Текст книги "Воронцов. Перезагрузка. Книга 6 (СИ)"

Автор книги: Ян Громов

Соавторы: Ник Тарасов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Воронцов. Перезагрузка. Книга 6

Глава 1

В конце сентября стало холодать. Ночью уже, возможно, были даже заморозки, потому что утром было непонятно – роса это на траве или изморозь.

А так, в общем-то, было красиво – жёлтая с красным листва на деревьях завораживала взгляд. Берёзы стояли, словно девушки в золотых сарафанах, осины пламенели багрянцем, клёны раскинули свои ветви, усыпанные разноцветными звёздами-листьями – от бледно-жёлтых до тёмно-бордовых. Всё переливалось осенними цветами, создавая картину, достойную кисти самого искусного художника.

В утреннем воздухе ощущалась особая прозрачность, которая бывает только осенью. Каждый звук разносился далеко – крик петуха в деревне, стук топора в лесу. Небо становилось выше и глубже, приобретая тот особый, пронзительно-синий оттенок, который не спутаешь ни с чем. По этому синему полотну неспешно плыли редкие облака – белоснежные, пушистые, с золотистой каймой от солнечных лучей.

А какие закаты стояли в эти дни! Солнце, опускаясь за горизонт, окрашивало небо в такие невероятные оттенки розового, алого, оранжевого и фиолетового, что дух захватывало.

По утрам у леса клубился туман – молочно-белый, густой, как кисель. Он стелился, заползал в низины, окутывал кусты, создавая впечатление, будто ты находишься не в обычной деревне, а в каком-то зачарованном месте. А когда туман рассеивался, можно было увидеть лес – яркий, разноцветный, словно расшитый мастерицей ковёр.

Благо дожди ещё не зарядили. Пока осень входила в свои права неторопливо, давая нам возможность подготовиться к зиме, заготовить дрова, утеплить дома. Воздух пах дымом от костров – в огородах жгли опавшую листву, и этот горьковатый аромат смешивался с запахом спелых яблок, грибов и влажной земли, создавая неповторимый букет осени.

Игорь Савельевич приехал в очередной раз за партией досок. Его обоз показался на дороге, ведущей к нашей деревне, ещё издали – телеги, гружённых разным товаром, и сам купец верхом на гнедом мерине. Но главное, что привлекло внимание всей деревни, – он привёз целый зверинец свиней, как и обещал в прошлый раз.

Свиньи были отборные – крупные, упитанные. Они недовольно хрюкали и повизгивали. Деревенские ребятишки, завидев такое диво, высыпали на улицу и бежали за телегами с громкими криками и смехом.

– Ну как, Егор Андреевич, доволен? – спросил Игорь Савельевич, спешиваясь и отряхивая полы своего дорожного кафтана. – Выбирал самых лучших, упитанных. Тут и на солонину хватит, и на окорока, и на колбасы.

– Доволен, Игорь Савельевич, очень доволен, – ответил я, пожимая его крепкую руку. – Как раз вовремя привёз. Зима не за горами, а запасов много не бывает.

Мы, предварительно зная, что тот привезёт свиней, заранее сделали небольшой загон – просторный, с крепким частоколом, чтобы свиньи не разбежались. А то были случаи. Утеплять его не стали, потому что понимали, что всё пойдёт на заготовку, а не на разведение. Свиньям предстояло прожить здесь совсем недолго.

– Доски готовы? – поинтересовался купец.

– Готовы, как договаривались, – кивнул я. – Хорошие доски, сухие, без сучков. Можешь сам посмотреть, проверить.

Игорь Савельевич довольно кивнул, и загрузившись обоз отправился в обратный путь.

На следующий день мы приступили к заготовкам. Захар, принялся демонстрировать своё мастерство в разделке мяса. Он орудовал так быстро и ловко, что казалось, будто в руках у него не тяжёлый тесак, а лёгкое перо.

– Это ещё что, – хвастался Захар, ловко разделывая тушу, – я, бывало, за день по десятку голов обрабатывал. Руку набил так, что мог с закрытыми глазами работать.

Вокруг него собрались мужики, внимательно наблюдая и стараясь помогать чем только могли. Всё-таки не каждый день у нас такая масштабная заготовка.

