Текст книги "Курс практической психопатии"

Автор книги: Яна Гецеу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Ну всё, хватит пить! – решительно встал я, когда темная жидкость едва покрывала дно баттла.

– Ну-ну, там ещё глоток есть! – запротестовала она на мои настойчивые объятья. Тогда я одной рукой прижал её к стене, а другой живо отобрал у неё баттл и вылил в себя остатки пойла.

– Всё, пошли!

– Ну пошли! – хихикнула она. И я уволок её в спальню. Она улеглась на постель, и стала лёжа вяло стягивать с себя одежду, напевая какую-то пьяную чушь. А я наконец могу достать свой заветный осколочек! Тока вот где он? Я весь похолодел – не могу его найти!

– Чёрт, чёрт! – зашептал я, нервно шаря по углам.

– Чего ты там потерял, у меня в сумочке есть, возьми… – подала голос Эрот.

– А? – встрепенулся я. Но сразу понял, что она совсем не о том!

– А, да нет, я щас! – ура-ура, я вспомнил, где он! Помчался в зал, резво вернулся со стекляшкой. Правда, шибанулся хорошенько бедром об угол. Но боль распалила меня как злую собаку, и я накинулся на Эрот безо всяких церемоний. Она смеялась, и кусалась в шутку… пока не увидела над собой занесенное лезвие.

– Эй, это что такое на хуй? – протестующе завопила она.

– Это игрушка, не видишь? – помахал я штучкой перед её лицом. Она явно испугалась, но уйти никуда не могла – я сидел на ней верхом. Но она сильная, дрянь – извернулась и укусила меня за руку, да так, что я выронил стекло.

– Аа, блядь, да ты кусаться? – вскрикнул я, и наотмашь ударил её по лицу. Глаза вспыхнули и из уголка губ потекла струйка крови.

– Ветер, ты… прекрати, пожалуйста, мне больно! – прошептала она беспомощно.

– Ну а я разве обещал, что будет сладко? – развел я ей руки, и сцепил у неё над головой. Сила проснулась во мне немеряная, как всегда, от возбуждения. Чуя кровь, я становлюсь зверем! Похоть горит в чреслах, и ломит суставы! Эрот пытается брыкаться, извивается и вырывается, распаляя все сильнее – я ударил её уже по-настоящему, и она схватилась за разбитую вдребезги губу.

– Лежи тихо, Эрот! – угрожающе прошипел я ей в испуганные глаза. Пришлось её связать вытянутой из-под неё же простыней. И порезав живот и грудь, насладиться кровью… неугомонная сучка, она сопротивлялась яростно, как дикая кошка, но постепенно я заметил, что она возбуждается все сильней, и уже сама размазывает по лицу кровь, и лижет её с моих губ. А потом и вовсе схватила выпавшую из моих рук стекляшку, и наотмашь порезала мне спину. Я вскрикнул от боли и выгнулся во вспышке…

– Я теперь часто так буду делать, это и правда кайф… – прошептала она, трогая языком распухающую губу. Я посмотрел на неё, и отвернулся. Ебааать, как тянет все вены…

«В психиатрии синдром, сопровождающийся деперсонализацией – нарушением восприятия времени и пространства, собственного тела и окружающей обстановки, официально называется «Алиса в Стране чудес» – оповестил механический голос в голове.

Я не заметил как, но оказалось, что она ушла. Внезапно хлопнула дверь, далеко-далеко.

…А я лежал обессиленный от борьбы, смотрел в потолок и любовался собой изнутри. И думал почему-то о Жахни. Наверное, потому что это все-таки её квартира. Жахни всем хороша, но у неё нет души, как у настоящей суки, животного. Сердце есть, а души нет. И она не моя. Да.

…А вот если трахать рукоятью ножа, держа его за лезвие, то пальцы изрежутся до кости… полный пиздец! Аааа, я взвыл бесшумно, и скорчившись, обнял простыну, достал хуй снова, и принялся мучить себя, делая больно-больно. Я бы трахал, кровь стекала, пальцы в мясо, мясо, и кровь, и кончал бы этой кровью. Йес-йес, ау, блядь, хочу, ну дайте кто-нибудь воплощения!

– Почему ты так любишь блядство?

– Не знаю… кажется, это наследственное. Моя бабушка была стриптизершей.

