Текст книги "Грустные и смешные истории о маленьких людях"
Автор книги: Ян Ларри
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)
Делегация
Собрание отряда юных пионеров открылось ровно в 18 часов и 3 минуты по официальному времени.
Секретарь Энгель, прежде всего, основательно пробрал ребят за опоздание.
Ну, сами посудите: собрание было назначено на 18 час. 2 мин., а Колька, Шайба и Владлен почему-то заставили собравшихся ожидать целую минуту.
Как хотите, а это уже чересчур…
И секретарь был вполне прав, когда он задал опоздавшим основательную головоломку.
Так им и надо.
Хотя, по совести сказать, Колька едва ли был виноват в опознании, и вообще этот Колька считал себя самым разнесчастным человеком в отряде.
Во первых – имя!?
Ну, кто теперь из уважающих себя пионеров имеет такое пакосное название?
То ли дело – Ревмир, Октябрь, Зорька, Лени; да мало-ли хороших имен?!
А тут – Колька?!
У – ди – вительно остроумно?!
Ясно, что с таким именем всегда приходится опаздывать.
Почему?
А очень просто —
– Попробуйте-ка придти на минуту раньше, если этот противный Ревмир всегда старается превратить свободную минуту в дразнилку.
За минуту до начала собрания вы обязательно услышите ехидное хехиканье этого несознательного пионера и разные оскорбительные словечки.
Во первых – у Ревмира очень глупое лицо и язык вытягивается до галстуха.
А как визжит, он? Фу! Точно его булавкой колят:
– Царь Николай!
– Эй, Николай II, самодержец великой и малой России!
И так каждый день – царем дразнит.
Предположим, если бы вас царями называли, вам приятно бы было?
Вот то-то и есть!
А потому, выслушав выговор секретаря, Колька сказал мрачно:
– Знаю уж… Начинай-ка лучше собрание!
Секретарь позвонил карандашем в пузатый графин, поправил на шее красный галстух и приступил к докладу, стараясь – по мере возможности, – говорить солидным басом:
– Товарищи, на днях исполняется годовщина… эй, Ревмир, ты чего Кольку булавкой тычешь? предупреждаю, если будешь баловаться… исполнится годовщина нашего журнала пролетарских детей, который и есть наш печатный орган… Ревмир, в последний раз говорю… орган и который освещает нашу пионерскую жизнь.
Секретарь посмотрел уничтожающе на Ревмира и сделал строгие глаза:
– Товарищи, западные дети, которые в Европе, те не могут иметь своего журнала, а мы имеем.
Мы должны сказать открыто и не таясь… выйди, Ревмир, с собранья, если ты себя так ведешь! Ну?
– Я… я… я! – смутился Ревмир.
– Я тебя в последний раз предупреждаю… Мы должны сказать открыто и не таясь, – наши пролетарские дети… мы имеем свой журнал, а когда нас эксплуатировали буржуи, мы тоже не имели своей печати, а вождь всего земного шара – товарищ Ленин, дедушка Ильич дал нам свой журнал. Товарищи, да здравствует товарищ Ленин и вся мировая революция!
Пока пионеры аплодировали, секретарь успел выпить три стакана холодной воды, после чего попросил всех в порядке очереди вносить предложения о том, как ознаменовать великую годовщину.
Колька, желая искупить свое опоздание, встал и поднял, руку вверх, но в это время Шайба нечаянно наступил ему на ногу, отчего Колька вместо предложения отчаянно крикнул:
Секретарь удивился такой краткости и попросил Кольку изложить свою мысль более понятно:
– Что ты хотел предложить?
– Я, – замялся Колька, – я… позабыл!
Ребята захохотали, а Колька, покраснев, как знамя отряда, опустился на свое место.
– Ну, вносите предложения, товарищи! – предложил секретарь вторично.
Шайба поднял руку и, получив слово, предложил послать в редакцию журнала делегацию, которая могла бы приветствовать пионерский журнал «Красный Галстух» и могла бы поделиться своими мыслями о направлении журнала.
Но Колька никак не мог простить Шайбе обиду и потому дал его предложению отвод.
Секретарь посмотрел на Кольку и спросил:
– А по какой причине?
– Не знаю!.. – буркнул Колька.
Ребята снова захохотали, и отвод Кольки провалился без обсуждения.
