Текст книги "H2o"
Автор книги: Яна Дубинянская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
ГЛАВА V
В воскресенье снег прекратился. В окна било яркое солнце, и Олег завтракал в кабинете, потому что кухня к восьми утра стала совершенно раскаленной. Машина за окном в первые пару секунд показалась сквозь прищуренные ресницы чем-то вроде саркофага, сверкающего бриллиантами, а потом заслезились глаза. Повесить жалюзи, что ли.
Из окон кабинета смотреть было вполне возможно. И открывался вид невероятной красоты. Насыщенный ультрамарин моря и ослепительный пляж, четкие линии холмов в несколько слоев разных акварельных оттенков, темные штрихи сосен. Даже горы показались впервые за месяц-другой, торжественно белые на фоне яркого неба.
Еще с высоты второго этажа просматривалась тропа, проложенная вдоль гаражей по дороге на пляж. Узкая тропинка, ответвляясь, ныряла во двор с собачьей будкой (имени собаки, терьера, а тем более хозяина, Олег до сих пор не знал), еще одна – в соседний. Похоже, поселок потихоньку обзавелся коммуникациями. Впервые за последние дни можно выйти из дому без лыж.
Олег вышел. Воздух оказался неожиданно морозным, до покалывания щек и слипшихся ноздрей. Апрель; впрочем, весна – бонус, утверждает Йона, и я такового, видимо, не заслужил. На снегу виднелась вчерашняя лыжня, пригодная для трансформации в тропинку, нервное окончание коммуникативной системы поселка. Возможно, ближе к вечеру удастся и отогнать машину в гараж.
Снег поскрипывал под ногами, руки мгновенно озябли, по возвращаться за перчатками Олег поленился, сунул поглубже в карманы. Спустился на пляж. Несколько тропинок уже вились и здесь, не считая беспорядочных траншей собачьих следов. Но сейчас тут никого не было. Одна из тропок, узкая, на одного, привела к самой линии прилива. Снег обрывался ноздреватой вертикалью, ледяной, покрытой мелкими сосульками, словно стена пещеры. Дальше шла голая галька, холодная и сухая, как фрагмент лунного пейзажа. Никаких водорослей или бутылочных крышек. Никаких нечеловеческих рук.
Олег посмотрел вдаль, в сторону санатория, и увидел и беседке Ильму. Когда выглядывал из окна, ее еще не было, а теперь вот есть, и от этого стало легко, правильно, хорошо. После обеда можно будет прокатиться туда, к ней.
И если не ухудшится видимость, весь поселок полюбуется нами в беседке. Весело, хоть и совсем неважно.
Совершив замысловатый путь, ассоциативное мышление вывело на хлеб из поселковой лавки. А ведь я уже почти неделю не ел хлеба, все пельмени, фаршированные блинчики, прочие спагетти… Да и не помешало бы лично сказать хозяйке спасибо за лыжи.
Поднимаясь вверх по улочке, он согрелся, даже слегка вспотел. По дороге не встретилось ни единого человека: поселок казался бы замерзшим и вымершим, если б не свежие тропы. Центральная площадь была утоптана полностью, словно вымощена белой брусчаткой, на которую витражное окно церкви отбрасывало цветные отблески. И тоже совершенно безлюдна.
Миновав приемную старосты с глухо занавешенными окнами, Олег взялся за массивную ручку двери в лавку. Потянул. Потянул сильнее. Постучал сначала предназначенным для этого бронзовым кольцом, а потом и попросту, кулаком. Глухота и тишина. А в воздухе висела фоном негромкая мелодия, то ли музыка, то ли пение на низких тонах, извне, издалека.
Осенило внезапно: церковь. Разумеется. Воскресенье. Они все там.
А мне там делать ровным счетом нечего, усмехнулся на пороге. Явиться в церковь – все равно что подать себя на тарелочке: вот он я, берите, встраивайте в свой социум или отвергайте, противопоставляйте себе или признавайте своим. Бедные злые люди… а может, не такие уж и злые: как ни крути, мне перепали от них лыжи, меня персонально приглашали в лавку, вот уже несколько дней никто не покушается на мою беззащитную, если не считать сигнализации, заснеженную машину, не стреляет по окнам и не бьет зеркал. Плоды просветительской работы Йоны, не иначе. Войти и пожать оные. Возможно, это оптимизирует дальнейшую жизнь. В конце концов, не-посещение церкви местные жители наверняка воспринимают как сознательную демонстрацию с моей стороны – им виднее, чего именно.