– Показывала стриптиз ершей? – прыснула в ладонь Жахни. Я сначала вспыхнул, но потом мы безумно ржали очень долго. Мы курили гашиш. Как всегда.

– Она родила моего отца неизвестно от кого.

– А мой отец снимает порно, – кивнула она, меланхолично пуская дым в потолок. Я нашел ее руку в полутьме, и крепок сжал. Мы сроднились с ней, как брат и сестра во разврате.

Молчали. Нам было хорошо рядом. Спокойно… Даже уютно. Как таблетка успокоительного.

ххх

В детстве чувственность проснулась очень рано. Уже в десять лет уходил в ванную мастурбировать. Не кончал, конечно, но все равно очень возбуждался. Даже на фотки своей бабушки-стриптизерши… она была ослепительна. Это вообще отдельная тема моих фантазий.

Я нашел пачку её фоток случайно, когда искал «запретную» порно-книгу, которую мама тайно читала. У неё не было любовников, и думаю, после смерти папы ей очень непросто приходилось. Вообще, я конечно, подозреваю, что не все так просто, и моя наследственность частично от мамы, и неизвестно, что там они с папой вытворяли, она же вышла за него замуж, а он был сумасшедшим и погиб в дурдоме… мама боится, что это может случиться и со мной, и очень бережет меня. Но я отвлекаюсь!

Я как-то спал на маминой кровати, и руку засунул за кровать, мне нравилось, как стена холодит ладонь. Там случайно нащупал книгу, вытащил её, и с ужасом увидел, что это порнушка, самая настоящая во всех красках – на обложке здоровенный деревенщина ебал блондинистую девицу в какой-то немыслимой позе. Меня ужаснула не эта книга – мне было двенадцать, и я втихаря знакомился со всем «этим» – а ужас был в том, что мама, моя мама – и вдруг такое?? О черт, я весь вспыхнул, обожженный внезапным видением моей матери на месте одного из этих… из порно! Моя мама тоже может… трахаться? Я чуть не сдох от такого открытия. Нет, косвенно я конечно допускал, и даже знал, что это именно так, откуда же я взялся? Но секс, реальный секс – он её интересует?? Не знаю, это было так ужасно, так липко, так жгуче и невыносимо – моя мать способна трахаться? Не рожать меня в результате возни под одеялом с отцом, которого к тому же вовсе нет на свете, и значит об этом можно забыть – а именно любить секс, интересоваться, и вообще… о, нет! Но вместе с ужасом я почувствовал небывалое возбуждение, и жадно читал, ломая глаза в темноте спальни, вздрагивая и спешно запихивая книгу обратно за кровать при каждом звуке – мать ходила по залу, тихо напевая. Я читал, читал как безумный, зажав член рукой, и дрожал весь до самых кончиков – представляя между этих грязных строк мать…