* * *
Попал Колька в делегацию по очень и очень серьезным причинам.
Во время обсуждения кандидатур выяснилось, что если бы Шайба не наступил ему на ногу, он сам бы внес это предложение, а, кроме всего у Кольки оказались замечательно хорошие стихи, которые он мог сдать только лично редактору – в его собственные редакторские руки.
Шайба попал, как внесший предложение, а Май, как самый маленький из всего отряда и как самый отчаяный пикор, ребята даже прозвали его ответственным пикором.
Конечно, так называли Мая не потому, что ему очень часто отвечали в почтовом ящике, а потому, что он – Май – целиком отвечал перед тремя газетами за полное освещение пионерской жизни в коллективе.
Как он освещал ее – это дело не наше (пусть грех сей останется на его душе), для нас важно лишь то; что Май попал в одну делегацию вместе с Колькой и Шайбой, чем гордился Май не мало.
Выбрав делегацию, ребята засыпали их напутственными пожеланиями:
– Скажите, чтобы больше рассказов печатали!
– …и чтоб о западных детях!
– …про другие страны!
– …и повести с приключеньями!
– …о коллекции марок!
– …о радио!
– …про аэропланы!
– …о похождениях пионеров!
– …про гербарий!
Все пожелания пионеров делегация записывала в свои книжечки, но потом пришлось сбегать в магазин и купить вскладчину бумаги: так много было пожеланий.
Владлен передал Маю огромную рукопись и просил вручить ее самому редактору:
– Смотри, не забудь… Это, знаешь ли, новые похождения Кима и Индии и среди негров. Напитано недурно, – скромно добавил Владлен – читал я ее Ревмиру, так он сказал, будто эта вещь талантливо разработана. И еще скажи – гонорар я жертвую в пользу беспризорных… и на памятник Ленину, а если останется что-нибудь, пусть на аэроплан передадут и чтоб аэроплан назвали Владленом! Не забудешь?
Май обещал не забыть.
* * *
А утром, в день годовщины, делегация уже поднималась по ступенькам на самый, что ни на есть, – верхний этаж.
Поднявшись, представились курьеру:
– Делегация!
Курьер зевнул и сочувственно произнес:
– Что ж, бывает… Только если вы в редакцию «Красного Галстуха», так идите прямо и налево!
Делегация пошла прямо и налево и свернув в конце корридора направо и направо, попала в редакционное помещение.
В редакции немного растерялись. Шайба нерешительно посмотрел вокруг себя и спросил несмело:
– А который здесь есть пионер, что секретарем журнала?..
В этот день секретарь особенно старательно побрился и далее чуточку мог бы походить на пионера, если бы этому не мешал предательский рост, благодаря которому секретарь нередко стукался головою в потолок.
– Я секретарь, – сказал он и хотел приподняться со стула, но, вспомнив про потолок, решил принять делегацию сидя.
Делегаты вежливо поздоровались с редакционным секретарем, пожурили его слегка за отсутствие пионерского галстуха и, не теряя напрасно времени, приступили к деловой беседе:
– Скажите, редактор журнала тоже пионер?
Секретарь немного подумал и с расстановкой ответил:
– Видите ли, не так, чтобы уж совсем пионер, но… Если бы в 1880 году были пионерские организации, я думаю, он был бы самым примерным пионером!
– Но, – налегал Шайба, – все таки он есть сознательный товарищ?
Секретарь пожал плечами:
– Кто ж его знает?.. Вот уже двадцать три года, как он большевик – это я знаю, а насчет сознательности – не отвечу… По моему – сознательный!
Делегаты немного посовещались и решили, что за такое время пребывания в партии даже Колька сделался бы сознательным и потому пришли к единогласному заключению:
– Конечно, редактор человек сознательный и пионеров понимать должен.
Шайба оглянул комнату, повертел дверной ручкой и сказал секретарю строго:
– Ну, вот! Мы, т. е. Я, Колька и Май – являемся делегацией краснооктябрьского отряда и должны выразить свою радость по поводу годовщины самому редактору и сделать ему кой-какие указания по поводу журнала!
– Хорошо, – сказал секретарь и повел делегацию к редактору.
* * *
После приветственных слов, Колька попробовал было сагитировать редактора насчет своих стихов.
– Вы, как сознательный товарищ и наш редактор, – начал Колька, – то я хочу вам дать для журнала мои стихи и чтобы сейчас же ответ!
