Текст книги "H2o"

Автор книги: Яна Дубинянская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

ГЛАВА VII

– Ну да, Свенсен. По мужу. Олаф Свенсен, один из совладельцев рыбзавода, ты, по идее, должен был слышать.

– По идее. А почему – Анна?

– Потому что «Татьяна» здесь никому не выговорить. А «Таня» мне никогда не нравилось.

– Я не знал.

– Да что ты вообще знал?

Она засмеялась. Она все время смеялась, щурясь из-за хрустального бокала. Бокалы для шампанского в «Колесе» оказались узкие и высокие, словно многогранные искристые шпили на башнях, и Олегу никак не удавалось как следует рассмотреть ее лицо. А само шампанское было, если честно, не очень.

– Ты давно здесь живешь?

– Всю жизнь. А ты – месяца полтора, так?

– Уже, считай, два. В пятницу вроде бы первое число.

– И до сих пор снег. Кошмар, скажи? Никогда раньше такого не было.

– Никогда?

– Подожди… Говорят, в двадцатом, в первый посткризисный год. Тогда, как назло, была жутко холодная затяжная зима… А в этом году – недоразумение какое-то. Слушай, а что это мы все о погоде, как воспитанные барышни?

И снова засмеялась, сверкая зубами, кафельно-белыми, каких от рождения ни у кого не бывает, и у нее, насколько припоминалось, не было раньше тоже. О том, что она красит волосы, Олег узнал сразу же, как только обмолвился о ее короткой стрижке. Лучший способ поседеть, да. Она тоже помнила.

Она помнила слишком многое.

И она жила здесь.

– Как ты узнала, что я приехал?

– Была по делам в вашем поселке и увидела. Ты бегал с собакой.

– А почему не подошла?

– Не знаю. С тобой так не бывает? Чтобы увидеть старого знакомого и не подойти. По вороху причин, каждая из которых в отдельности полная ерунда.

– Где ты взяла мой емейл?

Пожала плечами:

– Нашла. Поискала и нашла в сети.

– Где?

– На каком-то форуме, не помню… Ладно, раз уж мы встретились, больше писать не буду. А ты занервничал, правда? Или, скажешь, тебя всю жизнь одолевают анонимные поклонницы?

И снова она слепила кафельными зубами, и щурилась, и дробилась, растворялась в радужных гранях высокого бокала. С ней было весело и хорошо, как всегда бывает хорошо и весело с давним другом или даже врагом, случайно встреченным в чужой стране, в далеком городе. Обманчивое, физиологическое чувство – кто бы мог подумать, что оно окажется таким непобедимым. Сильнее тревоги, сильнее законного страха, сильнее раз и навсегда определенных представлений о нормальной жизни, с которыми эта встреча шла решительно вразрез.

Почему-то казалось, будто она совсем не изменилась. Только обрезала косу, покрасилась, чуть постарела, заметно похорошела, сменила стиль в одежде, макияж, зубы, мимику, манеру держаться, характер, темперамент, взгляд, смех, имя… А так – ничего. Здорово, что мы вот так встретились и пьем шампанское в «Колесе».

– Какие такие у тебя дела в поселке?

– Социалка. Видишь ли, я теперь занимаюсь благотворительностью.

– Да что ты говоришь?

– Похабно звучит, но, знаешь, до меня дошло, наконец: единственный способ помочь людям – помочь материально. Все остальное – бред для промывки юношеских мозгов. Ну да ты и сам, думаю, в курсе, не мальчик все-таки.

– Да уж.

Он усмехнулся – а она вдруг посерьезнела. Смотрела в упор из-за бокала, такая красивая, слишком знакомая, готовая приступить к самому страшному – воспоминаниям. Это логично, это неминуемо, не могли мы не вырулить к единственной теме, которая нас по-настоящему связывает.

И что теперь? Резко вспомнить о делах, потребовать счет? Или сначала все-таки попробовать ненавязчиво так, естественно перевести разговор на что-то другое?..

– Другое дело, что помощь должна быть четко адресной, – сказала она. – Поэтому приходится ездить по региону, отслеживать уровень жизни на местах, вплоть до конкретных семей. Так меня к вам и занесло.

Олег перевел дыхание. Сорвавшийся было альпинист, которому бросили трос, и теперь осталось только закрепить его как следует на поясе. Надо думать, у нее это получилось неосознанно. А может, для нее и вправду давно уже интересны и важны совсем другие вещи.

