Текст книги "Декабристы. Перезагрузка. Книга вторая (СИ)"

Автор книги: Янов Алексей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

"Записка" полковника Бока – умного, смелого и прозорливого человека была попыткой указать царю на установившиеся в стране торжества глупости и подлости. Тимофей Георгиевич прекрасно понимал, что делает, когда последовательно и сознательно оскорблял Александра: "Император любит предписывать то, что красиво звучит, то, благодаря чему он хочет быть хвалимым как христианин, законодатель, герой, освободитель, покровитель искусств и наук, создатель благополучия нации, наконец, как великий государь. Но когда дело доходит до осуществления этих красивых слов, начинаются поиски мундиров, созываются комитеты, в которых его величество ведет себя как хитрец. Потом ведение дела поручается льстецам, сводникам и авантюристам, так как люди чести и таланта могут затмить его величество. Если министр подл и ограничен, он может быть уверен в милостях монарха, но достаточно иметь характер и талант, чтобы быть удаленным от двора навсегда. В результате – креатуры Александра только увеличивают нелепости Павла, мы же находимся в состоянии полной анархии…

Почему император так страстно любит парады? Почему тот же человек, которого мы знали во время пребывания в армии в качестве незадачливого дипломата, превращается во время мира в ярого солдата, бросающего все дела, едва он услышит барабанный бой? Потому что парад есть торжество ничтожества и всякий воин, перед которым пришлось потупить взор в день сражения, становится манекеном на параде, в то время как император кажется божеством, которое одно только думает и управляет. Мы все видели влияние этой системы при Аустерлице…

С оружием в руках мы завоевали воздух, которым дышим. Он достался нам ценой нашей крови, наших принесенных в жертву братьев, наших сожженных городов и деревень. Мы не потерпим, однако, чтобы его величество, который всем вплоть до насущного хлеба обязан щедрости нации, обращался с этой нацией в целом так, как его отец пытался обращаться с отдельными лицами".

Чего же добивался гусарский полковник фон Бок – аристократ, богатый помещик, герой всех войн, которые вела Россия с 1806 по 1814-й, награжденный многими орденами и золотым оружием за храбрость, полковник в 25 лет, удостоившийся благоволения царя и глубокого уважения Барклая де Толли, своим отчаянным посланием? В первую нашу встречу, я прямо спросил у теперь уже генерала, на что получил от него такой же прямой и честный ответ. От человека, семь лет проведшего в одиночной камере, прожившему там, казалось, целую вторую жизнь, совершенно непохожую на его первую, прошлую, этот ответ для меня прозвучал как-то неожиданно. Он мне сказал « – Нет, Иван Михайлович, я вовсе не желал вызвать революцию, напротив, я хотел предотвратить ее».

Каким должно было быть ощущение общего неблагополучия, чтобы полковник Бок решился принести себя в жертву!? Мне вспомнились слова Рылеева сказанные им за день до восстания "Можно распять того, кто говорит правду, но нельзя никогда восторжествовать над истиной. Всегда нужны жертвы, прежде чем победа будет достигнута. Провидение определит будущее…" и я вслух повторил их Тимофею Георгиевичу.

Он тогда, согласно кивая головой, скупо улыбаясь, ответил:

– Ко мне не подходила снисходительная формула: "Дурак! не в свое дело вмешался", которой наградил император Александр полковника Генерального штаба Александра Муравьева за его проект крестьянской реформы. Меня без лишних слов и суда бросили в одиночную камеру Шлиссельбурга – как безумца! И пытались довести до безумства, и почти добились успеха, скажу я вам Иван Михайлович, я уже пребывал на грани и если бы не Революция и освобождение … один Господь Бог знает, сколько бы я еще мог провести времени в здравом уме и твердой памяти. Но знайте, я ни о чем не жалею! Мне с самого начала было понятно, что защитить себя не смогу, ибо за мной не было никакой вооруженной силы. В отличие от вас, Иван Михайлович, за вами, одиннадцатого декабря, она уже стояла… Страна и наш народ, наконец, очнулись от тяжкого сна!

