Текст книги "Зло"

Автор книги: Ян Гийу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

Да, совершенно правильно. Но он сказал ей ещё раз, что любит её, и что самым важным на свете всё равно является любовь. И слова сказанные, и тон убеждали в его искренности. Но тут она рассмеялась и назвала его дурачком. Именно в тот момент, когда он был серьёзен как никогда. Он улыбнулся смущённо, глядя на её остроносые финские сапоги. Да, сказал он, слегка подражая ее выговору, пожалуй, он действительно дурачок.

Их отношения вряд ли оставались тайной для ее подруг, но в этом также не виделось ничего странного или необычного. Запрещалось ведь только посещать здание обслуживающего персонала в ночное время. Но прогуливаться вечерами, держась за руки… Таких парочек хватало всегда.

Её уволили и отправили домой в воскресенье, во второй половине дня. Эрик узнал об этом, вернувшись из-под ареста. Уже начался апрель, и вечера стали слишком светлыми для шапки с тремя отверстиями.

По слухам, совет просто-напросто обратился к директору и выразил свои опасения: парочка подозревается в интимной связи. Не существовало, конечно, никаких доказательств. Но руководство, видимо, решило: лучше поспешить, чем опоздать.

До чего же просто уволить какую-то девушку из столовой…

Слух этот с мельчайшими подробностями достиг ушей Эрика через пять минут после того, как он вышел из-под ареста со своей обычной стопкой книг.

Сначала новость подействовала на него как удар грома. Он пошёл в свою комнату и сидел долго, тупо глядя перед собой. Потом поднялся и в ярости и со слезами бил по письменному столу и стулу так, что они превратились в кучу обломков. Бросился вниз, в спортивный зал, нагрузил на штангу рекордную обойму блинов и выл от ненависти и напряжения, поднимая её раз за разом, пока не выбился из сил. Опустившись на помост, уткнулся лицом в ладони.

Он вернулся в свою комнату и собрал вместе остатки мебели. Зная наверняка, что им предстоит войти отдельной строкой в месячный счёт. Который, как он догадывался, заставит адвоката, отвечающего за «учебный фонд для совершенствования Эрика», адресовать ему очередное письмо, где будут правильные слова об ответственности и будущем, понимании и рассудительности. Именно это понятие казалось Эрику худшим в лексиконе взрослых!

Он не стал запирать дверь на Библию в тот вечер. Он лежал на животе, обняв руками подушку. «Мария, я никогда не полюблю никого другого, кроме тебя», – шептал он. И знал со всей эмоциональностью, свойственной его возрасту, что это чистая правда. Он быстро заснул, как бы обессиленный.

Но они не удовлетворились этим.

Мария написала ему. Письмо пришло через неделю после увольнения. Тогда, оказывается, ее отправили на такси в Солхов, где была железнодорожная станция, с выходным пособием в размере 472 кроны. Его противники явно ждали этого письма и договорились с вахтерами о сигнале.

В тот же вечер состоялась облава в его комнате. Когда они нашли то, что искали, сразу четверо членов совета бросилось его удерживать, в то время как Силверхиелм с триумфом просматривал письмо, которое Эрик уже знал наизусть. Пока не нашёл то, что и надеялся найти.

«Послушайте, здесь, – сказал он. – Это ведь лучше, чем мы рассчитывали… Вот оно…»

«„…я почти надеялась, что буду с ребенком от тебя“. Ну как! Эта чёртова девка даже не умеет писать по-шведски. С ребёнком? Вместо забеременею! И подождите, здесь есть дальше… „последний раз, когда мы встречались, на мне даже не было колпачка…“ У неё что, был колпачок на голове, а не промеж ног! „…но это правда, что я люблю тебя, хотя не верю, что мы увидимся когда-нибудь ещё…“ Ну, чёртов налётчик, сейчас ты попался. Ты трахался с этой девкой, не так ли? Тебя исключат, можешь не сомневаться, когда всё попадёт к директору».

Эрик стиснул зубы и закрыл глаза. Что бы он ни собирался сказать, нашлась бы тысяча причин пожалеть об этом впоследствии. Он похолодел от ярости. Он едва слышал, как они, громко хохоча, удалялись по коридору.

