Текст книги "Путь в Иерусалим"
Автор книги: Ян Гийу
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)
Глава III
Зима держала Арнес в железных объятиях. С Рождества все пути на юг были отрезаны, и, хотя можно было проехать по льду Венерна на санях с широкими полозьями, все равно не стоило так себя утруждать. То, что Магнус хотел продать в тех краях, в Ледесе, должно было принести вдвое больше прибыли в конце зимы, когда у многих кладовые опустеют.
В Арнесе, как обычно, кипела работа в бочарнях, коптильнях и по засолке мяса, а также в женских мастерских, где пряли шерсть и лен и ткали как грубое полотно, так и гобелены на радость Богу и людям.
Одну из мастериц звали Суом, и она отличалась от других рабынь: волосы у нее были прямые и светлые, а не черные и курчавые, и она была рослой и красивой. Суом еще не рожала, и казалось, что она блюдет себя и у нее в жизни есть мечта, несмотря на то что она всего лишь рабыня. Она словно не слышала грубых слов и смеха, которые неслись ей вслед, когда с гордо поднятой головой она проходила мимо кузниц и бочарен. Суом была одной из любимых рабынь Сигрид, и они вдвоем часто сидели в прядильнях, придумывая все новые узоры. Суом застенчиво и испуганно сказала нет, когда Сигрид однажды спросила ее, не хочет ли она окреститься и взять христианское имя Белый Ангел. Больше Сигрид не спрашивала об этом, но все время удивлялась тому, как язычница может ткать такие красивые узоры с изображением соборов, адского огня, сияющего Храма Божьего и воинов Христовых, побеждающих темные силы.
Магнус некоторое время пребывал в раздражении от тех хлопот, которые принесла с собой суровая зима. Он ведь не мог работать в мастерских, а глубокий снег делал господскую охоту невозможной. Вдруг Магнус начал проявлять интерес к гобеленам, и Сигрид стала порой замечать его следы на снегу перед прядильней. Она также обратила внимание на то, что Суом часто вздрагивала, словно от страха, когда она входила.
В конце концов Сигрид прямо и строго спросила об их отношениях. Сначала Суом упорно и чересчур настойчиво все отрицала, но потом закрыла руками лицо и зарыдала.
Сигрид утешила ее и осторожно погладила по спине, оценивая ситуацию. Если бы Суом была свободной женщиной, то Магнус оказался бы повинен в супружеской измене. Но об этом не могло быть и речи. Если господин хотел залезть на свою рабыню, он мог свободно это сделать. И нетрудно было понять, что Суом представляла искушение не только для всех рабов, но и для свободных мужчин. Кроме того, частично Сигрид должна была винить в этом и себя, и она прекрасно это понимала. Она часто отказывалась, когда Магнус хотел исполнить свои супружеские обязанности, причину своего отказа знала только она и никогда не смогла бы ему ее объяснить. Она больше не хотела детей, не хотела ставить на карту жизнь между болью и смертью.
И теперь ей пришлось за это заплатить. Если бы развлечения Магнуса зашли слишком далеко, если бы начались смешки и сплетни, то пришлось бы предложить ему немного ограничить себя. Но пока нужно только проявлять дружелюбие к Суом, чтобы та поняла, что госпожа не станет ее ревнивой соперницей, от чего в прежние времена страдали многие рабыни. Сигрид с дрожью вспоминала рассказ о том, как какая-то женщина из рода ее матери, она давно забыла кто, приказала целиком зажарить свою соперницу-рабыню на вертеле и подала ее супругу на ужин, после чего желание изменять исчезло у мужа навсегда.
Однако скоро по Арнесу пошел слух, что на эту спесивую Суом уже залезли и что нечего ей ходить так надменно и неприступно, как будто она девственница. Это развязывало рабам языки, и под конец посыпались непристойные предложения, что Суом нужно попробовать настоящего мужика, быка, который обойдется без церемоний и околичностей и перейдет прямо к делу. Вокруг несчастной Суом словно возник ореол похоти. Несчастье неотвратимо приближалось.