Проводив Волконского, думая о незавидной, и в то же время героической судьбе военного министра, подошёл к окну. Окинул ленивым взглядом шпиль Петропавловской крепости, повернул голову на западную сторону, уставившись на многоколонное здание биржи, все еще неработающей.

Помедитировав у окна минут десять, повалился в кресло, закрыв лицо руками. Мысли от генерала Бока неожиданно отрикошетели к моим заморским спонсорам. С Ротшильдами нужно было что-то делать! Долго и упорно плясать под их дудку вовсе не входило в мои планы. Но этот разрыв со всей определённостью будет означать помимо заговоров уже против меня и всеевропейского остракизма ещё и изоляцию России. Может повториться нечто подобное тому, что наблюдалось в первые годы правления большевиков – фактическое торговое эмбарго, покупка российских товаров за бесценок, а продажа западных товаров втридорога и только за золото. Но по сравнению с тем временем, технологическое отставание России от Запада ещё не приобрело катастрофических масштабов, а с помощью моих инсайдов, надеюсь, что и не приобретёт!

Кто-то осторожно постучался в дверь. Откликнулся я не сразу. Только при повторном стуке разрешил входить. В двери вошёл камердинер, а вслед за ним и Лев Пушкин с докладом об митрополите Серафиме (в миру Стефан Васильевич Глаголевский) – главным кандидатом в патриархи РПЦ. С ещё одним претендентом архиепископом Московским и Коломенским Филаретом (в миру Василий Михайлович Дроздов) я лично беседовал неделю назад. И вот теперь настало время поговорить со вторым претендентом.

Правда, к митрополиту Новгородскому, Санкт-Петербургскому, Эстляндскому и Финляндскому, священноархимандриту Александро-Невской Лавры я относился с заметной долью скепсиса. Серафим был в каком-то роде человеком из команды Аракчеева, поддерживая политику графа. Что будет теперь? – Неизвестно, но у меня были основания уличить митрополита в политическом флюгерстве, грешков за Серафимом водилось с лихвой. Во всяком случае, мне совершенно точно было понятно, Серафим был кем угодно, но только не религиозным фанатиком. При нашествии Наполеона он, будучи в сане Минского архиепископа, покинул свою паству и выехал в Смоленск. Когда же французы подошли к Смоленску – умотал в Питер. В принципе, «с моей колокольни», данные факты в биографии идут Глаголевскому только на пользу – политики ценят и трусость, и гибкость, и особенно наличие компроматов. А если разобраться «в накопанном», то подвести Глаголевского, ха-ха, «под монастырь», есть за что!

Дислокацию изменять я не стал, по-прежнему сидел в кресле, смежив веки, слушал доклад Пушкина, украдкой поглядывая в заснеженное окно.

После обеда ко мне на аудиенцию пожаловал глава МИД Трубецкой с очередными срочными новостями.

– Имел беседу с английским послом. Британцы готовы поставить по снегу, не дожидаясь навигации, холодное оружие, а именно палаши и сабли фирмы Wilkinson Sword, также через независимую Финляндию – эти слова говорились мне англичанином с нотками особой благодарности, – счел нужным подчеркнуть Трубецкой, – шведы по просьбе англичан готовы немедленно начать поставлять порох и кое-какое металлургическое оборудование, из составленного Сестрорецким заводом списка …

Трубецкого я слушал вполуха, а сам размышлял над сложившейся на данную минуту внешнеполитической ситуацией вокруг раздираемой революцией Россией.

