовольствие, а общественный долг (который может быть и неприятным).

Не понимает, что суд может существовать только в том случае, если будут судьи.

Не понимает, что «я не люблю» и «я не хочу» еще не значит «я не буду». Каждому человеку часто приходится делать то, чего он не хочет и чего он не любит.

Если суд ничего не значил бы, к нему бы не обращались, а если к нему обращаются, значит, он приносит пользу, а раз так, то обязанность каждого облегчать суду работу, а не усложнять ее.

Говорят, что судят слишком сурово, что судят несправедливо – так ведь можно обратиться в суд вторично, подавать на кассацию. На три тысячи прошедших перед судом дел было только четыре кассации. Кто не просто треплется, а кому действительно важна справедливость, тот может по истечении четырех недель отдать свое дело на повторное рассмотрение. Неумные и относящиеся ко всему халатно ребята этого не делают, предпочитая злиться.

ПЕРВЫЙ ПРОБНЫЙ ГОД

Значение суда и пользу кодекса я оценил в течение первого года. Всего было три тысячи дел. Наименьшее количество дел за неделю – пятьдесят, наибольшее – сто тридцать.

За этот год было выпущено двадцать пять тетрадей «Судебной газеты». Тетрадь № 1, приведенная здесь полностью, вышла после первого месяца работы суда.

Тетрадь № 9 вышла шестью месяцами позже, когда суд был временно распущен на четыре недели. После этого перерыва был основан судебный совет, о деятельности которого говорится в девятнадцатом номере «Судебной газеты».

Мне кажется, самое правильное, рассказать все как было.

Сразу же в первые недели я убедился, что много мелких, надоедливых для детей дел, мешающих им и нарушающих порядок, не доходит и не может дойти до сведения воспитателя. Воспитатель, который утверждает, что он знает все, заведомо лжет. Я убедился, что воспитатель не является экспертом по вопросам ребячьей жизни, что власть воспитателя превышает его компетентность, что среди детей существует целая иерархия, где каждый старший имеет право помыкать ребенком моложе его на 2 года (или хотя бы только не считаться с ним), что самоуправство точно дозировано в зависимости от возраста воспитанников. А на страже этого беззакония стоит воспитатель. Sic volo, sic jubeo{27}27
  Sic volo, sic jubeo (лат.) – так хочу, так велю.


[Закрыть].

Что из того, что воспитатель не колотит или хотя бы не шлепнет мальчишку, который, обнаглев в результате полной безнаказанности, ударяет по лицу девочку моложе или слабее себя и отбирает у нее ходули?

В интернате было в обычае, что тринадцатилетние одалживали у малышей перья или промокашку, а когда малыш просил вернуть, ему вежливо отвечали: «Отвяжись».

Таких мелких дел набиралось много десятков. Надо было учиться, усиленно учиться понимать их значение.

Много вопросов по – прежнему решалось помимо суда.

Убеждение: «Лучше поговорить, чем по любому пустяку судиться» – так укоренилось, что бороться с ним было невозможно. Это снижало авторитет суда. Если дети старшего возраста не признают суд и ряд важнейших дел в него не поступает, значит, суд является чем – то средним между игрой и рассмотрением дел, с которыми не знаешь, что делать, «лишь бы с рук сбыть». Вместо «оставь меня в покое» появилась новая формула «подай на него в суд».

Обвинение в том, что суд не помогает, потому что суда не боятся и с судом не считаются, звучало неустанно и уничтожающе. Следует подчеркнуть, что все это происходило в интернате, где официально никаких наказаний не существовало.

Говоря о наказаниях, мы всегда имеем в виду розги, карцер, оставление без обеда и т. д., игнорируя тот факт, что крик, гнев, «взбучка», угроза, перемена отношения к ребенку с дружелюбного на враждебное являются чувствительным наказанием.

Сутяжничество малышей оказалось для суда просто фатальным. Подавали по любому поводу. Добрая половина дел – это мелкие распри небольшой кучки самых младших воспитанников. Смеясь над тем, что маленький X или маленькая Y постоянные клиенты суда, мы укрепляли несерьезное отношение к суду. «Подай на меня в суд» стало стереотипным ответом на справедливую жалобу. Надвигалась кажущаяся необходимость «любым путем ограничить количество процессов».

Но как?

Сказать, что со всякой глупостью нельзя лезть в суд? Категорически заявляю: так говорить нельзя. И странное дело: сначала судьи были склонны относиться к судебным процессам малышей с презрением, даже когда речь шла о том, что кого – то ударили, обругали, кому – то не дали работать. Вскоре, однако, судьи признали правильность того, что критерием важности процесса является испытанное жалобщиком огорчение, сознание нанесенной ему обиды.