Когда они ушли, он оделся и отправился на территорию отряда самообороны.

Он взвешивал в руке висячий замок и в мыслях – свою будущую жизнь. Всё получилось бы даже без молотка, хватило бы просто выбить окно с задней стороны.

Он стоял неподвижно, удерживая замок. Потом, отпустив, четыре часа бродил без цели. Дождь лил как из ведра.

На следующий день после обеда пришёл Силверхиелм и торжественно объявил, что Эрику сейчас же предстоит допрос у директора.

На большом письменном столе из тёмного полированного дерева лежала одна-единственная бумага – письмо Марии.

Директор сидел, уперев кончики пальцев друг в друга, и рассматривал Эрика сквозь стёкла очков.

«Ну, – сказал он и постучал большим пальцем по письму. – Как ты это объяснишь?»

«Я люблю её», – ответил Эрик, вперяя взор в блестящие стекла.

Что-то, возможно похожее на улыбку, проявилось в уголке рта пожилого мужчины.

«Вот как? Действительно, ты любишь её?»

«Да, люблю».

«И ты не понимаешь, что мог натворить?»

«Это только наше дело. Мы любим друг друга. Когда я уеду отсюда, то отправлюсь прямой дорогой в Финляндию. Она живёт далеко в Саволаксе».

«В таком случае, – сказал директор (и сейчас он действительно улыбался), – конечно, лучше всего, чтобы мы оставили тебя здесь ещё немного. По крайней мере пока ты не перегоришь. Я посмотрел твои отметки, Эрик. У тебя в среднем выходит как раз выше маленькой „а“. О тебе самые лучшие отзывы всех учителей. Я переговорил с ними сегодня. Существует, как ты, пожалуй, знаешь, награда, которую каждый весенний семестр получает лучший ученик реальной школы. И это актуально для тебя сейчас, когда…»

Директор неожиданно прервался.

«Сейчас, когда здесь больше нет Пьера Танги», – вставил Эрик.

«Да. Можно и так сказать. Печальная история…»

Эрик едва не заговорил о том, что думается ему об этой истории с Пьером. Но директор продолжил:

«Я разговаривал сегодня и с твоим адвокатом Экенгреном. Мы пришли к определённому решению. Ты получишь отметку за поведение, которую, я надеюсь, запомнишь до конца своей жизни. Она называется „заслуживающий порицания“ и ставится буквой „Д“ в аттестате. И ещё одно… Встань!»

Эрик поднялся. Пожилой мужчина подошёл к нему с далеко отведённой назад правой рукой. Сразу ясно стало: готовится пощечина. Эрик перехватил за спиною правой рукой своё левое запястье. Тогда директор ударил. На удивление сильно.

«А сейчас исчезни с глаз моих, хулиган!» – крикнул он. Эрик выскочил из кабинета. У него голова пошла кругом. Выходит, его не исключили? Очевидно, нет. И осталось едва ли два месяца до свободы.

Но потом он неожиданно вспомнил самое важное. Вернулся к директорскому кабинету, постучал в открытую дверь.

«Ты?..»

«Да, я забыл. Письмо. Там ее адрес».

«Сейчас я последний раз говорю тебе: исчезни, – беспафосно произнес директор. – Письмо конфисковано. Повторяю: исчезни, прежде чем не испортил себе жизнь окончательно, мальчишка!»

Но на этом всё не закончилось.

После утренней молитвы на следующий день директор поднялся на кафедру священника и крикнул, чтобы Эрик встал. Потом он разразился десяти минутной проповедью, которую Эрик воспринял, главным образом, как шум в ушах. Единственная формулировка запечатлелась навсегда в его памяти:

«НЕ ПОДОБАЕТ ПАРНЯМ ИЗ ЩЕРНСБЕРГА ОБЩАТЬСЯ С РАБОЧЕЙ МОЛОДЁЖЬЮ».

Два дня спустя он получил заказное письмо от адвоката Экенгрена. Если бы оно не оказалось заказным и не было запечатано красной сургучной печатью, Эрик посчитал бы, что это обычное нытьё о слишком высоких счетах из школьного магазина. Но содержание оказалось удивительным.