– А кто финансирует вашу благотворительность? – закрепился он за правильную, безопасную тему.

Рассмеялась:

– Муж, разумеется. Причуды деятельной жены всегда оплачивает муж. У него с партнерами по рыбзаводу наверняка тоже есть свой интерес в нашем маленьком фонде, я никогда не вникала. Главное, средства поступают регулярно, а я отвечаю за распределение. Ну и гильдия рыбаков помогает, само собой.

Что-то такое я сегодня уже слышал, припомнил Олег. Про эту самую гильдию… только, по-моему, как-то наоборот, с противоположным вектором. Вникать не хотелось. Хотелось побыстрее выбраться на твердое, на устойчивую и надежную скалу. И тогда опять станет хорошо и радостно от встречи с женщиной из прошлого, смеющейся, красивой. С которой я постараюсь больше никогда не встречаться. Будем надеяться, что она и вправду перестанет мне писать. У нее своя жизнь. И еще много поселков на побережье, нуждающихся в благотворительности.

– О муже, пожалуйста, поподробнее.

– Тебе интересно?

– А ты думала!

– Ну хорошо. Двухметровый бородатый викинг. Блондин.

– И все?

– Нет, не все. Я его люблю.

– Да ладно, я не сомневался…

Они просидели в «Колесе» еще с полчаса, болтая об изменениях климата и книгах библиотеки Буршова, о преимуществах автомобильных двигателей на разных альтернативных топливах, о местных достопримечательностях и особенностях менталитета, даже чуть-чуть о политике – но ни словом не обмолвились о том, забытом, запретном и, казалось бы, общем для них обоих. Самое странное, что это не было похоже на обоюдный молчаливый договор, на взаимное табу, установленное на уровне мыслей и взглядов, которое могло бы опутать нейлоновой сетью прошлого не менее крепко, чем произнесенные слова. Ничего подобного. Просто так получилось. Не пришлось к слову. Очень может быть, что в следующий раз…

Значит, следующего раза не будет.

– А ты женат?

– Сейчас нет. Был пару раз.

– И дети есть?

– Сын.

– Большой?

– Студент.

– Здорово. У меня двое мальчишек, школьники, бандиты еще те…

Официантка принесла счет и, уходя, задела вертикальное колесо у столика, оно завертелось с музыкальным вжиком, перешедшим затем в тихий шелест. Женщина напротив допила шампанское, отодвинула бокал, взялась за перчатки. Все получалось естественно и без напряжения, никто не прерывал встречи, она заканчивалась сама по себе, понятным и логичным образом. Первая и последняя, снова пообещал себе Олег. Повторение свидетельствовало, похоже, не о решимости, а скорее о неуверенности в успехе. Но и осознанная неуверенность – уже шаг вперед, к норме, к твердой жизненной оптимальности. Которую не так-то просто пошатнуть и нарушить.

– Ну ладно, я побежала. Приятно было встретиться.

Он предложил подвезти ее или проводить, искренне надеясь, что она откажется. Она отказалась, и Олег прошел с ней до выхода, остановившись в проеме, под старинным, затейливо собранным из резных деревянных планок каретным колесом. Последний аккорд. Расстаться так же легко и случайно, как встретились. И больше никаких писем. Анна Свенсен. За весь вечер он ни разу даже мысленно не назвал ее этим именем.

И уж тем более – другим.

– А знаешь, – она натягивала перчатки, – я была тогда в тебя по уши влюблена. Честное слово.

– Правда? – переспросил он довольно глупо.

– Ничего ты не знаешь. Счастливо!

И пропала в светлых снежных сумерках.

* * *

За окном было серое небо, серое море, серый снег. Работа шла неторопливо и спокойно, как и должно быть, когда утро началось с пробежки и кофе, во всем доме стоит спокойная тишина, перемигиваются цифры на таймере, и своими делами, своим временем, своей жизнью ты распоряжаешься сам. Так должно быть всегда. Все оптимальные, правильные вещи теряют ценность и смысл, если знать, что они временны. По большому счету, я строю здесь свою маленькую личную вечность. И я ее построю.