На том же Туманном Альбионе действовать МИДу приходилось посредством людей Ротшильда, так как надежды на установление взаимопонимания с официальным российским послом в Англии графом Ливеном Х.А. не было никакой. Христофор Андреевич был убежденным монархистом. Что и не удивительно, учитывая как его личные контакты, так и в целом связи его семьи с династией Романовых. Одно лишь то, что его мать урождённая фон Гаугребен была воспитательницей великих княжон, дочерей Павла Петровича, и в годы младенчества – великих князей Николая и Михаила Павловичей, говорило о многом. Совсем другое дело – русский посол во Франции Карл Осипович Поццо ди Борго. Ди Борго был не только урождённым корсиканцем, перешедшим на русскую службу в первые годы царствования Александра I, но и ярым противником своего земляка и дальнего родственника Наполеона, одновременно являясь франко – англофилом. Этот «русский» дипломат (как пить дать являющийся как минимум агентом влияния если не самих Ротшильдов, то связанных с ними евро-английских сил, будь то разведка или буржуазия) переворот в Петербурге признал сразу, и безоговорочно примкнул к Революционному правительству. Поэтому, с поставками оружия и припасов из Франции и Бельгии проблем возникнуть не должно, от слова совсем. Посол в Австрии Дмитрий Павлович Татищев сам ли, под влиянием ли своей жены польки, или опять же, всё тех же пресловутых «тайных сил», осторожно склонялся в сторону революционного Петербурга. Верны ли эти слухи насчет Татищева – время покажет …

Часть 1. Глава 8

ГЛАВА 8

На следующий день, после того как П.М. Волконский был утвержден в должности начальника Главного штаба и официально представлен членам кабинета министров, я решил навестить одного примечательного сидельца – Аракчеева. Он мне был нужен в связи с его прежней реформаторской деятельностью на ниве Военных поселений ...

Из своих личных апартаментов Зимнего дворца, при помощи дежурного камердинера с камер-лакеями переоделся, облачившись в зимнюю шинель, и поспешил на выход. Но там меня ожидал сюрприз! У крыльца приметил группу великосветских дам, тут же окруженных моими эсэсбэшниками, моментально взявшими на изготовку оружие. Это были мутные жены мутных мужей, но арестовывать себя они поводов не давали, так как, по крайней мере, на словах, они признавали Временное правительство и даже, согласно сведениям Каховского, ему присягали в церквях, но, все равно, доверия не внушали.

Этих дам – бывших светлейших княжон, графинь и прочих сенаторских супруг возглавляла моя старая знакомая, бывшая царская любовница – Нарышкина. Оказалось, что здесь они меня смиренно поджидали, так как пришли просить за тех выживших членов императорской фамилии, кто сейчас у нас содержались в застенках Петропавловской крепости, а также и за некоторых других арестованных родичей.

Но, по правде говоря, не совсем и смиренным было их ожидание. Гостьи выглядели достаточно разгоряченными выпитым вином, уж не знаю, по какому поводу они его употребляли? Во всяком случае, сейчас, в столице, театральные вечера, музыкальные концерты, танцы и прочие тому подобные мероприятия совсем вышли из моды. Устраивать такие сборища, "пировать во время чумы" – это все равно, что фрондировать перед Каховским и его сотрудниками, бросать им публичный вызов!

К слову говоря, своей энергией, пох...измом и даже каким-то нездоровым фанатизмом, отставной поручик не переставал меня радовать на своем полицейском посту, прекрасно выполняя всю "грязную работу", наводя революционный порядок и в столице, и на подконтрольных ей территориях. Для сложившихся у нас реалий – то, что доктор прописал!

Поэтому, дамы, видать, где-то втихаря просто и незатейливо нарезались. Одна слегка покачивающаяся и безмерно счастливая дама, с оголенными плечами, которые окантовывала шубка, бросая в мою сторону томные, полные кокетства взгляды, пыталась раскрытым ртом ловить редко пролетающие снежинки. Может быть, я был бы даже и не против поближе с ней пообщаться, но вся проблема заключалась в том, что здешний уровень медицины, прежде всего в лечении венерических заболеваний, заставлял меня держаться в общении с противоположным полом поистине драконовских, пуританских правил и моральных терзаний … то есть, хотел сказать, ограничений.