Но для мальчиков, Эскиля и Арна, суровая зима была прекрасным временем. Их учитель, послушник Эрленд из Варнхема, вернулся в монастырь незадолго до Рождества, и теперь, несмотря на то что уже близилась Страстная неделя, не мог пробиться через снега обратно в Арнес. Поскольку время, которое мальчики должны были проводить, сидя уткнувшись носом в латинские тексты о философии и о святом Бернарде, теперь стало свободным, они посвящали все дни зимним играм и мальчишеским забавам. Самым веселым считалось наловить живых мышей в амбаре, а потом пустить их в поварню к рабыням и, визжа от хохота, убегать оттуда, в то время как крики, сильные удары и звуки падения свидетельствовали о том, что там происходило.
Однажды они пробрались в оружейную, взяли два старых круглых щита и с ними направились к настилу на второй этаж длинного дома, по которому в конце лета завозили сено. Мальчики сели на щиты и покатились вниз, как две маленькие выдры. Их громкий счастливый смех привлек к себе внимание, и, когда их отец пришел и увидел, что они делают с оружием взрослых, он так их отшлепал, что они побежали жаловаться к матери в ткацкую.
Но это маленькое огорчение скоро забылось. Раб Сварте, заметив находчивость мальчиков, направился в столярню и, найдя несколько подходящих досок, сколотил их так, что получились сани. Потом он распарил одну из коротких сторон саней, осторожно выгнул ее вперед, как на передней части железных полозьев, и пропустил кожаный ремень, вроде вожжей на повозке, так что скоро забавы на горке снова продолжались под крики и смех ребят.
Когда дети Сварте увидели, что он сделал для сыновей хозяина, они потребовали сделать и для них то же самое. Сварте возразил, что между детьми рабов и господами есть разница, и тогда на него напустилась Сут, после чего он оставался в плотницкой целый день. Правда, санки для своих ребятишек он сделал не такими красивыми.
Сначала Магнус огорчился, увидев, как его сыновья играют и кувыркаются в снегу с детьми рабов. Он считал, что так не должно быть. Эскиль и Арн должны воспитываться как владельцы рабов, а не как их товарищи по играм.
Сигрид же считала, что дети есть дети и что различия во взрослой жизни скажутся на них, когда они станут немного постарше. Кроме того, у них ведь сейчас не было латыни.
Разумеется, произнося последнее, она улыбнулась своей двусмысленной улыбкой. То, что мальчики обязаны выучить латынь, было так же очевидно для нее, как непонятно для Магнуса. Она считала, что этому языку принадлежит будущее. Он же полагал, что эти знания нужны только монахам и священникам и что в Ледесе можно успешно торговать, используя обычный язык, даже если иногда приходится изворачиваться и повторять по нескольку раз. Ну да ладно, когда послушник наконец притащится из Варнхема, чтобы возобновить уроки с мальчиками, обществу рабов будет положен конец.
Но зима не хотела выпускать Арнес из своих объятий. Более веселой поры у Эскиля и Арна не было, потому что теперь оказалось, что они могут проводить с детьми рабов все больше и больше времени. Они построили снежную крепость, и Эскиль и Арн по очереди защищали ее, в то время как другой должен был брать крепость штурмом, при этом у каждого было одинаковое количество рабов. В руках у Арна и Эскиля были маленькие деревянные мечи, а остальным приходилось довольствоваться снежками, поскольку они были рабами и не могли носить оружие. Несколько раз проливались слезы, и появилось несколько синяков.
Они помогали Колю, сыну Сварте, ловить живых мышей, которых Сварте потом использовал в ловушках для горностаев. Горностаевые шкурки ценились очень дорого, за четыре шкурки можно было купить раба.
Когда в окрестностях Арнеса появились волки, Сварте вынес отходы из коптильни и положил их возле одного из дальних сеновалов, чтобы в лунную безветренную ночь устроить охоту на волка.
