Текст книги "Грустные и смешные истории о маленьких людях"
Автор книги: Ян Ларри
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)
Ян Ларри
Грустные и смешные истории о маленьких людях
Юрка
Юрке девять лет, и хотя такой возраст очень даже неприличный для сознательного пионера, но в этом Юрка совсем не виноват.
Во первых, Юрку никто не спрашивал, когда он хочет родиться, а во вторых, он знал доподлинно, что слезами горю не поможешь.
Эту обиду он носил в своем сердце так, как и надлежит сознательному пионеру: молча и не жалуясь.
Правда, временами обида становилась нестерпимо острой и колючей, – что чаще всего случалось по субботним вечерам, когда отец начинал рассказывать после ужина о годах гражданской войны, о битвах и походах – вместе с красной армией – в степях Кубани и Дона, – тогда Юрка завистливо глядел в отцовский рот и думал с досадой:
– Ну, ах как задается этот отец… Ах, как он отчаянно хвастает..! – и, презрительно шмыгая носом, вставлял небрежно:
– Гм… жаль, что я в ту пору был еще непригодным для борьбы… Право, жаль!.. Мне думается парочку генеральских полков мне удалось бы разогнать… Как ты думаешь?..
Отец на это ничего не отвечает, – он улыбается, смотрит с каким-то особенным вниманием поверх Юркиной головы в угол, где точно лев с седою гривой висит мудрый Маркс, и левой рукой треплет Кадета – серую дворняжку, допущенную в комнаты за прежние заслуги в красной армии.
У Кадета пробито правое ухо, уничтожен при помощи кипятка когда-то пушистый хвост, а все собачье лукавство вселилось в левое око, в виду совершенного отсутствия в надлежащем месте правого глаза.
Кадет любит вспоминать эпоху гражданской войны, но, не имея природных данных передать свои впечатления и воспоминания общепринятым способом, Кадет имеет привычку вспоминать прошлое изумительно тонким визгом.
Подобные собачьи излияния отец называет:
– Мемуары[1]1
Мемуары – воспоминания.
[Закрыть] Кадета.
И представьте, какая-то облезлая собака с откушенным хвостом и всяческими недостатками имеет собственные мемуары о великих боях, а он – Юрка – даже во сне ничего такого не видел.
Ну, уж большей обиды для своего пионерского сердца Юрка никак не мог представать, а потому ходил по дому с сильно потревоженной душой.
Порою покой Юрки мутила завлекательная книга «Красные Дьяволята», в которой описывались удивительные приключения двух подростков, геройски сражавшихся с врагами рабочих.
После чтения «Красных Дьяволят», Юрка с мрачной решимостью спускался во двор и открывал партизанские действия против Жоржиков и Сержей – сыновей торговцев, считая их – на законных основаниях – злейшей белогвардейщиной.
Он загонял их за мусорный ящик и молча бил «контр революцию» по носу, пока из ноздрей не показывалась густая краска, а совершив правосудие, исчезал с быстротой партизанского отряда.
Временами Юркина душа просила великого исхода. В эти дни он собирал войска, разбивал их на красных и белых и открывал во дворе самые решительные сражения, покрывая неувядаемой славой оружие красных «героев».
Правда, «белые» упорно не хотели признавать себя белыми, но это им помогало очень мало; – Юрка истреблял «белых» беспощадно, не считаясь с дипломатическими увертками «врагов», истреблял так ревностно, что после сражений на поле битвы оставались только раненые и побитые; брать в плен Юрка считал ниже своего достоинства.
Выбранный общим собранием «славных буденовцев» на должность командарма всеми вооруженными силами жилкоопа «Надежда», Юрка, у присвоив себе фамилию – Юрий Железняк, командовал всеми партизанскими силами двора с присущей Юрке доблестью, и в битвах не щадил своего носа и жизни.
Были и огорчения у Юрия Железняка.
– Ну сами подумайте, разве не станет больно на душе, когда самые «настоящие белые» – Жоржики и Сержи отказываются принимать участие в великих сражениях классов?
Жоржики и Сержи очень хорошо знали, как пахнет порох, а потому исчезали со двора задолго до открытия военных действий.
А жаль! Это были бы самые добросовестные белые.