Что касается их "главаря" Нарышкиной, то в ее покровительстве я более нуждался, лицемерить в общении с ней тоже нужда отпала. А потому, долго слушать их квохтанье не собирался, отговорившись уже ставшими стандартными в таких случаях фразами, вмиг разрешающими многие проблемы и спорные, дискуссионные моменты, суть которых сводилось к тому, что окончательно тот или иной вопрос будет разрешен созывом Учредительного собрания и никак иначе!

– Гражданка Мария Антоновна, урождённая княжна Святополк-Четвертинская, надеюсь, вы не ставите себя выше демократического правосудия и российского народа!? Если ставите, то советую вам проследовать на свою ныне независимую историческую родину, в Польшу! Судьбу императорской фамилии и других задержанных определит российский народ, как только Петербургская республика возьмет всю власть в стране в свои руки! Упрашивать меня или разжалобить даже не пытайтесь. Романовы, вместе с некоторыми прочими деятелями ненавистного народом монархического режима, содержатся в крепости вполне неплохо, но если желаете, можете дополнительно, действуя через коменданта крепости, приносить им передачи – продукты питания и одежду, – а про себя подумал, что лишние вещи и продовольствие не пропадут, применение мы им всегда найдем!

Что делать с императорской семьей для себя я еще не решил, хотя, склонялся к мысли, при переселении из Петропавловской крепости организовать от имени Юстаса бандитское нападение с летальными исходами. Ну, или, как вариант, переселить выживших Романовых в какой-нибудь далекий закрытый монастырь. Самое главное, выпускать их живыми из России я не собирался, дабы не сделать из них живое знаменье для всех монархистов и прочих иностранных врагов моей Родины.

Отфутболив гражданок, сразу загрузился в карету, ещё две точно такие же кареты-близнецы заняли мои сопровождающие.

Не медля более ни секунды, тронулись в путь.

За окном, наконец, в кое-то веки, начала радовать погода.

Ко второй половине дня ветер разогнал тяжелые утренние тучи, извергающие из себя мокрый снег. Выглянуло солнце, стало заметно светлей, но и в то же время на улице слегка усилился мороз. Из окна кареты бездумно залюбовался работой местных дворников, шустро орудующих деревянными лопатами и скребками. Они счищали с набережной выпавший ночью снег, посыпая гранитные плиты песком.

Казалось бы, обычная картина, Петербург залечивал революционные раны, постепенно возвращаясь к своей обычной жизни, и зима 26-го года в столице в целом ничем не отличается от прошлогодней. Но это было не так! Неуловимо в городе изменилась сама атмосфера, прежние "хозяева жизни" не только в численном отношении изрядно поредели, но даже среди тех, кто выжил, остался в столице и сумел встроиться в новую жизнь – у всех у них в корне поменялось если и не мировоззрение, то повадки как минимум. Бывшие "баре" старались вести себя незаметно, не выделяться из толпы, всю надменность и родовую спесь с питерских аристократов смыло без следа. Зато простые горожане расправили понурые спины, почувствовали себя людьми, равными среди равных, а не презираемыми дрянными третьесортными отбросами высшего общества.