Почему дело о разбитом окне важное, а уничтожение личной собственности ребенка «глупость»? И разве плутовство за игрой в каштаны не достойная наказания бесчестность только потому, что это каштаны, а не деньги?

Игра в каштаны давала большое количество дел, являясь источником бесконечных споров. Как поступает в таких случаях воспитатель? Запре1цает играть! Запрещая, он, во – первых, совершает насилие над детьми, а во – вторых, лишает себя возможности изучить детей в моменты сильного возбуждения, когда легче всего проявляются черты характера, имеющие огромное значение в жизни человека, такие, как легкомыслие, жадность, горячность, нечестность и т. п. Запретить играть было бы, по – моему, одинаково несправедливо и по отношению к воспитателю, и к детям. Игра в каштаны была для малышей первой школой законности. Вначале происходили просто невероятные вещи: мальчик проиграл сто каштанов и цинично заявляет, что не отдаст. «Почему?» – «Не хочу».

Ребята объединяются, каштаны у них общие, а потом ссорятся и: «Я тебе не дам каштанов». От некоторых показаний я просто приходил в остолбенение. Среди бела дня при многочисленных свидетелях мальчик отнимает у девочки каштаны и еще нагло смеется: «А мне так хочется. Ну и что ты мне сделаешь?» Единственное спасение в таких случаях для ребенка – это обратиться к старшему товарищу, который окажет ему помощь – только в какой форме? Даст обидчику тумака, оттаскает, повалит на пол. Нравы сингалезцев в благоустроенном интернате в столице цивилизованного государства. А ведь недавно я не только мирился с подобным положением вещей, но, поддаваясь детскому обаянию, не придавал всему этому серьезного значения; маленький веселый хулигашка был ближе мне недотепы – девчонки. То, что этот симпатичный хулигашка тиранит определенную группу ребят (одновременно заигрывая со мной), что вырастает маленький хищник, убежденный в своем праве на беззаконие, мной не замечалось, не доходило до моего педагогического сознания.

Часто одно судебное дело больше говорило мне о ребенке, чем двухмесячное с ним общение. Порой одно судебное дело больше говорило мне о среде, чем разрозненные наблюдения в течение ряда месяцев.

В качестве секретаря суда я познавал азбуку, совершенствовался и наконец становился экспертом по ребячьим делам.

Кучка надоедливого мусора – сморщенных, поцарапанных каштанов – ожила. Были там каштаны и ерундовские, и в которые ужасно удобно игралось, каштаны дорогие как память и особенно счастливые: «Я этим каштаном всегда выигрываю. – Я заранее предупредил, что на этот каштан не играю».

Я спрашиваю, у какого воспитателя найдется время входить во все эти вопросы и желание посмотреть на них с точки зрения справедливости, законности, а не со снисходительной улыбкой?

Благодаря этим мелким судебным делам я был вынужден обдумать все сложнейшие проблемы общежития ребячьей группы. Передо мной вырисовывался асоциальный, антисоциальный тип, личность, не желавшая поступиться своими привычками и склонностями, с небывалой силой требовавшая ответа на вопрос: что делать?

«Я суд ненавижу: пусть уж лучше меня бьют по рукам и дерут за уши, все лучше, только не суд. – Я суд ненавижу, терпеть его не могу. – Сам не хочу ни на кого подавать, и на меня пускай не подают».

Таких ребят было несколько. Суд захватил их врасплох, как неожиданный и грозный враг – враг – регистратор, враг – дневной свет, враг – гласность.

Парень не желает объяснять, ему и дела нет, что он не прав, он и не думает себя принудить. Удастся или не удастся, он находит вкус в этом азарте; случай – вот что его волнует, и он живет от приключения к приключению, руководствуясь минутным настроением. Вспышки чувств – его стихия.

Если когда-нибудь найдется счастливый человек, у которого будет возможность научно разработать вопрос о воспитательном значении судов, я горячо рекомендую ему как объект наблюдений именно этих детей.

Знаменательно, что эта немногочисленная кучка и свергла суд. Когда я распустил суд, я не сомневался, что делаю это на какие-нибудь несколько недель, только чтобы ввести некоторые изменения и дополнения. И все – таки я воспринимал перерыв в работе суда как значительное поражение. Я понял, с каким трудом придется суду прокладывать себе дорогу в других воспитательных учреждениях, с другими людьми во главе.