Отказываясь от открытых действий, они вели против Юрки самую гнусную агитацию, подрывая его авторитет, как командарма, на каждом шагу.
– Юрка, дрянная фигурка! – кричали они, подпрыгивая на одной ножке и показывая командарму чрезвычайно оскорбительный язык.
А так как Юрка обладал революционной и смелой душой, то он не мог спокойно отнестись к этому проявлению «контр-революции» и искоренял зло самым добросовестным образом.
Однажды, во время последнего и решительного боя под лестницей, Юрка почувствовал, как чьи-то сильные руки подняли его и понесли вверх по лестнице. Оглянувшись, он увидел добродушное лицо отца и глаза, – полные укоризны и упреки:
– Э, парень, так нельзя… Где ж это видано, чтобы сознательный пионер занимался дракой… Ишь, гусь какой…
Юрка здорово таки сконфузился, но все-таки попытался сохранить чистоту своих позиций дипломатической фразой:
– Да а… А если они нэпы, так по твоему выходит их нельзя истреблять?..
– Чудак ты! – улыбнулся отец – однако, не смей больше драться… Нехорошо так..
Юрка нахмурился и, взглянув на своего малосознательного отца, буркнул недовольно:
– Ладно!..
II
В комнатах летом невыносимо скучно.
Солнце целыми днями лежит ленивыми, дымящимися полосами на белом полу и переливается пыльной радугой.
От солнца пол становится горячим и в комнатах к полудню густо, качается духота.
Мать с утра бренчит на кухне посудой и нехотя поругивается с бабушкой, а перед скучающими глазами Юрки бьется о стекло нестерпимо глупая муха и наполняет комнату противным жужжаньем.
Юрке она ужасно надоела; он берет муху двумя пальцами и кидает с удовлетворением в серебристые сети паука.
– Пусть паучек подкормится, – беззвучно шепчет Юрка и чувствует, что мухи ему совсем не жалко, а вот – ни столечко…
Не считая вполне удобным для себя присутствовать у паука на завтраке – без приглашения, Юрка тихонько качает головой, отходит к окну и задумывается…
Ну, вот – удивительно, как странно устроена жизнь. Взять хотя бы Юрку к примеру: активист, сто процентный общественник, не любитель сидеть сложа руки и самый что ни на есть пионер из пионеров, вынужден капитулировать перед летним безделием и задавать себе тоскливые вопросы:
– Что делать?.. Куда-б пойти?.. Чтобы это устроить?..
Ах, как скучно Юрке!.. Ах, как скучно….
А главное – и дома нечего делать.
Портреты царской семьи, что хранит у себя бабушка в сундуке – давно уже замазаны мучным клейстером, косточки, ерусалимских великомучеников заменены двумя костями неизвестного барана, и за старенькой ризой, – вместо иконы чудотворного Николы давным-давно красуется портрет славного казака – Кузьмы Крючкова.
Когда бабушка бьет земные поклоны перед «святителем» Крючковым, Юрка осторожно просовывает в дверную щель свой пионерский лоб к о любопытством следит за бабушкой и за Крючковым, и Юрке кажется, что Кузьма дергает разудало усом и подмигивает бабушке поочередно то одним, то другим казацким глазом.
Перед обедом Юрка решает смастерить книжную полку и, не откладывая решения в долгий ящик, приносит из кухни топор, из сарая доски, а с чердака длинные и невероятно ржавые гвозди.
Шум Юркинских работ привлекает не в меру любопытную бабушку в комнату, где тотчас же разряжается атмосфера и воздух наливается бабушкиным гневом:
– Фу ты, неугомонный, – сердится бабушка, – ну, и чего это ты новое баловство в комнате придумал?… Чего, спрашивается?… Сор разводить по комнате?…
А Юрка улыбается презрительно:
– Вообще вы, товарищ бабушка, зря волнуетесь… Мне нужна книжная полка, вот я и делаю…
– Выкину! Все равно выкину – угрожает бабушка – не допущу сору в доме!.. Слышишь ты?
– Эх, бабушка, товарищ бабушка – качает Юрка – укоризненно головой – совсем вы, как погляжу я – отсталый элемент… Жаль мне вас, – очень жаль, но…
– Я вот тебе покажу, как старших себя элементом называть, – ворчит бабушка, – погоди, придет отец-то, он тебе вспорет твой элемент… будешь ты бабушку ругать…
– Отсталая вы женщина, – отмахивается Юрка – здесь, можно сказать, человек целый день трудится над хозяйственным строительством, а вы такую бюрократию разводите!