В сером море, примерно на середине между берегом и горизонтом, длинной цепью покачивались рыбачьи лодки. Сегодня у нас пятница, первое мая. Я, конечно, ничего не понимаю в тонкостях рыбной ловли, но, по правде говоря, не вижу особой логики в начале сезона точно по календарю, безотносительно к реальным зиме и весне. Отметка на термометре не изменилась, никакой весны нет и не предвидится. Весна – бонус. Видимо, бонусы им не нужны.

Да и зачем вообще ловить рыбу, если она потом висит чисто декоративными гирляндами в лавке Лотты? Если, как говорила Дагмар, поселок живет за счет каких-то непостижимых обычным умом финансовых операций? А рыбзавод, предприятие некоего викинга Олафа Свенсена со товарищи, тут вовсе ни при чем, если не считать благотворительного фонда его жены, из самых лучших побуждений оказывающей адресную помощь тем же самым жителям поселка? В то время как они все до единого миллионеры, а рыбзавод, если верить опять-таки Дагмар и новостийным порталам, перманентно на грани банкротства?

Бред какой-то. Олег усмехнулся. Как хорошо, что мне совершенно не нужно вникать в эти сложные и противоречивые теневые схемы, каковыми на всех уровнях прошит и регулируем современный мир. В моей жизни все просто. Логично, как построение фрагмента программы, пускай ее предназначение и целостный вид мне неизвестны, неинтересны и не нужны. Да, отдельно взятая человеческая жизнь – тоже фрагмент целого, большого, социального мира. Но в моих силах сделать ее как можно более автономным и самодостаточным фрагментом. И защитить от скачивания кем бы то ни было.

А главное, это мой собственный выбор. Кое-кто вон до сих пор искренне верит в собственную высокую миссию, рассуждает о помощи людям и наверняка в упор не замечает своей незавидной роли в чужих махинациях. Она всегда была такая. Самая умная и скептичная, вызывающе конфликтная, подозрительная, недоверчивая, – и в то же время самая наивная. Можно сменить имя и прическу, завести деловые костюмы, научиться шутить и улыбаться – а наивность все равно остается, никуда ее не спрячешь, чем по-прежнему пользуются те, кто циничнее и хитрее. Таких всегда более чем достаточно.

Интересно, как оно получилось у остальных. Впрочем, нет. Неинтересно. За все время я ни разу не пробовал разыскивать никого из них, даже так, от нечего делать, по сети. Понятия не имею, чем они занимаются, как живут и позволяют ли вовлекать себя в чужие игры, пускай в каком-нибудь новом, более тонком и неявственном качестве.

Меня – не дождетесь. Я не видоизменял своих взглядов на мир и мой посильный вклад в его преобразование. Я отказался от них вообще. И не собираюсь поворачивать назад.

Глянув на таймер, Олег обнаружил, что работает без перерыва уже пять с половиной часов. Прервался на обед. Кухня до сих пор хранила следы не то чтобы сумбура – все-таки Дагмар очень аккуратная и хозяйственная девушка, – но чужого, неправильного порядка. Олег переставил хлеб на верхнюю полку холодильника, поменял местами упаковки плавленых сырков и паштетов: каждый день он обнаруживал и уничтожал новое несоответствие собственному, нужному порядку вещей. Рассмеялся; все это, если разобраться, действительно выглядело более чем забавно. Нечего страдать ерундой, побыстрее пообедать и снова за работу. Так, и где у меня теперь нож?..

Закончил он рано. Было еще по-дневному светло: дни за последний месяц существенно удлинились, надвигались белые ночи, что могло условно сойти за какой-никакой признак весны. Под ногами поскрипывало совершенно по-зимнему, ноздри слегка слипались от мороза. Олег бодро взбежал вверх по улице, ведущей к главной площади. Снег тут был вытоптан до тонкой льдистой корки, местами сквозь нее просвечивала брусчатка, расчерченная в клеточку белыми щелями, а кое-где камни обнажились, чиркая по скользящим подошвам. Олег смотрел под ноги. Внимательным сканирующим взглядом.

– Вы что-нибудь потеряли? – спросил Йона. – Или, возможно, ваша девушка?

Кажется, Олег все-таки вздрогнул. А может, и удалось сдержаться.

– Здравствуйте, Йона.

– Добрый вечер. Простите, мне показалось, будто вы что-то ищете.

– Да, – он снова опустил глаза, неизвестно зачем начиная врать. – Она потеряла сережку. Клипсу. Ходила сюда в лавку, и… Я понимаю, почти неделя прошла, но она только что позвонила, и я подумал, вдруг…

Старик кивнул – с пониманием, сочувствием. Странно, Олег ни на секунду не сомневался: врет он слишком топорно и грубо, чтобы ему в принципе можно было поверить. Или никто и не верит, просто принимает предложенные правила игры?