Эскиль, солгав, заверил Сварте – а Арн усиленно кивал в подтверждение, – что их отец сказал, будто они могут присутствовать ночью при охоте, сидя тихо, как мыши. У Сварте на этот счет были сомнения, но он не решался пойти и спросить господина Магнуса о том, лгут ли его дети.
Когда устанавливалась подходящая погода, Эскиль и Арн удирали ночью из дома с толстыми овечьими шкурами под мышкой, чтобы сидеть со Сварте, у которого наготове были два лука, и ждать волков. Поскольку Сварте проговорился об этом дома, то скоро к ним присоединился и Коль, так что теперь уже трое мальчишек замирали с горящими глазами и стучащими от нетерпения сердцами и ждали, пытаясь не шуршать сеном и таращась на снежное поле и кучу мясных отбросов, к которой каждую ночь приходили лисы.
Наконец в одну из ночей, когда луна уже наполовину уменьшилась, но было ясно и очень холодно, пришли волки. Ребята слышали их осторожные шаги по насту задолго до того, как смогли их увидеть. Сварте яростными жестами показал, что мальчики должны сидеть совершенно тихо, не шуршать и не делать ни одного движения. В запале он даже провел рукой по горлу, чтобы подчеркнуть, какое суровое наказание ждет того, кто ослушается, и в тот же момент заметил удивленно вытаращенные глаза Эскиля и Арна. Им еще никогда в жизни не угрожал раб, даже в шутку. Но теперь они оживленно закивали в ответ и подняли сложенные вместе указательные и средние пальцы в знак того, что они клянутся сидеть неподвижно.
Сварте двигался невыносимо медленно, натягивая оба лука без малейшего звука. Потом он отложил один из приготовленных луков и осторожно поднял второй, готовясь выстрелить.
Но волки были осторожны. Теперь они мелькали в отдалении на снегу, как черные тени. Прошло какое-то время, прежде чем они приблизились, и Сварте был вынужден отложить лук, чтобы не устали руки. Наконец один из волков схватил кусок мяса и быстро отбежал, так что выстрел не достал бы его, но его примеру тут же последовали другие волки. Мальчики ничего не могли видеть, но слышали рычание волков, дравшихся из-за пищи.
Потом волки успокоились и стали подходить один за другим, так что скоро они уже все стояли там, пожирая мясо, рыча и утробно ворча. Напряжение мальчиков достигло предела, они не могли понять, почему Сварте мешкает.
Он снова показал им, что они должны сидеть совершенно неподвижно, но в этот раз более уважительными жестами, потом поднял один из луков и аккуратно прицелился. Спустив тетиву, он тут же поднял второй лук, быстро прицелился и снова выстрелил. Послышался жалобный вой.
Когда Сварте шумно пошевелился, мальчики наконец осмелились громко закричать и начали толкаться, чтобы лучше видеть через люк. Там внизу, на снегу бился волк. Сварте молча смотрел наружу поверх их голов. Потом он сказал, что теперь ему не до мальчишек, потому что один из волков ушел раненым. Они должны либо идти домой, либо оставаться наверху в безопасности, пока он не узнает, что произошло. Они тут же пообещали оставаться на месте и никуда не ходить.
Когда Сварте спустился вниз с копьем в руке, он наклонился и стал вглядываться в снег. На лежащего волка, который уже перестал дергаться, он не обращал внимания. Обнаружив кровавый след, он пошел по нему, увязая в снегу.
Мальчики долго сидели, вслушиваясь в тишину, и под конец совсем замерзли. Но вот где-то далеко, в темноте, послышался леденящий душу вой, а потом глухое ворчание, как будто волки были совсем близко. Побледневшие и притихшие, Эскиль, Арн и Коль сидели в страхе и ждали. Но потом они навострили уши и услышали сначала слабые, а затем все более отчетливые тяжелые шаги Сварте и его пыхтение.
– Отец несет второго волка на спине, поэтому он ступает так тяжело, – сказал Коль с фальшивой уверенностью. Эскиль и Арн благоговейно закивали. В тот момент они не подумали, как забавно звучит то, что Коль называет раба Сварте отцом. У свободных людей всегда есть отцы, но у рабов?