Вечером отец подсаживается к Юрке и справляется озабоченно:
– Как дела-то у тебя?
Юрка жмет плечами.
– Ясно, что хорошо… Полочку вот делаю!
– Гм… А без полочки нельзя обойтись?
– Как же это без полочки? – удивляется Юрка, – а книги то куда же класть?
Отец думает, кряхтит, морщит лоб и со вздохом произносит:
– А может купим готовую?
– Не надо, – отмахивается Юрка, – я сам – своею собственной рукой устрою…
– Ну, ну, – встает отец, – делай как знаешь… Бабушка там что-то на тебя жалуется! Ты смотри, Юрка… Все-таки, как-никак, а старуха она…
Юрка досадливо морщит лоб:
– Уж очень несознательная она; совсем отсталое поколение!
– Ну, ну, – смеется отец, – а как ты ругал ее?
– Да я ее и не ругал вовсе… Я сказал, что она есть отсталый элемент; а если она не хочет быть несознательной, пусть запишется в женотдел…
III
Шел дождь.
Юрка лежал на подоконнике и с большим интересом наблюдал, как лопаются водяные пузыри, выскакивающие белыми – выкаченными – глазами мути на поверхности луж.
Интересное занятие, по всем признакам, обещало затянуться на весьма продолжительное время, если бы внимательный Юркин глаз не заприметил у водосточной трубы оборванного малыша, который очень смешно подпрыгивал на своих коротеньких ножках и, выбивая зубами лихорадку, свирепо дул в посиневшие руки, сложенные перед носом в жалкую горсточку.
– Эй, что ты делаешь? – окликнул его Юрка.
Малыш приподнял голову вверх и высунул было до половины свой язык (в виде ответа, или по другим причинам – неизвестно) но, очевидно, раздумав, тотчас же втянул его обратно и, щелкнув зубами, прохрипел жалобно:
– Мопсом меня звать… Беспризорник я…
– Мопсом? – удивился Юрка – разве ты собака, что так зовешься?
– Это – по уличному так, а в общем – Колькой кличут… Колькой Киселевым… Не слыхал, наверно?… Да где ж тебе слыхать! Ты мне вот что скажи – по душе только: папиросы, нет ли папироски у тебя? С утра не курил сегодня!..
Юрка удивленно открыл рот и полез пальцем в нос.
– Ты, значит, куришь по настоящему?… Такой маленький, да ведь это же вредно… Очень вредно… Ты не кури, слышишь?… Мальчикам нельзя курить!
– Холодно – вот и курим – сказал Мопс, – и вообще согревает оно мозгу человеческую и в грудях от него теплеет, дым-то: горячий он… Наберешь его в грудь и – держишь… Хо-ро-шо!
Мопс щелкнул зубами и деловито осведомился:
– А на счет шамовки? Не имеется случайно? Хлебца там или еще чего?
– Надо у бабушки спросить, – сказал Юрка и, взглянув на Мопса, подмигнул ему левым глазом – ух, смешная?…
– Кто? – поинтересовался Мопс.
– А бабушка… Да ты лезь сюда, – пригласил Юрка Мопса, – давай-ка руку… Гимнастику знаешь?… Ну?…
Мопс нерешительно подошел к открытому окну, потоптался на месите и, не обращая никакого внимания на протянутую руку Юркиной помощи, погрузился в глубокое размышление.
– Ну же – нетерпеливо крикнул Юрка, – лезь, быстро!
– А…
– Два…, Говорят лезь, – значит… Вот несознательность… тоже… Лезь, – торопил Юрка, – ну и тяжелый же ты – делился он впечатлениями, втаскивая Мопса за руку в комнату.
– Это ботинки мамкины, покойницы… Ботинки чижелые – оправдывался Мопс…
…Прошло не более пяти минут, а Мопс уже расположился в комнате и уплетал за обе щеки принесенный Юркой хлеб с хрустящими, вкусными шкварками.
