Текст книги "Декабристы. Перезагрузка. Книга вторая (СИ)"

Автор книги: Янов Алексей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Часть 1. Глава 3

ГЛАВА 3

28 ноября – 5 декабря

Когда я зашел к Рылееву, то застал там поручика лейб-гвардии Гренадерского полка Александра Сутгофа и лейтенанта Гвардейского морского экипажа Антона Арбузова. Расслышав о чем они говорят, приятно удивился тому, что мои мысли пересекались со словами этого морского офицера:

– … ежели взять большую книгу с золотой печатью и написать на ней крупно «закон», а потом пронести сию книгу по полкам, то сделать можно все, чтобы ни захотели!

Поздоровался с этими двумя офицерами. Кроме Рылеева в доме находились Оболенский, Штейнгель, Каховский, Одоевский. Отдельно поприветствовал ротных командиров – «смотрящего» Московского полка князя Щепина-Ростовского и его заместителя, капитана все того же Московского полка Михаила Бестужева – третьего из братьев Бестужевых.

Когда замолчал Арбузов, его, кстати говоря, позавчера привел ко мне лейтенант Дмитрий Завалишин, и я официально принял Арбузова в Общество. Гвардейский морской экипаж – 1100 штыков при четырех орудиях занимал в наших планах отнюдь не последнее место. Офицеры-моряки, как никто другой были восприимчивы к радикальным идеям. И здесь не последнюю роль сыграл Завалишин. Посредством все того же Завалишина, которого мы на совещании 26 ноября поставили «смотрящим» за Гвардейским морским экипажем, в Общество в течение последней недели кроме Арбузова были также введены мичманы братья Беляевы – Александр и Петр, мичман Дивов, лейтенанты Акулов, Бодиско и многие други. Всех этих людей, как оказалось, Завалишин по собственной инициативе «обрабатывал» в течение всего 1825 года. Начиная с малого, говоря о выгодах конституционного представительного правления, приводя в пример Англию и САСШ, восхищенно читая стихи Рылеева и две «мои» книги, посвященные французской революции и «политэкономике». Но уже к осени 1825 года Завалишин до того «запропагандировал» Гвардейский экипаж, что свободно говорил своим собеседникам, как, в случае переворота, прекрасно будет «сделать виселицу, первым повесить государя, а там к ногам его и братьев – великих князей». Гвардейский морской экипаж, практически без всяких усилий с нашей стороны, превратился в самую надежную и идеологически подкованную революционную силу.

Не успел я устроиться в кресле, как заявились два брата Бестужевых, поведавших нам, как они ночью, прихватив с собой третьего Торсона, шатались по улицам Петербурга и агитировали солдат:

– Мы останавливали каждого встречного солдата, сами останавливались у каждого часового, раздавали им всем прокламации …

– Что-что вы раздавали? – перебил Александра Бестужева, но вместо него ответил его брат Николай:

– Прокламации раздавали, в которых мы написали, что войска обманули, не показав завещания покойного царя, в котором дана свобода крестьянам и убавлена до 15 лет солдатская служба.

– Значит, эти прокламации были написаны от руки? Не печатные?

– Да.

Прямо дети малые, подумал я.

– Зря вы этим раньше времени занялись, прокламации подобного содержания мы напечатаем тысячи и за день-два до выступления разбросаем по казармам, чтобы войска морально подготовить и взбодрить.

– Но мы еще и на словах говорили им обо всем этом, – слово опять взял Александр, – и вы бы видели, Иван Михайлович, с какой жадностью солдаты нас слушали!

Рылеев тоже сознался в том, что вчера в лейб-гренадерских казармах на квартире Сутгофа они встретились с поручиком Пановым и прапорщиком Жеребцовым, коих, благополучно инкорпорировали в Общество.