– У Лотты уже закрыто, – озабоченно сказал Йона. – Я спрошу ее завтра утром. Ваша подруга, Олег, произвела на всех исключительно благоприятное впечатление. Брат Бенони, служка, говорит… кстати. Может быть, поискать в церкви?

В церкви, да. Олег поднял голову: апокалиптический витраж ровно светил багровым, бордовым, оранжевым, красным. Черт возьми, не спросишь же вот так в лоб: простите, а не взрывался ли он у вас в воскресенье? Разве что Йона или этот церковный служка как-нибудь проговорятся сами… И вообще, я давно хотел посмотреть ее изнутри, местную достопримечательную церковь.

Они вошли. Внутри в красноватом столбе рассеянного света от витража колебались пылинки, точь-в-точь как тогда; все остальное тонуло в темноте. Олег разглядел ряды скамеек, а впереди, по идее, должен быть алтарь… когда я вообще последний раз был в церкви? Йона снял головной убор, и Олег после небольшого колебания последовал его примеру. Постараемся вести себя здесь в соответствии с общепринятыми правилами, знать бы еще, что они из себя представляют. Впрочем, я ищу безделушку, якобы потерянную Дагмар. И не больше.

– Брат Бенони! – позвал Йона, и его голос сдвоило гулким эхом.

Внезапно по глазам ударило, и Олег рефлекторно зажмурился: все. Все повторяется, как в прошлый раз, снова надрыв струны и брызги цветного стекла, потому что мне, чужаку, ни в коем случае нельзя было сюда входить… черт, что за идиотизм.

Всего лишь зажегся свет.

Свет зажегся над алтарной частью, обозначив довольно аляповатую фигуру мадонны в пол человеческого роста, выглядывающую из ниши с волнистыми краями; изображения святых, выстроившихся вереницами по обе стороны; какие-то возвышения, драпировки и посудообразные предметы, ни названий, ни тем более назначения которых он не знал. Откуда-то сбоку вышел человек в длинном белесом одеянии и зашагал им навстречу. Совсем молодой парень, присмотрелся Олег. Мальчишка.

– Здравствуйте, Йона. Здравствуйте… – он запнулся.

– Олег Валентинович, – назвался он, и служка старательно повторил, напутав, конечно, с ударением.

– Наша давешняя гостья потеряла сережку, – сказал старик. – Не исключено, что здесь. Давайте поищем.

Пацан вспыхнул. Весь, от без того румяных щек до подбородка и кончиков ушей. А может, показалось, он как раз попал в столб красноватого света от окна. Но и покраснел тоже, факт. В следующую минуту он переломился пополам, чуть ли не встал на четвереньки, изогнулся и двинулся вдоль рядов, всматриваясь под скамейки.

Олег, наоборот, запрокинул голову, рассматривая фрески на стенах. В отличие от новеньких святых при алтаре, они были облупленные, полустертые, будто и впрямь сохранились тут с шестнадцатого века. На их фоне круглый Апокалипсис в окне казался особенно сочным и ярким.

– Красивый витраж, – осторожно, на пробу подбросил Олег.

– Школа Фаринетти, – звонко отозвалась согбенная спина. – Точно датировать не удалось, но никак не позже начала прошлого столетия.

Точно так же он тогда убалтывал Дагмар, усмехнулся Олег. У мальчика задатки экскурсовода. Жаль, что турбизнес стал теперь слишком дорогостоящей элитарной сферой с не такими уж многочисленными караванными маршрутами. А вот церковь – институция крепкая, практически неподвластная каким бы то ни было кризисам. Я никогда этого не понимал. Плохонькая скульптура, помпезные посудины и тряпки, облупленные фрески на стенах… Допустим, религию вульгарно и нелепо сводить к церковной атрибутике. Но ведь именно на ней, атрибутике, из века в век прокручивается чисто экономический, деловой механизм, вовлекающий массы людей…

Впрочем, с массами оно всегда не так уж трудно. А меня интересуют более индивидуальные и конкретные вещи:

– Интересно, сколько бы стоило заказать копию такого вот окна?

– Что вы! – брат Бенони даже выпрямился. – Это абсолютно уникальное произведение. Скажите, а какая она была?

