Текст книги "Путь в Иерусалим"
Автор книги: Ян Гийу
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)
Глава X
Как осенняя буря, налетел на Западный Геталанд претендент на престол Кнут сын Эрика, возвращаясь из Норвегии. Сперва он поехал к брату своего отца, Юару сыну Едварда, и отпраздновал у него адвент, выразив благодарность за возвращение в церковь Эриксберга. Затем он гостил у многих других родичей, говоря, что приехал поохотиться. В Западном Геталанде стояла суровая, «волчья» зима, когда снега не слишком много для коня и бредущего по сугробам раба, но чересчур – для бегущего волка. В такую зиму, по обычаю, молодые и смелые охотники ездили от двора к двору, собирая людей на облаву на волков. Но и кроме охоты было что обсудить – конечно, все говорили о победе Фолькунгов и Эрикова рода на ландстинге в Аксевалле. А Кнуту было о чем поразмыслить, чтобы легче собрать урожай, когда подоспеет время жатвы.
Его первейшей и главной целью во время этой охоты на волков стало посещение Арнеса. Когда он и его люди прибыли туда, их уже ждали, ибо накануне хозяева получили весть от гонцов Кнута. И Магнус заранее послал Сварте, Коля и других рабов, кто подвернулся под руку, в лес, севернее Арнеса, чтобы окружить волков. Там были отличные места для охоты.
На двор въезжали ловкие, сильные молодые парни, половина из них – норвежцы. Кони их звонко цокали копытами, а навстречу уже спешили слуги, беря коней под уздцы. Кнут сын Эрика первым соскочил с коня и с распростертыми объятиями двинулся к хозяину – Магнусу. Арна он обнял вторым, дружески тряхнув его за плечи. И сказал при этом, что встреча действительно радостная, ведь именно Арна он помнит лучше всех с самого детства. Арн сперва не понял, что за воспоминания детства тот имеет в виду, но Кнут весело напомнил ему, как они вместе прятались в этом самом доме, чтобы послушать норвежского скальда, которого привез с собой отец Кнута, святой Эрик, и как этот самый святой король ненароком окатил их, справляя нужду.
Теперь Арн наконец-то вспомнил, о чем идет речь, и заявил, что само по себе событие гораздо приятнее в воспоминаниях, чем в действительности. И оба весело посмеялись, словно добрые друзья, встретившиеся через много лет. Обняв Арна за плечи, Кнут, как почетный гость, первым вошел в дом. Юноши громко переговаривались, к великому удовольствию окружающих, так как было занятно, когда один говорит как норвежец, а другой – как датчанин.
Словно Божие благословение просияло над праздничным пиром, ибо ничего лучшего тогда не было в Арнесе.
Магнус являлся теперь уважаемым отцом, сын которого сразил самого Эмунда Ульвбане, завоевав славу своему отчему дому и всему роду. Эскиль был тоже несказанно рад тому, что его оклеветанный брат теперь стал тем, о ком говорят с уважением. Все недоразумения в отношениях между отцом и сыновьями исчезли. И Арн ощущал, что он, словно блудный сын, теперь действительно вернулся в свой дом. На пиру Эрика дочь Юара тотчас услышала со всех сторон слова похвалы и почтительности в свой адрес, ибо запеченная оленина с заморскими специями и маленькие кабанчики с медом, которых она поставила перед гостями на стол рядом с лучшим в доме пивом и медовухой, вызвали громкие возгласы восхищения и изумления, и гости только и делали, что пили за Магнуса, прославляя его счастье – такую хорошую хозяйку в доме. Никто больше не замечал, что речь Эрики была невнятной.
Кнут сын Эрика встретил в усадьбе самый радушный прием, и он теперь мысленно рассматривал Арнес как наиважнейший оплот во всем Западном Геталанде. А потому он тоже испытывал великую радость на пиру.
Когда все наелись до отвала и могли только пить, зашел разговор о том, о чем должен был зайти рано или поздно, – о поединке на ландстинге в Аксевалле.
Арн смутился, умолк и сказал лишь, что он победил просто неумеху с плохим мечом и дело не стоит того, чтобы много говорить о нем. Но Кнут попросил хотя бы показать ему меч, а просьба королевского сына и почетного гостя должна быть исполнена немедленно. И слуга быстро принес меч.