– Это, конечно, хорошо, пускай слухи и среди солдат распространяются, но пока преждевременно. Про прокламации я вам уже сказал, они отдельно будут ходить по городу вместе с листовками с компроматом на всю императорскую фамилию, а также тезисно будет изложена программа Временного правительства. Непосредственной же агитацией солдат, по перетягиванию их на свою сторону, мы займемся во время выступления и после переворота. Но для того, чтобы дать первоначальный импульс и поднять войска нам требуются прежде всего строевые офицеры, я посмотрел на Арбузова и Сутгофа, с интересом слушавших наш разговор.

– Мы готовы выполнять все приказания Общества! – безапелляционно заявил Сутгоф, а Арбузов его поддержал.

– За сутки перед выступлением все вовлеченные в наше дело офицеры получат специально отпечатанные методички, с указанием, что делать в день выступления и какие разговоры вести с рядовым составом. Для нашего дела, господа офицеры, подчеркиваю, жизненно важно, сделать из простых солдат в самые кратчайшие сроки наших идейных союзников и сподвижников. Мы, члены Правления, объять необъятное не способны, мы можем с прокламациями обращаться к массам, выступать перед толпой, но поговорить по душам с каждым солдатом не в наших силах. Поэтому, здесь особую надежду Общество возлагает на вас! Прошу вас, постарайтесь во вверенных вам частях обратить солдат в свою веру, если можно так выразиться.

– Постараемся, господин Головин!

– Сделаем все, что в наших силах!

Попрощавшись с этими двумя офицерами, собрали очередное совещание.

– Вскоре должен прибыть Пущин, – я осмотрел всех присутствующих, – и мы вместе с ним и господами Трубецким и Рылеевым навестим генералов – членов нашего Общества. Пора их вводить в курс дел и обрисовывать стоящие перед ними задачи!

– Кстати, Евгений Петрович, – обратился я к Оболенскому, – как там ваш генерал Бистром поживает? Можно ли его будет привлечь к нашим делам?

Оболенский – адъютант генерала Бистрома проживал с ним вместе на квартире и, безусловно, оказывал на Бистрома определенное влияние.

– Карл Иванович – настоящий боевой генерал, отец родной солдатам, любит их, как своих детей, просто идол для гвардейцев! – сказал Оболенский, чуть ли не задыхаясь от восхищения.

Я подумал, что жаль будет устранять такого замечательного человека, но, если он не с нами – то против нас! Бистром – второе по реальному значению лицо в гвардейской иерархии, тут уж ничего не попишешь!

– Это все замечательно, Евгений Петрович, но я вас спрашиваю о другом …

– Карл Иванович мне признался, что он никому, кроме Константина не присягнет!

– Это уже кое-что. Как вы думаете, если вы лично доставите Бистрому приказ, исходящий якобы от Константина, о выводе гвардейской пехоты из казарм для подавления мятежных николаевских войск, исполнит ли его генерал?

– Трудно сказать, но, думаю, он сначала свяжется с Милорадовичем.

– А если к тому моменту Милорадович будет убит или пленен николаевскими войсками, тем же, например, Саперном батальоном, как отреагирует генерал?

– Вы, что же, Иван Михайлович, действительно такое хотите сделать с Милорадовичем?