Олег не понял, и Йона негромко пояснил:

– Вещица вашей девушки.

Черт, а я уже и забыл. Олег обернулся в сторону входа: узкая световая щель от прикрытой двери падала в проход, и до ее основания еще оставалось куча необследованных скамеек. И что, торчать здесь теперь, пока этот юноша не отчается найти несуществующую сережку?.. то есть как минимум до завтрашнего утра. И дернуло же меня…

Захотелось взять да и признаться в обмане. Олег усмехнулся, представив себе выражения лиц мальчика и Йоны. Нет, пожалуй, надо поаккуратнее:

– Брат Бенони, – служка дернулся навстречу. – По правде говоря, я сомневаюсь, что Дагмар потеряла ту штуку именно здесь. Конечно, если вы найдете, я буду признателен, но сейчас…

Какую чушь я несу. Абсолютно уникальное произведение школы Фаринетти подсветилось снаружи заходящим солнцем, вспыхнуло цветными огнями. Я же выяснил все, что хотел. Имеет место либо мой личный психический глюк, либо всеобщий заговор молчания. Так или иначе, какое-то объяснение есть, вот только обязан ли я его искать?

Ильма. Что-то я давно у нее не был.

– Олег Валентинович, – запнувшись, пробормотал мальчик, и Олег вспомнил о его существовании. – Я хотел вам предложить…

– Да?

– Когда вы решите пожениться, можете сделать это у нас. Наш настоятель отец Кнют с удовольствием вас обвенчает. Мы уже говорили… с вашей невестой… ей здесь понравилось…

Запела мобилка. Едва сдерживая смех, Олег глянул на определитель номера: Дагмар, из банка. Между прочим, в первый раз с самого понедельника, с тех пор, как вышла тогда из машины. Ну-ну, сейчас я тебе кое-что выскажу. Не слишком ли оно – в первый же случайный день на моей территории вести в соответствующем заведении переговоры об организации свадьбы? Глупенький лисенок с экономическим образованием. Сейчас-сейчас.

Он зашагал к выходу, ускоряя шаги. Кажется, Йона, простившись с братом Бенони, двинулся следом.

– Алло?

– Олег Валентинович, – стерильно сказала Дагмар. – Вы можете говорить?

– Запросто, – он шагнул, наконец, за порог. – Слушаю.

– Согласно договору мы перечислили сегодня с вашего счета ежемесячный платеж в оговоренном размере. Но счет вашего абонента ликвидирован, и банк-получатель не уполномочен давать разъяснения. Пожалуйста, проясните ситуацию по своим каналам, иначе данная операция не может быть выполнена.

И отключилась раньше, чем он успел что-либо переспросить, уточнить, понять. Олег занес было палец над кнопками – и передумав, опустил телефон. Смысл? Говорить со мной по-человечески она не хочет, видно, до сих пор обижается, неважно: информация выдана вполне исчерпывающе.

Черт возьми. Что ему еще стрельнуло в голову, глупому мальчишке, чье присутствие в моей жизни столько лет оптимально укладывалось в длинную цепочку цифр банковского счета?!

Теперь придется звонить и Женьке, и его матери, возможно, даже этому, ее нынешнему, разбираться, грозить, уговаривать… черт. Какая это все-таки слабая, нестабильная структура – нормальная человеческая жизнь…

В снегу между голыми камнями брусчатки что-то блестело. Олег присел на корточки и, расшатав двумя пальцами, вытащил острый, как зуб, осколок прозрачного красного стекла. Посмотрел на закатный свет. Отбросил через плечо.

На низком пороге перед церковным входом стоял Йона.

Молча щурил глаза в водовороте морщин.

* * *

– С детьми странно. Они растут внутри женщин. Другой, отдельный человек – внутри. Люди не могут этого понять, вот им и кажется, будто отдельного человека нет.

– Но я ведь не женщина.

– Поэтому у тебя почти получилось.

– Что?

Ильма сидела на корточках, прислонившись затылком к парапету беседки. Прятала ветер; хотя, собственно, никакого ветра и не ощущалось, так, холодное движение воздуха с моря. Из-за меховой опушки круглой шапочки не было видно ее глаз, только небольшой кусочек бледненького лица, сокращенный в перспективе. Олег тоже присел, попытался заглянуть ей в лицо, склонив голову набок, но глаз все равно не увидел.