Кнут с удивлением вытащил меч из ножен и взвесил его сперва на руке, а затем прошелся по залу и испытующе рубанул мечом воздух, так что стало понятно, что он и прежде держал в руках меч. Кнут нашел, что меч Арна слишком легок и хрупок, как ему и рассказывали, и он попросил объяснить, в чем тут дело.
Арн сначала воспротивился, говоря, что нечего о мече рассуждать за кружкой пива. Но потом увидел заалевшее лицо Эрики дочери Юара, упрямо просившей его показать меч, и покорился.
Он подошел к Кнуту, спросив разрешения обнажить его меч, и взвесил его на руке. – У тебя тяжелый, искусно украшенный норвежский меч, дорогой друг детства, – сказал он и задумчиво помахал мечом в воздухе. – И если ты не промахнешься, то даже шлем врага не устоит. Но вот взгляни!
Он поднял меч, словно желая ударить им плашмя прямо по очагу, и тогда бы меч этот сломался прямо посередине. Кнут вскрикнул от страха. Но Арн удержался от удара и, засмеявшись, почтительно протянул Кнуту меч, добавив, что он, разумеется, ни за что не посмеет разбить этот меч, которым, возможно, будет завоевано целое королевство.
Потом он взял из рук Кнута свой собственный меч, поднял его и со всей силой ударил о камни, так что сталь зазвенела.
– Теперь ты видишь разницу, дорогой друг Кнут, – сказал он насмешливо, сгибая острие своего меча. – Наши северные мечи сделаны из твердого каленого железа и могут лопнуть. Их тяжело держать в руке. А мой меч – гибкий, упругий, он не разбивается, и им легко рубить.
Слова Арна пробудили не недоверие, а изумление. Кнут предложил Арну обменяться с ним несколькими ударами и снова обнажил свой меч, а Арн послушно поднял свой. Он несколько раз встретил в воздухе удары Кнута, продемонстрировав, насколько тяжелый меч проигрывает в сравнении с упругостью легкого. Арн просто стоял и как будто даже не прилагал усилий, тогда как Кнут вкладывал всю свою мощь в каждый удар, не достигавший цели. В конце Арн внезапно согнул руку в одном из отражающих ударов, так что меч Кнута заскользил вниз и сам его владелец повалился на землю вслед за ним. Норвежским родичам этот прием Арна особенно пришелся по душе.
Кнут поднялся без гнева, восхищенный, подошел к Арну и обнял его, сказав, что взывает ко всем святым, чтобы меч этот был всегда на его стороне, ибо не хотел бы он, Кнут, иметь Арна своим врагом.
Они вместе дружно выпили за эти добрые слова, и все ощущали, что связаны чем-то большим, нежели просто кровным родством.
Когда немного погодя Эрика дочь Юара поднялась, чтобы пожелать всем доброй ночи, – первым подошел к ней Эскиль, похвалил ее и поблагодарил, пожелав напоследок хорошего сна. Прежде такого никогда не бывало, и Эрике казалось, будто бы наконец, как поздней весной, вскрывается лед, который слишком долго сковывал воду.
Когда же к ней подошел Арн, она довольно фыркнула и тихонько шепнула ему, что никогда не слышала столько похвал за приготовленную не ею пищу. Арн сказал в ответ, что гостям понравилось, как готовят в этом доме, и оба они много трудились над тем, чтобы теперь все так получилось. И, подмигнув, добавил, что это останется их тайной, иначе норвежцы снова будут судачить о его немужском поведении. На том мачеха с пасынком и расстались, питая друг к другу искреннюю любовь.
Эскиль нашел способ продолжить пир наверху, в одной из башен. Там было холодно, но слуги должны были вскоре принести огонь. Так что все, кто хотел спать, улеглись без помех, а те, кто еще был в состоянии пить пиво и мед, делал это, не беспокоя хозяйку.
Молодые люди выбрали башню. Магнус же благоразумно покинул их, пожелав всем доброй ночи.
Сперва в башне ощущался холод, пока не принесли огонь, да и стужа на дворе, вероятно, делала свое дело, и, когда теперь юноши снова стали пировать, тон разговора изменился.
Кнут повел хитрые речи о том, что не надо было Арну щадить Эмунда-убийцу. Хотя, с другой стороны, было неплохо, что Арн поступил так, а не иначе, тут же поспешил заверить Кнут. Ведь после свершившегося Эмунд обречен на вечные насмешки, и зовут его теперь Эмунд Однорукий вместо Ульвбане. Но все же убийца короля не достоин жизни, и Кнут, как сын своего отца, обязан завершить то, что не сделал Арн.