Наши кареты продолжали нестись по накатанной набережной, и тут я заметил одну примечательную картину, еще месяц назад просто невозможную! Богатый экипаж какого-то бывшего знатного русского нобиля безропотно стоял, вот нонсенс (!!!) – и покорно пропускал грузовые подводы! И после просмотра этого эпизода ставшего в последний месяц явлением заурядным, до меня дошло, я, наконец, понял какой именно город, мне напоминал постреволюционный Санкт-Петербург. И, причём, походил он не своей архитектурой, а именно своим духом, и не город, если быть точным, а города. Мне сразу вспомнились занесённые снегом заокеанские Бостон, Нью-Йорк и другие агломерации Новой Англии, наполненные непередаваемым ощущением свободы! Тогда я, житель 21 века, не придал этому значения. И долгое время спустя не мог понять, что же меня так угнетало в крепостническом Петербурге, чего же мне так не хватало в Александровской России? И вот теперь дошло! Лозунги французской революции – "свобода, равенство и братство" здесь и сейчас это вовсе не абстрактные философские категории, а вполне живые, одухотворенные понятия и общественные принципы, ощущаемые всем моим существом не только на каком-то моральном, но прежде всего на физическом уровне.

Вот, ради чего всё затевалось, вот, зачем делалась революция, проливалась кровь и ещё прольётся и будет, фонтанируя, хлестать до тех пор, пока свободная, словно птица Петербургская республика не взмоет ввысь и не расправит свои крылья над всей бесправной и порабощенной Россией!

По приезду в Петропавловскую крепость поздоровался с вышедшим меня встречать комендантом крепости – бывшим лейб-гренадером, подпоручиком Корсаковым. Сразу поинтересовался, приехали ли нужные мне люди, получив утвердительный ответ, проинформировав Корсакова о том, что после моей встречи с Аракчеевым мы с ним отдельно поговорим относительно содержащихся здесь «граждан Романовых». Корсаков лично провел меня по длинному коридору освещенному фонарями, да узкими, в ладонь шириной, подпотолочными бойницами, прямо до допросной комнаты, которую любезно и предоставил в полное мое распоряжение.

Здесь меня уже поджидали бывший Новгородский губернатор, ныне сенатор (хотя, наверное, тоже бывший сенатор, ведь Сенат распущен) Сумароков Павел Иванович и полковник Тизенгаузен Богдан Карлович – участник наполеоновских войн, масон, при Аракчееве – член Экономического комитета Военных поселений. Коротко переговорили. Сумароков был не против вновь стать губернатором, ну, а бывшего барона никто от текущий службы пока не освобождал. Затем выпроводил обоих из допросной, попросил подождать их повторного вызова сюда в кабинете у Корсакова. Мне вначале хотелось лично пообщаться с «главным злодеем» Александровской России.

В начале второго часа дня, из арестантской, под конвоем, доставили Аракчеева. Пришла пора с ним серьёзно поговорить!

Аракчеева привел седой полицейский прапорщик возрастом за полтинник, судя по выправке и ухваткам – бывший гвардейский унтер.

Вообще, все гвардейцы и армейцы старше пятидесяти лет, массово переводились в полицию, нацгвардию и другие силовые структуры. Положенная 25-ти летняя выслуга у всех у них как правило была, продолжали служить они при царском режиме лишь исключительно в силу безвыходной жизненной ситуации или по дурости своего прежнего начальства и первое обстоятельство, зачастую, вытекало из второго. Теперь же, для всех ветеранов появилась альтернатива в виде непыльной, посильной и хорошо оплачиваемой службы в силовых ведомствах.

Другой категорией гвардейцев, отслужившей необходимые по новому закону 10 лет, по-прежнему вменялось в обязанность, в связи с "военным положением в Петербургской республике" оставаться в действующих гвардейских частях, с тем, чтобы "оттрубить" еще один год – до 1 января 1827 года – к такому положению дел гвардейские солдаты относились с пониманием. После чего этой категории гвардейцев предоставлялось право либо остаться служить в Гвардии на контрактной основе, либо перейти в другие госструктуры, либо же выйти на заслуженный отдых с наделением, по выбору, земельным участком или жильем в городе – как правило это были комнаты в конфискованных особняках "злостных роялистов", постепенно превращающихся в такие своеобразные коммунальные дома.