Ну вот, я читал урывками, и почти уже дочитав, не обнаружил книгу на привычном месте за кроватью. Матери не было, я собирался мирно по… ну понятно, над книгой, и не нашел её! Каков облом! Весь в предвкушении полез за кровать, уже расстегнув штаны. Черт! Я заметался по дому, в поисках своего сокровища, и нашел его очень быстро – на шкафу. Руки будто сами знали, куда потянуться. Я жадно дрожа взял свою гадкую радость, и на меня неожиданно посыпались фотки – старые фотки, и я подумал что меня уже адски глючит – перед глазами промелькнули осыпаясь на пол чьи-то сиськи и попы… я просто охуел. Я стоял на стуле с книгой, и смотрел в пол, на котором лежали бумажки, – и не мог поверить, что правда вижу это. Фотки же старые, разве в то время кто-то фоткался голым?? Быть не может… у меня чуть слюни не текли – я не мог закрыть рот от шока. Мой родной, привычный и мирный дом, мое убежище, открывает все новые тайны, грязные тайны! Как в мутном сне, помрачаясь сознанием, я сел на пол, и стал рассматривать карточки, узнавая в тихом обмороке – это она, это… моя бабушка?? Не просто кто-то похожий на неё, не некая голая женщина в несусветно фривольных позах, в крохотных трусиках (да разве такие носили тогда?!) сладко и развратно улыбается… это не некая блядь, это она – моя родная бабушка, которая приносила мне дешёвые соевые шоколадки, которые я не любил и просил – не носи больше, они мне не нравятся! А она отвечала рассеянно – что же я сделаю? И приносила снова. Я замораживал гадкие плитки в холодильнике, в ледяном состоянии они хрустели и становились хоть немного сносными… я был маленький совсем, и не мог знать, что моя бабуля, которая сажала меня к себе на колени, и целуя в макушку, приговаривала, что я вылитый папа, роднулечка её, и что от меня пахнет даже точно как от её сына в моем возрасте… я не мог знать, что она ещё довольно молодая женщина, совсем недавно ушедшая из нехорошего бизнеса, то есть с панели попросту. Я думал, она моя бабушка, хоть и немного не такая, как у других – наоборот, модная бабуля, это же здорово! – говорили мне. Да я и не общался больно-то со сверстниками, не ходил в садик, со мной возилась няня. Мои родные женщины работали, папа пропадал в дурдоме, а когда погиб там, мне не исполнилось и шести. Тогда бабушка покончила с собой – она реально не могла жить без сына, так любила. Кстати, недавно я узнал, что бабуля все накопления отписала мне, а они нехилые! И когда мне будет двадцать один, я стану реально богат! Я спросил маму – а сейчас нельзя хоть чуток? Она ответила – а зачем, я тебе ни в чем не отказываю, да и нельзя, бабка так все оформила, что пока не стукнет ровно 21 – ни-ни! Ну и ладно. Да и в самом деле, на что мне сейчас столько бабла? А тогда я смогу, например, купить какую-нибудь загородную резиденцию, и оборудовать там свой садо-мазо закрытый клуб! И быть там полноправным хозяином!

Ну вот, снова отвлекаюсь. Ладно, ближе к теме, просто добавлю, что и ювелирку открыть маме помогла бабушка. Мама теперь тоже довольно не бедна, но её состояние все в золоте и камнях, а я даже не знаю сколько. Я спрашивал – мама, а почему ты работаешь, почему не бросишь все к чертям и не заживешь, как хочешь? А она – «мне нравится моя работа, я и делаю то, что хочу, как высококлассный ювелир создаю эксклюзивные украшения! А запас – пусть останется тебе, на черный день!»

И вот, эти люди, что меня родили, что копили не щадя себя, страдали о моем благополучии, что ворковали надо мной, что лелеяли, и просто представьте – мама и бабушка!! – оказались заинтересованы в сексе! Мне было двенадцать лет…только двенадцать! Я сходил с ума от этого. Бабушка – проститутка… было от чего свихнуться! Я выкрал несколько фоток, самых пристойных – где она ещё хоть как-то прикрыта, и всего одну – где совсем голая, с разведенными ногами, прикрывает «местечко» сведенными ладонями, и истекал кислой слюной над ними… а потом и спермой. Решиться на это было очень трудно, и одновременно само-собой, произвольно – ну, понятно. Я опасался больше всего, что мама узнает, чем я занимаюсь за её спиной – но мне стало это необходимо. Обычная порнуха потеряла сокровенный смысл уже тогда. Я менял фотки на другие, возвращая старые на место – чтобы если что, не было так очевидно. Потом осмелел, и стырил всю пачку, и прятал в школьном рюкзаке – единственное место, куда мама уж точно никогда бы не заглянула, уважая мою монополию на личные вещи. В шкаф или под подушку она могла случайно влезть и разрушить сладостный мирок. Я всегда очень аккуратно прятал всю связку, доставая самые излюбленные, самые грязные – была даже такая, где молодая моя бабуля мастурбирует, в шнурованных сапогах, кусая пухлую нижнюю губу. Я дрожал и летел в черно-белую пропасть снимка, путаясь в липкой и сладкой карамельной паутине своей похоти… мне даже кошмар приснился однажды, я его на всю жизнь запомнил – будто я маленький, лет пяти, и бабуля гуляет со мной в парке, она не одета, на ней лишь похабные остаточки одежды, которые ничего нет прикрывают, а наоборот подчёркивают её звериную сексуальность, и она ведёт меня за руку, и я сгораю от стыда, а она здоровается как ни в чем не бывало со знакомыми, те тоже с детьми, и она развратно улыбается им, и намекает мне, что неплохо бы мне потрогать ту девочку… я схожу с ума – как?? Мы садимся на скамейку, и бабушка вальяжно раздвигает ноги, я стараюсь не смотреть, а мимо идет кошмарный продавец сахарной ваты – у него нет глаз, я в ужасе дергаю бабулю за тряпочку на её бедрах, и она спрашивает – что, малыш? Я показываю ей на продавца, который поворачивается к нам, пытаясь изобразить учтивость, что-то наподобие улыбки кривит его адскую рожу, и он протягивает мне спутанный клубок паутины на палочке. Бабка подталкивает меня в спину – возьми, малыш, не стесняйся! Мне стыдно не взять, раз бабуля велит, и я, весь в ледяном страхе протягиваю руку и беру «угощение». Чудовище одобрительно кивает, я поворачиваюсь к бабуле, умоляя глазами позволить не есть это, но она смеется довольная, говорит – ешь же, малыш, что ты? Вкусно! И подталкивает снова, я не могу не слушаться, я очень послушный (хотя наяву всегда был капризным и своенравным), и открываю рот, но не могу – снова смотрю на неё в последнем молении одними глазами – пожалуйста, можно мне не есть? А она отрывает кусочек, и паутина тянется за её тонкими пальцами, и… и открывает яркий рот, приближаясь к моему лицу, и вот-вот положит это на язык, с таким наслаждением, будто это…