– Ты себе ешь… Не стесняйся! – подчевал радушно Юрко, мало будет, еще принесу…
– Хватит… Мы не привычные, чтобы по многу… От больших кусков кишка может лопнуть…
– Какая?
– А гузеная, какая ж еще?… Ты про кишку не слыхал, поди?… Видишь ты, а у человека есть она – кишка, значит… Пищу пропустить наскрозь, иль для других надобностей… а только есть!
– А желудок?
– Нету… Кишка только есть в человеке…
Начался спор.
Беседа приняла настолько оживленный характер, – что бабушкины любопытные уши, желая узнать с кем это спорит Юрка, пришли в комнату.
– Что это?.. Батюшки-светы, да никак… это что за новость? Откуда ты? Что тебе тут надо?
– Я… я… Мопс! – забормотал испуганно Мопс и вскочил на ноги, приготовляясь в крайнем случае смазать хорошенько лыжи.
– Тьфу ты, – плюнула бабушка, – и в кого только такой самоправный мальчишка родился… Зачем ты его впустил сюда?
Юрка с сожалением посмотрел на бабушку и степенно ответил ей:
– Вы не волнуйтесь, бабушка, это беспризорный. То есть раньше был беспризорным, а теперь он останется жить со мной!
Все это было сказано с непоколебимой твердостью и достаточной внушительностью.
– Что?
Бабушка сделала такие глаза, которые менее всего нравились Юрке, и, кашляя и перхая, закричала хрипло:
– Вон!.. Вон… Сейчас же вон… Да ты что это? Ты с ума сошел?
– Ничуть…
– Для беспризорных дома есть, для них…
– Это для других, а для Мопса найдется у нас место и все равно – емно уж и гроза начинается!
Действительно, – в летних сумерках плавало тяжелое дыхание близкой грозы, а редкие вспышки молнии оголяли мрак до синевы.
– Уходи… Уходи, – кричала бабушка, наступая на Мопса, – поел и – хватит! Пошел, пошел! Нечего тут!
– Бабушка, – завизжал Юрка, – я ему дал честное пионерское слово, что он останется…
– Тьфу! Тьфу ты, озорной мальчишка… Да ты это что? Ты в своем доме, чтобы так распоряжаться?
– Мопс останется со мной! – сказал Юрка твердо схватив за рукав беспризорного.
– Твой Мопс не останется здесь, – покраснела бабушка и, схватив скалку, направилась с решительным видом в сторону Мопса.
– Не бойся! – крикнул Юрка, но Мопс обнаружил постыдную неустойчивость и, не ожидая бабушки, выскочил в окно.
Мимо окон пошла гроза с шумным ливнем и ветром.
– Ой, – вскрикнул Юрка, бросаясь к окну, – как же мое слово?.. Мо-о-о-о-опс!
Вместо ответа, в оконные стекла хлестнул косой ливень.
– Мо-о-о-опс!
– Закрой окно, баловник! – крикнула бабушка, но Юрка, вместо того, чтобы закрыть окно, еще шире распахнул ставни, вскочил на подоконник, прыгнул из окна под проливные потоки дождя и побежал в темь, оглашая воздух криками.
– Мо-о-о-о-опс! – вспыхнуло где-то далеко и влево, но было уже трудно разобрать: Юркин это голос иль нет…
Голос потонул в громовых раскатах грозы и в шуме обильного дождя…
……………………………………………………..
……………………………………………………..
Когда Юрка начал выздоравливать, за окнами уже шевелились – под суровым дыханьем декабрьских ветров – белые сугробы зимы и в комнате было светло по особенному – по зимнему, декабрьскому.
С того времени, как Юрка и Колька были найдены Кадетом – оба плачущие и продрогшие – у стены кирпичного завода, утекло много воды. Мопс определенно к лучшему изменил свой вид, а пионерский галстух придавал его фигуре некоторую, так сказать, значительность.
– Пионером уже? – спросил Юрка слабым голосом, клада поверх одеяла свои тонкие прозрачно-белые руки.
Мопс утвердительно кивнул головой.
– Уже!.. Четыре дня, как утвердили!
– Вер-но! – подтвердил отец, ероша волосы.
Юрка улыбнулся и спросил отца.
– Похудел я?