В Питере, конечно, было полным полно так называемых "доходных домов", более удобных для расселения "военных пенсионеров", но отбирать их у добросовестных собственников, никто даже не помышлял. В соответствии с новым законом отчуждалось и национализировалось имущество только тех лиц, кто состоял в постоянно обновляемых "списках злостных монархистов" Каховского – туда, как раз, были включены все "граждане Романовы" и прочие лица, поддерживающие их как на военном, так и на политическом уровнях.

– Садись сюда, задержанный Аракчеев!

Тюремный надзиратель указал на вмурованный в пол железный табурет. Аракчеев, в этот момент, вылупив глаза, смотрел на меня, словно на явившееся к нему привидение, никак не реагируя на слова и жесты своего конвоира. Прапорщик не мог себе позволить, чтобы его распоряжения, да ещё прямо на глазах его благодетеля-Головина, так в наглую игнорировались каким-то вшивым заключённым, а потому, недолго думая, он с силой наложил свои мозолистые лапы на исхудалые плечи Аракчеева и с силой буквально пригвоздил бывшего графа на положенное ему место.

– Спасибо, господин прапорщик, свободны! Мне надо с гражданином Аракчеев переговорить с глазу на глаз.

– Слушаюсь, господин временный правитель! – вытянувшийся в струнку бывший гвардеец четко развернулся и, печатая шаг, покинул допросную комнату, не забыв аккуратно закрыть за собой дверь.

Прислушался к удаляющимся шагам.

– Вот, всё тянутся, – недовольно пробурчал я, искоса поглядывая на большого любителя муштры и фрунта, – в Уставы изменения уже внесены, но никак их на новый лад не переучить … Ладно, это все лирика, к нашему разговору отношения не имеющая …

Аракчеев, словно манекен, сидел, не шевелясь, при этом уставившись с мольбой во взгляде мне в глаза.

– Что же нам с вами, Алексей Андреич, делать прикажите? – окинул графа хмурым взглядом с головы до виднеющегося из-за стола пояса, и обратно.

– Всемилостивейший государь!.. – произнес, наконец, отмерший от ступора Аракчеев, но я его тут же перебил:

– В данный момент я исполняю обязанности главы Временного правительства, поэтому прошу обращаться ко мне господин временный правитель. Все старые формы титулования в Петербургской республике упразднены.

– Простите меня старого олуха, господин временный правитель! – голос Аракчеева сделался плачущим, казалось, он вот-вот разревётся. – Бога ради, будьте ко мне милостивы! Клянусь, как перед Богом истинным, что я ваш наипервейший верноподданный, ничьих дел не знаю, потому как всегда придерживался системы, на опыте зная, что злых людей больше, чем добрых, и всегда худого больше на свете, чем хорошего. Давно поставил себе непременным правилом никакого не иметь ни с кем знакомства и единственно исправлять свою скромную должностью.

Этот эмоциональный спич я напрочь проигнорировал, оставив без ответа.

– Как вы, надеюсь, понимаете, своей должности управляющего Собственной Его императорского Величества канцелярией вы лишились и от заведования делами Комитета министров отстранены, – услышав это, Аракчеев стал похож на ребенка, у которого отобрали любимую игрушку.

– Что же это такое!? За что!? Господи, Господи!.. – он поднял очи к долу и начал сперва тихо, а потом всё громче и громче всхлипывать.

Я с интересом наблюдал за этим «концертом по заявкам». Украдкой бросив исподлобья взгляд и, заметив отсутствие какой бы то ни было реакции с моей стороны, Аракчеев стал затихать, неожиданно опустился на колени и пополз ко мне, намереваясь облобызать мою обувку. Тут уж я не выдержал!

– Хватит здесь театральное представление разыгрывать! Фактами вашей вины или злого умысла в чём-либо Временное правительство в настоящий момент не располагает! В качестве начальника Императорской канцелярии вы мне не интересны, все ваши дела вашими же помощниками мне переданы ещё месяц назад, а вот в качестве главного начальника военных поселений, для моего Правительства вы все ещё представляете некоторый интерес ...