Дорогой Эрик,

как твой адвокат и просто как человек я хотел бы уделить время фактической ситуации, точнее тому, как она выглядит с чисто формальной точки зрения. Другими словами, у меня нет никаких причин излагать какое-то особое мнение на твои личные отношения с известным персоналом столовой. Поскольку нет, похоже, никаких гарантий, что письмо в Щернсберге попадёт к правильному адресату, я предпочитаю сохранить свои соображения до более подходящего случая.

Согласно школьным правилам, которые я в качестве твоего адвоката в определённой части признал, пусть и без энтузиазма, сексуальные отношения с персоналом должны рассматриваться как проступок, за который обычно в качестве единственного наказания предусматривается исключение.

Между тем соответствующие правила сформулированы недостаточно ясно. Они гласят, что посещение так называемого здания персонала является конкретным деянием, которое расценивается как преступление. Но тогда можно, с одной стороны, апеллировать: тебя же не смогли уличить в данном конкретно описанном нарушении, упомянутом в правилах. С другой стороны, известная молодая дама настолько точна в формулировках, что никаких сомнений относительно характера твоих действий не может существовать.

Когда я первоначально вёл переговоры с директором Л… на эту тему, он имел в виду, что исключение как таковое просто обязано воспоследовать. Он ссылался при этом на кое-какие побочные точки зрения насчет авторства телесных повреждений представителям школьного совета. Но в этой части доказательная база явно слаба, поэтому о наказании не может быть и речи. Я хотел бы сразу же обратить твоё внимание на данную ситуацию. То есть помнить и знать: определённые конкретные подозрения имеют место, и я посоветовал бы тебе избегать дальнейших проблем в данной сфере.

Что касается вопроса о твоих, как утверждалось, сексуальных отношениях с известной подсобной работницей из столовой, то здесь особое значение имеет тот факт, что школьное руководство узнало об этом путём, который может считаться не только нарушением неприкосновенности твоей личности, но равным образом должен рассматриваться как противозаконный (здесь речь идёт о некоторых инструкциях в почтовом законодательстве).

Поэтому я, как твой адвокат, посчитал необходимым действовать решительно, без задержки и без прямого указания с твоей стороны.

Я заявил, что в случае твоего исключения ты с моей юридической поддержкой обязательно подашь в суд на школу. Чисто формально подобный иск мог бы содержать только определённые требования о возврате платы за обучение, возмещении ущерба и так далее (едва ли на значительную сумму), но вовсе не здесь зарыта собака.

Как мне кажется, я доходчиво объяснил директору Л…, что в начале такого процесса я не смог бы удержаться от соблазна указать кое-каким из моих хороших контактов в прессе, особенно в Экспрессен, на тот достойный внимания факт, что молодой человек стал жертвой драконовских инструкций, несмотря на то что его единственным прегрешением сама по себе могла считаться лишь любовная история с другим молодым существом.

Директор Л… с большим пониманием отнёсся к моей точке зрения.

Учитывая, что тебе, кроме того, осталось совсем недолго пребывать в этой школе, прежде чем ты покинешь её навсегда, я смог заключить сделку, содержание которой ты по сути уже должен знать.

Тебя, таким образом, не исключат. Зато твоя отметка по поведению будет выглядеть, скажем так, несколько своеобразно.

Здесь, по моему мнению, особенно не о чем толковать, поскольку важная часть переговоров уже выиграна. Что касается влияния упомянутой отметки на твои планы поступить осенью в гимназию в Стокгольме, полной ясности нет. В любом случае прочие твои отметки, очевидно, будут такого характера, что набранная тобой сумма баллов прилично перевесит даже самые строгие требования к поведению. Как твой адвокат, я также приготовлю письмо, объясняющее причину данного феномена, после которого в моём понимании реакция на твою «Д» ограничится самое большее улыбкой. С директором гимназии Норра Рил, моей старой школы, мы вообще достаточно близкие друзья.