– Ты-то?.. Гм, – отец неловко закрутил бегающими пальцами клок светлой бороды, замигал как-то странно глазами и, поглядев сбоку на длинное, вытянувшееся тело Юрки, попытался улыбнуться.
– Чудак ты, Юрка… Гм… Гм… Право чудак!.. Вон и Кадет подтвердит!.. Верно, Кадет?
Кадет слабо вильнул хвостом и виновато лизнул Юркину руку – мы, дескать, не при чем.
– Пошел, пошел, – замахала бабушка руками и вдруг неизвестно почему начала сморкаться усиленно и всхлипывать:
– Господи боже… Матерь пречестная богородица…
– Чего вы бабушка?
– Да ведь из-за меня… Из-за меня все это… Я виновата… Я, старая карга, чуть было не уморила тебя… Прости ты меня, Юрочка..
– Не сержусь я на вас, – вздохнул Юрка, а вот ни на столечко не сержусь! и, посмотрев в потолок, добавил.
– Мне даже жалко вас… Вы, вот целый год, вместо своего бога – Кузьме Крючкову молились… Вы его уберите, бабушка… Уж так и быть – молитесь по своему… Мне безразлично…
Бабушка вздохнула и заплакала.
– Господи, опять бредит…
На этот раз бабушка ошиблась, а Юрка не, имея силы разубеждать ее, повернулся лицом к стене и заснул крепким сном выздоравливающего.
Радио-инженер
Взрослых людей Гришка не особенно крепко любит, считая их фигурантами и кривляками, способными лишь на то, чтобы воображать о себе.
Все они смотрят на Гришку свысока, с оскорбительным высокомерием и разговаривают с ним чрезвычайно редко, а если уж и начнут говорить, то похоже, будто они одолжение делают своими невыносимо глупыми беседами, а некоторые еще противно сюсюкать начинают при этом:
– Ты холосый мальсик? Да? Лузье хоцис?
Фу, как они надоели Гришке.
– И для чего только живут на земле эти взрослые? – размышлял Гришка, вставляя в нос для устойчивости указательный палец, – курят, хохочут, за обедом много едят и много выпивают пива, а иногда пьют и еще что-то, чего Гришка (по независящим от него обстоятельствам) никак еще не мог попробовать.
Но больше всех Гришка презирает дядю Сашу, которого называют почему-то женихом.
Что такое жених, Гришка еще не знает, но он твердо уверен в глупости этого слова.
Жених?
– Ха, как глупо!
Этот дядя Саша, несмотря на свой высокий рост и наличие огромной бороды, только то и делает, что целуется с Гришкиной старшей сестрой, точно у него нет другого занятия – более интересного и полезного для общества.
– Подумаешь, как это остроумно… Целоваться?!
И с кем? С его старшей сестрой, – ужасной мещанкой и отсталой женщиной, пудрящей себе по пять раз в день нос и шею.
Правда, Гришка не очень редко забирался к ней в комнату для уничтожения пудры, но за такие вещи она щиплется до синяков и выкручивает до боли честные пионерские уши.
Пришлось махнуть на пудру рукой и ограничиваться лишь подсыпанием в нее толченого стекла и муки.
Одно время Гришка засел за солидный и научный труд, думая написать популярным языком небольшую брошюру на тему:
– Как взрослый в кратчайший срок может сделаться сознательным пионером, но с первых же шагов писательской деятельности ему пришлось столкнуться с непреодолимым препятствием: он никак не мог написать «Кратчайший», получалось что угодно, но только не нужное слово.
По вопросу о несерьезности и легкомыслии старшего поколения он чаще всего отводил душу с младшей сестренкой – Линей, с особой вполне серьезной и солидной, имеющей – по мнению матери – уже около шести лет от роду.
– Ах, как они меня раздражают! – вздыхал Гришка, жалуясь Лини на свою жизнь, усыпанную тернием – пойми, этот толстый тип Брусков садится вчера передо мною на корточки и сюсюкает… Знаешь, как они могут глупо проделывать это?
– И не говори! – вздыхает Лини.
– Ты – говорит – хоцис цикаладку полусить? Это мне-то? Пионеру с 1926 года?
– Ты его осадил, конечно? – посмотрела на него вопросительно Лини.