В этот момент я проснулся, весь мокрый, дрожащий, ледяной от страха внутри и горячий от возбуждения снаружи, и вскрикнул от ужаса – паутина на моих руках!! Подпрыгиваю на постели, резко вскидываю ладони к глазам, дико таращась. Мои пальцы склеены и скользки от спермы.

С тех пор я трепетно люблю стриптизерш, но отношусь к ним очень придирчиво, сравнивая с моей невероятной бабкой, и ищу в них сходства с ней единственной, и в том мой личный критерий оценки шлюх – насколько она напоминает мою бабушку. Но, конечно, сравниться с ней не может никто. Они все жалки и похожи одна на другую, а она – она была божественна. И для меня нет развратнее горячего слова малыш…

ххх

От текилы болит язык, солью разъело. Опять Эрот поила. Надоела она мне. Скучно с ней. Но у неё всегда есть вписка, крутое бухло, и телки-подружки, считающие меня неотразимым – достаточно просто явиться в белой шелковой рубашке, и сделать рожу мрачную и печальную. А уж если завести псевдо-интеллектуальную беседу, то все – еби их как хочешь, хоть по одной, хоть всех сразу. Но блядь, скучные они. И глупые.

– Ветер, а ты знаешь извращение на букву «и»? – приперлась из спальни Фьюнерал, ещё одна надеющаяся на мой хуй. По глазам вижу, намеревается утащить меня куда-нибудь в приват, но я ещё подумаю. «Но ты станешь покорна, но ты станешь покорна и мила», как не крутись тут с самым самодовольным видом.

– Изнасилование, – усмехнулся я. А внутри все сжалось горячим комком – о, да… Будто знала о моем тайном списке, который я составил два года назад, и о котором забыл уже – список всех доступных перверсий, по алфавиту, который я вывел дрожащей от возбуждения рукой, выписав тщательно из учебников судебной психиатрии. Выискивал, прикидывал, что меня привлекает, отсеивал невозбуждающее. Начал следовать, но запутался, обламываясь и не решаясь, и бросил. А вот теперь вспомнил.

– Изнасилование? – округлила глаза Фьюни. – А что, это разве извращение?

– А что, нет? – равнодушно пожал я плечами, и встал. – Посиди пока тут, я скоро вернусь, никуда не уходи! – строго сказал ей, и наклонившись, грубо и жадно поцеловал её в губы. Да, пора! Я СДЕЛАЮ ЭТО ПРЯМО СЕЙЧАС. Игры кончились.