* * *
Беда Суом неумолимо приближалась. У старой рабыни Урд, которая, несмотря на свой пол, была искусной дубилыцицей, был слабоумный сын по имени Скуле. Он был силен, как бык, и мог выполнять тяжелую работу, для которой не требуется большого ума, – убирать урожай, косить сено, перетягивать бочки. Поэтому хозяева снисходительно относились к тому, что он был не совсем нормальным.
Он уже давно пялился на Суом, почувствовав возбуждение других рабов не разумом, а телом; он слышал их пошлости, отчасти понимая, что они означают.
За неделю до Страстной пятницы, ближе к вечеру он вбежал в прядильню, задрав рубаху и оголившись, как будто не мог больше терпеть. Многие это заметили и быстро стали звать на помощь.
Однако он успел избить Суом и, вероятно, изнасиловать. Когда пришла Сигрид, Скуле уже повалили, связали кожаными ремнями и бросили на снег. Сигрид перешагнула через него и поспешила к Суом, которая была без сознания, хотя и дышала. Сигрид приказала, чтобы Суом быстро перенесли в ближайшую поварню, а потом твердо сказала старой Сут, чтобы та заботилась о рабыне, используя какие угодно средства, о которых сама Сигрид не хотела ни слышать, ни знать, лишь бы Суом поправилась. Скуле она приказала бросить в один из сараев с хорошим замком.
После вечерней молитвы в длинном доме было необычно тихо. Прислуга двигалась медленно и робко, не решаясь громко говорить, а только перешептываясь. Ее порой почти необузданное веселье словно ветром сдуло.
За столом, где ужинали Магнус, Сигрид и двое их сыновей, настроение также было мрачным и царило молчание. Магнус произнес лишь несколько слов о том, что сейчас всех угнетало. Он пробормотал, что никогда не одобрял казнь рабов.
Сигрид не очень об этом беспокоилась: разумеется, этот Скуле должен быть казнен, кому бы ни пришлось это выполнить. Для нее было важнее не дать Магнусу почувствовать, что решение исходит от нее, а не от него. Его развлечения с Суом не имели к этому отношения, и он не должен знать о том, что его жене все известно, а уж тем более, что ее мучит ревность. Поэтому Сигрид решила ничего не говорить, а предоставить ему все решать самому.
Магнус же, в свою очередь, надеялся, что умная жена освободит его ото всех мучений, быстро примет решение и предложит ему, что нужно сделать. Именно сейчас Магнусу это бы понравилось.
Таким образом, супруги почти не разговаривали друг с другом. Эскиль и Арн почувствовали царящее напряжение и не решались позволить себе ни одной шалости за столом, они ели в молчании и думали о катании с горки и о волках.
В конце концов Магнус все равно был вынужден обратиться к мучившей всех проблеме. Он откашлялся и отодвинул от себя жаркое в знак того, что наелся и хочет еще пива, которое ему тут же подал один из безмолвных домашних рабов.
– Да, здесь в Арнесе мы давно не убивали рабов, мы ведь даже их не кастрируем, – начал он с решительностью, которая, впрочем, тут же исчезла, потому что его жена в ответ промолчала.
– Ты сам будешь казнить его, отец? – живо спросил Арн.
– Да, сын мой, это тяжелая обязанность хозяина, – ответил Магнус и покосился на Сигрид, но она не смотрела на него. И он продолжал отвечать сыну, обращаясь на самом деле к жене: – Понимаешь, сын мой, и ты, Эскиль, здесь у нас в Арнесе царит порядок. Наши рабы послушны и здоровы. Они знают, что могут почитать своих языческих богов, потому что они живут здесь, а не в других местах. Но я их хозяин и закон для них. Все законы должны быть нерушимы, все законы должны соблюдаться, в том числе и закон хозяина. Насильник должен умереть. Обезглавить раба неприятно, но это нужно сделать для того, чтобы у нас в Арнесе сохранился порядок.