Тем самым, я хотел бы надеяться, что достаточно хорошо объяснил тебе, на каких условиях ты остаёшься в Щернсберге на это короткое, но важное для тебя время. Что касается более личного разговора на данную тему, которого я несомненно ожидаю с нетерпением, его, по-видимому, лучше всего оставить до нашей встречи.

После завершения этого семестра находящиеся в моём управлении средства, остающиеся от твоего фонда, составят примерно 8700 крон. Наилучшее применение этих денег мы обсудим, когда встретимся здесь, в Стокгольме. Короткое обучение за границей, пожалуй, выглядит неплохой идеей.

С наилучшими пожеланиями,

Хеннинге С. Экенгрен,

Член Шведского союза адвокатов

Эрик прочитал письмо несколько раз. Итак, всё срослось. Они совершили преступление, когда украли письмо. Но явно не это оказалось камнем преткновения. В суде школа оскандалилась бы. Вот в чём суть дела. Выходит, не закон, самый настоящий закон, оказался сильнее законов Щернсберга, здесь речь шла о другом.

Единственной реальной опасностью оставалось исключение со ссылкой на параграф тринадцать. Хотя что именно совет понял из произошедшего? Вряд ли директорские силы пошли на детальное обсуждение ситуации с советом «в этой части».

Но до выпускных экзаменов в гимназии осталось десять дней, и Силверхиелм, выходит, избежал своей участи: «…кое-какие побочные точки зрения относительно нанесения телесных повреждений представителям школьного совета… я посоветовал бы тебе избегать дальнейших проблем в данной сфере».

Однако его главный враг, которого явно не беспокоила сумма баллов, необходимая ему для поступления в Каролинский институт, начал совершать долгие прогулки. Эрик видел, как он шествовал по накатанной тракторами дороге, ведущей далеко в сторону болота, где они с Пьером прошлой весной наблюдали любовные игры тетеревов, и возвращался назад не раньше чем через два часа и двадцать минут. Два раза Эрик видел, как он исчезал в том направлении, и оба раза проходило примерно одно и то же время до возвращения.

Но сначала следовало разобраться с более важным делом. Эрик остановил у киоска нескольких финских официанток и объяснил, что у него отобрали письмо Марии. Так что он лишился её адреса. И уже на следующий день нужный адрес оказался у него в руке на клочке бумаги, когда он протянул свою нержавеющую тарелку за порцией.

Он начал писать бесконечные письма, которые потом на велосипеде отвозил для отправки в почтовый ящик на шоссе. Ведь школьный почтовый ящик не заслуживал доверия.

Затем он долго сидел под арестом с топографической картой окрестностей школы, на которой он и Пьер точками отмечали все свои наблюдения относительно птиц.

Если Силверхиелм ходил по дороге для вывозки леса в сторону тетеревиного болота и приходил назад через два часа и двадцать минут, то он, скорее всего, сворачивал на восточную дорогу за заброшенным дровяным сараем.

Всё случилось ровно за неделю до выпускных экзаменов в гимназии.

Силверхиелм прошёл в известном направлении, опустив глаза в землю и не оглядываясь.

Эрик вернулся к себе комнату, надел тренировочный костюм и кроссовки, а потом побежал, как будто совершая тренировку. Но совсем в другую сторону.

Теперь он знал все дороги и тропинки, проложенные лесорубами, и поэтому для него не составило труда обогнать Силверхиелма. Он расположился на холме, где осенью росли шампиньоны, и, спрятавшись за двумя высокими елями, наблюдал за развилкой, чтобы узнать, какую дорогу префект в конце концов выберет.

Тот появился один и выбрал восточную дорогу. Это означало, что он окажется у огромного камня, как бы заброшенного сюда рукой великана, через десять – двенадцать минут. Лучшее место было трудно придумать.

Эрик побежал наперерез через лес и успел как раз вовремя. Он стоял за каменной глыбой и видел, как Силверхиелм подходит всё ближе. Он присел и пробежался мысленно по своему плану, который обдумывал сотни раз. В руке он держал тяжёлую ветку.

Силверхиелм не оглядывался, когда обогнул камень, за которым прятался Эрик, и успел удалиться на три-четыре метра, прежде чем Эрик привлёк его внимание.