– Изнасилование, изнасилование… – продолжал шептать я, как заведенный, топая по темной улице, сворачивая в сладостном полубреду подальше от людей в переулки. Разум заволакивала сладостная пелена, как молочный кисель, как сахарная сперма, но в то же время все чувства обострялись, как у голодного животного. Я пару раз играл в изнасилование – изнасилование! Все это показное, специальное, заранее обговоренное, игрушки – хватит! Я иду на поиски жертвы, настоящей, живой – поймать, загнать, замучать. А-ах, тянет, тянет мне живот, попадись скорей мне моя первая настоящая жертва! Я должен познать, что это такое – настоящее преступление! «Ну ладно, я тебе перезвоню, как буду у дома, выйдешь меня встретить!» – а! Вот!! Прямо здесь, за углом, тихий смех, и стук каблуков. Дуууурочка – я едва не застонал – надо же, они реально так глупы, что ходят одиночно через знакомые переулки, полагая, что ЭТО может быть с кем угодно, но только не с ними… а потом становятся героинями криминальных хроник – запрокинутые мертвые головки, приоткрытый искаженный ротик. А виною – Я, мраааазь, реальный подонок, дай мне выебать тебя!

Я притаился в выемке между стен – о, город и правда устроен со всеми удобствами для маньяков. Всегда питал особое отвращение и притяжение к насильникам. Позже пришло – завидую. И вот – девочка… осторожно проходит мимо, приостанавливается – так близко, что я улавливаю её запах, сладкий и дешевый. Если б я захотел – я мог бы погладить её по лицу. Бесчувственная совсем – на таком расстоянии не почувствовать меня! Оглядывается неуверенно. Поправляет курточку, идет дальше. Высовываюсь из укрытия наполовину, слежу за ней напряженно – внутри все шепчется, шуршит и дышит – ааааххх. Сейчас, ещё немного, дай ей расслабиться. Вот она миновала арку, и скрылась за поворотом – в два прыжка я сократил это расстояние. Вздохнул поглубже, усмиряя дикость сердцебиения, безмерно волнуясь от предстоящего изуверства. Девушка идет не оглядываясь, уставившись в слабо светящийся дисплей телефона. А я смотрю жадно ей в спину. Край её мини-юбки флиртует с попой… слишком маленькой, даже крохотной юбочки. И мой хуй уже флиртует с её нутром. Давай, зайди скорей в подъезд! Не заходит. Плетусь за ней, уже вот добрых пять минут… ах, ты дрянь, давай же, давай! Ногти впились в ладони, скорее! Я готов уже сорваться, и сильно впечатав её затылком в стену, выебать прямо здесь!

ЕСТЬ! Момент истины – она в подъезде, и рассеянно прикрывает дверь за собой, все ещё глядя в телефон – стоять, сучка! В два хищных прыжка я нагнал её, и протиснулся в закрывающуюся железную подъездную дверь. Ещё немного, и не будь она такой дурой – лязгнула бы преграда прямо у меня перед носом, но теперь мы с ней одни в подъезде, она испуганно смотрит на меня – я хватаю её, зажимаю рот – телефон глухо стукнув падает на пол, я впечатываю её в черный угол под лестницей. Испуганные глаза, вязкий ужас – ааа, черт, больно жмут джинсы, сладко корчится сердце… она совсем не сопротивляется, лицо к лицу, и лишь тихо пискнув сжимается в комочек, горячий и дрожащий в моих стальных тисках. Миг, ещё миг – я ничего не делаю, просто смотрю ей в расширенные зрачки, слабый луч слепо шарит под лестницей, отражаясь в накрашенных глазах девочки смертной мукой. Надо что-то делать, пошариться у неё под юбкой, пока никто не пришел, ах, как мне сладко и страшно, как мне пиз-да-то – и не хочется торопиться! Запомнить свою первую жертву как следует, слизать её запах и страх – я уверен, что буду делать это снова и снова! Одной рукой все ещё зажимая ей рот, другую запускаю под крошечную юбочку – такая мягкая, потряяяас! Если б я раньше знал – никогда бы не стал играть, всегда бы только и делал, что насиловал! Но что-то мелькнуло вдруг внутри, стукнуло больно сердце, я приостановился, опустил глаза на миг – нечто вроде «зачемяэтоделаюэтоотвратительноимерзко», на крошечную долю секунды потерял власть, и жертва моментально сориентировалась:

– Отпустите меня, пожалуйста, – слабо пискнула, как трепетная мышь.

Если б она этого не сделала, я бы возможно, и отпустил её, сломавшись в чувстве «табу», но! Писк придал мне сил, и я навалился на неё. И лизнул ушко, она вся скукожилась, и хрипло прошептал:

– Ну уж нет, иди давай сюда, сладкая моя!