Но редактор журнала – стреляная птица и потому ответил Кольке с дипломатичным уклоном.
– Видишь ли, ты свои стихи, конечно, можешь оставить, но ответа теперь я не могу дать. Есть у нас пионерская редакционная коллегия, то да се, сам понимаешь, как трудно решать вопрос о стихах!
О редакционной корзине редактор умолчал, но Колька все-таки обиделся:
– Смотря, какие стихи, а если это мои – тогда как?
Впрочем, редактору не пришлось отвечать, потому что вперёд выступил Шайба и, отстранив Кольку, начал свою речь таким образом:
– Вы, товарищ редактор, не обращайте внимания на Кольку, потому он у нас самым отсталым пионером считается: всегда опаздывает на собрания, а раз даже на три с половиной минуты опоздал, но в виду того, что мне поручили сделать указания журналу, то – конечно – необходимо печатать в журнале: как живут дети-пролетарии в Америке, Франции и в других буржуйских местах.
Также очень желательно нам узнать: как самому сделать фотографический аппарат, потом еще относительно хождений, путешествий в разных странах и еще чтобы – как получается стекло, иголка, бумага и как нефть добывают и почему землетрясения происходят и чтобы не как в газетах, а как в рассказах.
– Еще – про наши города: что делают люди в Москве и что они производят в Самарканде, чтобы мы могли хорошо знать наш С.С.С.Р.
Потом просим описать, что будет через тысячу лет и как жили люди, когда еще городов не было!
Долго Шайба выкладывал, а если спотыкался, то ему на выручку спешил Май.
– Очень рад, что вы стремитесь быть хорошо развитыми и образованными пионерами! – сказал редактор, выслушав делегацию, – наша республика очень нуждается в дельных и толковых людях и мы принимаем все зависящие от нас меры, чтобы в нашей стране было побольше культурных людей!
С этими словами он достал из письменного стола лист бумаги, на котором все пожелания пионеров были написаны слово в слово.
– Видите – сказал он – это план нашей дальнейшей работы и все, что хотят знать пионеры, мы в самом ближайшем будущем начнем печатать!
После этого беседовали еще полчаса.
Воспользовавшись рассеянностью редактора, Май потихоньку открыл в редакционном столе боковой ящик и сунул туда рукопись Владлена.
Распрощались друзьями.
И, когда вышли на улицу, Шайба сказал с удовлетворением:
– Вот это – сознательная редакция! Мы только еще подумали, а они уже и план составили. Хо-ро-шо!
А Колька всю дорогу молчал и только у дверей отряда взял улыбающегося Мая за плечо и пробурчал мрачно:
– Смейся, не смейся, я все равно скажу, что ты простился с редактором за руку. Посмотрим, какое ты имеешь право нарушать пионерские обычаи. А еще сознательным себя считает?! Вот увидишь, как тебя взгреют!
Политконтролер Мишка
I.
В представлении Мишки – посыльного вокзальной почты – вставали далекие города, с неведомыми названиями – большие и маленькие, где с раннего утра до поздней ночи шла беспрерывная стрельба, где по железу крыш катался треск стального гороха и в темных переулках, согнувшись в три погибели, мелькали эти странные люди – большевики.
И Мишке казались они почему-то замаскированными, таинственными, – в огромных, серых кепках.
Но для чего сражались они – трудно было Мишке понять, и напрасно он ломал себе голову, стараясь разгадать этих удивительных людей – большевиков.
– Ну, революция, – размышлял Мишка, – царя там… убрали, ну… конечно, это нужное дело, потому об этом и батька всегда говорил..
Хорошо – пусть так… А теперь что?.. Нет же ведь царя?.. Что же теперь бьются?..
В мучительных поисках ответа он шел к своему закадычному другу – Ваське под лестницу, где тот клеил конверты, садился против него на корточки и спрашивал:
– Как ты думаешь, Васька, насчет революции?.. Что это революция?…
– Революция-то?.. А очень даже просто – без Царя значит!
– А теперь?
– Чего?
– Да вот теперь-то… Ведь, говорят, другая идет революция по городам… И телеграммы каждый день приходят…
– Это ты про большаков, что ли?
– Угу!
– Большаки… это уж выходит что-нибудь в роде фигель-мигель… И опять же, кто их знает что они за люди!..