– Нет, Евгений Петрович, мы здесь с вами в бирюльки играем! Что за глупые вопросы? Если мы собирались стрелять в царей, то убить или пленить какого-то генерала, пусть и заслуженного, но мешающему нашему плану – плевое дело! И Бистром может стать для нас такой же, как и Милорадович, костью в горле! 11 декабря Бистром или выведет войска из казарм, или будет, как минимум пленен. И в таком случае вы, Евгений Петрович, действуя от лица Бистрома, что для вас, как адъютанта генерала будет вполне естественно, сообщите гвардейцам о пленении Бистрома николаевскими войсками и поведете 2-ю гвардейскую пехотную дивизию, понятно, что без Саперного батальона, а только Измайловский и Павловский полки на Зимний, с целью вызволения генерала и обеспечения законных прав на престол Константина. Бистрома же, если вы поймете, что его не получится использовать в темную, нужно пленить. Лично генерала можете не вязать, но подсыпать снотворное ему будете обязаны, потом мы генерала эвакуируем в безопасное место и разберемся с ним после. Воинова – командующего 1-й гвардейской пехотной дивизией, возможно, тоже придется ликвидировать вместе с генерал-майором Шеншиным – командиром 1-й бригады, с тем, чтобы бразды правления передать нашему человеку, члену Общества генерал-майору Шипову, командующему 2-й гвардейской пехотной бригадой. И тогда у Шипова в руках окажутся Преображенский, Московский, Семеновский, Гренадерский полки и Гвардейский экипаж! Если полковники вышеперечисленных полков будут выполнять приказы вышестоящего Шипова Сергея Павловича, а вы со своей стороны введете в заблуждения гвардейские полки 2-й дивизии Бистрома – то победа будет у нас в кармане! Поймите одно, это не моя прихоть, судьба будущей России решается в эти дни – будет ли страна и дальше прозябать в рабском состоянии, или же мы сбросим с себя эти вековые оковы! Здесь и сейчас, перед лицом своих товарищей вы, Евгений Петрович, дайте нам однозначный ответ – сможете ли вы такое сделать, или нам на вас в этом деле не рассчитывать и подыскивать новых исполнителей?

Оболенский на минуту задумался, его пальцы явно подрагивали.

– Хорошо, Иван Михайлович, – вздохнул Оболенский, – интересы России и нашего Общества я ставил и ставлю выше личных приязней!

Ставку на князя Оболенского я делал не случайно. Несмотря на свою кажущуюся мягкость и интеллигентность этот человек обладал твердым, решительным характером, был неутомим в достижении поставленной цели. Оболенский был одним из ветеранов движения, за восемь лет он принял людей в Общество больше, чем кто бы то ни был. В РИ именно Оболенский координировал действия гвардейских офицеров, не покладая рук работал над созданием боевого механизма и был вторым после Рылеева двигателем случившегося мятежа. Поэтому я не сомневался, если Оболенский пообещал что-то сделать – он в лепешку расшибется, но исполнит обещанное!

Я встал и пожал руку Оболенскому.

– Замечательно Евгений Петрович, благодарная, освобожденная от рабства Россия, вас никогда не забудет!

Тем временем незаметно для всех явился Пущин, внимательно прислушивающийся к нашему с Оболенским диалогу.

Трубецкой, служивший в последнее время в Киеве и лишь недавно вернувшийся в столицу, заставший времена расцвета Союза Благоденствия с его двумя сотнями членов, самонадеянно заявил, что к делу без проблем можно будет привлечь старых его соратников.

Александр Фёдорович Моллер – полковник л.-гв. Финляндского полка был членом Северного общества, знал о планах восстания, однако в той истории участвовать в нём отказался. В этот раз, действуя вместе с Николаем Бестужевым и Трубецким, мы были намерены склонить его к сотрудничеству.

Моллер встретил и выслушал нас вполне благожелательно, сообщив, что он в деле. Но, неожиданно, уже на следующий день, после разговора со своим дядей, начальником морского штаба, Моллер проявив себя тем ещё флюгером, диаметрально, на сто восемьдесят градусов, переменил свою позицию. Заявив к срочно выехавшему к нему Бестужеву, что «Он не намерен служить орудием и игрушкою других в таком деле, где голова нетвердо держится на плечах». С Моллером отпадали наши надежды на Финляндский полк, чего допустить было никак нельзя, поэтому, дабы попытаться склонить Моллера к сотрудничеству, я был вынужден действовать через людей Ротшильдов и Английское посольство.