Он замолчал, почувствовав, что говорит со своими маленькими сыновьями неподобающим тоном. Но он уже пробудил в мальчиках любопытство и страх.
– Ты сам отрубишь ему голову, отец? – снова спросил Арн.
– Да, сам, – вздохнул Магнус. – Во многих других усадьбах есть собственные палачи, но я никогда не считал такой порядок хорошим. Что палачу делать, когда он не отрубает головы и не порет себе подобных? И говорят, что их часто убивают сами рабы, так что никогда не хотел бы иметь собственного палача. Это моя обязанность, хоть она и тяжела. Но нельзя избегать ответственности, даже когда речь идет о смерти, и ты должен знать об этом, Эскиль, потому что в будущем тебе часто придется размышлять над этим.
Разговор прекратился так же быстро, как возник. Говорить больше было не о чем. Другая тема вряд ли могла бы возникнуть.
На следующее утро Магнус приказал своим двенадцати дружинникам и доброй сотне рабов и работников, если считать и их детей, собраться на самом высоком месте усадьбы, чтобы все могли смотреть вниз, туда, где стоял он с широким мечом в руке.
Он плохо спал ночью, ни словом не обменялся с Сигрид, приняв все решения сам. Он не прикажет выпороть раба, колесовать его или отрезать ту часть его тела, которой он больше всего согрешил, не прикажет повесить его на забаву остальным, а возьмет его жизнь. Он сделает это сам, своим мечом. Таким образом, он проявит себя снисходительным хозяином, ведь смерть от меча – милость, которой недостойны дурные рабы.
Когда Скуле вывели из сарая, он дрожал от холода, его губы посинели. Ночь, проведенная без теплых шкур или накидки, причинила ему боль. Но все равно казалось, что он не понимает, что именно ожидает его впереди. Когда он увидел, что его господин стоит на снегу с большим мечом, а вокруг его ног уложены еловые ветви, он начал вырываться и сопротивляться, так что снег взвихрился под его ногами. Ему удалось сбросить один башмак, и теперь, когда Скуле волокли вперед, его обмороженная и грязная нога оставляла длинные полосы на снегу.
Эскиль и Арн стояли вместе с матерью впереди дружинников, которые, в свою очередь, стояли перед рабами и вольноотпущенными работниками. Лицо Сигрид не выражало ничего, кроме величия хозяйки. Но Эскиль и Арн перешептывались, показывая пальцами и находясь в возбуждении, так что матери пришлось незаметно от всех осторожно прихватить их за маленькие затылки, и сильно сдавить их, чтобы сыновья затихли. Магнус настаивал на том, что мальчики должны присутствовать при казни, они должны усвоить, что для господина существуют не только развлечения, но и тяжелые обязанности, которые нужно выполнять.
Заставить Скуле держать голову неподвижно было очень трудно, поскольку он постоянно дергался и стонал. Двое рабов, которые должны были держать его, несколько раз чуть не попали под поднятый меч. Но наконец Магнус нанес удар.
Голова Скуле упала на еловые ветви лицом вверх, так что все собравшиеся увидели его гримасы: губы будто силились что-то сказать, а глаза за вздрагивающими ресницами – что-то увидеть. Тело Скуле забилось в судорогах, кровь хлынула из горла, постепенно ее поток становился все слабее.
Арн пристально смотрел на голую грязную ногу в снегу, которая сначала яростно дергалась, но потом вдруг сразу затихла. Тогда он начал молиться про себя, с опущенной головой и крепко зажмуренными глазами, чтобы ему никогда больше не пришлось увидеть ничего подобного.
Но Бог не внял ему, ибо так было предписано, что ни один человек в землях свеев и гетов не увидит того, что придется увидеть маленькому Арну.
Мальчикам было пока запрещено общаться с детьми рабов. Братьев держали в длинном доме, где Сигрид сама начала заниматься с ними латынью в ожидании послушника Эрленда, который все еще не мог приехать из-за снежных заносов.