Ааах, ебать её было сладко, безбожно сладостно, и длилось это долго, я все никак не мог кончить, сжимая её, ковыряя и трепля её, то быстрее, то медленнее, она стала вся мокрая и холодная, размазавшись по стене, пока я ебал, ебал её, бессовестно и безжалостно, жег ей внутренности, она больше не пищала, едва дыша, боялась, видимо, закричать. Не знаю, нравилось ли ей, скорее нет, она кривилась от омерзения, когда я целовал её, повинуясь своей прихоти извращенца, но не смела и кусаться – трусливая совсем, я ж ей даже ножа не показал!

– Дурочка ты несусветная, – сказал я ей, кончив наконец, и она получив свободу, принялась с отвращением быстро вытираться юбочкой между ножек.

– Я запомню тебя навсегда, и ты меня тоже, верно ведь? – попытался я заглянуть ей в глаза, а она заплакала, жалко скривившись, сморившись, и замахала на меня сумочкой. Я увернулся, и заметил её телефончик на полу, подобрал его, и протянул ей. Она схватила его, и вдруг… швырнула об стену, вдребезги! Я восхищенно присвистнул – да она ж в настоящем шоке! Надо же, как на малышку подействовало обыкновенное изнасилование! Вышел на свет, давая ей дорогу, она прошмыгнула следом, сверкнув на меня глазами зло и с та-а-аким отвращением, что если б оно могло убивать! Я был бы трижды мертв! Она хотела проскользнуть мимо, но я преградил ей дорогу:

– Давай, провожу, тебе ведь на предпоследний этаж! – она замахала на меня снова, молча и остервенело, но я схватил и прижал её к себе: – Ну-ну, уймись, все уже, не буду я больше, а там мало ли какая мразь ещё подвернется! Я-то тебя просто тихо и мирно ебал, а вдруг другой порежет, чего доброго!

В глазах её мелькнули ужас и сомнение. Она молча кивнула. Верно оценила своё положение, умница. Мы пошли с ней рядом, по лестнице – почему не на лифте? А вот спросите. Она боялась рот открыть, и я молчал. Так молча и дошли до нужной ей двери. Она позвонила, и я моментально испарился, предпочитая не узнавать, кто должен был её встречать, и почему он не сделал этого. Я перепрыгивал пролеты, и по десятку ступеней сразу. И в полминуты оказался на улице. За мной простучали чьи-то тяжелые шаги, и вопль:

– Стой, мразина!

– Да вот щас, – сквозь зубы прошептал я, присаживаясь под забор. Хуй тут меня кто найдет, темно, будто в аду на реконструкции. Мимо пронеслась чья-то темная туша, а я усмехнулся… и согнулся в отвратительной дурноте. Мрак и пакость, паскудство содеянного накрыли – сразу, мгновенно – будто грязным полиэтиленовым пакетом. Отвращение к самому себе, и муторная сладость корчили, и я хватал ртом воздух в приступе сладчайшего омерзения. Омерзения и тошноты, преступных конфет пизды объевшись…

ххх

Лежал на картонке, как бомж, и беззвучно смеялся… Это был я, я это был!.. ну посмейтесь, прошу вас, посмейтесь со мной, о мои Арлекины!!

– Чтож, тогда надо идти ведь! О, пора, пора, братие мои, заждалось нас… эм…. Это… А впрочем, отбросим сомнения, пора!

…на окраине города у дедка какого-то спросил дом номер 9. Зачем – неясно, но вот найду и спрошу, че мне там надо. И слышим вместе с дедом пение какое-то, в коробке. Подошли, заглянули – а там старуха связанная лежит и поет. Кто-то выкинул на помойку. А кругом такая грязь… э-э, надо выбираться отсюда!

На свет Козерога я выйду, пожалуй, наверняка! А ты как думаешь?.. Хотя нет. Не скажи мне ничего. Я сам знаю. Ты меня очень бесишь, когда говоришь, блядь!!

ххх

– Нет, мама, я не скоро… нет, я не болею. Просто голос такой… в школу мне тока на следующей неделе. Я не мерзну. Я у Маши. Да, ты ее заешь. Нет, я уже сказал, не мерзну. Она меня бренди поит. Я не издеваюсь. Хорошо, завтра обязательно буду дома.

– Наливай, че же, замерз я как сука, Жахни… а откуда кстати у тебя бренди?