При этих словах Арн побледнел и ничего не ответил. Впрочем, ему и не нужно было говорить, потому что в дело вмешался Эскиль, причем самым неожиданным образом.
Прежде всего Эскиль подтвердил, что прекрасно понимает Кнута и ничего не имеет против его намерений. Однако есть одно дельце, которое можно решить, будучи добрыми родичами.
Он встал и принес пергамент. Это была карта. Он расстелил ее на столе и, поднеся свечу, попросил всех подойти и взглянуть. Гости с любопытством столпились вокруг Эскиля.
А тот ткнул сперва пальцем в Арнес, а потом указал в направлении реки Тидан, вплоть до Аскеберга, места тинга на востоке, и здесь его палец замер у Форсвика, на берегу озера Веттерн, – там, где была усадьба Эмунда Ульвбане, то есть Однорукого, как поправился Эскиль.
– Взгляните сюда и подумайте, – сказал он и обвел пальцем земли Эмунда. – В Форсвике живет Эмунд, один в стране врагов, да к тому же с одной рукой. Радости это у него не вызывает, да и чувства уверенности тоже. От щенка Болеслава помощи он не дождется, и пройдет время, прежде чем Карл сын Сверкера покажет свой нос в Западном Геталанде. Смотрите же! Если мы сможем купить его владения, то все эти земли, от Венерна до Веттерна, будут принадлежать нам. В наших руках окажутся все дороги и вся торговля!
Эскиль торжествующе посмотрел вокруг, думая.что все его поняли, но это бьшо не так. Кнут мрачно буркнул, что одно вовсе не связано с другим.
Тогда Эскиль осторожно возразил, что, может, стоит сначала провернуть это дельце, а потом уж пусть убийца короля получает по заслугам. В противном случае его земли унаследует вражеский Арнесу род. Сейчас же положение таково, почти прошептал Эскиль, что Эмунд сам не станет противиться мысли о переезде в более безопасное место, и поэтому ему можно будет предложить за Форсвик низкую цену. Договориться-то будет не сложно.
Тут два норвежца, из свиты Кнута, которых звали Гейр сын Эрленда и Эллиннг Силач – прозвище это он получил не случайно, – захохотали громовыми голосами, едва они поняли, о чем идет речь. И вскоре уже все в зале смеялись до слез – все, кроме Арна, который совершенно не видел здесь ничего веселого.
Гости выпили за Эскиля, за его блестящую идею, и тут же на месте, как хорошие родичи, пообещали приложить все усилия, чтобы дело было сделано наилучшим образом.
– Редко же ты, брат Эскиль, делал кому-нибудь столь простое предложение, – фыркал Гейр сын Эрленда в свою кружку с пивом. – Эмунд Однорукий, пожалуй, не сможет отказать тебе, даже если цену ты назначаешь низкую. А потом ты преспокойно позволишь нам довершить это дело и, может, еще получишь обратно добрую половину своего серебра!
– Я ваш хевдинг и будущий король и клянусь, мы отблагодарим наших славных родичей! – воскликнул Кнут сын Эрика, и снова все засмеялись, а Арн так и не понял, что за дела решаются сейчас в башне.
Пока еще было не поздно – ведь назавтра они отправляются по снегу в обратный путь, – норвежский родич Эйвинд сын Иона решил, что пора послушать скальда. Пусть он поведает об отцах и дедах и укрепит дух собравшихся. Скальда звали Орм сын Регнвальда, он вышел вперед, ожидая, когда все нальют себе пива и сядут поудобнее, а потом начал рассказывать. Родичи из Западного Геталанда ожидали услышать истории о походах викингов на Запад, которые особо ценились мужчинами. Но скальд рассказал им совершенно новую сагу, и звучала она так:
"Это случилось в праздник Вознесения Господня, и многие знамения были видны на небе. В тот день святой Эрик был на мессе в церкви Пресвятой Троицы – там, на Горе Господней в Восточном Аросе. Он получил послание от одного из своих людей. Враг стоит у городских стен, гласило послание, и надо без промедления вооружиться и выйти ему навстречу. Рассказывают, что король ответил: "Дослушаем в мире эту праздничную мессу. Я уповаю на Господа и верю, что мы торжественно будем слушать Его Божественную литургию в другом месте". После таких слов он обратился с молитвой к Богу, осенил себя крестным знамением и, выйдя из церкви, вместе со своими людьми вооружился. Невзирая на малое число воинов, он мужественно двинулся с ними вперед, навстречу врагу.