Я же тем временем собрал баб и рассказал, как нужно правильно делать тушёнку:

– Нарезать мясо нужно кубиками, не слишком крупными, но и не мелкими, – объяснял я, показывая примерный размер. – Потом добавить лук, соль, перец, лавровый лист и чуток чеснока.

Шефство в этом процессе взяла на себя Настасья – та громким голосом командовала своими помощницами не хуже армейского капрала. Рядом с ней суетились Прасковья и Пелагея.

– Вот так, милая, – наставляла Настасья Пелагею, когда та неловко орудовала ножом, – держи руку ровнее, чтоб куски одинаковые были. А то не проварятся как следует.

– А соли сколько класть? – спрашивала Прасковья, готовя специи.

– Не жалей, – отвечал я, – мясо много соли берёт. Лучше чуть пересолить, чем недосолить. В первом случае всегда можно водой разбавить при употреблении, а вот если недосолишь, то может и испортиться.

И всё-таки русская печь творит чудеса. Никакой автоклав не сравнится с ней – мясо получалось нежное и очень вкусное, буквально таяло во рту. Томилось оно там медленно, на ровном жару, пропитываясь ароматами специй и дыма.

Когда первая партия была готова, мы устроили настоящую дегустацию. Мужики, прервавшись от работы, столпились вокруг стола, на который Настасья выставила глиняный горшок с дымящейся тушёнкой. Запах стоял такой, что слюнки текли у всех без исключения.

– Ну-ка, отведайте, – пригласил я, и мне не пришлось повторять дважды. Мужики вмиг расхватали куски хлеба, макали их в подливу и отправляли в рот, причмокивая от удовольствия.

– Вот это да! – восхищался Семён, облизывая пальцы. – Такой вкусности я отродясь не едал. Даже у моей тёщи, а она мастерица, так не получается.

– Это всё печь, – объяснял я, хотя и понимал, что дело не только в печи, но и в специях.

Мы аккуратно выкладывали всё это в банки, которые впрок изготовил Митяй. Банки получились хоть и не такие красивые, как фабричные, но крепкие и надёжные.

Сверху заливали всё слоем жира – толстым, почти в палец, чтобы никакой воздух не проник, а потом ещё плотно заматывали кожей. Так, чтобы воздух не проходил, почти как закатки получились.

– Сколько же такая банка храниться может? – спросил Прохор, с интересом разглядывая готовый продукт.

– Месяцами, – ответил я уверенно. – Если правильно сделать, то хоть до весны простоит, и ничего ей не сделается.

После все эти сокровища бережно спускали в подполы да ледник, где они могли храниться всю зиму и весну, не портясь.

Кроме тушёнки, мы сделали и другие заготовки: засолили сало, закоптили окорока, начинили колбасы. Ничто не пропало – даже потроха шли в дело: печень на паштет, из крови делали кровяную колбасу, из ушей и хвостов варили студень. Много чего пришлось объяснять, но я хорошо помнил, как в детстве все это делали в деревне у дедушки.

За этими хлопотами незаметно пролетели две недели. Работа шла с рассвета до заката, и к концу дня все валились с ног от усталости. Но на душе было легко и радостно – запасы росли на глазах, а значит, зима не страшна, даже если она будет долгой и суровой.

За это время мы несколько раз навещали в соседней деревне Петьку, который уже начал поправляться. Ричард настаивал, чтобы тот берёгся и ни в коем случае не делал резких движений:

– Мистер Пётр, – говорил англичанин, забавно коверкая русские слова, – вы должны быть очень осторожный. Если ребро плохо срастаться, может повредить лёгкое, и это будет very bad.

Когда мы приходили, Петька всякий раз оживлялся, глаза его загорались, и он начинал расспрашивать нас о деревенских новостях. Видно было, что парню до смерти надоело лежать без дела, когда вокруг кипит жизнь.

– Вот ведь как обернулось, Егор Андреевич, – вздыхал он, поглядывая в окно на осенний лес, который манил своими красками. – Самое время сейчас в лес по грибы ходить, на охоту, а я тут как колода валяюсь.