Приехавший ко мне через пару дней русский поданный британской короны Гайнам Василий Иванович сообщил, что возникшие проблемы с Моллером разрешены, полковник будет в полной мере, также как и его высокопоставленный дядя, подчиняться указаниям столичной Управы Северного общества. Поинтересовался у Гайнама, с чего это у полковника и его родственника начштаба вдруг появилась такая лояльность? Ларчик открывался просто. Антон Васильевич фон Моллер с 1821 года исполнявший обязанности начальника морского штаба Его Императорского Величества, оказывается, был женат на Юлии Фёдоровне, урождённой фон Нолкен. Нолькен (нем. von Nolcken) – остзейский баронский род, который помимо Российской империи имел своих представителей еще и в Швеции с Финляндией, а великому княжеству, комплотом заговорщиков в моем лице, была обещана независимость … Плюс, Антону Васильевичу пришлось пообещать повышение по службе, а именно – должность морского министра во Временном правительстве.

Сразу после первого нашего визита к Моллеру, на встречу с еще одним старым единомышленником Трубецкого, командующим Семеновским полком Шиповым Сергеем Павловичем – бывшим членом «Союза спасения» и Коренного совета «Союза благоденствия», мы отправились с князем вдвоем.

Генерал-майор хоть и встретил нас вполне гостеприимно, но от разговора на опасную тему увиливал, словно лисица.

Генерал взялся нам с Трубецким зачитывать вслух свои рукописи – какой-то невнятный проект по устройству Фурштатских батальонов. Трубецкой не выдержал, перебил это невразумительное чтение и предложил генералу побеседовать о более важных вещах.

– Сергей Павлович! Прошу вас, давайте о Фурштатских батальонах поговорим в следующий раз. Нам с Иваном Михайловичем сейчас, в свете последних, всем известных событий, более всего интересна ваша политическая позиция …

Генерал, поерзав в кресле, зачесав рукой волосы на свой лысеющий лоб, нехотя заговорил:

– Я знаю о популярности Константина в Гвардии, но этих благодушный настроений я вовсе не разделяю.

– Отчего же? Позвольте полюбопытствовать? – спросил Трубецкой.

– Константин – это просто самый настоящий полудикий варвар! Если выбирать между ним и Николаем, я остановлю свой выбор на последнем. Николай, по крайней мере, человек просвещенный и первобытной злобы в нём нет!

– Говорят, что нрав Константина за последние годы сильно смягчился …, – сделал проброс князь.

– Ерунда это все! – отмахнулся Шипов, – инстинкты дикого зверя если они в человеке есть, то их ничем не оборешь и не изменишь! Если Константин откажется, я тотчас приведу свой полк к присяге Николаю!

– А как же Общество, членом которого вы были? Куда улетучились ваши цели и идеалы? Почему именно сейчас, в междуцарствие, когда имеется возможность все исправить вы добровольно готовы отказаться от всего этого и отдать себя и свой полк в руки сатрапа!? – обрушился уже я на генерала с весьма эмоциональной речью.

Шипов, не ожидавший такого резкого поворота, сидел в прострации.

– Знаете ли, я …

– Не хочу слушать ваши отговорки! Николай далеко не его покойный брат! Вы думаете, когда в Гвардии начнется выступление, Николай вам простит ваши прежние прегрешения, ваше членство в заговорщицких обществах? – Нет, и не надейтесь! Если вы не с нами, то ваша голова в любом случае окажется на плахе – от рук ли Николая, или … от наших рук!

Эти мои слова поразили Шипова, если бы он не сидел в кресле, то он бы совершенно точно отскочил бы от собеседника в моем лице, во всяком случае, в своем кресле генерал очень даже заметно дернулся, словно от удара током.

– Князь! – Шипов перевел затравленный взгляд на Трубецкого, – Сергей Петрович, дорогой, что же мне делать!?

– Одумайтесь, Сергей Павлович, одумайтесь, пока не поздно! – с показным спокойствием и невозмутимостью ответил Трубецкой. – Поверьте мне, слову князя и полковника, все так и будет, как говорит Иван Михайлович – избранный диктатор нашего Общества!

Шипова стал давить мундир, он принялся трясущимися руками расстёгивать пуговицы.

– Так, значит, вы надеетесь воспользоваться моментом и … – последние слова Шипов произнести не решался, я ему помог.