Она молчала. Она молчала, когда хотела, независимо от того, был ли задан какой-либо вопрос.

– Да, – сам себе ответил Олег. – У меня получилось. Я давным-давно его не видел, да не очень-то и стремился навязывать ему свое общество. По-твоему, это правильно?.. знаешь, по-моему тоже. Но я чувствую за него ответственность, понимаешь?

– Я не говорила, что правильно.

– Мы с ней развелись двенадцать лет назад. Естественно, первое время я брал Женьку на выходные и все такое… Со временем эти родительские ритуалы теряют смысл. Он действительно отдельный человек. Но не взрослый. Вот тебе сколько лет?

Запрокинула голову, так, что мелькнули на мгновение зрачки и ресницы:

– Двадцать один.

Олег приподнял брови: н-да, а я думал – четырнадцать… Захотелось поднять ее, развернуть к свету, рассмотреть как следует, извлечь наружу из-под этой шапочки до самых глаз… ага, прямо сейчас, на морозе. Взбредет же такое в голову. Впрочем, немногим безумнее самой идеи прийти именно к ней советоваться насчет Женьки. Которому семнадцать… или уже восемнадцать? Нет, семнадцать, точно. И ликвидировать счет самостоятельно, без материнской подписи, он юридически не мог. Но связываться с первой женой – Олег в упор не помнил ни ее голоса, ни лица, – раньше, чем получится разобраться с самим Женькой, нельзя. Другой, отдельный человек; Ильма, как всегда, выразилась очень точно. И кажется, он сменил мобилку.

Мельтешащая суета внешней, прежней, зачеркнутой жизни. Неправильная и лишняя в мире, где еще вчера были только море и сосны, и следы собачьих лап на снегу, и витраж на церкви… Мой собственный мир, гармонию которого не смогла поколебать даже встреча с женщиной из прошлого – а ведь я думал, мне казалось, что именно того, давнего, забытого, похороненного прошлого следует страшиться больше всего.

Недавнее, почти вчерашнее оказалось куда более деструктивным.

– Ты уедешь? – спросила Ильма.

– Если не дозвонюсь. Конечно, лучше бы дозвониться… Не хочу никуда уезжать.

– Люди все время делают то, чего не хотят. Но это же неправильно.

– Неправильно.

Олег вздохнул, поднялся на ноги. Ильма не встала, осталась где-то внизу, минимизированная, словно свернутое окно на краю монитора.

– А ты как думаешь? С чего это вдруг? Что могло с ним случиться?

Внизу, почти на уровне его колен, она пожала плечами:

– Если он не умер, то ничего страшного.

– То есть?!

– Когда человек умирает – страшно. Все остальное не очень. И вообще, когда все плохо, то наоборот, нужны деньги. У людей всегда так, разве нет?

– В общем, да, – он криво усмехнулся. – Но я все равно не могу. Я должен узнать, почему он…

– Это его почему.

– Он мой сын.

– Я понимаю. С детьми странно.

Вот мы и совершили полный круг, подумал Олег. Оперся на парапет, повернулся лицом к морю. Сейчас я попрощаюсь с ней, вернусь домой, снова отстучу Женькин номер и послушаю, насколько он недоступен. Потом на скорую руку сочиню парочку причин, по которым никак нельзя сначала позвонить его матери. А может, и наберу, черт с ней, все равно она не скажет ничего вразумительного. Зато, скорее всего, отсоветует приезжать, слишком дорогое удовольствие, а она всегда любила экономить, в том числе и чужие деньги. Что-что, а это я не забыл… припомнить бы еще, какого цвета у нее глаза.

Почему я должен ей звонить? Зачем – куда-то ехать?! Как случилось, что я вообще начал мыслить этими мелкими, чуждыми, бессмысленными категориями?!

На краю зрения что-то шевельнулось, легко, беззвучно – словно взлетела бабочка. Олег повернул голову: Ильма стояла рядом и смотрела в его сторону ровным взглядом, приходившимся ему где-то на уровне плеча. Тонкая рука лежала на парапете, и остро захотелось посмотреть, образовалась ли там, под ней, сухая и теплая проталинка. Впрочем, сегодня на ее руках были перчатки из серой замши.

– Ты просто больше ему не нужен, – сказала Ильма. – И тебе больно. Люди не умеют быть ненужными, никогда.