И потом, интересно, подсвечен ли изнутри витраж.
Он чуть-чуть приотворил дверь: тяжелая, толстенная, она подалась беззвучно, не издав ни единого скрипа. Над сплошным рядом затылков – никто не обернулся, не пошевелился – плыл красноватый свет, пронизанный столбами сверкающих пылинок. И музыка.
Музыка ринулась в дверную щель мощным потоком низких, торжественных звуков, они были материальны и всесильны, как море. Холодная толща приливной волны, у которой нельзя стоять на пути. Неужели здесь орган? – изумился Олег, непроизвольно отступая на шаг; споткнулся на порожке, едва не потеряв равновесие.
И тут случилось.
Звук внезапно взвился на целую октаву – и сорвался, охрип, обернулся сипящим свистом. Море затылков взбурлило, закрутилось водоворотом, человеческий шум нарастал, захлестывая бывшую музыку. Но она не сдалась, взлетела еще выше запредельным стоном – к самому окну с апокалиптическим витражом, увлекая за собой все взгляды запрокинутых голов. И на самой-самой, уже неслышимой, ноте окно вдруг лопнуло, взорвалось залпом рвущейся струны.
Яркий столб света и многоголосый вопль – внутри.
Пурпурные и огненные осколки – снаружи, на снежной площади.
* * *
Какого черта?!
Боковая улочка, потом еще коротенький перешеек между стенами, дорога вниз, другая, та, с которой не видно моего дома. Придерживаться тропинок, не оставлять следов. Дальше, быстрее. Конечно, о том, чтобы сбежать, скрыться с места происшествия, уйти от погони, не могло быть и речи во всем поселке не найти человека, который ориентировался бы здесь хуже меня. Но они, кажется, не догадались, что должны догонять. Что есть кого.
Олег остановился, перевел дыхание. Какого черта меня вообще туда понесло? Зачем?! Не зная даже, к какой они относятся конфессии, как вести себя в этой церкви, что делать и говорить, – все-таки поперся. Даже при самом благоприятном раскладе выглядел бы и чувствовал бы себя полным идиотом. А после того, что случилось… Да меня линчевали бы на месте, если б обнаружили. И поделом.
Пошел дальше, уже медленнее, спокойнее. Все равно они там разойдутся нескоро. Любопытно вообще-то, что это было. Какая-нибудь авария в органных трубах? Это насколько же сильным должен быть резонанс, чтобы вылетело окно… Именно в тот момент, когда я открыл дверь – совпадение? Или я действительно нарушил некое соотношение, баланс сил, о которых не имею ни малейшего представления? Возможно, у них строго-настрого запрещено открывать дверь, когда играет орган, и тому есть реальные, объяснимые с точки зрения физики причины.
Причины и пояснения есть всегда и всему. И если я вправду виноват, лучше оплатить разбитый витраж, чем нарваться на обвинения в колдовстве. Конечно, меня вроде бы никто не видел… во-первых, нельзя быть уверенным на все сто, а во-вторых, мое отсутствие в церкви и присутствие в поселке тоже легко укладываются в цепочку оригинальной, но прогнозируемой логики. Надежда лишь на то, что они не додумаются. Что я слишком малозначительная фигура в жизни поселка… Хлипкая, да и не очень-то лестная для самосознания надежда.
И что делать, если они, допустим, явятся ко мне требовать объяснений? Представил себе эдакую депутацию хмурых мордатых рыбаков во главе с субтильным миротворцем Йоной. Все отрицать: сижу, мол, работаю, ничего не слышал и не знаю, близко не подхожу к вашей церкви или о чем вы там вообще говорите? А может, сразу в контрнаступление: окна били, шины резали, в лавке хамили, так призову к порядку, натравлю полицию, попробуй только сунься ко мне – с моими грандиозными возможностями и космическими связями… Бред какой-то. Черт, и как могло случиться, что человек, которому ничего не нужно, кроме независимости и свободы, вынужден прокручивать один за другим сценарии никчемных, абсурдных самооправданий?!