– и свергнуть царя, установив в России республику! Вы же, Сергей Павлович, здесь и сейчас должны дать нам однозначный и недвусмысленный ответ – вы с нами, или против нас?

– Я ещё не определился, господа, ответить пока не могу …

– И, тем не менее, вы знаете слишком много, а потому я вынужден буду настаивать!

– Кроме меня, моего полка, кто-нибудь ещё будет стоять за вами?

– Будут, даже не сомневайтесь! Но от раскрытия вам всех деталей мы пока воздержимся.

И Генерал, терзаемой дилеммой, всё же решился! Нырнул в заговор – словно в омут с головой.

– Черт с ним со всем, я с вами в деле!

– Приятно это слышать, Сергей Павлович! – я первым встал и тут же вскочившему на ноги генералу пожал руку.

Ещё пять дней ушло, чтобы встретиться с другими генералами и полковниками, некогда, подобно Шипову, состоящих в тайных преддекабристских "Союзах".

А некоторые старшие офицеры, не иначе как по наводке уже три года как закрытых в России масонских лож, вероятно проинформированных вышестоящими английскими коллегами-масонами, так и вовсе явились к нам сами, как это сделал полковник л.-гв. Финляндского полка Митьков, отставной полковник Гвардии генерального штаба Муравьев. Приехал из Москвы находящийся на излечении и не так давно незаслуженно обиженный нынешней властью подполковник Норов, последним прибыл отставной полковник Фонвизин.

3 декабря из Варшавы в столицу прибыл великий князь Михаил Павлович с посланиями от старшего брата Константина предназначенными Марии Федоровне и Николаю, в которых цесаревич сообщает, что уступает своему брату «право на наследие императорского всероссийского престола». Приезд Михаила, как и следовало ожидать, взбаламутил весь дворец.

Выход из сложившейся ситуации Николай видел в том, чтоб Константин признал себя императором, а потом бы издал манифест о своем отречении и провозглашении Николая наследником. И проделать все это Константину нужно в Петербурге.

И вот с посланием такого рода 5 декабря Николай отправляет в качестве курьера своего брата Михаила обратно в Варшаву. Но уже вечером того же дня Михаил в пути встречает Лазарева, адъютанта Николая, который был послан в Варшаву с извещением о присяге Константину и теперь вез от взбешенного происходящим цесаревича резкий и категоричный отказ. Михаил Павлович, отправив послание Николая Константину посредством своих сопровождающих, принимает решение остаться на станции Ненналь, в трехстах верстах от столицы, и здесь ждать дальнейшего развития событий, мониторя всю официальную переписку между Петербургом и Варшавой.

Пятого же декабря я отправил в Ненналь Каховского вместе со снайперским расчетом ирландцев, с тем, чтобы избавиться от этой лишней, но в будущем потенциально опасной фигуры.

Слухи о планирующейся переприсяги Николаю подтверждались из множества источников.

– Итак, сегодня у нас 8 декабря, подведем итоги двухнедельной кампании по рекрутингу офицеров в наше Общество. Евгений Петрович, – обратился к Оболенскому, – вы у нас смотрящий, отвечаете за 2-ю гвардейскую пехотную дивизию. По традиции начнем с Измайловского полка, кого из измайловцев удалось в последние две недели рекрутировать вашему смотрящему по Измайловскому полку капитану Назимову, и его заместителям – подпоручикам Кожевникову и Лаппе?

Оболенский прочистил горло и начал зачитывать список.

– Из Измайловского полка приняты в Общество следующие офицеры. Подпоручик Андреев 2-й Андрей Николаевич, 1803 года рождения, происходит из дворян Петербургской губернии …

– Прошу вас Евгений Петрович говорить покороче, вся его подноготная нас не интересует, только кратко, самые интересные для нас сведения, что могут так или иначе сказаться в ходе нашего выступления.

– Хм … , – Оболенский вчитывался в написанный им текст, – Вот … у Андреева четыре брата, двое из них – Александр и Дмитрий служат поручиками в Московском и Измайловском полках соответственно, в Общество братья не введены.