«Сейчас я не хотел бы оказаться на твоём месте, Отто», – сказал он. Силверхиелм резко развернулся и уставился на Эрика, а потом торопливо огляделся.

«Нет, Отто, поблизости нет ни одного человека. Только ты и я. До ближайшей большой дороги три километра. До школы – четыре».

Силверхиелм стоял неподвижно. И молча.

«Ты можешь попытаться бежать, Отто. Ты ведь достаточно быстрый, даже входишь в школьную команду по лёгкой атлетике. Если стартуешь сразу, мне понадобится не менее ста метров, чтобы догнать. Но и оттуда тебя никто не услышит, когда ты закричишь».

Силверхиелм схватил воздух ртом. Это выглядело совсем неплохо.

«Ты с ума сошёл… Тебя сразу же исключат…»

«Нет, здесь я могу обещать тебе, Отто, что меня не исключат. Тебя не обнаружат так быстро. Эти дороги оживают только зимой, когда крестьяне вывозят лес. Но тогда будет лежать снег, Отто. Может пройти много лет, прежде чем тебя найдут».

Эрик медленно поднялся, так медленно, как мысленно проделывал сотню раз, и двинулся вперёд с веткой в руке. Остановился лишь в метре от Силверхиелма. Он явно видел, как враг дрожит и покрывается холодным потом.

Силверхиелм опустился на колени, как будто ноги не держали его больше. Всё получилось лучше, чем ожидалось.

«Я сделаю всё, что угодно, если ты не…»

Силверхиелму понадобилось сглотнуть, прежде чем он продолжил. Наверное, у него слишком пересохло во рту. Замечательно.

«Ты получишь, что захочешь… – всхлипывал Силверхиелм. – …Десять тысяч! Ты получишь десять тысяч крон уже завтра, я клянусь!»

Эрик непритворно рассмеялся.

«Десять тысяч, Отто? Это столько ты стоишь, по твоему мнению? Чуть больше говяжьего филе, если пересчитать на килограммы?»

«Это то, что я могу снять наличными. Но если ты подождёшь… Только несколько дней…»

«Конечно, такое обещание ты постараешься нарушить».

«Но я клянусь! Моей честью дворянина».

Здесь Эрику пришлось рассмеяться ещё раз.

«Твоей честью дворянина! Где она оставалась, когда вы мучили Пьера Танги? Или когда ты бил меня по лицу, когда я не имел права защищаться?»

«Да, но… Но ведь ты тоже делал всё, чтобы разозлить меня. Разве ты не понимаешь, какую чертовскую проблему я имел с тобой? Разве недостаточно этого? Мы ведь не увидимся никогда больше, если…»

«Если ты вернёшься отсюда живым? Это ты имеешь в виду? Конечно! Тогда мы увидимся в кабинете директора быстрее некуда. Это колечко на пальце вашей милости, кстати, стоило мне пятнадцати швов. Давай-ка его сюда!»

Эрик перехватил ветку левой рукой и вытянул вперёд правую, чтобы принять кольцо. Силверхиелм свертел его с пальца и, дрожа, протянул. Эрик взял и принялся рассматривать. Якобы с любопытством.

«Эта корона из маленьких шариков над гербом? Она ведь показывает, что ты барон? Так это называют за границей?»

«Да…»

«Типичная штука, по которой тебя сразу можно опознать, сколько бы лет ни прошло. Сильно подгнивший труп, у которого не хватает той или иной части тела, потому что лисицы и барсуки забрали своё. Но кольцо – это одно. Другое – это твои зубы. Придётся повозиться, чтобы выбить их все. Но к тому моменту ты не будешь ничего чувствовать. Как, по-твоему, что скажут в школе, когда ты просто исчезнешь?»

Силверхиелм почти лишился дара речи. Скоро всё должно было закончиться.

«Ну, Силверхиелм, отвечай мне. Что они подумают, когда ты исчезнешь перед экзаменами? Что ты в депрессии? Сбежал, не выдержав давления? Посчитал, что получишь низкие отметки, хотя твой папаша в честь выпускных экзаменов подарил телевизоры во все жилые корпуса. Как чёртов Маркурелл из романа Бергмана, так? Ну, что они подумают?»