– Ничего, Петька, – подбадривал я его, – скоро на ноги встанешь. Главное – не торопись, а то ведь как бывает: поспешишь – людей насмешишь.

Бандаж снимать Ричард не стал, опасаясь, что рёбра ещё не зажили как следует, но шёлковые нити, которые их удерживали, уже вытащили. Петька только поморщился, когда Ричард осторожно вынимал их, но не издал ни звука. Парень он был крепкий, терпеливый.

В последний наш приезд Петька уже встретил нас на ногах. Он стоял у окна, опираясь на палку, и смотрел на улицу. Увидев нас, просиял, словно солнышко:

– Глядите-ка, Егор Андреевич, уже стою!

– Только недолго, – строго сказал англичанин, входя за мной в избу. – Пять минут – и снова в постель.

– Да ладно тебе, Ричард, – отмахнулся Петька. – Мне уже гораздо лучше. Да и не болит почти.

– Это хорошо, что не болит, – кивнул Ричард, – но внутри ещё всё заживать должно. Спешить нельзя.

Мы принесли Петьке гостинцев – свежей тушёнки, хлеба, моченых яблок, которые Машенька специально для него приготовила. Он обрадовался, как ребёнок:

– Спасибо вам Егор Андреевич, за заботу! От всей души спасибо!

* * *

Как-то вечером, после всей этой суеты, я тихонько зашёл домой. На дворе уже стемнело, звёзды высыпали на тёмно-синем небосводе, а месяц, словно подкова на счастье, висел над крышами. В доме было тихо, лишь потрескивали поленья в печи да изредка поскрипывали половицы от лёгкого ветра.

Я старался двигаться бесшумно, думал, чтобы Машеньку не разбудить – она в последнее время быстро утомлялась и рано ложилась спать. Скинул сапоги в сенях, повесил кафтан на крючок у двери и на цыпочках прошёл в горницу.

И вдруг услышал тихие всхлипы, доносящиеся из-за приоткрытой двери, а потом какой-то хруст – отчётливый и ритмичный.

«Что это?» – подумал я, замерев на месте. – «Что случилось? Неужто беда какая?»

Сердце заколотилось быстрее, в голову полезли всякие дурные мысли. Я быстрее зашёл в комнату и застал картину, которая сперва озадачила меня, а потом заставила сдерживать улыбку.

Машка сидела за столом в ночной рубашке, освещённая лишь светом лучины, и, горько рыдая, ела квашеную капусту прямо из деревянной миски. А рядом стояла глиняная плошка с мёдом, в которую она периодически макала пальцы, после чего облизывала их, продолжая всхлипывать. На её щеках блестели слёзы, а глаза были красными от плача.

– Машенька, солнышко моё, ты чего плачешь? – спросил я, подходя ближе и присаживаясь рядом на лавку.

Увидев меня, она ещё больше залилась слезами, пытаясь что-то сказать, но от этого лишь громче всхлипывая. Я взял её за руку, заметив, что пальцы у неё были липкие от мёда и пахли капустным рассолом.

– Егорушка, да где ж такое видано, чтобы капусту… да мёдом заедать? – наконец выговорила она между всхлипами, размазывая слёзы по щекам. – А мне так хочется-а-а-аааа!

И ещё больше в голос завыла она, как будто произнесённое вслух желание стало последней каплей в чаше её отчаяния:

– Именно тако-о-о-ого хочется! И ничего не могу с собой поделать! Что ж это со мной творится-то, а?

Я не выдержал и рассмеялся, обнимая её за плечи. Машка сперва насупилась, решив, что я смеюсь над ней, но потом, видя моё доброе лицо, немного успокоилась.

– Ой, дурёха ж ты моя, Машенька, – ласково сказал я, вытирая слезинку с её щеки. – Ты же ребёночка вынашиваешь. Сейчас у тебя всё в организме перестраивается. Ты сейчас и рыбу можешь мёдом заедать, и соленья с вареньем мешать – это всё нормально.

– Правда? – всхлипнула она, глядя на меня с надеждой, как ребёнок, которому пообещали сладость.

– Правда, правда, радость моя, не переживай, – заверил я её, гладя по голове. – Хочется – кушай. Только не переусердствуй, а то живот разболится.