От неожиданности он дернулся и хмыкнул:

– Не скажи. Очень и очень многим прекрасно удается.

– Им тоже больно.

– Так что ты предлагаешь? – Олег отпустил парапет и зашагал туда-сюда по утоптанному снегу беседки. – Сделать вид, будто ничего не случилось? Не хочет сын моих денег – и не надо? Мало ли по какой причине?!

Что я несу, одернул себя он. Выясняю отношения, требую объяснений, возмущаюсь, срываю раздражение, навешиваю на нее свои проблемы… А ей всего двадцать один год, которых ни за что и не дашь. Хрупкая нездоровая девочка со странными представлениями о мире. Я хотел услышать от нее правду – и услышал; а теперь недоволен тем, что эта правда мне не понравилась. Извиниться перед Ильмой и уходить. И самому, наедине, принять какое-никакое, но решение.

Присел на одно колено, застегивая крепления. Теперь уже она смотрела на него сверху вниз внимательными темными глазами без блеска.

– Как хочешь, – сказала Ильма, когда он встал и обернулся к ней на прощание. – Но ты пропустишь весну.

В лицо уже летело наискосок что-то мелкое, льдистое. Олег усмехнулся:

– Какую еще весну?

* * *

В конце концов, при хорошем раскладе можно будет обернуться за выходные. Но Олег на всякий случай отправил письмо работодателям и выключил машину. Позвонил в аэроагентство и подвис на пару секунд, услышав цифры стоимости билета: нет, я подозревал, что летать по нынешним временам дорого, но чтобы настолько… очнулся, продиктовал фамилию, забронировал. Теперь по-быстрому собраться: сорочка, белье, документы, бритва, зубная щетка.

В окне расстилалось сиреневое море, спокойное и понимающее, как близкая женщина. Я ненадолго, я скоро вернусь. Только проверить, все ли у него в порядке, у моего оболтуса, наверняка ничуть не менее безбашенного и наивного, чем был в его семнадцать я сам. Действительно ли я ему больше не нужен – или, наоборот, срочно необходим в несколько более материальном статусе, чем кругленькая сумма на счету.

На фиолетовое небо наползали под линейку темные сосны. Ильмы не было. А может, присела в беседке, спряталась от ветра. Откуда ей знать, как оно бывает у людей. Непостижимо, парадоксально – однако порой очевидно безо всяких пояснений.

Собрал сумку, поставил ее в коридоре и прошелся по дому, проверяя, все ли выключено, закручено, закодировано и заперто на ключ. Вроде бы все. Теперь можно идти за машиной, и в аэропорт.

Странный звук раздался над головой. Настолько неуместный, что Олег не сразу сумел его идентифицировать, хотя казалось бы… Но откуда?

Тоненький птичий щебет.

Несколько мгновений Олег стоял посреди коридора, нелепо запрокинув голову и вытаращив в потолок глаза. Потом сходил на кухню за табуретом. Придвинул, взобрался, накренился, спрыгнул, придвинул поближе. Игрушечный домик подрагивал под потолком. Несколько соломинок из гнездышка на крыше, кружась, просыпались на пол. Олег привстал на цыпочки, взялся за сооружение обеими руками и осторожно снял с гвоздя.

Навстречу с жадным писком раскрылись во всю ширь два ромбовидных рта.

С полминуты он просто смотрел. Потом улыбнулся.

Весна.

(за скобками)

На каждой кровати спали по двое валетом. Еще пятеро или шестеро – на полу в спальных мешках. Среди ночи окно, подмерзнув, закрыли, и теперь в комнате было не продохнуть. Женька встал, натянул наощупь джинсы и свитер и осторожно – не споткнуться, не задеть, не наступить, – выбрался в коридор.

Было еще очень рано. Часов шесть, а может и пять. Женька прошел на кухню в блоке и увидел сначала голубоватый огонь под чайником на плите, а потом – темную фигуру на подоконнике.

– Тоже не спится? – спросила фигура голосом Олега.

– Тоже, – согласился Женька.

– Кофе хочешь?

– Давай.

Чайник забулькал. Олег спрыгнул с подоконника, выбрал на столе два стакана, брезгливо понюхал, сполоснул над раковиной и обдал кипятком. Насыпал растворимый кофе из банки, залил, размешал единственной ложкой.

– Только сахара нет.