Будем надеяться, что они не понадобятся. Однако до чего ж оно слабо, шатко, унизительно – надеяться…
Так или иначе, нужно поскорее добраться к себе. Праздношатающаяся по улицам фигура в то время, как все жители поселка объединены общей катастрофой, – как минимум подозрительна. Меня могут увидеть в окно: какой-нибудь оставленный дома с простудой ребенок или парализованная старуха. Домой. Как можно быстрее.
Олег прибавил шагу и вышел на пляж в стороне от дома. Прямой дороги, протоптанной в нужном направлении, не было, коммуникативная система тропинок предлагала совершить приличную петлю чуть ли не до линии прилива. Срезая путь, зашагал напрямик по снегу. Провалился по колено, а на следующем шагу выше, чертыхнулся, решил было вернуться на тропинку – но разворачиваться не хотелось, и он сделал еще шаг…
Что-либо твердое ушло из-под ног. Потеряв равновесие, взмахнул руками, вспахивая снег, оказавшийся вокруг и всюду: на лице, на ладонях, в рукавах, за воротником, во рту. Опоры не было ни локтям, ни коленям, он трепыхался в белой каше сугроба, словно муха в кефире, и одолевала смутная досада: как нелепо, как смешно… Ни капли смысла звать на помощь: весь поселок там, перед церковью, у разбитого витража, никакому крику не пробиться сквозь их разноголосый сумбур. Снег попал уже и в глаза, сквозь двойную призму талой воды и слез поплыли полосами море, небо, скалы, сосны, Ильма…
Бессмысленно. Она меня не видит и не слышит тоже.
…Выбрался на тропинку, облепленный снегом от подошв до ушей, мокрый, пропотевший и промерзший, злой. Скорее всего, это была траншея для мусора, не иначе. Полметра в ширину и максимум метр в глубину, не считая содержимого. И ведь успел, успел проститься с жизнью!.. черт. Следующий шаг – утонуть в луже между камнями, море нам совершенно ни к чему.
В ботинках чавкало, пальцев рук, растопыренных и покрасневших, он уже совсем не чувствовал. Побрел в сторону моря по протоптанному кругу. По кругу – оно гораздо надежнее. Всегда.
Впереди выбежала на пляж Ульфа, по брюхо загрузая в снегу и помахивая хвостом, ее обогнал почти невидимый в снежных брызгах песик из соседнего дома, собаки затеяли возню. Неужели их хозяева уже откололись от сборища у церкви? Олег прикинул на глаз расстояние: далеко. Если постараться, можно свернуть за гаражи раньше, чем пересекутся воображаемые траектории, избегнув встречи. С кем бы то ни было.
Выйдя на прямую дорогу к дому, издали он заметил просто яркое пятно – настолько яркое, что детали оставались за пределами внимания. Пятно угнездилось у входа в дом с двухэтажной стороны, возле наглухо и навсегда закрытых дверей. С поправкой на незваных гостей, уточнил Олег. Прищурился, присмотрелся.
Пятно поднялось ему навстречу, обретая стройные формы в лыжном костюме цвета моря, неба и апельсинов, рыжие волосы из-под красной шапки, блики на темных очках, слепящую улыбку. К стене были прислонены красно-синие лыжи, на снегу валялся зеленый рюкзак.
– Привет, – сказала Дагмар. – Я тебе всю неделю пыталась дозвониться… Ой, что с тобой такое?!
От яркости и пестроты рябило в глазах. Олег сморгнул, отвернулся. Провел пятерней по волосам, смахивая мокрые куски снега.
– Привет. Ничего. У меня, кажется, батарея разрядилась.
* * *
– До объездной у санатория уже ходит автобус. А дальше на лыжах, тут километров семь-восемь, и дорога все время вниз.
А обратно – все время вверх, усмехнулся Олег. Но, похоже, никто и не собирается обратно.
– Тебе же завтра на работу.
– Позвоню и скажу, что заболела, – уверенно откликнулась Дагмар; разумеется, это она продумала в первую очередь. – Как зайдем, поставь мобилку заряжаться, не забудь.
– А можно сначала переодеться?
Она засмеялась. Разноцветная захватчица с бликами на очках, гордая собой и уже уверенная в победе: не сделал козью морду, не набросился с упреками, даже, ей должно казаться, обрадовался. Не спросил, зачем она сюда заявилась. Спросил, как.