Я знаю, что все лучшие воспитатели стремятся сбросить со своих плеч эту необходимость постоянно ворчать, вышучивать и ругать, поскольку они не желают, по примеру немецких школ, невозмутимо и с достоинством лупцевать специально предусмотренным инструментом по установленному уставом месту. Но я знаю также, что суд должен обмануть их надежды на то, что можно легко, основательно и, самое главное, быстро справиться со всеми этими сотнями мелких проступков, вин, упущений, отклонений, трений, которые наблюдаются в жизни ребячьей толпы, преобразуемой в правовое общество… Суд не заменит воспитателя, даже не выручит временно, а, расширив сферу его деятельности, усложнит ему работу, углубит ее и приведет в систему.

Можно выдавать детям тетради, карандаши и перья в разное время и отмечать это только в памяти – тогда выйдет беспорядок. А можно выдавать в определенные часы и дни, записывая дату выдачи, – тогда будет порядок и даже некоторая справедливость. Сохранились, может быть, и такие интернаты, где не установлены часы приема пищи, и дети едят когда им заблагорассудится, причем шустрые больше и чаще тихих и смирных. Можно назначать и приводить в исполнение наказания, отчитывать, делать нахлобучки и выговоры и без суда. Это непорядок, но не слишком отклоняющийся от того, что общепринято. Воспитатель как – то справляется, ну и ребята как – то справляются.

Поразительно, как на суде обнаруживается и мстит за себя любая не решенная воспитателем проблема, любое халтурное распоряжение или запрещение, любой недосмотр. Вечерние волнения в спальне, шум в спальне – целый ряд мелких надоедливых вопросов весь год с математической точностью бил тревогу, говоря, что вопрос о необходимом количестве сна для детей не решен и требует урегулирования. Суд оказался здесь действительно беспомощен, тут необходимо было или явное насилие, то есть палка, или решение этого труднейшего вопроса, исходя из психофизических потребностей ребенка.

Каждый невыполнимый, а значит, педагогически халтурный приказ неутомимо «стучится, дабы ему отворили», домогаясь уступок и отклонений от системы. Каждый ребенок, которого не удается подвести под общий закон, должен так же законно стать исключением.

И здесь необходима сведущая творческая и беззаветная мысль воспитателя. Неумелый учитель не справляется с классом. Появляется суд – и вот ученики прилежно учатся, хорошо себя ведут. Да ведь это было бы чудом, и притом чрезвычайно милостивым по отношению к воспитателю, но убийственным для детей.

Прежде чем решиться распустить суд, я пережил много тяжелых минут. Ребята, правда, не все, а только некоторая немногочисленная, но очень беспокойная группа, использовали суд в своих интересах. Когда им было выгодно, они уважали суд, а когда суд стеснял, потешались над ним. Беспорядок вкрадывался сначала в мелочах, но что будет, если чувство безнаказанности укоренится? Не со всеми делами можно ждать целую неделю. «Не буду чистить картошку, не буду делать уборку». Ну и отдали под суд, что не чистит картошку. А что было делать? А бывало и хуже. «Раз меня отдали под суд, значит, делать уборку уже не нужно, я не буду убирать, ведь вы уже на меня подали в суд».

А приговоры были легкие. Ни один состав судей не отважился дать выше четырехсотой статьи. Бдительная оппозиция всегда поддерживала это сопротивление применению высших статей. Основная разница между судом присяжных и товарищеским судом в том, что судьи и обвиняемые в товарищеском суде знакомы между собой и тысячью нитей связаны друг с другом. Дать тут большую статью – значит идти на неприятность. Все мы знаем, как иногда неприятны и хлопотны суды чести. А главное, зачем давать против воли большую статью и подвергать себя нареканиям, раз все равно это ничему не поможет?

Мнения о суде разделились. Наряду с небольшим числом прямых врагов и сторонников суда существовало значительное большинство, которое считало, что, хотя суд и приносит пользу, он нуждается в реорганизации.

«Вообще нам суд нужен, но от такого суда, как у нас, мало пользы». «Для одних ребят он хорош, а другим не помогает». «Со временем наш суд будет очень даже полезен». «Вот если бы наш суд был другой, он был бы нам очень нужен».

Эти несколько анкетных ответов хорошо иллюстрируют отношение ребят к новому институту.

Рассматривая суд как попытку, которая может провалиться, я первым делом старался собрать возможно больше фактического материала. № располагая временем, я давал только общий набросок процесса. Любопытно было все: статистика и казуистика, рядовые дела и дела необычные, отношения между обвиняющими, обвиняемыми и судьями. У меня складывалось убеждение, что в будущем секретарем суда должен быть руководитель – воспитатель, а не воспитатель и администратор в одном лице.