В глазах у Машки вспыхнуло облегчение, смешанное с радостью от того, что она не сходит с ума, как ей, видимо, казалось. Она шмыгнула носом и потянулась за очередным куском капусты, но теперь уже без слёз, а с явным удовольствием.

– А то я думала… Что это со мной что-то не так, – призналась она, макая капусту в мёд. – Тётка Федосья говорила, что если странное есть хочется, то, значит, ребёночек может родиться с отметиной какой-нибудь. Вот я и испугалась, что у нас дитя с капустным листом на лбу будет!

Я снова рассмеялся, представив себе младенца с капустным листом вместо родимого пятна, и Машка тоже захихикала, осознав нелепость своего страха.

– Глупости всё это, – успокоил я её. – Бабкины сказки. У тебя животик растёт, организм меняется, вот и хочется разного. Моя матушка, помнится, рассказывала, что когда меня ждала, так и вовсе мел грызла!

– Мел⁈ – изумилась Машка, широко раскрыв глаза.

– Ага, – кивнул я, – Обычный мел. Говорила, что её прямо тянуло к нему, не могла удержаться. Батюшка даже у аптекаря специальный мел покупал, чтоб хоть чистый был.

Машенька зачарованно слушала, понемногу успокаиваясь. Её дыхание выравнивалось, слёзы высыхали, а в глазах появился блеск, но теперь уже не от слёз, а от интереса.

Она наконец улыбнулась, и эта улыбка, словно луч солнца, осветила всё её лицо. Она вдруг стала похожа на маленькую девочку – с этими заплаканными глазами и с прилипшей ко лбу прядкой волос.

Я нежно поцеловал её в носик.

– Ты у меня самая красивая, – сказал я, обнимая её. – И с капустой, и с мёдом, и со слезами – всё равно самая-самая.

Машенька прижалась ко мне, уткнувшись носом в плечо, и я почувствовал, как её тело, только что напряжённое от волнения, начало расслабляться.

– Ох, Егорушка, – прошептала она, – что бы я без тебя делала? Сидела бы тут, ревела… над капустой…

– А я бы без тебя что делал? – ответил я, гладя её по спине. – Кто бы меня ждал вечерами? Кто бы улыбался так, что сердце замирает?

Мы сидели так некоторое время, просто обнимая друг друга, слушая тишину дома и потрескивание поленьев в печи. Потом Машенька зевнула – сначала тихонько, а потом широко, не сдержавшись.

– Ложись-ка ты спать, солнышко, – сказал я, помогая ей подняться. – Поздно уже, а тебе отдыхать нужно.

– А ты? – спросила она, глядя на меня сонными глазами.

– И я лягу.

Я уложил Машеньку, укрыл одеялом и поцеловал в лоб. Она почти сразу заснула, утомлённая переживаниями и слезами. А я ещё немного посидел у стола, глядя на миску с недоеденной капустой и плошку с мёдом, и улыбался, думая о том, что скоро в нашем доме появится ещё один человечек – маленький, крикливый, но бесконечно любимый.

* * *

Несколько раз я был на лесопилке, проверял, как идут дела. Мужики за это время уже укрепили опоры моста так, как я говорил. Три опоры уже были защищены наклонными стенками из брёвен, обращёнными против течения – дело сдвинулось с места.

Колесо ещё не снимали, до последнего пилили брёвна, стараясь запастись досками впрок. Вокруг лесопилки громоздились штабеля свежераспиленных досок, которые теперь нужно было правильно сложить под навесами, чтобы просохли.

– Ну как, успеем всё запланированное напилить? – спросил я Прохора.

Тот почесал в затылке, что-то прикидывая в уме:

– Сказать по чести, Егор Андреевич, вряд ли. Вода сильно упала, колесо еле крутится. Ещё день-два, и встанет совсем.

Я кивнул, глядя на реку. Действительно, уровень воды заметно снизился. Там, где ещё месяц назад были глубокие места, теперь виднелись камни и коряги.

– Значит так. Даже если не успеем забить все ангары досками, ничего страшного, – сказал я. – Главное, что самое необходимое уже напилили: и на избы, что чинить надо и для Игоря Савельевича партия готова.