* * *
На праздник святого Павла, когда половина зимы осталась позади, медведь перевернулся в своей берлоге и должно было выпасть столько же снега, сколько уже выпало, Магнус приказал расчистить дорогу к церкви в Форсхеме, чтобы впервые за долгое время он и его семья смогли посетить храм.
Было ясно, дул слабый ветерок, и будь чуть теплее, началась бы капель, так что поездка на санях по проложенному следу оказалась приятной. Магнус слышал, как мальчики, сидевшие сзади, завернутые в огромную дедову волчью шубу, шумели и смеялись, когда сани наклонялись, и он погонял двух гнедых коней, чтобы они бежали быстрее, потому что ему нравилось слышать довольный мальчишечий визг. Он позволял себе это удовольствие еще и потому, что его мучили дурные предчувствия, хотя он не мог понять, чем они вызваны. Однако он оставил половину дружины дома в Арнесе, хотя воины и роптали на это, поскольку после долгих зимних месяцев одиночества в Арнесе им очень хотелось покрасоваться перед кем-нибудь на церковном дворе. Они скорее стремились туда, а не в саму церковь, чтобы слушать слово Божье, как подобает истинным христианам.
Когда санный поезд из Арнеса въехал на холм, на котором стояла церковь, дурные предчувствия Магнуса усилились от того, что он увидел. Люди стояли маленькими группками и негромко переговаривались, не смешиваясь, как обычно; каждый стоял возле представителей своего рода, а у многих мужчин под плащами были надеты кольчуги – одежда, которую используют только в неспокойные времена. Церковь будет полна народа, поскольку приехали все соседи с юга, запада и из Хусабю. Но с востока не было никого, кроме его собственных вольноотпущенников, они стояли сами по себе чуть поодаль, пригнувшись, словно еще не научились вести себя как свободные люди. В обычном случае Магнус подошел бы к ним и громким голосом завел разговор о погоде и ветре, чтобы показать, что значит свобода, но теперь было неподходящее время для таких церемоний. Когда Сигрид и мальчики вышли из саней, он предоставил слугам позаботиться о лошадях, а сам с семьей подошел к соседям, которых знал лучше всего, – к роду Поля из Хусабю, чтобы узнать, что произошло.
Оказалось, конунг Сверкер был убит по дороге на рождественскую службу у церкви Толльстада, и его уже похоронили рядом с женой Ульвхильд в Альвастре. Злодей был известен, это был собственный управляющий и конюший конунга Сверкера из Хусабю, и он уже сбежал, предположительно в Данию.
Но вопрос заключался не в том, кто держал меч, а в том, кто меч направлял. Некоторые считали, что таким человеком был Эрик сын Эдварда, который теперь находился в Восточном Аросе у свеев и, согласно людской молве, уже был избран конунгом на тинге в Муре. Другие считали, что заговорщика нужно искать в Дании, что это Магнус сын Хенрика, претендующий теперь на корону, поскольку он приходится правнуком королю Инге Старому.
В Линчепинге Карл сын Сверкера уже сам провозгласил себя конунгом и созвал местный тинг, чтобы это подтвердить. Так что теперь было важно, кого выберут королем в Западном Геталанде, Карла сына Сверкера или Эрика сына Эдварда. Но в любом случае это не могло решиться тихо и мирно.
Когда зазвонили к службе, все разговоры были прерваны и народ хлынул в храм Божий, чтобы заглушить тревогу, утешиться Евангелием, охладить свое возбуждение божественной песней или, как Магнус, стоять погруженным в совершенно иные мысли, даже не помышляя о том, чтобы очиститься от всего земного, как следовало. Вероятно, что большинство находящихся здесь мужчин, имеющих герб, думали о том же, что и Магнус. Может быть, сейчас они в последний раз встречались как друзья под одними церковными сводами. Одному Богу известно, что может случиться в будущем и какие роды станут врагами. Когда Магнус был еще маленьким мальчиком, королевскую власть захватил конунг Сверкер, и геты были вынуждены воевать друг против друга. Теперь эта опасность снова приближалась.