Закипела битва, и враг всей своей силой обрушился на короля. Когда удалось поразить помазанника Божия и тот упал на землю, злодеи стали наносить ему одну рану за другой. Он был уже при смерти, но еще более жестокие враги приблизились к нему. Вперед выступил Эмунд Ульвбане, наемник Карла сына Сверкера, и отрубил королю голову. Так святой Эрик торжествующе перешел из земной юдоли в небесное блаженство. А там, где пала его голова с плеч, тут же забил чистый источник, и течет он до нынешнего дня, называясь источником святого Эрика. Воды его совершили множество чудес. Так живет святой Эрик среди нас и будет жить вечно".
Когда скальд Орм сын Регнвальда закончил свой рассказ, в зале было совсем тихо, не слышалось даже стука пивных кружек о столы, которым гости просили еще пива. Кнут пожелал, чтобы Арн прочитал молитву о его отце и для большей силы произнес ее на церковном языке. Арн исполнил его просьбу, охваченный печалью и гневом после того, что услышал из уст скальда.
Между тем сам Кнут сын Эрика нанял ученого Орма, чтобы тот рассказывал сагу в каждом доме, где они останавливались погостить. Все до единого жители этой страны должны услышать ее, таков был замысел Кнута.
На другой день они славно поохотились в Арнесе, убив восемь волков. Волчьи шкуры лучше всего зимой.
* * *
Праздничная рождественская заутреня в этом году должна была проходить в церкви Хусабю, которая являлась королевской. Однако король там не покажется – западные геты защищали от него свои земли. Но в Хусабю должен прибыть лагман Карле, самый знатный из всех в Западном Геталанде. Поэтому Фолькунги тоже отпразднуют Рождество в Хусабю, а не в своей церкви в Форсхеме.
За несколько дней до праздника в Арнес пришло послание, в котором королевский священник из Хусабю, зная об Арне как о чудесном певчем, приглашал его приехать в Хусабю пораньше и поупражняться с церковным хором, чтобы рождественская месса удалась на славу. Арн решил, что от доброго предложения он отказаться не может, отложил свой мастерок и начал собираться в путь.
Магнус хотел было послать с ним дружинников, ведь Арн стал таким человеком, сразиться с которым было почетно и смерть которого могла бы порадовать Сверкерову свору. Но Арн отказался, заявив, что при свете дня, когда он едет верхом, никто не посмеет напасть на него, – по крайней мере, когда завидят его тощую монастырскую клячу, добавил он со смехом.
Теперь-то Магнус тоже мог усмехнуться его шутке, ибо знал, что заблуждался насчет лошади Арна и его меча, что недооценивал способностей своего сына управлять конем и владеть мечом. Магнус тогда извинился за свою ошибку, и больше они это не обсуждали.
На следующее утро, на рассвете, Арн отправился в путь. Он был вооружен, закутан в волчью шкуру, а в сумке, привязанной к седлу, лежало церковное облачение. Стоял сильный мороз, но всадник скакал быстро, так что ему и его коню Шималю удавалось сохранять тепло. Уже в полдень Арн достиг церкви и пасторской усадьбы в Хусабю. Сразу же после того, как он отвел Шималя на конюшню, выпил немного пива и, как того требовал обычай, преломил хлеб, поданный женою священника, он отправился в церковь, самую большую во всем Западном Геталанде после кафедрального собора в Скаре. Церковь эта выделялась своей огромной западной башней, построенной в незапамятные времена.
Арн был в хорошем настроении, ему нравилось петь, и он верил, что каждый знает наизусть дивные рождественские гимны, а кроме того, само Рождество было столь радостным праздником, что петь было легко всем, даже тем, кто не очень-то умел это делать.
Однако среди певчих он оказался не единственным, кто обучался пению у цистерцианцев, – на хорах стояла и Сесилия дочь Альгота, которая в последние годы воспитывалась по очереди со своей сестрой Катариной в монастыре Гудхема, возле озера Хурнборгашен.
И первое, что услышал Арн, войдя в холодную церковь, – это ее голос. Чистый, ясный, он звучал выше всех остальных голосов, и Арн изумленно приостановился, вслушиваясь в него. Он никогда не слышал такого прекрасного пения и подумал, что это сопрано какого-нибудь мальчика. Так и он сам пел когда-то в детстве в Vitae Scholae, Школе Жизни, но сейчас ему казалось, что этот голос звучит лучше, в нем было больше полноты и жизни.