А всё к тому шло, что действительно не успеем. Вода сильно упала, где-то ещё полметра, и уже колесо не будет доставать до воды, и оно остановится. Лопасти, которые ещё недавно с шумом врезались в быстрое течение, теперь едва касались поверхности, и колесо вращалось всё медленнее и медленнее.

Илья, только кивал, глядя на реку:

– Это, барин, осенью всегда так. Вода падает в Быстрянке, ничего удивительного. Каждый год одно и то же. Вот по весне, как снег таять начнёт, тогда полноводье будет, тогда и поработаем на полную силу.

Он был прав, конечно. Природу не обманешь и не заставишь реку разлиться осенью, когда ей положено мелеть. Да и дожди, которые могли бы поднять уровень воды, всё не начинались – небо стояло ясное, словно промытое невидимой рукой, и лишь изредка по нему проплывали лёгкие облачка.

В итоге мы решили не пускать это дело на самотёк и, как только вода достигнет критического минимума, будем снимать колесо.

– Нужно будет его хорошенько осмотреть, – сказал я, – все повреждённые части заменить, просмолить заново, чтоб до весны сохранилось в целости.

– А где хранить будем? – спросил Митяй, до этого молчавший.

Я задумался. Колесо было большим, и просто так его не спрячешь. Нужно было место сухое, защищённое от снега и ветра.

– В ангаре, пожалуй, – решил я. – Там места хватит, и крыша не течёт.

Мы ещё немного постояли у реки, глядя, как медленно крутится колесо, словно прощаясь с тёплыми днями и готовясь к зимнему сну. Было в этом что-то печальное и в то же время умиротворяющее – словно сама природа показывала нам пример, как нужно готовиться к смене сезонов, к новому ритму жизни.

– Ну что ж, – сказал я, хлопнув в ладоши, – за работу, мужики. Скоро зима, надо успеть всё подготовить.

Глава 2

За неделю вода упала так, что колесо остановилось. Быстрянка, обычно бурная и полноводная, сейчас едва перекатывалась через камни, обнажив серые валуны и песчаные отмели, которые раньше скрывались под водой.

Мы приехали на лесопилку с лошадьми и закрепили верёвки через толстые ветки деревьев – точно так же, как и устанавливали колесо, только теперь в обратном порядке. Семён, руководил всем процессом, его зычный голос разносился по округе:

– Крепче вяжите, не спешите! Ванька, держи натяжение! Прохор, заводи верёвку через тот сук, видишь, потолще который!

Сперва нам нужно было отсоединить валы, что шли к каретке с пилами и на другой берег к вентилятору. Приходилось снимать крепления, аккуратно, чтобы не повредить. Несколько раз пальцы соскальзывали с инструментов, и воздух оглашался крепкими русскими словечками, но в целом дело двигалось споро.

– Егор Андреевич, посмотрите, как эту штуковину лучше снять? – спросил Митяй, показывая на одно из креплений, которое никак не поддавалось. – Прикипело всё, не разъединить.

Я подошёл, осмотрел проблемное место и предложил:

– Давайте смажем дёгтем и оставим на полчасика. Может, отпустит. А если нет, придётся пилить.

Так и сделали. Пока всё откисало, я послал Митяя на само колесо, чтоб тот снял лопасти, дабы не повредить их.

Действительно, через некоторое время крепление поддалось, и когда Митяй снял последнюю лопасть, мы смогли продолжить работу.

Когда оба вала были отсоединены, пришло время снимать само колесо. Это был самый сложный и опасный этап – водяное колесо было массивным, тяжёлым, и любая ошибка могла привести к травмам или поломке самого механизма.

– По моей команде тянем! – скомандовал я, и мужики напряглись, натягивая верёвки, а Митяй стал за узды править лошадьми.

Колесо медленно, со скрипом, начало приподниматься со своих опор. Лошади, почувствовав тяжесть, фыркали и переступали с ноги на ногу, но тянули исправно.

– Держим! Держим! – кричал Семён, следя за тем, чтобы колесо поднималось ровно, без перекосов.

Постепенно оно оторвалось от опор и повисло в воздухе, удерживаемое только верёвками, перекинутыми через ветви. Мы начали медленно опускать его на заранее подготовленные брёвна, которые должны были послужить салазками для транспортировки.