Служба закончилась, но Магнус был настолько глубоко погружен в свои мысли, что не заметил этого, пока Сигрид легонько не толкнула его в бок. Однако он успел хорошо продумать, что ему теперь говорить.
И в долгих разговорах, которые начались между мужчинами, в то время как их женщины и дети с нетерпением ожидали в санях, постепенно замерзая, Магнус тщательно подбирал слова. Он признал то, что Эрик сын Эдварда гостил в Арнесе непосредственно перед убийством, но указал и на то, что жена Эрика Кристина причинила много неприятностей своими притязаниями на Варнхем. Таким образом, его род был и за, и против Эрика сына Эдварда.
Он признал то, что Сигрид была очень дружна с конунгом Сверкером, но его собственный норвежский род конунг Сверкер ни в грош не ставил. Так что его род был и за, и против рода Сверкера.
Другие высказывались более ясно, казалось, что большинство выступает за род Сверкера. Магнус не хотел видеть в ком-либо из присутствующих будущего врага. Что бы ни случилось, это было бы неразумно. Тех врагов, которых человеку посылает Бог, придется рано или поздно встретить с мечом в руке, невзирая на все церковные проповеди.
По дороге домой он был мрачен и, когда они приближались к Арнесу, начал беспокойно оглядываться, словно уже ожидая завоевателя, хотя снег все еще защищал Арнес от всех вторжений с севера и востока.
По возвращении он тут же приказал подбросить дров в кузнечные горны и поставил к мехам и наковальням всех рабов-кузнецов, чтобы они успели выковать как можно больше наконечников для стрел и копий. То грубое железо, которого в Арнесе было в избытке, не годилось для ковки мечей.
Уже на следующий день Магнус снарядил в Ледесе две пары больших саней для закупки всего, что могло понадобиться в предстоящей войне.
* * *
Зима лишь постепенно выпускала Арнес из своих ледяных объятий, и сюда не доходили известия о дружинах, которые снаряжались в Восточном Геталанде или Свеаланде, поэтому настроение Магнуса улучшилось, и в кузницах и плотницких перешли к ежедневным, обычным занятиям. Кроме того, Сигрид успокоила его, сказав, что война едва ли придет к ним в Арнес. Если Эрика сына Эдварда выбрали конунгом свеев, а Карла сына Сверкера – королем Восточного Геталанда, то сначала придется бороться между собой этим двум областям. Здесь, в Западном Геталанде, им останется лишь последовать за победителем.
Магнус согласился с ней лишь наполовину. Он считал вполне возможным, что один из двоих претендентов сначала обратится к Западному Геталанду, чтобы получить еще одну из трех корон, которыми так Хотел завладеть Эрик сын Эдварда. И тогда придется на что-то решиться. Если с этим сперва придет Эрик сын Эдварда? А если первым пожалует Карл сын Сверкера? Оба варианта были вполне возможны.
Сигрид считала, что в любом случае ничего не изменишь, сидя в Арнесе, попивая пиво по вечерам и рассуждая. Раньше или позже все станет ясно, и тогда, но только тогда, придет время определиться. Магнус пока удовлетворился этой мыслью.
Но когда с крыш капало уже неделю и льды начали таять, в Арнес пришла беда, значительно большая, чем если бы приехал один из двух королей и стал требовать клятвы верности.
Жизнь мальчиков текла теперь спокойно, с соблюдением строгой дисциплины, поскольку послушник Эрленд вернулся в Арнес. С рассвета и до вечерней молитвы их в основном держали в углу зала в длинном доме, где Эрленд вбивал науку в их упрямые маленькие головы. Оба мальчика считали свой труд рабским, поскольку текстов, которые послушник привез с собой из Варнхема, было немного и они касались в основном вещей, которые совершенно не интересовали в Западном Геталанде ни маленьких мальчиков, ни даже взрослых мужчин. Большинство книг представляли собой скучные философские труды. Но цель заключалась не в том, чтобы научить детей философии, для этого они были еще слишком малы, а в том, чтобы они затвердили грамматику. Без грамматики нет учения, без грамматики мир закрыт для понимания, повторял Эрленд, и мальчики, вздохнув, снова склоняли свои маленькие головки над чтением.