– Ничего, – идти за сахаром в сонную комнату не хотелось. Женька отхлебнул горячей горечи, скривился; в темноте все равно не видно.

В полуоткрытую створку здоровенного, во всю стену, кухонного окна врывалась колючая свежесть. С ритмичным шуршанием касалась стекла ветка абрикоса. Цветы с нее уже облетели, на их месте проклюнулись мелкие листья, черные на темно-сером фоне.

– Хоть бы завтра все нормально кончилось, – сказал Олег. – Тьфу ты черт, что я говорю. Сегодня.

– Нормально – это как? – переспросил Женька с легким вызовом.

– Нормально. Чтобы все спокойно разъехались по домам.

– По-твоему, это главное?!

От возмущения Женька глотнул залпом, обжег гортань, стало больно и горько. Этот Олег, он всегда ухитрялся ляпнуть что-нибудь скучное и пораженческое, такое, что опускались руки, падало настроение, пропадал кураж. Какого, спрашивается, зачем?!

– Я вообще не понимаю, зачем оно все, – проговорил Олег. – Ну съехались. Сегодня пройдем колоннами по улице до главной площади… Ради чего? Может быть, ты объяснишь?

– Объясню, – Женька уже не сдерживался. – Ради того, чтобы показать людям: мы выбрали свободу! И нас таких уже много!..

– Показали. А дальше?

– Что?

– Это я тебя спрашиваю: что?

Олег снова сдвинул чайник на вечный огонь, закипятил, налил себе еще кофе. Взобрался на подоконник, прикрыв спиной створку.

– Все дело в том, что у нас нет никакого конструктива… тьфу ты, гадость… Нас действительно собралось много, даже слишком, я, если честно, не рассчитывал. Но никто из нас, по сути, не знает, какого черта он идет на площадь. Что она из себя представляет, наша свобода. Что дальше.

– Лично я представляю. Я умею говорить «нет». Я ничего не боюсь. Я…

– Правильно. Все наши пять шагов – сплошные отрицания. Вот попробуй рассказать о своей свободе без единого «не»! Что мы можем предложить людям позитивного, такого, чего у них не было раньше?

Женька знал. Точно знал! – только сейчас почему-то не приходило в голову. Не выспался, лег поздно, подскочил ни свет ни заря, да еще горький кофе, от которого только стучит в висках…

– Причем, заметь, я пока говорю о наших идеях. А их воплощение? Чисто практически – как? Что может реально измениться в стране, если несколько сотен ребят с салатовыми ленточками…

– Тысяч!.. и даже, по-моему, десятков!

– …просто пройдут по улице? Мы же не представляем никакой политической силы. Не участвуем в выборах, не лоббируем законы, не выдвигаем требования, не… Опять сплошные «не», ты видишь?

– Это ты так формулируешь.

– Попробуй по-другому.

За окном слегка посветлело. Женька наконец-то разглядел стрелки на своих часах: четверть седьмого. Скоро командовать всеобщий подъем, за собравшихся в общаге он отвечал лично, и от сознания ответственности и старшинства по спине пробегали щекотные волны. Правда теперь, после разговора с Олегом… ну почему он всегда такой?

– Ты пораженец и пятая колонна, – досадливо, но беззлобно бросил Женька. – Чего тут формулировать? Все просто. Я свободный человек, ты свободный человек, и все мы здесь тоже, – он сделал широкий круговой жест. – Глядя на нас, и другие люди захотят быть свободными, и это единственный правильный путь: от каждого человека, изнутри. Потому что сверху, с помощью каких-то законов или выборов, добиться свободы нельзя. Это была бы уже не свобода.

– Возможно, – вздохнул Олег. – Да нет, я не пораженец. Я сомневаюсь, потому что думаю. Сам. Не люблю, когда кто-то другой думает за меня.

– Кто, Виктор? – Женька хихикнул. – Или Танька Краснова?

– Не знаю.

Где-то взошло невидимое солнце, в просвет между домами ударил луч, и новорожденные листочки абрикоса за окном вспыхнули ярко-салатовым, с веселыми клейкими бликами. Женька поставил стакан на край стола, забитого грязной посудой: вчера здесь до глубокой ночи пили чай – только чай! – курили, играли на гитаре и взахлеб спорили, разумеется, о свободе.

– Пойдем поднимать народ, – бросил он Олегу.

– Пойдем.

Было шесть часов тридцать минут. То есть уже тридцать одна.

(за скобками)