Силверхиелму пришлось приложить немало усилий, чтобы сказать что-то.

«Они… Всё не тронуто в моей комнате… Будут искать меня с собаками… Подумают, что я сломал ногу или что-то такое. А с собаками они найдут меня, и тогда ты попадёшься и получишь пожизненное заключение. Ты подумал об этом? Стоит ли это?..»

«Собаки потеряют след уже на большой дороге, из-за машин. А отсюда я потом перетащу тебя достаточно далеко. Так что твой след оборвётся здесь. И, даже если они найдут тебя, неужели ты думаешь, что я не успею смыть кровь и выбросить всю эту одежду? Тогда не будет никаких доказательств, ты знаешь. Как не нашлось их, когда я бегал в шапке с тремя дырками или выливал на тебя ваше дерьмо. Я, кстати, прежде чем вылить, довольно долго стоял и смотрел на тебя. Ты спал с открытым ртом, лежа на спине. Именно поэтому так много попало в рот. Здорово, да? Я уверен, что ты всё ещё помнишь этот вкус».

Силверхиелм опустил глаза долу. Неожиданно у него изо рта потекли слюни, и он склонился к земле. Его явно тошнило.

«Ну, Силверхиелм, вспомни, как дерьмо лилось тебе в глотку. Как ты закашлялся и поперхнулся. Как пытался прополоскать рот и чистить зубы, а вкус дерьма всё равно не хотел исчезать…»

Тут Силверхиелма все-таки вырвало. Он стоял на коленях, у ног Эрика, и его буквально выворачивало наизнанку.

Потом он так и остался: на коленях, почти уткнувшись носом в блевотину. Похоже, у него не осталось сил просто поднять голову. Эрик схватил его за волосы и оборотил физиономией вверх. Выражение его глаз Эрику предстояло носить в памяти очень долго.

Он выполнил свой замысел.

«Вот», – сказал Эрик и опустил печатку с баронской короной прямо в блевотину.

Потом он бросил ветку рядом с собой, повернулся и ушёл. Пройдя сотню метров и оказавшись у поворота дороги, за которым Силверхиелм исчезал из его поля зрения, он повернулся и посмотрел назад. Префект не изменил позиции.

Последний день в школе вылился в короткий триумф.

Аттестаты выдали уже утром, когда классные руководители прочитали свою обычную проповедь из порицаний и похвал. Получив вожделенный документ на руки, Эрик прошёл по кругу и попрощался с учителями. Это получилось достаточно сентиментально для обеих сторон. Тоссе Берг взял его за плечи со слезами на глазах и сказал, что он должен тренироваться до седьмого пота для Токио.

«Ты – боец, Эрик, а бойцы всегда и везде в почёте. Сейчас ты выходишь в другой мир, где никакие члены совета не смогут до тебя добраться».

«Надо нам поддерживать связь и в будущем, – сказал Журавль. – Я хочу знать, как всё сложится для тебя».

«Прощай, Журавль. И спасибо за отметку».

«Тебе не за что благодарить меня. Вы двое действительно чего-то стоили…»

«И Пьер?»

«Да, именно. Передай ему от меня большой привет, если вы когда-нибудь встретитесь».

Такси уже начали челночные рейсы на станцию в Солхове для тех, кого не забирали родители. Весь школьный двор сверкал от больших и, главным образом, чёрных автомобилей.

Перед заключительной церемонией в актовом зале, посвящённой вручению наград и спортивных призов, Эрик прогулялся до поленницы у дороги для вывозки леса. Там всё ещё лежала вместе с перчатками уже успевшая покрыться плесенью его шапка с тремя отверстиями.

Он не ожидал, что вспомнят о нём. Но когда пришла очередь награждать за самые высокие отметки в реальной школе, директор витиевато объяснил, что, конечно, при мысли о необычном проколе с поведением, который здесь и сейчас не имеет смысла обсуждать, возникали определённые сомнения, но отличные оценки ведь всё равно являются отличными оценками.