Эрленд не роптал на свою судьбу. Однако и ему казалось, что Бог призвал его для более серьезного дела, чем пытаться вбивать знания в непослушные мальчишеские головы. Но он никогда не осмелился бы ослушаться досточтимого отца Генриха. Иногда он с грустью думал, что это задание – лишь тяжкое испытание, которое он должен вынести, или наказание за грехи, совершенные им в мирской жизни, до того, как на него снизошло откровение.
Но день отдыха был священен и для мальчиков. В воскресенье они выскакивали на улицу после утренней молитвы и исчезали из виду, как юркие белки. Магнус и Сигрид предоставляли их самим себе, не желая замечать, что братья проводят этот день не в покое и размышлениях, как предписано Богом.
У Коля, сына раба Сварте, была ручная галка, которая сидела на его плече, куда бы он ни пошел, и он обещал Эскилю и Арну, что они вместе будут ловить маленьких галчат, как только птенцы, выведшиеся в этом году, достаточно подрастут и их можно будет вынуть из гнезда на башне.
Они только что залезли наверх, чтобы посмотреть, сколько там гнезд и сколько уже лежит яиц в гнездах. Оказалось, что яиц еще нет, но они видели, что галки начали обустраивать гнезда, и это выглядело многообещающе.
Эскиль захотел посадить галку себе на плечо и потребовал, чтобы Коль одолжил ему птицу, а тому, естественно, нечего было на это возразить, хотя он и сказал, что галка может испугаться чужака.
Как и опасался Коль, галка внезапно покинула плечо Эскиля, взлетела вверх и уселась на самом краю башни, словно обозревая открывшиеся перед ней просторы и размышляя о том, не покинуть ли ей свою неволю. Эскиль ничего не мог сделать, потому что боялся высоты. Коль не двигался, чтобы не спугнуть галку. Тогда Арн осторожно подполз к краю башни, пытаясь достать веревку, которой была обвязана лапка галки. Однако он не дотягивался до нее, и ему пришлось залезть на обледеневший проем в башне, встать на цыпочки и тянуться все дальше и дальше. Когда он достал веревку и слегка дернул за нее, галка с криком взлетела и словно потянула его за собой вниз, в пропасть. Испуганным мальчикам показалось, что прошла вечность, прежде чем они услышали глухой звук внизу, куда упал Арн.
Скоро весь Арнес наполнился криками и стонами. Безжизненное тело Арна осторожно принесли на носилках в поварню, которую только что покинула после лечения Суом. Когда его положили, стало ясно, что надежды нет. Арн был бледен, лежал без движения и не дышал.
Прибежав из длинного дома, Сигрид была совершенно вне себя, как и любая другая мать, которой бы сказали, что ее сын упал и разбился. Но, увидев Арна, Сигрид внезапно остановилась, замолчала, и лицо ее выразило сомнение. Это не могло быть правдой. Арн не мог умереть таким молодым, в этом она была убеждена с того самого момента, когда увидела, что он родился в рубашке.
Но сейчас он лежал бледный, безжизненный, бездыханный.
Когда чуть позже Магнус опустился на колени возле нее, он уже знал, что никакой надежды нет. В отчаянии он махнул рукой, чтобы вышли все, кроме послушника Эрленда, поскольку не хотел показывать свои слезы рабам и дружинникам.
Теперь просить за жизнь Арна казалось бессмысленным, скорее нужно было молить о прощении грехов, которые навлекли на них кару Божью, считал Магнус. Эрленд ничего не решался сказать по этому поводу.
Заливаясь слезами, Сигрид просила их обоих не терять надежды и молить о чуде. И они тихо покорились, поскольку чудо могло произойти, хотя в этом нельзя быть до конца уверенным до тех пор, пока не попытаешься попросить Бога об этом.