Добрый дядя принес. Ещё и жратвы ей купил. И новые шторы – под этими, видите ли, ему мою малышку ебать не нравится. Вот урод. Я бы выписал ему, если б столкнулся. Презираю скота… Но Жахни запретила мне вмешиваться в ее жизнь. Я болезненно стал переживать за нее. А она морщится – ну я ж тебе не сестра! А я именно так и чувствую. Мне трудно это объяснить, всегда был удушающе один, а тут вот… переживай за нее. И так странно, неудобно ощущать Жахни-Машу своей сестрой. Хочется повыгонять нахуй всех ее уродов-ебырей, вылить дареное, нежным влагалищем заработанное бухло, сорвать подаренные шторы, сжечь весь хлам натасканный ее любовниками, вышвырнуть их всех, всех!! – из её жизни. Затем нашлёпать по щекам, она будет хныкать и упираться, а я как мама, как старший брат, раздену ее, заведу в ванную, поставлю под душ, и буду долго, тщательно отмывать ее, в трех водах, ругая за непослушание…

Ах, и я уже кусаю руки сладко:

– Я мыл бы тебя, в трех водах, и ты бы хныкала, а я бы заставлял тебя не стесняться, и разводил тебе ладошки. Которыми ты прикрывала грудки, и… – вздох, сладкий и протяжный сам вырвался из моей груди. А Жах ухмыльнулась, глядя на меня прищурившись.

– И конечно же пальцы мои проникали в тебя… и я залез бы к тебе под душ прямо в одежде, и прижал к себе одной рукой, а другой бы трахнул… трахнул так… – запинался я, а Жахни приближалась ко мне тяжело виляя бедрами:

– Как не трахал бы никто и никогда свою маленькую сестренку, один лишь братец Ветер… – она подошла совсем близко, селя рядом и изящным жестом умело стянула трусики…

– Габри, – вздрогнул я, поправил шепотом. – Так меня зовут родные…

…а в центре города я обнаружил трамвайную остановку, переоборудованную в… как сказать-то?..

Ну вы же знаете, сейчас такое время настало, когда люди стали есть людей. И теперь повсюду установлены эдакие раздаточные пункты мясо-крови. И народ толпится, и ждет каждый свой кусок.

Трамвайная остановка переоборудована под бойню. У трамваев двери открыты, и в них кладут связанных жертв, так, что голова торчит над дорогой, лицом вниз. Красивая, коротко стриженная женщина деловито отдает распоряжения, и по ее указке под «мясо» ставят ведра, для крови. Эта женщина – я знаю ее, – заносит топор и очень обыденно отрубает головы. Жертвы даже не шелохнутся… Кровь упругими струями хлещет в ведра. Я отворачиваюсь, стесняясь, что мне противны обыденные вещи. Нужно намеренно приучать себя смотреть. Теперь – это норма. Теперь – так надо.

Лишь под утро я догнал, что наступает мой день рожденья…

– Мама, ты не беспокойся… а может останешься? Ну не хочу я никого звать, правда! – ныл, как маленький ребенок, по телефону. Но она поехала отвозить в другой город авторское колье. Мол, никому не доверяет, это опасно – а почему тогда заказчики не пришлют курьера? А вот надо так! Ну зачем же так со мной, зная, что я дни рождения не выношу за то, что становлюсь ранимым и больным…

– Хорошо, но звать я точно никого не буду, закроюсь и буду лежать один, кино смотреть!

Ну щас. Кто бы мог поверить, что меня оставят в покое, когда идиотке – и заметьте, не лечится! – Эрот приперла мысль непременно поздравить меня, даже если это мне поперек горла! Вот, блять, спасибо-то. Натащила кучу свои драных куриц, меня не спросила – а я от неожиданности так растерялся, что не смог выгнать. Я ну никак не ожидал такого! В совсем неподобающем виде, к тому же…

Ах, черт… ну всё мне очередной праздничный пиздец!