– О, можешь не сомневаться!.. Я вытащил из кармана ключ от нашей библиотечки, сунул ему под нос и, передразнивая его, спросил сысюкая так же, как он:
– А вы мозет клюциком поиглаетесь пока?
– Ну, и что же он? – подняла вопросительно брови Лини.
Гришка передернул досадливо плечами:
– Как ты наивна? Конечно, он не понял!
* * *
Вечером Гришка брал Лини за руки и говорил:
– Знаешь, что?.. Идем побродим, отдохнем немного от болтовни старших!
– Хорошо – соглашалась Лини – мне, пожалуй, тоже необходимо проветриться… Сегодня у меня ужасно болит голова от их дурацких споров!
Они быстро одевались и незаметно ускользали из поля зрения больших, оставляя иногда короткую записочку:
«Придем вечером».
В этих двух словах Гришка ухитрялся сделать восемь ошибок, что его, – впрочем, – ничуть не смущало.
* * *
На улицах жизнь казалась Гришке несравненно интереснее, чем дома.
Здесь можно было постоять у витрины «Юный Ленинец» и поделиться своими соображениями, что он – Гришка – намерен приобрести в недалеком будущем и что могла бы купить себе Лини.
– Как ты думаешь, Лини, этот барабан прочный?
Лини задумывалась и после некоторого размышления отвечала:
– Мне думается, он прочный! Ты хочешь купить его?
– Гм… как сказать? Конечно, я приобрету его, но только – не теперь… После когда-нибудь!
А когда в улицы скатывались с крыш темно-синие сумерки, они шли на площадь к ВУЦИКу послушать последние радио-новости и усладить слух свой радио-концертом.
Мощный громкоговоритель выбрасывал с силою в толпы стоящих людей политические новости, говорил с хрипом о последних событиях в Европе, случившихся час тому назад, после чего начинался радио-концерт.
Сегодня же внимание Гришки привлек фельетон о каком-то неизвестном Ползикове, который устроил радио-приемник у себя на дому и, не желая уплачивать радио-налог, был превращен в радио-зайца.
– Как ты думаешь, Лини? – спросил Гришка – могли бы мы устроить такой радио-приемник в нашей квартире?
– Мне думается, могли бы!
Гришка задумался.
Думал весь вечер, весь другой день и весь тот день, что шел за «другим», а после трехдневного обдумывания радио-мысли, решил посоветоваться с отцом.
– Вот что, – сказал Гришка, ухватившись цепко за отцовскую пуговицу на синей блузе – я должен установить в квартире радио-приемник!
– Это бесповоротно? – спросил отец.
– Окончательно… И пожалуйста, не делай такого глупого лица – мне это совсем не нравится… Завтра я приступаю к работе и ты должен помочь мне!..
– А… а ты знаешь, как построить приемник?
– Ерунда, – фыркнул Гришка, – завтра ровно в шесть и ни на минуту позже ты принесешь мне руководство «Как самому построить радио»… Только, чтобы без глупостей, чтобы – ровно в шесть!
– Позволь, но как же мне…
– Я занят, – оборвал Гришка отца, – через три минуты я делаю на собрании доклад!
Гришка махнул рукой и быстро скрылся в дверях.
* * *
Через пару недель Гришкина кровать была превращена в крупный завод радиостроительства.
Из под кровати выглядывали баттареи, мотки проволоки, на кровати лежали аккумуляторы, электрические лампочки, фарфоровые изоляторы, радио-журналы, ролики и другие радио-предметы.
Гришка целыми днями возился на полу: резал проволоку, плющил молотком какие-то металлические части и своей работой наполнял весь дом.
– Брось ты дурить, ради бога – увещевала мать – все равно ведь ничего не выйдет!..
А Гришка только улыбается на эти слова:
– Вообще я должен сказать – бога нет, это – раз, а два – это то, что вы не можете понять ничего в радио… Я только удивляюсь, почему я не мешаю вам молиться несуществующему богу, а вы мне мешаете производить полезное дело?… Здесь завоевание техники…
– А ну тебя, – сердится мать, – делай, что хочешь, хоть – нос себе разбей… Ну, и дети пошли теперь… Господи боже, – чистое мученье!
Недовольна была Гришкиной затеей и старшая сестра.
– Слышишь, ты, бандит? Ты перестанешь баловаться?