И под вежливые аплодисменты Эрику пришлось подниматься и кланяться и принять роскошное издание Карла Фриса с печатью школы на форзаце – премиальную книгу, изначально предназначенную Пьеру.

Сверху со сцены он обвёл взглядом актовый зал, украшенный берёзовыми ветками, облаченных в пиджаки учеников, которым предстояло вернуться в этот ад, их помпезных родителей, не знавших, или не желавших знать, или даже одобрявших жизнь в Щернсберге.

Было бы непростительной трусостью не поставить свою точку на этом празднике.

Повернувшись в сторону публики и спиной к директору, Эрик медленно вытащил шапку с тремя отверстиями и растянул её одной рукой, чтобы все увидели, какое именно швейное изделие выставлено перед почтенной публикой.

Сначала осторожно зааплодировали только несколько его одноклассников. Он поднял шапку над головой и заставил себя стоять неподвижно. К аплодисментам присоединялось всё больше и больше реалистов, и скоро весь зал буквально захлебнулся от выплеснувшихся эмоций. Как будто знаменитый пианист только что закончил свой сольный номер (во всяком случае, такое сравнение внезапно пришло ему в голову).

Тогда он поклонился в знак благодарности и окончания представления и сбежал вниз по лестнице. И далее прямо к одному из ожидавших такси, куда заранее уже были снесены его скромные пожитки. Когда машина тронулась с места, он решил не оглядываться. Щернсберга больше не существовало.

Он сидел в пустом купе вагона. На станции он купил россыпью две сигареты Джон Силвер. Как раз перед двумя членами совета, которые притворились, что они ничего не видят. Потом эта парочка, бросая через плечо беспокойные взгляды, прокралась во второй вагон от конца поезда. Хотя, вероятно, имела билеты в первый класс, как и Эрик.

Он улыбнулся, не чувствуя злорадства. Но ему любопытно было представить себе, как эти двое, трясясь в почти последнем вагоне, больше часа будут бояться, что дверь в их купе неожиданно отворится, а потом быстро и с шумом закроется за спиной Эрика.

Они попались бы без шанса на бегство. Как крысы, мелькнуло у него в голове. Как хорошо, что все это принадлежит теперь другому миру. Лично для него Щернсберга больше не существовало.

Он вытянул руки перед собой и напряг их так, чтобы они не дрожали, и растопырил пальцы. Два года назад на костяшках его кулаков красовалось множество маленьких белых шрамов от чужих зубов. Сейчас большинство из этих отметин исчезло. Только по-настоящему внимательный взгляд сумел бы увидеть их следы. Руки стали чистыми. Он пощупал правый локоть, там имелся заметный шрам от передних зубов Лелле (вроде так звали того парня?), но такая отметина могла остаться от чего угодно. Например, от падения с велосипеда на гравиевую дорогу. Но сейчас всё закончилось. Никогда больше.

Он спорол эмблему с Орионом с нагрудного кармана школьного пиджака, взял её в руку и поднёс снизу горящую спичку. Эмблема горела медленно, скорее тлела. Раскрошил остатки пепла большим и указательным пальцами. Затем прикурил одну из своих двух сигарет.

Где-то там в лесу лежал его и Пьера пластиковый пакет с половиной пачки Джона Силвера, двумя палочками, чтобы держать сигарету, коробком спичек и половиной бутылки Вадемекума. Он подумал, что этот клад, пожалуй, никто никогда не найдёт. А если и обнаружит лет через сто, от Щернсберга не останется и следа, даже камня на камне.

Поезд начал движение. Дежурный по станции, сделав отмашку флажком, отправился назад к вокзалу.

Эрик открыл окно, высунулся наружу и позволил летнему ветру забрать с собой едкий запах сгоревшей ткани. Потом он выбросил сигарету, которую держал в руке, достал из кармана вторую и отправил её следом. Для курения не существовало больше причины.

Сквозь капельки слёз, выжатых из глаз встречным ветром, он смотрел, как проплывает сёрманландский пейзаж: беседки из сирени, фруктовые деревья в цвету (наверняка уже не яблони, возможно, сливы?), крестьянские дворы, люди, трактора, сараи, скот, транспорт на дорогах, озёра и леса.