– Разное про них говорят, – задумчиво произносит Мишка, рассматривая с интересом свой большой палец, выпирающий из сапога, – кто говорит – будто за новую революцию они, а кто и другое… Начальник говорит, что они бандиты…
– А бандиты кто?
– Бандиты?.. Кто ж их знает… Видал я вот в цирке недавно… плясали танец бандитов… в кепках и с красными галстухами на шеях…
– Ну, вот и брешешь… Это плясуны просто! Ты перепутал, наверно, чего-нибудь или не понял как следует… Если он плясун, так зачем ему революция?
– Это, конечно, – соглашался Мишка, – только, надо бы разузнать про такое дело основательней… Знаешь – вот… спросим-ка у Сахарова – он большой и должен все до ниточки знать об этом!..
– Ладно… Вот только кончу эту сотню клеить и – Гайда.
Сахаров – почтальон вокзальной почты – угрястый и добродушный малый, был самым задушевным приятелем Мишки и Васьки. Всегда веселый и неунывающий, он соглашался на всякие рискованные предприятия ребят, затеваемые, с целью насолить начальству; любил Сахаров потолковать и о неравенстве между богатыми и бедными, любил поругать за глаза все начальство, начиная от губернатора и кончая дежурными по телеграфу.
– А вот, ведь, в глаза не скажешь, – подзадоривали его иногда ребята.
– Скажу, хлопцы, – улыбался Сахаров, – будет время – скажу… Но только – лучше помолчать до поры до времени… А так-то – что ж без толку трепаться?
А ругал он телеграфное начальство не без дела: за Мишку крепко крыл начальство Сахаров.
Мишка самоучкой на Бодо и Юза по ночам учился, Мишку били по утрам за самовольство, грозили выгнать со службы, ежели он – Мишка – хоть еще раз подойдет к аппарату; дежурные чиновники ухо вертели, приговаривая:
– А, будешь? Будешь, пащенок ты эдакий?.
Мишка дергался, извивался, клялся и зарок давал:
– Ой, дядиньки, по гроб жисти не подойду к аппарату.
А ночью снова залезал на высокий стул и принимался за старое.
А когда Мишка дежурил, однажды ночью, за одного нализавшегося в стельку юзиста, отскакивая при приближении дежурного в сторону от аппарата, Сахаров гордо прохаживался по телеграфу, подходил поминутно к Мишке и с важностью спрашивал:
– Ну, сыпешь?
– Сыплю, – отвечал Мишка, и рожа Мишки расплывалась в сплошную улыбку.
– Смотри, чтоб дежурный не заприметил!
– Плевать! Он уже после одиннадцати заваливается спать до утра!
– То-то, что – до утра, а с этой крахмальной души возьми непременно полтину за дежурство.
Жили дружно и разница лет не мешала дружбе.
– Ну, пойдем что ли? – сказал Васька, складывая склеенные конверты в ящик.
* * *
Внизу – длинные столы, на столах шнурки, печати, сургуч, ящики короткие, ящики длинные, и письма, письма, письма.
Из углов сургучная паль в нос вползает вертящая, назойливая…
– Работаешь?
– Да, надо, ребятки, надо… Человек сотворен для работы и в ней вся его радость, значит…
Васька толкнул Мишку в бок:
– Ну?.. Спрашивай!
– Спрашивай ты сам!
– О чем это, ребятки? – поинтересовался Сахаров.
Мишка крякнул и с важностью пробурчал:
– Да вот, насчет жизни хотели мы спросить у тебя!
– О какой такой жизни?
– Ну, о большевиках, значат… Интересно знать нам, что есть большевики?
– Большевики-то?.. Гм… Как вам сказать?
– Чьи они?
– Та наши ж!.. Доподлинные – кровь от крови… Наши ж – рабочие.
– Они в кепках?
– Да, разные есть, – не дослышал Сахаров, – есть и крепкие, есть и хлибкие, а только – други они рабочему люду!..
– Так… А чего хотят они?.. Добиваются к чему?