Гришка делает вид – будто не слышит и шевелит губы оскорбительной для сестры усмешкой.
– Я тебе говорю или кому?
– Иди, пудри спину себе, – огрызается Гришка, не выдержав.
– Смотри, Гришка!?
– Нечего и смотреть тут!.. Не мешай, говорю… Ступай лучше во двор – там маляры крышу красят, может и тебе для губ полведра дадут!..
Вечером отец смотрит с любопытством на работу Гришки и спрашивает:
– Ну, как продвигается дело-то твое?
– Хорошо! – весело улыбается Гришка, – вот только насчет телефонной трубки… Надо бы, говорю, трубку купить!
– Гм… Следовательно, без трубки никак, то есть, нельзя обойтись?
– Никак… Потому трубка – очень важная вещь для радио-приемника, – наставляет Гришка отца.
Отец думает, кряхтит, морщит лоб и со вздохом произносит:
– Что ж… Видно придется… купить трубку-то… так значит… А тебе, часом, не нужно помочь?
– Не надо, – отмахивается Гришка, – я сам…
– Ну, ну, – встает отец, – твое дело…
– Гм… гм… А сестру зачем изводишь?
Гришка досадливо морщится:
– Мещанка она… Не терплю таких… ходит вся в пудре, намазанная… Смотреть тошно!
– Хо-хо хо, – смеется отец, откидывая голову назад и краснея от смеха, – так, говоришь, смотреть тошно?
– Ясно – тошно!
– Чудак, ты Гришка, – улыбается отец, – я вот другим рос!.. Не знал я этого ничего.
– Ну, вот и плохо… Видишь, какая у тебя дочь выросла – пудреница!
* * *
Прошла еще неделя.
Гришка собрал свой аппарат, обтянул комнату проводами, оголенный конец провода за водопроводную трубу зацепил.
– И чего ты балуешься? – ворчит сестра.
– А, – хмурится Гришка, – какое здесь баловство, если я заземление делаю? Ты, пожалуйста, не выноси своих постановлений о радио, потому и ты в радио, как я вижу, совсем не разбираешься!
А однажды подозвал Гришка свою сестру-мещанку к аппарату, сложил руки на груди и сказал важно:
– Хочешь, я тебе силу радио покажу!
– Отвяжись!
– Нет, ты уж – пожалуйста… Сама же говорила – баловство, а теперь я могу тебе толк показать!
– Ну… Где он толк-то?
– А вот… Возьми-ка в руки эту проволоку!
– Которую? – нагнулась сестра.
– А крайнюю… Во, во!
Сестра протянула руку к тонкой проволоке, высовывающейся из ящика, но тотчас же отдернула ее назад.
– Ай-й-й!.. Бандит, дурак, болван!.. Что ты здесь устроил?.. Убить нас хочешь?
– А ты не трогай, – сказал Гришка, – потому здесь заключается ток, а сегодня я пойду в домком и попрошу разрешения повесить антенну!
– Что?.. Что тут еще случилось? – вбежала на крик перепуганная мать.
Сестра, конечно, поторопилась накляузничать.
– А ну вас; – рассердился Гришка, – мне еще антенну нужно навесить.
– Тьфу ты, – плюнула мать, – и в кого только уродился такой озорной мальчишка?.. Видала я детей, а такого еще в первый раз вижу. И мы были детьми, слава богу, да только таких шалостей у нас что-то и не слыхать было… Да-а что он тут собирается навесить?.. Как ты сказал, – ан… ан… ан…
Но Гришка сидел уже у преддомкома и вопроса матери не слышал.
– Что ж, это хорошее дело, – погладил бороду преддомкома, – только вот – будет ли действовать твой снаряд-то?
– Будет! – заверил Гришка.
– Гм… Будет, говорить?… И сегодня же?..
– Сегодня же будет… Главное – антенна, вот что!
– Так, так, – покрутил бородку преддомкома, – ну, что ж – пойдем, и я помогу, пока мне делать нечего!
– Как нечего? – подпрыгнул от изумления счетовод, – а ведомости проверять когда же?
– Что ведомости… Тут – антенна, а он с ведомостями!.. Идем, парень!.
Через полчаса бородатый преддомкома и взъерошенный Гришка лазили по гребню крыши, устанавливая антенну.