Они обогнули дом, поднимаясь к действующей двери. Олег мельком глянул на машину: пора сбрасывать с нее снежный саркофаг и отгонять в гараж. Как только расчистят оставшийся участок дороги до поселка, завезу Дагмар обратно в город, и это так же незыблемо, как столетние сосны у беседки, которые вряд ли когда-нибудь полетят. А пока – пускай радуется. Пускай погостит на моей территории, каковая не перестанет от этого быть моей.
– Так что с тобой все-таки стряслось?
– Ничего особенного. Погулял под снегом.
– Провалился в сугроб, что ли?
– Ты догадливая.
Сняв с плеча, поставил у двери ее красно-синие лыжи. Пластиковые, с металлическими пластинами и креплениями, раза в два тяжелее тех, что принес Йона. Сама Дагмар карабкалась вверх по утоптанной дорожке, неловко переставляя ноги в лыжных ботинках, похожая на яркого робота из витрины игрушек.
В рюкзаке у нее, конечно, есть во что переобуться. А еще зубная щетка, расческа, несколько кружевных трусиков и баночек с шампунями-лосьонами. А вот домашней одежды может и не оказаться, с расчетом на дефиле в моих футболках. Женщины невероятно предсказуемы, по крайней мере такие, как она. Поэтому с ними легко. Запросто совместить: никаких конфликтов и никаких уступок.
– Тебе надо сразу залезть в ванну. Горячая вода есть?
– Да вроде бы.
– Согреешься, а я заварю чаю. Только покажи, где у тебя что.
– Разумеется.
И, пожалуй, будет лучше, если возможная депутация от местных жителей по поводу церковного витража застанет у меня женщину. Городскую, чужую. Как доказательство того, что и я им бесконечно чужой, слишком, чтобы предъявлять мне какие-либо претензии.
Карман был полон снежной каши, и Олег забеспокоился, не потерял ли ключи. Нашел, открыл дверь и отступил в сторону.
Дагмар вошла.
Присела на корточки, чтобы расстегнуть лыжные ботинки, и в то же время устремила круглый подбородок вверх, разглядывая неторопливой панорамой внутренность жилища. Оценивая будущие владения. Проводя рекогносцировку перед решающим боем.
Не буду мешать. Олег разулся, прошел в ванную и включил бойлер. Пока не шумела вода, он слышал, раздеваясь, как Дагмар ходит по этажу, поочередно открывая двери кабинета, кладовки, кухни. Скрипнула ступенька лестницы: спускается вниз. Нет, передумала, вернулась.
– А на первом этаже ты не живешь?
– Меня не так много.
Он залез под душ, пустил воду под упругим напором и больше не слышал ее слов, только неясную мелодию голоса издалека. Затем и она умолкла, а может, просто растворилась в журчании воды в сливе. Принимать ванну Олег не стал, хорошенько отмок под горячим душем, вылез, растерся мохнатым полотенцем и почти насухо вытер голову, обзаведясь прической безумного дикобраза. Накинул халат, щелкнул шпингалетом, выпуская клубы пара и впуская струйку ледяного по контрасту воздуха извне. В коридоре машинально обернулся лицом к стене и уже занес было расческу… черт.
– Это здесь висело зеркало? – Дагмар оказалась вплотную за плечом, и Олег невольно вздрогнул. – Которое разбилось?
– Да, здесь.
– Я сразу увидела, что чего-то не хватает. Купим новое, когда снег сойдет.
Рассмеялся мысленно, без движения глаз и губ. Вслух спросил:
– Ты уверена, что он когда-нибудь сойдет, снег?
– Не знаю, – сказала Дагмар. – Я имела в виду, когда расчистят дорогу и можно будет добраться до города.
– Не веришь, что будет весна?
– А ты?
Если б оно до сих пор висело здесь, то зеркало, я б успел увидеть, подумал Олег, оборачиваясь к ней, успел бы перехватить лукавый взгляд лисенка из детства, и, возможно, тогда меня уже не так смешило и раздражало бы ее множественное число будущего времени… Обернулся и застал прикрытые ресницы и протянутые губки. Поцеловал.