– Осторожно! Чуть левее подайте! – командовал я, внимательно следя за процессом. – Ещё немного… Вот так, хорошо!

Колесо опустилось на брёвна с глухим стуком. Теперь предстояло перетащить его через помост к ангару. Для этого мы сделали хорошие направляющие, чтобы колесо ровно прошло по помосту, без риска свалиться в реку или повредить мост.

– Ну что, мужики, взялись! – скомандовал Семён, и все, кто был свободен, ухватились за верёвки и канаты, привязанные к самодельным салазкам.

Колесо двинулось – медленно, но верно. Лошади тянули спереди, мужики подталкивали сзади и направляли по бокам. Оно скользило по направляющим, издавая скрипучие, протяжные звуки, словно жалуясь на своё перемещение.

Когда мы достигли помоста, всем пришлось удвоить внимание. Он, хоть и был крепким, но под тяжестью колеса и людей прогибался и поскрипывал, вызывая тревожные взгляды у некоторых мужиков.

– Не бойтесь, выдержит! – подбадривал я их. – Мы же его специально укрепляли!

И действительно, помост выдержал. Колесо благополучно переправилось на берег, и мы продолжили путь к ангару, где решили его разместить на зиму.

Когда колесо было доставлено на место, Прохор, вытирая пот со лба, слегка скептично спросил:

– Ну что, Егор Андреевич, а как вы его, сказали, консервировать будете?

Я улыбнулся, видя его недоверчивый взгляд:

– А вот ты возьмёшь дёготь и полностью покроешь по всему периметру. А после этого, когда просохнет, нужно будет накрыть холстиной. Дёготь защитит от гниения, а холстина – от пыли, грязи и влаги.

Прохор почесал затылок, но спорить не стал.

Пока мы занимались размещением колеса в ангаре, к нам подошёл Семён с озабоченным видом:

– Егор Андреевич, беда! – начал он без предисловий. – Нужно срочно что-то делать с мехами, потому что процесс выплавки стекла, и готовки фарфора остановился. Даже песок с глиной не сможем светильным газом обработать, потому что без хорошего поддува нужной температуры не получить.

Я задумался. Действительно, без водяного колеса, которое приводило в движение вентилятор, обеспечивавший поддув в печи, производственные процессы оказывались под угрозой. Нужно было срочно что-то придумать.

– Так, – сказал я решительно, – есть идея. Позовите Петьку с Ильей, и пусть загрузят в вагонетку доски потолще, перевезём их к кузне.

Пока мужики выполняли распоряжение, я нарисовал что-то похожее на раму велосипеда, а дальше более детально изобразил вал, через который бы проходили ремни, идущие к готовому механизму вентилятора. Из дубовых досок показал, как сделать педали.

Мужики собрались вокруг меня и с удивлением разглядывали рисунок:

– Егор Андреевич, а что это будет? – спросил Прохор, недоумённо разглядывая чертёж.

Я, улыбаясь, ответил:

– Это будет велосипед. Точнее, нечто похожее на него. Да, придётся поработать, но это всё же легче, чем мехами будет.

В глазах мужиков читалось сомнение, но спорить они не стали и без лишних вопросов принялись за работу.

До вечера, следуя моей схеме и постоянным подсказкам, у нас получился практически велотренажёр. Рама была сделана из толстых дубовых досок, скреплённых металлическими скобами. Педали вырезали тоже из дуба, а для оси использовали металлический стержень, который Митяй принес с флигеля. Сиденье соорудили из простой доски, немного обтесав её для удобства.

– Егор Андреевич, – сказал Илья, оглядывая нашу конструкцию, – жестковато будет сидеть-то.

– А ты возьми да на сидушку овчинку подстели, так пятой точке удобнее будет, – предложил я.

Мужики посмеялись, но кивнули:

– Да, сделаем. Это дело нехитрое.

Когда всё было собрано и ремни натянуты от педального механизма к вентилятору, настало время испытаний. Я заметил, что тут же крутился Гришка, наблюдавший как мы что-то мастерим в кузнице.

– Гришка, – позвал я его, – садись и потихоньку пробуй крутить педали.