Гришка отчаянно ругался басом, сердился на нерасторопность преда, а пред потел, ползал на четвереньках по крыше, три раза хотел бросить «эту антенну» к черту и под конец установки порвал новые брюки со штрипкой о водосточную трубу.
* * *
Вечером квартира была переполнена до неприличия.
Все жильцы пришли посмотреть, что получилось из Гришкиной затеи.
Главбух Резинотреста принес грамофонную трубу и уверял Гришку, что всякий уважающий себя радист, для усиления звуков пользуется трубою только Главбуха, но Гришка отверг это предложение самым решительным образом:
– Спрячьте трубу, гражданин, и не толкайтесь, – заявил он тоном, не допускающим возражений, – во-первых, у меня есть картонный усилитесь, а во вторых – сейчас будет начало!
Пробило восемь часов.
В трубке что-то захрюкало, засипело.
– Простудилась бедняжка – попробовал пошутить жилец из 4 номера.
Гришка бросился к аппарату, нацепил картонный рупор и крикнул взволнованно:
– Тише, товарищи… Начинается!
Все моментально притихли и, вытянув головы вперед, с любопытством взглянули в зияющую дыру картонного усилителя.
Рупор солидно откашлялся и сказал громко: – доклад о международном положении.
– Здорово;
– Ш-ш-ш-ш!
Хриплый голос кашлянул вторично и заговорил о Германии, о событиях в Китае, о происках Англии и о многом другом.
А после международного обозрения, рупор начал говорить такие забавные вещи, что все покраснели от смеха, как вареная свекла и хохотали, сотрясая маленькую квартиру, в течение развеселых десяти минут.
Водопроводчик Семен хлопнул восторженно своего соседа по плечу и крикнул сквозь смех:
– Ловко, черт!.. Ах, чтоб тебя разорвало!
– Ш-ш-ш-ш! – зашикали на него.
* * *
Два часа воробьиным взмахом мелькнули, а когда из рупора полилась музыка, то все сели на пол и, наклонив головы на бок, слушали музыку, затаив дыханье.
– Хорошо, – шептал Семен своему соседу, – эх, хорошо… Вот, друг, как мы… И выходит теперь: лежи на кровати, да слушай, какие тебе оперы разыгрывают… Хорошо ведь?., а?
– Да уж чего лучше – ты лежишь, а воно соловьем заливается… Дело чистое, куда не кинь!
Расходились неохотно; все ждали продолжения, но рупор молчал и Гришка довел до всеобщего сведения о конце радио-вечера и попросил граждан не мешать матери производить уборку и выйти из квартиры.
– Ишь, командует, – ворчала сестра, – смотри, что с полом устроили… Чистый хлев, право слово – хлев!
– И впрямь! – поддержал Семен, – как же так, товарищи, выходит – и удовольствие мы получили и мусор после себя оставили?
Тогда на середину комнаты выступил пред-домкома и заявил громогласно:
– Товарищи, я предлагаю: впредь до установки в каждой квартире своего радио, производить уборку в этих комнатах по очереди.
– Дело!
– Факт!
– Да чего там? Согласны, – закричали все хором, – …а самую установку произвести – поручить товарищу Грише, как опытному радио-инженеру, установившему в своей квартире первую в нашем доме, разрешите сказать, – радиостанцию!
– Согласны!
– Приветствуем!
– Ур-р-ра! – закричали жильцы и на радостях так качнули Гришку, что у него голова кругом пошла.
А ночью, когда опьяненный славой радио-инженер жилкоопа – товарищ Гриша засыпал, он слышал сквозь липкую дремоту ворчанье матери и смеющийся, добродушный голос отца:
– Оставь… Пусть ребенок развлекается… Чем царапаться ему с сестрою, пусть уж лучше до радио-дела приспосабливается… Может и действительно радио-инженером будет… В меня пошел мальчишка… Я, ведь, тоже был в детстве дошлым парнем..
Потом голос отца потерял слова и превратился в гудение пропеллера.
Гришка упал в липкие, пушистые об’ятия сна и тотчас же перед глазами его вырос огромный рупор, а оттуда густой голос прогудел громко и раздельно:.
– Мо – лодец!
И поцеловал Гришку в лоб.