Он сел и закрыл глаза. Пьер и Мария. Ему скоро предстояло встретиться с ними. У него ведь остались деньги. Он мог теперь законно поработать в порту без опасности нарваться на ярлык малолетнего. Мог поехать как в Женеву, так и в Саволакс. Нет, сначала в Финляндию, а потом в Швейцарию.

Он снова встал у опущенного окна и, высунув голову наружу, как собака, втягивал ноздрями воздух. Поезд приближался к центру Стокгольма. Солнечные лучи, сверкая, отражались от воды в Риддарфьордене. Всё закончилось, он был свободен и счастлив.

Когда он приехал, дома никого не оказалось. Он втащил свои сумки с тяжёлыми книгами в комнату, которая когда-то принадлежала ему и младшему брату. За время его отсутствия братец, видимо, полностью завладел территорией. Он распаковал кое-что из своих вещей и стоял какое-то время с парой плохо ухоженных шиповок в руках. Шиповок марки Пума из настоящей кожи кенгуру. В любом случае они уже стали ему малы. И он не видел в этом никакой трагедии.

Он покопался немного в платяных шкафах, чтобы посмотреть, где для него могло найтись место. И на самом верху в одном из них, на полке для шляп, в самом конце он нашёл пакет, на котором стояло его имя. Посылка пришла по почте из его бывшей школы. Видимо, года два назад. Но её так и не вскрыли. Достаточно большой и мягкий пакет, очевидно, содержал какую-то ткань. Эрик снял его с полки, положил на письменный стол и попытался угадать.

Однако загадка оказалась неразрешимой. Но, разорвав бумагу, он смеялся долго и, наверное, счастливо. Там лежала забавная маленькая шёлковая куртка с драконом на спине. Которая когда-то, вероятно, принадлежала к самым дорогим для него вещам.

Он взял ее в руки и улыбнулся. По размеру она выглядела чуть ли не детской. Когда он ради забавы попытался натянуть рукав, тонкая материя затрещала.

Он пошёл в ванную комнату и, не спеша, оглядел себя в зеркале. За эти два года он, прежде всего, вырос. Его рост составлял метр семьдесят пять, вес 74 килограмма, ему было 16 с половиной лет, и на лице хватало прыщей. Наклонившись ближе к зеркалу, он обнаружил еще и белые шрамы. Он ощутил неприятный холодок, когда вспомнил о блюющем Силверхиелме.

Он положил аттестат на мамин рояль и пошёл на почту, чтобы отправить наградную книгу со школьной печатью в Женеву. Возвращаясь домой, подумал, что никто не узнаёт его на улицах. Возможно, именно так ощущается свобода. Его внешний вид ничего не мог сказать окружающим о том мире, который он сегодня покинул.

Звуки рояля он услышал, поднимаясь по лестнице. Мама играла известный торжественный полонез в фа мажоре.

Когда он вошёл в комнату, она медленно поднялась, улыбнулась и протянула к нему обе руки. Потом они долго обнимались, не произнося ни слова. У него вдруг возникло ощущение, что за эти годы она стала меньше ростом, в ней даже появилось что-то птичье. Он осторожно высвободился из её мягких объятий. Оба вытерли друг другу слёзы.

За ужином всё равно создалось ощущение, как будто он находился в гостях. Он говорил, главным образом, сам или, как это могло показаться со стороны, просто старался поддерживать беседу, чтобы за столом не воцарилась тишина. Он говорил о будущем, о Пьере, об огромной горе Маттерхорн, которая вершиной упиралась прямо в небо, о том, что он обещал Пьеру однажды покорить эту вершину, о том, что он будет изучать юриспруденцию с целью стать адвокатом, и в таком случае ему следовало выбрать гимназию Норра Рил или Ёстер Рил. Да, осталось просто выбрать, поскольку самые высокие требования в Стокгольме не превышали двадцати баллов, а у него в любом случае (благодаря аресту, улыбнулся он про себя) набралось двадцать семь.