– Хорошее, Андреев, приобретение для нашего дела! Прошу вас, продолжайте, Евгений Петрович …

Оболенский еще минут двадцать перечислял курируемые им полки и называл фамилии офицеров, которых удалось вовлечь в заговор.

– Прекрасно, Евгений Петрович! Насколько новые офицеры осведомлены вами об истинных целях своего участия в планирующемся деле?

– Полностью, как мы и порешили, в наши настоящие планы абсолютное большинство офицеров не посвящены, кроме «смотрящих», да и то отчасти. Новые же примкнувшие к нам офицеры считают, что целью нашего выступления является истребование от Сената сведений о причине новой присяге и в случае подтверждения Сенатом отречения Константина, они думают, что мы хотим потребовать собрать со всех губерний представителей от всех сословий, по примеру прежних всеобщих Соборов, и на Учредительном собрании определить форму правления, и буде на то воля Собрания избрать нового императора. Смотрящие знают больше, в том числе о планируемом аресте императорской фамилии и передачи всей власти Временному правительству до момента полного уничтожения активных монархистских сил и созыва Учредительного собрания. О ваших, Михаил Иванович, темных делишках с фальшивыми приказами, убийствами и похищениями генералов никто не осведомлен, кроме лиц здесь присутствующих.

– О наших, Евгений Петрович … О наших темных делишках.

– Да, извиняюсь, Иван Михайлович, неправильно выразился.

– Кстати говоря, если уж речь зашла о наших темных делишках, то у меня для вас есть новости. Сегодня у нас восьмое число, семь часов вечера. Скорее всего к этому часу великий князь Михаил Павлович уже мертв! – все смотрели не моргая, словно вытащенные на сушу рыбы, до того это было забавно, что мои губы непроизвольно расползлись в улыбке. Батенков, так тот вообще, казалось, был близок к обморочному состоянию. – Можете меня не благодарить, я самостоятельно принял такое вот волюнтаристское решение! Если у Каховского и моих людей на станции Ненналь, в трехстах верстах от столицы, где и пребывал Михаил, все прошло гладко, то сегодня ночью или завтра утром мы об этом узнаем или от возвратившегося Каховского, а может быть слухи его опередят, кто знает …

– Зачем!? Зачем это было делать, он же не был претендентом на престол? – со всех сторон посыпались вопросы.

– Мы на войне господа, если еще кто не понял, а на войне убивают! Почти все из вас с военным опытом, в том числе и боевым, а ведете себя как кисейные барышни. Поплачьте еще по невинно убиенному Михаилу! Что вам до этого великого князя? Кто он вам – брат, сват? Он вам никто, а точнее нет, неправильно, он всем нам враг, враг всему русскому народу, такой же, как и Николай с Константином. Яблоко от яблони … Желаете знать, почему я приказал Каховскому его ликвидировать? Первую и самую важную причину я вам только что озвучил, Михаил нам враг. Вторая причина – если бы он улизнул из наших рук, то потенциально мог бы стать точкой кристаллизации всех дворян и помещиков-деградантов, всех роялистских сил, в том числе и военных. Учтите, что еще и Константин есть, к нему тоже будут слетаться ярые монархисты, их будет к нему тянуть, как навозных мух к некой дурно пахнущей субстанции. Спешу вам напомнить, если вы подзабыли, то мы договаривались и Николая либо арестовать, либо ликвидировать, смотря по обстоятельствам. А теперь подумайте хорошенько, этот лишний геморрой в лице живого Михаила нам надо, спрашиваю вас?

– Если с этой стороны посмотреть, то да, стратегически это был правильный ход, – первым вышел из ступора Трубецкой, – и вообще господа, я поражаюсь вами, – он осмотрел слегка шокированных присутствующих, – революций без крови не бывает!