– Чего?.. Вот дурень, ну, а если он рабочий так чего ему хотеть больше, как облегчения жизни. Рабочему – известное дело: дай жизнь человеческую… Вот ты, примерно… Ты и на Юзе и на Боде, что называется, по всем правилам дуешь, в роде как на манер заправского чиновника!.. Так-с!.. Сыпешь, говорю, а тебе чин дают? Н-нет. А дадут его? Тоже – нет! Почему? Да оттого, что ты без образования… В том то и штука, а большевики – они для всех хотят сделать этот чин доступным… Значит и выходит, что ты – дурак…
Почему это выходило именно так, – Мишка никак не мог додуматься, однако с этого дня он начал молить бога дать большевикам победу.
– Господи, Сусе, – крестился Мишка, – помоги ты этим людям одержать верх над врагами…
* * *
Наступила осень.
Из дымных харьковских окраин рабочих глянул суровый и строгий Октябрь, глянул задымленным главой и – расцвел в пороховом дыму невиданно красными лозунгами.
Сверкнул солнцетканными прожекторами и гаркнул мощно, взрывчато:
– Да здравствует власть рабочих, крестьянских и солдатских депутатов!
И звонкоголосьем ринулось:
– Да здрав – ству—ет!
В один из октябрьских тревожных дней проснулся Мишка от грозовых выбухов, сотрясающих рамы дома.
Сбросил Мишка с лежанки ноги, вскочил.
– Чего? – забормотал он с просонья.
А мать по комнате прохаживается в беспокойстве, пальто одела, повязалась платком по старушечьи, – в глазах тревога свернулась.
– Ты, Мишенька, сегодня уж не ходи, на телеграф-то!..
– Чего?
– А так, неладно у нас в городе!
– Что неладно-то?
– И сама не знаю что. А только ходить тебе на службу – не след!
– Ерунда, – произнес Мишка и «ерунда» почему-то басом сказал, а потом почувствовал себя большим и серьезным.
Быстро натянув на плечи подбитое ветром пальто и всунув ноги в стоптанные сапоги, Мишка выскочил на улицу и вприпрыжку побежал по гулким и промерзлым тротуарам.
В воздухе носилось что-то особенное, необычайное.
Улицы были пустынные, засоренные. Изредка, с воем и хрипом летели приземистые авто, набитые вооруженными людьми, скакали горбатые грузовики с матросами и пулеметами и следы их поднимались пылью, мусором, лохмотьями вчерашних дней.
Мишка голову до ушей втянул, руки глубоко в карманы засунул, нажал «педали», и закружил в проулках быстрым, скорострельным шагом.
Центр города – стальные трели сыпал, по улицам и крышам лай металла катался и где то глухо и тяжело вздыхала гулкая медь.
– Большевики… большевики… большевика… Стучало в висках у Мишки и почему-то хотелось крикнуть, захохотать, бежать и плакать…
* * *
Привокзальную площадь запрудили автомобили. На автомобилях – матросы, пулеметы, красные флаги, с автомобилей – речи – горячие, страстные.
– Да здравствует…
– Не толкайся рыжий!
Толпа, окружившая автомобили, ревела от криков и ругани, вплетая в речи ораторов шум, рев и рукоплескания.
Сунулся Мишка поближе – послушать большевистские речи, – не пролез: тискался, да неудачно. Махнул рукой и двинул в контору.
Двери раскрыты настежь, на полу сорные кучи. В конторе тишина пустыни – мертвая и сонная.
Из аппаратов ленты выползли, упали испещренные на пол и навертели у стульев, белые кружева с фиолетовой вышивкой.
Бумаги беспорядочно раскиданы по столам и пол покрыт синим снегом телеграфных бланков.
В углу настойчивый клопфер выбивает спокойно и методично, точно горохом сыпет, однообразное:
Хрк… Хрк… Хрк… Хрк.
– Харьков зовут, – метнулся было Мишка к аппарату, но, услышав в соседней комнате шум голосов, кинулся туда.
– Что-то будет теперь? – подумал он, протискиваясь в двери комнаты, набитой людьми.
В маленькой дежурной комнате шло экстренное собрание чиновников привокзальной почты и телеграфа. Сквозь сизые туманы табачного дыма можно было различить форменные тужурки юзистов, морзистов и бодистов.
В сизом тумане плавает вздрагивающий голос начальника конторы, распертый колючим бессилием злобы:
– …А до тех пор… Мы не должны приступать к работе… Мы присягали временному правительству. Мятеж поддерживать мы не должны и не можем… Необходима твердость и решительность…
– Как скоро кончится все это?