На кухне засвистел чайник, и это Олегу не понравилось. Все-таки прорвалась, пометила территорию, не дожидаясь, пока я сам покажу свое хозяйство. Разумеется, никаких сомнений в собственной силе нет и быть не может, однако растет на глазах опасение, что ее, силу, таки придется применять. Отстранил девушку и направился на кухню. Дагмар поняла, не увязалась следом, предлагая помощь, осталась в коридоре. А ведь, в сущности, она всего лишь подгадала закипание чайника к моему выходу из ванной; тоже мне, преступление. Не стоит.
Разлил чай. Дагмар досталась кофейная чашка, не расставаться же по такому случаю с чайной, поллитровой. В запасах имелось еще пару пачек галетного печенья и несколько банок джема: хватит ли до весны?.. впрочем, весна – бонус, никто в нее по-настоящему не верит. Надо будет спросить, что думает по этому поводу Ильма. С подносом в руках Олег прошел в кабинет и первым делом посмотрел в окно. Ильмы не было, только сосны с белыми верхушками и беседка, кажущаяся темной против света и снега. Жаль. Он опустил поднос на табурет перед рабочей машиной – и подхватил в последний момент, увидев, что никакого табурета здесь нет.
На табурете стояла Дагмар. В коридоре, напротив отсутствующего зеркала. Стояла на цыпочках, ее сильные икры круглились под черными эластичными штанинами. Тянулась, как девочка, к соломенному домику под потолком.
– Что ты там забыла?
Она обернулась через плечо:
– Хочу посмотреть. Такая прелесть! У нас дома такой был… давно, еще на старой квартире. Они на счастье, правда?
– Не знаю. Он тут уже висел до меня. На счастье?
Она совершенно по-детски танцевала на пальчиках, переступая с ноги на ногу, и никак не могла дотянуться, табурет кренился под ней. Олег оставил поднос на полу в кабинете, подошел вплотную, оторвал табурет от земли – Дагмар взвизгнула, хватаясь руками за обои, – и переставил вместе с ней чуть левее. Она дотронулась до соломенного плетня, постучала пальцем в окошко, потом поднялась еще выше на цыпочки, чтобы заглянуть в гнездышко на крыше:
– Ух ты! Там яички, ты видел? Интересно, настоящие?
– Покажи.
Олег поставил ступню на край табурета, утвердился и вспрыгнул вверх, одной рукой придерживаясь за стену, а другой обнимая за талию Дагмар. Поверх ее головы заглянул в миниатюрное гнездо и действительно увидел два крапчатых яйца размером с крупный крыжовник, уютно примостившихся в соломе.
Табурет скрипнул, заплясал под ними, Дагмар снова завизжала, вслепую вцепляясь в халат Олега, и они вдвоем покатились, словно доигравшиеся дети, на чувствительно твердый паркет коридора.
(за скобками)
Шел дождь, а зонтика Женька не взял. И куртка, как назло, была без капюшона. Пока дождь сеялся мелким бисером, еще удавалось его игнорировать, двигаясь короткими перебежками под условной защитой деревьев и карнизов. Но когда до ДК оставалось всего-то метров двести, небо вдруг обрушилось. Сплошной стеной целлофановой картечи, вспахавшей лужи миллионами маленьких взрывов.
Женька уже опаздывал. На заседание! Впервые за все время.
Он перевел дыхание и, вынув руки из рукавов, взгромоздил на голову воротник куртки. В конце концов, промокнуть, даже насквозь – не такая уж трагическая жертва. И потом, Оксана сразу нальет чаю.
Прыгнул в дождь, будто в море с края пирса. Ослеп, оглох, на секунду перестал ориентироваться в пространстве. За эту секунду промок, начиная одновременно с кроссовок и волос, а дальше оно уже и не имело значения. И обнаружил совсем близко куполообразный силуэт, дробно хлюпающий на каблучках.
– Девушка!
Пару-тройку недель назад это было бы абсолютно невозможно: вот так взять и приклеиться к незнакомой барышне под зонтиком. А теперь – запросто. За последнее время масса невыполнимых вещей стали простыми.
– Ничего, если я с вами пройдусь? Тут недалеко, до ДК.
Силуэт притормозил, и Женька с разбегу нырнул под спасительный купол. Спустил куртку на законное место, на плечи. Вода текла с мокрых волос по лбу, затекая в глаза; когда он проморгался, девушка уже двинулась дальше твердой солдатской походкой, под которую пришлось срочно подстраиваться, то и дело получая кончиком спицы в затылок.