Потом схожее мнение высказал и Рылеев, ну и остальные были вынуждены признать мою правоту. На этой несколько минорной ноте сегодняшнее совещание и закончилось, большинство отправилось к себе, но несколько человек напросились ко мне в гости, они хотели дождаться у меня возвращения Каховского с боевиками и обо всем случившемся на станции Ненналь узнать из первых уст. Я не возражал.

***

Столица пребывала в трауре, сегодня 9 декабря привезли тело Михаила, завтра, десятого числа его собирались торжественно похоронить. Николай, судя по имеющимся у нас сведениям, находился на гране паники. Я даже боялся, как бы он вообще от короны не отказался, подобно Константину. То, что Михаила убили не обычные бандиты, в столице было понятно даже распоследнему дураку. В основном все кривотолки сходились к тому, что в этом убийстве замешаны гвардейцы, однако кто стрелял, кто отдал такой приказ было решительно непонятно. И так нервная атмосфера в городе, казалось, вот-вот разродится во что-то жутко страшное. Предчувствия людей не обманывали, подготовка к восстанию выходила на финишную прямую …

Вместе с не выспавшимся Каховским выехали на квартиру к Оболенскому. Время было два часа дня, в это время суток генерала Бистрома дома застать было невозможно. Оболенский на квартире оказался не один. У него гостила ячейка Общества офицеров Кавалергардского полка в составе Александра Муравьева, Горожанского, Арцыбашева и Анненкова. Офицеры получили отпечатанные в моей типографии методички и прокламации.

– Господин Головин, позвольте поинтересоваться, как вы думаете, чем закончится запланированное нами Дело?

Со всей серьезностью в голосе я продекламировал:

– Наше дело правое! Враг будет разбит! Победа будет за нами!

Офицеры, явно такого не ожидавшие, оживились.

– Читайте, господа офицеры внимательно методичку, там все расписано – как говорить со своими солдатами, какие блага им обещать от Временного правительства. Завтра же, как только николаевцев разобьём, получите газеты – в них будет напечатан официальный отказ Константина от престола и рассказаны некоторые нелицеприятные подробности его биографии. Цесаревича нам требуется максимально очернить, да так, чтобы не у одного здравомыслящего человека не возникло желание видеть Константина на российском троне. Газету надо будет зачитать перед солдатами, тех из офицеров, кто не захочет власти Временного правительства – вязать и направлять в Петропавловскую крепость, с ними потом разберемся – кто не хочет этого делать по собственной глупости или недопонимания ситуации, ну, а кто из идейных соображений. И помните, что завтрашний день навсегда изменит Россию, вырвав ее из власти мракобесия и тирании, и это будущее определяется не в последнюю очередь и лично вами, вашими делами и поступками! На вас, господа офицеры, лежит огромная ответственность, не подведите!

После того, как кавалергарды ушли, вручил Оболенскому пузырек со снотворным.

– Евгений Петрович, подлейте это в любую жидкость – напиток или в какой суп, что будет завтра вечером употреблять Бистром, а когда он отрубится – вызовите Каховского, он, с приданными ему людьми, доставит генерала в безопасное место.

Оболенский взял из моих рук пузырек с явной неохотой.

– И не волнуйтесь за своего генерала, ничего с ним не случится, просто восстание пересидит в спокойном месте – и всех делов!

– Это снотворное безопасно? – спросил князь.

– Безопасней некуда! – уверил я его, – испытания препарат прошел на добровольцах. Все испытуемые спали после него, словно мертвецки пьяные, пушками не разбудишь!

– Будьте покойны, Иван Михайлович, я все сделаю! – произнес Оболенский, и, судя по прозвучавшим в его голосе ноткам решительности, он это действительно намеривается осуществить.

– Надеемся на вас, Евгений Петрович!

***

Последнее перед днём Х совещание выдалось весьма эмоциональным. Сомнений уже никто не испытывал, но в словах заговорщиков нет-нет, да и проскакивала мрачная обреченность и фатализм.

Многие из числа заговорщиков, заранее не договариваясь, сегодня явились на квартиру к Рылееву в своих лучших мундирах и при орденах.