Тот, как будто только этого и ждал, с радостью согласился, сел на наш самодельный велотренажёр и начал осторожно крутить педали. Сначала механизм скрипел и двигался с трудом, но потом, когда Гришка приноровился, дело пошло веселее.

Раз, два – и процесс пошёл! Вентилятор через систему ремней закрутился не хуже, чем от водяного колеса. Воздух мощным потоком устремился в печь, и Семён, который стоял возле неё, радостно закричал:

– Работает! Чтоб меня черти взяли, работает!

Мужики с удивлением и восхищением смотрели на крутящийся вентилятор и на Гришку, который с нарастающим энтузиазмом крутил педали.

– Так что, – сказал я, обращаясь к собравшимся, – пока крутите – будет вам поддув. Будете меняться, когда кто-то будет уставать. Пока так, а потом что-то придумаем другое.

– А что ещё можно придумать? – поинтересовался Семён.

– Может, ветряную мельницу сделать, – ответил я задумчиво, – но ветра тут не сильные, поэтому нужно будет думать, как улучшить механизм.

Гришка тем временем уже начал уставать – лицо его покраснело, а на лбу выступили капельки пота.

– Ну-ка, давай я тебя сменю, – сказал Прохор, подходя к велосипеду.

Гришка с облегчением уступил место, а Прохор, сел на сиденье и начал крутить педали с такой силой, что вентилятор завертелся ещё быстрее.

– Эй, ты полегче, – засмеялся Семён, – а то ещё сдует всё из печи!

Прохор сбавил обороты, и вентилятор начал крутиться с нужной скоростью.

Пока мы работали, как-то незаметно наступил вечер. Мы решили на сегодня закончить с работой и продолжить завтра.

– Ну что, домой пойдем? – предложил Семён.

Я ещё раз проверил, как работает механизм, убедился, что всё в порядке, и мы отправились домой. По дороге я размышлял о том, как можно усовершенствовать нашу конструкцию или придумать что-то более эффективное.

«Может, действительно стоит попробовать с ветряной мельницей, – думал я, прикидывая о величине лопастей и редукторе, чтоб компенсировать слабые ветра».

С такими мыслями я дошёл до дома, где меня ждала Машенька с ужином. Когда я рассказал ей о нашем изобретении, она сначала рассмеялась, представив, как мужики по очереди крутят педали, но потом серьёзно заметила:

– А ведь это хорошая идея, Егорушка. И не только для вентилятора. Механизм же небольшой, как ты говоришь⁈ Его можно и для других дел тут в деревне приспособить.

– Вот и я о том же думаю, – кивнул я, отламывая кусок хлеба. – Главное – начать, а там уж мысль сама дальше пойдёт.

Как-то вечером после бани сидел я у себя под яблоней, листья которой уже опадали, устилая землю золотистым ковром. Воздух был свежим, с лёгкой прохладой, как обычно бывает в начале осени. Я любовался закатом, и вдыхал аромат свежескошенной травы, смешанный с запахом яблок, которые ещё оставались на ветвях. Баня хорошо разморила тело, мысли текли неспешно и свободно.

Увидел, что Ричард тоже идёт из крестьянской бани – степенно, не торопясь, с полотенцем, перекинутым через плечо. Волосы его были ещё влажными, а лицо раскраснелось от пара. Он шёл, задумавшись о чём-то своём, но, заметив меня, приветливо кивнул.

Я подозвал его к себе:

– Ричард, присядь-ка на минутку. Как банька, хороша?

Англичанин улыбнулся и присел рядом на лавку.

– О, это удивительно, Егор Андреевич! – с искренним восхищением ответил он. – В Англии ничего подобного нет. Это… как вы говорите… это просто чудо! Сначала я думал, что не выдержу такой жар, но теперь понимаю, почему русские так любят баню. Каждый раз чувствую себя, как заново рождённым!

Я усмехнулся, довольный его реакцией. Не каждый иностранец мог оценить прелесть русской бани, но Ричард, видимо, проникся.

Мы разговорились о перспективах медицины, и тут мне в голову пришла идея. Я вспомнил, что часто бывает так, что человек по тем или иным причинам теряет много крови. Будь то ранение на войне, тяжёлые роды или несчастный случай на охоте – кровопотеря часто становится причиной смерти, даже если саму рану удалось обработать и зашить.