– Батюшка мой, всё сделаю, всё передам, только яви милость свою, разреши только мне как псу издохнуть у ног твоих!

– Повторяю в последний раз, хватит ломать комедию! Или мне вызвать конвой, что бы вы в Петропавловке ещё несколько недель отдохнули?

– Нет, не надо! Смилостивись над стариком, шестой десяток мне уж идёт, чувствую слабость здоровья, прошу, государь мой, увольнения. Старость пришибла, кости болят, час от часу слабею, таю как масло на солнце. Прошусь совсем прочь от дел, кои мне наскучили и тяготят мое пошатнувшееся здоровье. Молодым у нас везде почёт и дорога, а я не могу, не могу…

– В отставку значит, Алексей Андреич, хотите подать? Настаивать не имею права, смотрите сами, но от поста главного начальника Отдельного корпуса военных поселений ПОКА вас никто не освобождал! Хотите ли вы сохранить за собой эту вышеназванную должность?

Мимолётно задумавшись, Аракчеев согласно кивнул головой:

– Знайте, господин правитель, батюшка мой, что преданности моей вам нет пределов! Нет в человеческом языке столько слов, чтобы изъяснить вам всю мою благодарность …

Вот флюгер, подумал про себя, но продолжил говорить, стараясь сохранять спокойствие.

– Господин Аракчеев, последний раз вас предупреждаю, хватит мне славословить. Отныне мы с вами будем общаться как деловые люди, профессионалы, госслужащие, или не будем общаться вовсе … Намек ясен?

– Ясен, ясен, господин правитель, как свет горний свыше …

– Алексей Андреевич …

– Молчу, господин правитель и со всем вниманием и почтением вас слушаю …

При всей своей специфике, но как организатор и исполнитель Аракчеев был человеком незаменимым. В преддверии войны с Наполеоном он реформировал и модернизировал русскую артиллерию, навел порядок в армейском хозяйстве, сделал вооруженные силы более мобильными. Как говорится, его бы энергию, да в мирное русло ...

А чего только стоят созданная им сеть военных поселений – любимого детища Александра I?! Эксперимент по сокращению расходов на содержание миллионной армии и «гуманизации» условий 25-летней солдатской службы путем соединения занятий военным делом и крестьянским трудом длился уже семнадцатый год к ряду … так и хочется добавить, а свет в конце туннеля не то, что не появлялся, даже не поблескивал.

Сама идея военных поселений пришла в Россию из Западной Европы и имела довольно длинную историю, начинающуюся еще во времена Древнего Рима. Некоторые аналогии можно было провести и с организацией казачьих войск в самой России. Но для такого убежденного западника, каким был Александр I, решающее значение имело, видимо, его знакомство с прусской ландверной системой Шарнгорста и некоторой литературой, как, например, книга французского генерала Серванта де Гербея «О военных силах на границе».

Суть плана заключалась в том, чтобы расквартировать пехотные и кавалерийские части в специально созданных для этого поселках государственных крестьян и казаков, заставив солдат помогать последним во время сельскохозяйственных работ, а крестьян – не только обеспечивать войска продовольствием и фуражом, но и одновременно учиться военному ремеслу. При этом имелось в виду, что милитаризация крестьянского труда, как то: строгая дисциплина, армейский распорядок дня, суровые наказания и штрафы за провинности и т.д. приведет к его интенсификации и рационализации, а также поможет создать соответствующую инфраструктуру в виде дорог, мостов, складов и т.п. С другой стороны, военные поселенцы могли иметь жен и детей, хотя их семейная жизнь подвергалась мелочному контролю со стороны военного начальства, а сыновья автоматически становились кантонистами. Наконец, система военных поселений по замыслам военных теоретиков позволяла ускорить процесс развертывания армии в случае начала войны.