У большинства из них лица были сосредоточенные и даже тревожные, но некоторые офицеры, из числа записных балагуров, явно натужно, пытались веселиться и шутить. На улице темнело, и Рылеев, на правах хозяина, зажигал свечи в бронзовых канделябрах.

В последние дни квартира Кондратия разительно преобразилась. Казалось, что в ней произошел погром или же случился внезапный переезд хозяев. Что, впрочем, было недалеко от истины – жена Рылеева вместе с ребенком уехала в имение, заодно прихватив с собой всю "лишнюю" мебель. Зато свободного пространства в доме сильно прибавилось. Квартиру Рылеева, особенно в последний месяц, осаждали толпы народа, но теперь, ввиду воцарившегося в комнатах интерьерного минимализма, им всем было где разместиться.

Явился-не запылился и Никита Муравьев, прервавший свой отпуск и срочно выехавший в столицу. Никак, жена из деревни отпустила, здороваясь с ним, подумал про себя. Ни для кого не являлось секретом, что подкаблучником Никита был знатным. Сейчас, сидя за столом в мундире капитана генштаба, близоруко щурясь, Муравьев усердно перечитывал бумаги, пытаясь войти в курс наших текущих дел. От сочиненной им "Северной конституции" в последние месяцы большинство членов комплота отвернулось, предпочтя ей мой вариант. Ради этого мне даже пришлось согласиться на внесение в проект множества изменений, относящихся, прежде всего к избирательному праву, а именно, вводились имущественные цензы. Ну, хоть ты тресни, не могли господа революционеры предоставить мужикам равные с собой права! Особенно по этому поводу я не возражал, ибо – бестолку. Главное, что прописанная в моей Конституции форма правления – парламентская республика и форма государственного устройства – унитарное государство – сохранялись без существенных переработок и изъятий.

Быстро прошёлся по квартире, здороваясь со всеми здесь присутствующими. Директора и прочие видные члены Управы Северного общества, старшие офицеры, поспешили занять свои места за длинным столом, крытым зеленым сукном.

Усевшись на правах диктатора восстания во главе стола, я открыл сегодняшнее собрание.

– Добрый вечер, господа!

С первыми, произнесенными мною словами, установилась тишина, стало слышно даже потрескивание горящих свечей. Прошёлся взглядом по напряженным лицам. Также оглядел и остальных заговорщиков, которым не хватило места за столом, оттого они были вынуждены стоять или ютиться на кожаных креслах и диванах расставленных у стен.

– Завтра нас начнут арестовывать господа, Николай узнал о заговоре и многих персоналиях этого заговора, так, что если кто-то думал дать задний ход, то забудьте об этом раз и навсегда, назад для нас дороги нет!

Поднялся шум.

– Но осведомленность Николая относительно наших планов уже не имеет ровным счетом никакого значения. Я вам об этом сказал, чтобы никто не питал иллюзий – завтра мы или возьмем власть, или нас всех арестуют, некоторых посадят в Петропавловку, некоторых повесят. Или мы – или они – третьего не дано и назад для отступления пути нет! Планы на завтрашний день уже составлены, утверждены и доведены до нужных людей. Обсуждать их дальше всю ночь – не имеет смысла, все, что мы могли, все, что было в наших силах, мы уже сделали. Поэтому, смею надеяться, что сегодняшнее заседание Управы в нынешнем её подпольном, незаконном статусе – последнее. Завтра мы или обретём свободу для своей Родины и народа – или все умрём! Возможность того, что мы можем потерпеть поражение в бою, не должна мешать нам сражаться за дело, которое мы считаем справедливым. Aut vincere aut mori – умереть или победить. Родина или смерть! Ура!

Мою речь с задором поддержали, вскочил Рылеев.

– Браво, браво Головин! Правильно сказал – или всё, или ничего! Да здравствует Революция! Да, мало видов на успех, но всё-таки надо, всё-таки надо начать; начало и пример принесут пользу!