– Ой… мама! – я замер у зеркала, глядя на себя расширенными от внезапного домысла глазами: – Ведь это мама специально оставила хату, чтобы девки приперлись! – я внимательно вгляделся себе в глаза – кажется, не ошибаюсь! – и продолжил лихорадочно переодеваться, дабы не быть стремным перед телками, и они б не догадались что я придурок. – Ну зачем, скажи, Ветер, зачем бы ей еще приспичило так уж прям самой и тащиться именно сегодня в другой город?? Исключительно поэтому… – мне вдруг стало обидно. Меня не спросила, опять меня не спросила! Ну что же это такое, что за манеру взяла все решать втихаря?! – Ну хорошо, мамусик, я еще поговорю с тобой!! – погрозил отражению, но так смешно это вышло, что вмиг потеплел. Ну что я бычусь? Мама как лучше хотела. Вот сейчас накрасивлюсь, пойду, бухну, и буду всем жизнь портить, будет весело!

– Если только не… да, в пизду это всё. Решительно в пизду.

Девки накрывают на стол, воркуют и матерятся. Блин, ну не люблю, не люблю я когда женщина груба! Мать совсем другая, и я с трудом терплю женский мат. А они мало того, еще и курят прямо у меня в квартире. А я сижу в кресле, пытаюсь привести себя в нужное настроение, весь такой мрачный и красивый, положив ногу на ногу, в белой льняной рубашке, зачесав волосы за уши, и мрачно взираю на окружающих. А окружающие тоже хороши! Шершень в шортиках, которых даже если бы и не было – никто б не заметил. Ирма – в таком платье, что хоть стой хоть падай, Жахни – уже пьяная в дрызг лапает какую-то рыжую телку в ошейнике, и – звезда моя, главное блюдо в моей постели – Эрот! О, эта конечно расстаралась для меня! Корсет, преглубокое декольте, на каблуках, и в чулках, ажурные резинки которых мелькают в разрезе платья. Я просто херкоготический король, ха! Меня ждет черный ром, и девки, отвязные девки, которые знают меня две недели, но успели побывать мясом на моем «адском показе мод», а также у меня в штанах, и сейчас готовят для меня стол, виляют вокруг своими задницами, и строят глазки… кто ещё имел все это на свое семнадцатилетие? По-моему, совсем не плохо! Тем более, если учесть, что я всегда «праздновал» один, у меня никогда не было друзей, а уж тем более подруг. Я никого не подпускаю к себе ближе, чем просто к телу, и никогда не пущу в сердце. Все что мне нужно – это секс, и пустой треп ни о чем в качестве саунд-трека псевдо-отношений. И я ненавижу, ненавижу дни рожденья. У меня свои, детские, глубоко болезненные причины… Оттого столь мрачен сейчас. Я мысленно улыбнулся своему жуткому пафосу. Пусть никто не догадается, что самый яркий «бёздник» у меня был в психаре для малолетних… клоуны, блядь, шарики… мама и бабушка хотели, чтобы я был счастлив. Я и был – поверил, что вот сейчас вся эта прекрасная сказка, весь этот карнавал закружит и унесет меня с собой, домой – и я никогда больше не буду горек, и не надо будет глотать жалкие слезы, и тетю Венеру со шприцем добрый клон сейчас убьет, и никогда ее больше не будет!! Но нет. Они ушли. Ушли все. Бросили в ледяной палате, закрыли… «Мы еще придем, малыш!» – ХУЙ!! Я больше не верил им. Никому. Тогда я стал атеистом. Никакого бога нет. И клоуны все мразь и уроды – даже мерзкую врачиху Венеру побоялись убить ради меня. Как же я рыдал… как же мне было больно, в тысячу раз больнее чем от уколов. Я плакал сначала очень тихо в подушку, страшась вызвать гнев Венеры, а потом не вынес муки, и самопроизвольно стал орать и биться, колошматиться о батарею. С тех пор и шрам… тронул затылок – вот он, бугорок, отметина Сатаны. Пусть же пропадут все днюхи на свете. Ох…

И все же, все же…

Я привстал, взял гитару, принесенную Жахни, попробовал струны – ничего, вполне настроены! Значит, настырная девка не трогала её с последнего раза, как я настроил инструмент. Мама научила, а так-то я нихуя не умею.

– Друзья приходят, приносят водку, – запел я, хотя и петь не умею нихуя тоже.

– О, Ветер нам споет! – завопила Шершень, подбегая и усаживаясь у моих ног. Я благосклонно кивнул, хоть и не понимаю, откуда такие восторги по поводу моего голоса?

– И пьём её мы каждый день,