Суд нужен, необходим, его ничем не удастся заменить.

Суд должен иметь колоссальное воспитательное значение. К сожалению, мы еще до суда не доросли. Мы еще не доросли или у нас еще не доросли.

Суд не вошел величаво в нашу жизнь как важный законодательный акт, а проскользнул пугливо и смиренно. Однако, распуская суд, я ясно чувствовал, что совершаю государственный переворот, и, возможно, я и обманываюсь, так восприняли это и дети. «И что теперь будет?»

Некоторые ребята «спокойно вздохнули», избавившись от зоркого контролера. Некоторые, желая доказать, что суд был не нужен, вели себя лучше. Определенная группа допытывалась, откроется ли суд опять и когда. Кроме того, изрядная группа ребят мало интересовалась как судом, так и вообще всеми вопросами общежития.

Среди теоретических обвинений, предъявляемых суду со стороны, чаще всего повторялось одно:

«Суд приучает детей к сутяжничеству».

Для меня, а наверное, и для каждого воспитателя, нет «детей» вообще, а есть отдельные дети, настолько разные, настолько диаметрально противоположные, настолько своеобразно и по – разному реагирующие на окружающее, что это огульное обвинение должно вызывать снисходительную улыбку. За весь год не было ни одного факта, который позволял бы утверждать, что суд приучает детей к сутяжничеству, наоборот, многие факты, как мне кажется, говорят о том, что суд учит детей, что сутяжничать невыгодно, вредно и бессмысленно. Под влиянием и на фоне суда совершалась, по – моему, колоссальная работа осознания условий и законов общежития. Кто не относится с пренебрежением к ребячьему обществу, кто понимает, что это «мир», а не «мирок», того цифра три тысячи пятьдесят дел должна убедить, что судьи не могут вдаваться в подробности. Иначе потребовалось бы несколько толстенных томов. Я хочу подчеркнуть лишь одно: у нас из ребят не вылечился от сутяжничества только один. Многие же вылечились и, вероятно, надолго.

После перерыва в судопроизводство внесены три важных дополнения:

1. Недовольные решением суда имеют право по истечении месяца подавать на кассацию.

2. Некоторые дела изымаются из – под ведения суда и передаются судебному совету.

3. Дети имеют право подавать в суд на воспитателей и вообще на взрослых.

Я не могу позволить себе вдаваться в подробности.

За полгода я подал на себя в суд пять раз. В первый раз, когда я выдрал мальчишку за уши, во второй, когда выставил одного мальчугана из спальни, в третий, когда поставил в угол, в четвертый, когда я оскорбил судью, в пятый, когда несправедливо заподозрил девочку в краже. По первым трем делам я получил двадцать первую статью, за четвертое – семьдесят первую статью, за последнее – седьмую статью.

Каждый раз я подавал пространное показание в письменном виде.

Я категорически утверждаю, что эти несколько судебных дел были краеугольным камнем моего перевоспитания как нового, «конституционного» воспитателя, который не обижает детей не потому, что хорошо к ним относится, а потому, что существует институт, который защищает детей от произвола, своевластия и деспотизма воспитателей.

СЕЙМ ДОМА СИРОТ

Дежурства в Доме Сирот имеют семилетнюю давность и получили боевое крещение уже во многих интернатах. Кухня, прачечная, инструменты, забота о здании и надзор за младшими детьми отданы в ведение воспитанников, из десятилетних дежурных преображающихся в четырнадцати-, пятнадцатилетних воспитателей. Продолжает издаваться газета, два года работает без перебоев суд. «Мы достаточно зрелы, чтобы попытаться осуществить самоуправление». Так возник сейм, о котором покамест нельзя сказать ничего определенного. Сейм насчитывает двадцать депутатов. Пятеро ребят составляют избирательный округ; тот, у кого четыре голоса, становится депутатом. Голосуют все, депутатом же может быть только тот, у кого нет ни одной судимости. За нечестными ребятами (воровство, мошенничество) признается право на реабилитацию. Сейм утверждает изданные судебным советом законы или отклоняет их. Сейм устанавливает юбилейные дни и присуждает памятные открытки. Если суд правомочен принимать решения об исключении воспитанников, то сейм обязан добиваться, чтобы от него зависело принятие новых ребят и удаление старших и даже воспитателей. Рекомендуется осторожность, границы компетенции сейма надо расширять постепенно, ограничения и предупреждения, пусть и многочисленные, должны быть ясные и недвусмысленные. В противном случае лучше не организовывать выборов, не инсценировать игры в самоуправление, не вводить в заблуждение себя и детей. Такая игра неэтична и вредна.