– Мне думается – неделя, полторы. Вернее всего – несколько дней.
– Значит…?
– Значит, до появления правительственного приказа о начале занятий, мы свободны.
– Что ж, дома недурно посидеть, – сказал кто-то, когда чиновники чинно начали выходить из комнаты. И кто-то засмеялся:
– Ну, вот, слава богу, и мы дожили до забастовки!
Увидев бросающих телеграф чиновников, Мишка остолбенел.
– А как же аппараты? – хотел он крикнуть, но почему то удержался.
– Пусто… Хоть бы Ваську найти! – И где он делся?
Бросился Мишка вниз, но и там никого не было – почтовое отделение щурилось подслеповато пыльными окнами и жутко молчало.
Железные двери наглухо замкнулись засовами и в коридорах вытянулась сухая, молчаливая пустота.
II.
Утром долго раздумывал Мишка – идти или не идти.
Решил пойти:
– Спросить Сахарова и Ваську… Главное узнать – будут ли они работать?..
…Вокзальная почта была открыта.
У распахнутых настежь дверей стояло два матроса с наганами за поясом, с бомбами и с короткими карабинами за плечами.
Шикарные брюки – клеш, казалось, заслонили собою все телеграфное помещение от Мишкиных взглядов.
– Ку – у – да прешь? – заорали вооруженные.
– На службу!.. Куда еще?
– Ишь ты, – улыбнулись матросы – выходит, что ты не саботаж, а форменный братишка революции… Ну, молодец… Нашим будешь!.. Ну, сыпь, братишка, сыпь…
В коридорах – пустота вчерашняя, и только из внутренних комнат доносился слабый и невнятный шум голосов, да слышны где-то в коридорах чьи-то гулкие шаги, – тяжелые, претяжелые…
Мишка кинулся быстро в дежурку:
– Кто то есть!
Влетел, распахнул дверь и —
– Ба-а, Сахаров?!.
Действительно, в комнате за большим столом сидел тот, кого так настойчиво искал в эти дни Мишка.
На столе стоял пузатый чайник, равнодушно пускающий пар пачками, жались одна к другой новенькие жестяные кружки и грудой высились куски хлеба и сала.
И тут же – около: на подоконниках, на стульях, на диванах – ворохами сваленные груды винтовок, а на полу – спящие в повалку незнакомые Мишке вооруженные люди.
Глянул Мишка на Сахарова и обомлел.
Не узнать почтальона Сеньку.
За поясом – два нагана, через плечо лента с патронами.
– Ишь ты… – только и мог прошептать от зависти Мишка..
Сахаров в упор смотрит, чай потихоньку прихлебывает из кружки и улыбается глазами:
– Ну?.. Пришел, говоришь?
– Пришел!
– Будешь работать?
– А ты?
– Что я? – Сахаров взглянул на Машку строго и внушительно, – да знаешь ли ты, кто я теперь такой?
– Кто?
– Начальник привокзальной почты!
– Ты?
– Я!
– Ф-р р-р – брызнул Мишка, надулся до багровости, потом не выдержал и снова забился в припадочном смехе. – Ну, и брякнет же такую несуразицу… А где у тебя мундир, манжеты и глаже?
– Дурак, – обиделся Сахаров, – что ж я шучу что ли?.. Глаже, да крахмале это у человека существует для прикрытия грязноту души, а нам – оно не нужно…
– Да ты ж телеграфного дела не понимаешь! – не сдавался Мишка.
– Вот дурень. Заладила сорока про Якова. Говорю тебе – я начальник почты, значит – точка и тире… Не веришь – спроси у них, когда проснутся, а тебя я назначаю начальником телеграфа и политконтролером.
Мишка подумал и согласился.
– А ты мне наган дашь? – спросил деловито новый начальник телеграфа.
– Наган?… Да я тебе не то что наган, но и даже смитвесона прицеплю. О! Держи!
Мишка нацепил тяжелый Смит-Вессон к поясу – не годится: до самых колен достает, да и тяжел слишком.
– Не подходит. – разочарованно протянул он, возвращая револьвер Сахарову, – ты его лучше возьми себе, а мне наган дай!
Сахаров достал из-за пояса наган и протянул его Мишке:
– На, да смотри, носи его с честью, как и надлежит политконтролеру!