Первые опыты по созданию военных поселений были проведены еще в 1809 – 1812 гг., а с 1815 г. под руководством Аракчеева поселения стали создаваться в Новгородской, Могилевской, Витебской, Харьковской, Херсонской, Екатеринославской и некоторых других губерниях. Крестьяне отчаянно сопротивлялись переходу на положение военных поселенцев, приравнивая его к ненавистной рекрутчине. Ряд восстаний в военных поселениях прокатился в 1817 – 1819 гг. Но Александр I иногда был упрям и неумолим, заявив, что его приказ должен быть выполнен любой ценой, даже если бы для этого пришлось уложить трупами всю дорогу от Петербурга до города Чудова в Новгородской губернии, где начинались поселения. Император полагал, что в такой стране, как Россия, цивилизацию нужно вводить в том числе и с помощью шпицрутена и кнута. Восстания в военных поселениях подавлялись с большой жестокостью, причем наказанию подвергались даже женщины. Тем не менее, к концу царствования Александра I в военных поселениях было сосредоточено более полумиллиона человек, хотя заменить собой регулярную армию они, естественно, не могли.

Пехотные полки были в составе 4 батальонов: 2 действующих, 1 резервного и 1 поселенного; кавалерийские – имели 6 действующих эскадронов, 3 резервных и 3 поселенных. Под поселения полка отводилась целая волость.

В течение десяти лет в корпус военных поселений было зачислено 90 батальонов в Новгородской губернии, 36 батальонов и 24 эскадрона в Слободской-Украинской, Екатеринославской и Херсонской губерниях, 12 батальонов в Могилевской губернии, 2 роты Охтинского порохового завода и 2 роты гренадерского саперного батальона. По списку в этом корпусе состояло 28 генералов, 3650 штаб– и обер-офицеров, 15 361 унтер-офицер и 139 402 строевых и нестроевых солдата (из 214 тыс. чел. общего числа душ мужского пола в этих губерниях).Поселенное население обязывалось комплектовать полк всеми способными к службе людьми. Государство брало на себя содержание и подготовку к службе детей военных поселенцев. По достижении 7-летнего возраста мальчиков отбирали в батальоны кантонистов, где они оставались до 12 лет. От 12 до 18 лет кантонисты отпускались помогать родителям по хозяйству, а с 18 становились в строй на 25 лет. Эти батальоны кантонистов скоро стали настоящей головной болью военных поселений, обращение с детьми там было бесчеловечным.

Жизнь поселенных войск и осолдаченного населения была ненамного легче. Тяжелые земляные работы, сооружение зданий, мелиорация болот, постройка дорог, мостов, плотин в болотистой и нездоровой местности истощали людей, способствуя высокой заболеваемости и смертности. К середине 20-х годов смертность в ряде округов стала превышать рождаемость. День военного поселенца был расписан до последней минуты, повседневная жизнь его семьи регламентирована до мельчайших подробностей – вплоть до обязательных правил при кормлении грудью детей, мытья полов в определенные часы и приготовления одних и тех же кушаний во всех домах. Женщины, например, не смели рожать детей дома, а, чувствуя приближение родов, обязаны были являться в штаб.

Вот как раз-таки по поводу этих самых поселений у меня и возникли некоторые рационализаторские мысли … Тем более, известная только мне историческая практика мои предположения подтверждала. В начале 1830-х годов военные поселения были реорганизованы и поселенцы стали заниматься лишь снабжением армии и разного рода хозяйственными работами. Это позволило поселениям просуществовать до 60-х годов, когда они были ликвидированы правительством Александра II. Но самое для меня интересное здесь заключается в том, что исследования историков показали, что полуказарменные порядки, строжайшая дисциплина, экономическая помощь со стороны государства, а также применение передовой агротехники помогли сделать хозяйства поселенцев рентабельными, а уровень их жизни был выше, чем у помещичьих крестьян. Очень уж военные поселения Николаевской эпохи напомнили мне родные советские колхозы и совхозы с МТСами.