– Слушай, Ричард, – начал я, немного понизив голос, хотя вокруг никого не было, – мне тут пришла в голову одна мысль. Ну, переливание крови пока, думаю, рано затевать…

– Переливание крови? – удивлённо переспросил Ричард, приподняв брови. – Вы имеете в виду… перемещение крови от одного человека к другому?

– Именно, – кивнул я. – Хотя в принципе, смешивая кровь, можно грубо определить совместимость по резус-фактору и группам крови, но это сложно и опасно без специального оборудования и знаний.

Ричард смотрел на меня так, будто я предлагал полететь на Луну. Я поспешил перейти к более реалистичной части своей идеи.

– Но вот физраствор прокапать человеку можно было бы, – продолжил я. – Это гораздо проще и безопаснее.

– Физраствор? – переспросил Ричард, нахмурившись. – Что это такое?

Я понял, что снова использовал термин из будущего, который Ричарду был незнаком. Но отступать было поздно, и я решил объяснить.

– Это солевой раствор, похожий по составу на кровяную плазму, – начал я, стараясь подбирать простые слова. – Если человек потерял много крови, то часто проблема не столько в потере самих кровяных телец, сколько в уменьшении объёма жидкости. Организму не хватает жидкости, чтобы поддерживать нормальное кровяное давление, и сердце не может эффективно качать кровь.

Ричард удивлённо посмотрел на меня, явно не ожидав такого поворота разговора:

– Как это? В кровообращение добавлять соляной раствор? – в его голосе слышалось недоверие, смешанное с любопытством. – Это же не кровь, а просто солёная вода. Как это может помочь?

Я же объяснил, что таким образом можно слегка восстановить человека, поддержать объём циркулирующей жидкости, пока организм сам не восстановит потерянную кровь.

– Более того, – добавил я, воодушевляясь, – с помощью такого метода можно снять отравление, разбавив токсины в крови и ускорив их выведение. А если придумаем, как абсорбировать салициловую кислоту, то и обезболивающее внутривенно ставить сможем.

Ричард слушал меня с всё возрастающим интересом. Его первоначальный скептицизм постепенно сменялся задумчивостью. Было видно, что он пытается осмыслить услышанное, соотнести с теми медицинскими знаниями, которыми обладал.

– Это… весьма необычная идея, Егор Андреевич, – медленно произнёс он. – Я никогда не слышал ни о чём подобном. Но как именно вы предлагаете вводить этот… физраствор в кровь? Через разрез вены?

Я понял, что пора показать ещё одну идею из будущего. Шутки ради, я громко крикнул:

– Степан!

Прошло секунд двадцать, и у ворот показался Степан собственной персоной.

– Звали, Егор Андреевич? – спросил он, подходя ближе.

– Точно, работает, – улыбнулся я, подмигнув Ричарду. – Не знаешь, где Митяй пропадает?

– Так в бане парится, – ответил Степан, вытирая пот со лба.

– Как увидишь его, пришли-ка мне, пожалуйста, – попросил я.

Степан кивнул и убежал по своим делам. Я же попросил Машеньку, которая как раз вышла на крыльцо развешивать выстиранное бельё, вынести лист бумаги и уголёк.

– Что это вы задумали, Егорушка? – с любопытством спросила она, подавая мне требуемое. – Опять какую-то хитрость изобретаете?

– Не хитрость, а полезное дело, Машенька, – ответил я, улыбнувшись. – Для лечения людей.

Машенька покачала головой, но улыбнулась в ответ и пошла заниматься хозяйством дальше.

Я же принялся зарисовывать продолговатую колбу и поршень для неё, чтобы это всё походило на стеклянный шприц. Рисовал тщательно, стараясь передать все детали, которые помнил. Ричард наблюдал за моей работой с нескрываемым интересом, склонив голову набок.

– Вот здесь, – я указал на верхнюю часть колбы, – должно быть сужение, к которому мы прикрепим иглу. А этот поршень должен плотно прилегать к стенкам колбы, чтобы жидкость не протекала назад, когда мы будем на него давить.