Мишка засунул за пояс наган, поддернул слезающие от тяжести револьвера штаны и спросил решительно:
– А кто эти… буржуи?
– А вот вся эта сволочь, которая против, – спокойно ответил Сахаров, прихлебывая маленькими глотками горячий чай.
– А ты… большевик или нет?
– Я-то?… А как ты думал – буду я буржуем под хвост смотреть?
– Выходит, что и я большевик, – задумался Мишка, но, вспомнив о Ваське, спросил быстро:
– Слушай, а ты не можешь назначить Ваську моим помощником?
– Могу!
– Ну, так назначай скорее!
– Назначаю – сказал Сахаров и налил себе в кружку какой-то бурды, напоминающей кофе.
III.
Васька осмотрел наган хозяйственным оком, прицелился в старого кота, спокойно свернувшегося у печки и спросил деловито:
– А патроны у тебя есть?
– Есть!
– Где ж ты их раздобыл?.. Свистнул?
– Не глупи, – сказал Мишка, припомнив, что так очень часто говорил ему – Мишке – дежурный чиновник, – я не раздобыл и не свистнул, а как я теперь начальник телеграфа и политконтролер, то мне его дали большевики, а тебя я назначаю своим, помощником… Одевайсь, быстро, пора и на работу, малыш ты эдакий!
Наверное, в другой бы раз Васька обиделся за «малыша», но так как он торопился, то это оскорбление проскочило у него между ушей.
– Ну, ну… быстро, быстро!
Васька заторопился. Надевая в одну руку пальто, другою он за сундуком уже шарил, в поисках шапки и, одеваясь, опрашивал:
– А мне дадут наган?
– Дадут! Одевайсь! – торопил Мишка.
* * *
На телеграфе явились к Сахарову и вытянувшись по солдатски – каблуки к каблукам, руки по швам – спросили:
– Ну, а что мы теперь будем делать?
– Известно что! Вы будете принимать и передавать телеграммы, а я стану марками торговать в кассе. Очень даже просто!
– Идет, – сказал Мишка, – и пошел в аппаратную. В аппаратной Мишка с важностью сел за стол дежурного по телеграфу и, сделав широкогостеприимный жест, буркнул – прошу садиться…
Васька хотел сесть непременно на стол, рядом с большущей чернильницей, но Мишка этого никак уж не мог допустить.
Мишка сделал зверское лицо, нахмурился тучей и постучал по столу наганом:
– Не глупить у меня!.. Слышишь?
Потом устроили небольшое совещание и совместно выработали план работы на ближайшее время.
На первых порах решили принимать все телеграммы, а передавать только «большевистские».
Решив, приступили к работе.
Собрали в кучу все телеграммы, отложили в сторону большевистские, а все остальные порвали и бросили в корзину.
* * *
Через три дня дела пошли на полный ход. Сахаров продавал марки и многозначительно посматривал из маленького окошечка на снующую по конторе публику.
Васька принимал телеграммы, Мишка передавал их по назначению.
Иногда Васька приносил огромный пук телеграмм и уныло советовался:
– Глянь-ка, Миш – вот эта.
«Жив здоров целую телеграфируйте как вы Гусев».
– Ну?
– Я думаю изничтожить!.. Наверно гусь буржуйский!
– Порвать – говорит Мишка – дальше!
– «Поздравляю днем ангела» – читает Васька.
– Порвать… Буржуйская!
– «Маня выехала Москву»
– Рви!
– «Почему нет писем беспокоимся Зина мама.
– Рви!.. Ишь ты – беспокоимся? Это большевики, видать, беспокоят их…
Однажды за такой передачей их застал Сахаров:
– Что это вы рвете?
– А буржуйские телеграммы!
– Как буржуйские?
– А очень просто: приносят тут разные в шляпах и в манишках – так мы… рвем такие!
– Что вы делаете? – схватился за голову Сахаров.
– А думаешь то, что они сообщают, по твоему очень интересно?
– Да это… это, – растерялся Сахаров, – это, знаете, что? – и вдруг крикнул на всю аппаратную дико, нечеловечески, – не сметь больше… чтобы все передавать. Слышите? Ведь вы же черт знает, какую контру подкладываете под революцию… Как же возможно такое?.. а?..