– Побыстрее можно? Опаздываем, – бросила Краснова.
И Женька заметил наконец, что это она.
Краснова была совершенно сухая, начиная от косы и заканчивая коленками, торчащими из-под клетчатой юбки – все, что ниже, таки изрядно заляпало из луж. Конечно, стоило бы поздороваться с ней по-хорошему, положив руку на плечо; однако пальцы были мокрые и, кажется, не очень чистые. Да и красновские плечи располагались неудобно, сбоку, расправленные, откинутые назад.
– Что сегодня на повестке, не знаешь? – он старался держаться поближе к ней (зонтик) и в то же время ее не касаться; выходило так себе, в правый бок хлестало дождем. Краснова отозвалась лаконично, не поворачивая профиля, увенчанного толстой стороной косы:
– Съезд.
– А еще?
– Съезд, только съезд и ничего кроме съезда.
Она отвечала отрывисто, язвительно и зло, как всегда. Даже странно, насколько разными бывают люди, выбравшие свободу. Виктор говорил, что Краснова – незаменимый специалист, за что ей многое можно простить. Простить-то Женька был готов, но непонятно все же, почему она такая колючая.
– Ты имеешь что-нибудь против?.. в смысле, съезда?
– Нет. Кроме того, что это полная бессмыслица, особенно теперь.
– Почему?
– По кочану. А так все замечательно. Съезд – значит, съезд.
А может, у нее проблемы, подумал Женька, вслед за ней ускоряя шаг, а никто и не знает. Не догадается спросить. И не поможет.
– Тань, – начал он, придвигаясь ближе к блестящей ножке зонтика; ливень заливал почти горизонтально. – Ты знаешь…
– Прижиматься перестань, – огрызнулась Краснова и отодвинулась вместе с зонтом, накренив купол так, что Женьку окатило с ног до головы.
– Я только спросить хотел! – возмутился он.
– Спрашивай.
Как назло, возможные вопросы все до единого разом вылетели из головы. Про четвертый выпуск, что ли? Да хотя бы про четвертый выпуск, не молчать же, как дураку. Женька подобрался, стараясь снова попасть в такт ее шагов и занимать при этом как можно меньше места под зонтом, и ляпнул:
– Зачем ты такую прическу носишь?
– Не нравится? – осведомилась она.
– Да нет, красиво… Просто никто больше так не носит, ты одна. Ты вообще такая…
– Какая?
И тут Женька подумал, что ослышался. Точно ослышался, без вариантов. Не было в ее ответе никакой улыбки. С чего это вдруг? Показалось.
Она замедлила шаги, и он затормозил тоже, по инерции въехав лбом в острое сочленение спиц. Развернулся ей навстречу и посмотрел.
Краснова улыбалась. Беспомощно, по-детски, явно стараясь спрятать улыбку, которая все равно разъезжалась уголками тонких ненакрашенных губ. И надо было сказать ей что-то хорошее, точно надо было, а он опять напрочь позабывал подходящие слова.
– С длинными волосами трудно, – сказала она. – Путаются, если распустить.
– А ты постригись, – предложил он и тут же понял, что зря.
Улыбка пропала. Краснова зло прищурила глаза и отчеканила, глядя на Женьку сверху вниз, хотя вообще-то была чуть ниже его ростом:
– Коротко стричься – лучший способ рано поседеть. Запомни.
Высунула из-под зонта ладонь лодочкой, бросила «дождь кончился» и резко, без предупреждения, закрыла зонтик: Женька едва успел отпрянуть от довольно острой железки на его верхушке. Дождь и вправду прекратился, сразу и весь, как будто вылили до капли гигантское ведро. Лужи вдруг стали голубыми, а маленькие листики деревьев у входа в ДК сверкали ярко-салатовой мокрой зеленью. Когда было прошлое заседание – то есть позавчера, припомнил Женька, – на этих деревьях торчали одни почки.
Внезапно рванул ветер, и ветки отозвались коротким, но убедительным дождем. Женька непроизвольно съежился – а Краснова нет, она так и осталась прямой и стройной, с развернутыми плечами и вскинутой головой. Ее косу обсели большие сверкающие капли.
– Пошли, – усмехнулась она. – Поговорим о съезде.
(за скобками)