– Что ж ты кричишь? – спокойно спросил Мишка, – если бы у нас штат был, тогда бы можно все передавать, ну а если мы вдвох с Васькой, – так как ты думаешь – можем мы справиться или нет? Своих телеграмм не успеваем отправлять, а тут еще буржуйские… Штат надо увеличить!
Сахаров подумал и сказал:
– Хорошо, приму меры!
IV.
Однажды поздно ночью на телеграф пришел вооруженный матрос и спросил:
– Кто здесь комиссар?
Мишка спал в дежурной комнате; матроса принял Васька. Он величественно пригласил матроса „присесть в креслу“ и сдвинул ухарски фуражку на левый бок.
– Комиссара нет. Есть политконтролер у нас. А в чем, собственно, дело?
– Сюда придет сейчас Антонов-Овсеенко, – ответил матрос, – так пусть тут приготовят провода для прямого соединения с Кремлем… Понял?
Матрос встал, поддернул штаны и, сплюнув, направился развалистой походкой к выходу.
– Сичас… Сичас – забормотал Васька – это мы, пожалуйста, с большим нашим удовольствием!
И кинулся будить Мишку.
– Вставай!.. Вставай!.. Сичас Антонов-Овсеенко придет!
– Куда придет?
– Сюда!
– Ну?
Мишка вскочил и протер глаза кулаками.
– Антонов – с седьмой линии?
– Он самый! Сейчас матрос приходил!
Мишка испугался.
– Ф-ф-у-у!
Этот Антонов, по мнению Мишки, был самым отчаянным человеком.
Представлял он его не иначе, как в виде здоровенного детины с рыжими волосами, вооруженного с головы до ног; даже из ушей у него выпирали наганы, а под пальто, наверное, были спрятаны и пулемет и маленькая пушка.
– Я боюсь, – малодушно сознался Мишка.
– Я тоже!
– Бежим домой!
– Бежим!
Но было уже поздно.
В дверях показалась фигура высокого человека в желтой дохе, с нахлобученной на голову большой меховой шапкой, из под которой поблескивали огромные очки.
– Кто здесь политконтролер?
– Я, – сказал нерешительно Мишка, приподнимаясь с дивана.
Человек в дохе улыбнулся и протянул ему руку:
– Очень приятно!.. Я – Антонов-Овсеенко!
– Вы? – чуть не крикнул Мишка, – такой… такой…
Да он совсем не страшный – мелькнуло в голове у Мишки.
Антонов устало повел головой.
– Мне нужен человек, который мог бы передать несколько слов в Москву. У вас есть телеграфисты – большевики?
– Нет, – огорченно вздохнул Мишка, – у нас есть только одна сволочь – а потом, приподнявшись на носки, произнес храбро:
– Я вам могу передать все, что нужно… Не хуже телеграфиста передам!
– Да-а? – нерешительно протянул Антонов – впрочем, все равно… Где это?..
– Передают-то? А вот – прошу за мною!
Мишка провел Антонова через пустую аппаратную в заднюю комнату, где помещался аппарат Юза и открыл электричество.
– Присаживайтесь, где-нибудь… мы это мигом в один секунд… Москву вам!.. да?
Мишка вскарабкался на высокий табурет и завязил руки в белых клавишах:
– Ну?.. Вас с Кремлем, значит?
– Да, пожалуйста!
– Есть! – и тонкие пальцы засновали быстро и размеренно по клавиатуре.
Аппарат завыл, застучал, выбросил из щели длинную, узкую ленту, выскакивающую из нутри ровными скачками.
– Москва… Москва… Москва – шумело в проводах и в тысячевёрстное пространство скользил по проводам уверенный вызов маленького телеграфиста:
– Москва… Москва… Москва..
Через полчаса Мишка откинулся назад, блеснул радостно глазами и сказал толстым голосом:
– Готово… Можно начинать!
– Готово? Кремль у вас?
– Кремль держу… давайте!
Антонов придвинул стул к аппарату, вытащил из кармана портсигар и протянул его Мишке.
– Курите…
Мишка хоть не курил, однако папиросу из вежливости взял и даже зажигалку вынул с фасоном.
Антонов открыл свой маленький блок-нот, глянул в него боком – закрыл. Обвел глазами усталыми помещение и остановился взглядом на маленьком телеграфисте.
И долго, долго смотрел он, как раскуривает Мишка, и глаза его – под огромными, очками – затянулись влажными пятнами.