Арн остановился вдали от хора и не мог видеть, кому принадлежал этот небесный голос, да его это пока и не волновало. Он опустил глаза, глядя на каменные плиты пола, чтобы ничто не отвлекало его от слушания, от мельчайших нюансов пения.
Когда хор пропел четыре из шестнадцати стихов, из которых состоял гимн, священник прервал певчих, чтобы сделать замечание второму голосу. Тогда Арн подошел поближе и поприветствовал священника, робко поклонившись певчим.
И тут он впервые увидел ее. Перед ним была словно Биргитта из Лимфиорда, но уже взрослая, – та самая Биргитта, из-за которой ему пришлось так много каяться, из-за которой он чуть не рассорился с отцом Генрихом, выясняя, что же значит любовь. Те же густые рыжие волосы, заплетенные в длинную косу, те же живые карие глаза и прекрасное белое лицо. Наверное, он слишком пристально смотрел на нее, и она досадливо усмехнулась, привычная к взглядам молодых людей. Она не знала, кто он, – священник утаил от них, что пригласил еще одного певчего, так как сам не знал наверняка, захочет ли сын хозяина Арнеса затруднять себя и приехать только ради того, чтобы поупражняться вместе с хором.
Конечно же, священник из Хусабю обрадовался: даже если этот Арн окажется вполовину таким искусным певчим, как похвалялся болтливый священник из Форсхема, то и тогда праздничная заутреня выйдет необычайно красивой. Тем более что он уже заполучил для своего хора великолепное сопрано первого голоса. А так как он был скорее веселым, чем строгим пастырем и не чурался розыгрышей, то он, пользуясь случаем, решил пошутить.
Он коротко заявил, что из церкви Форсхема прибыл еще один певчий – Арн нашел такое представление несколько странным – и что теперь можно попробовать спеть еще раз то же самое, но только с двумя певчими и на два голоса. И священник махнул Сесилии, которая послушно выступила вперед, забавляясь этим глазеющим на нее бондом из Форсхема.
Арн понял, что именно она владеет таким ангельски прекрасным голосом, и от этого еще более глупо уставился на нее.
Начав петь, Сесилия нарочно взяла на тон выше, чтобы сразу поставить новичка из Форсхема на место. Но, услышав или даже скорее ощутив всем телом, как этот новый певчий, поющий вторым голосом, следует за ней, ведет ее словно в танце, как их голоса сплетаются и переходят друг в друга, будто бы они всегда пели вместе, она не могла не поднять глаза и не встретиться с ним взглядом. Он смотрел прямо на нее, и оба почувствовали, будто глас Божий обращается к ним в этом пении. Тогда Сесилия начала усложнять мелодию, но Арн по-прежнему следовал за ней, оставаясь вторым голосом, все с той же легкостью, как и прежде, и оба они уже не видели, не замечали других певчих священника, которые пребывали в молчании, пораженные этой красотой, струящейся как свет под церковными сводами. Арн и Сесилия видели лишь друг друга и умолкли только тогда, когда пропели все шестнадцать стихов гимна.
Они упражнялись в пении почти целый день. Священник был добр со всеми и находился в таком приподнятом настроении, в каком его никто раньше не видел. Если он и поправлял кого-то, то делал это мягко, и вскоре все научились хорошо исполнять гимны, так как теперь двое певчих пели на два голоса. Певчие научились петь хором с двумя запевалами и хором с сопрано, вторым голосом и даже третьим голосом, ибо Арн мог петь и за третий голос в этих простых и радостных рождественских песнопениях.
Все были довольны и разошлись только к вечеру. Наконец Арн и Сесилия смогли поговорить друг с другом. Они оживленно обсуждали, кто где учился, рассказывали друг другу о монастыре Гудхем, о Школе Жизни и Варнхеме. Так вместе они вышли на паперть, где Сесилию поджидали два дружинника, с ее плащом и лошадью, чтобы без промедления отвезти ее домой, в усадьбу Хусабю, как строго приказал им ее отец Альгот.
Один из дружинников гневно шагнул к дерзкому певчему, стоявшему слишком близко к этой девице, честь которой он был обязан защищать. Но второй дружинник, помнивший ландстинг в Аксевалле, предупреждающе схватил его за руку и сам кинулся вперед, учтиво приветствуя господина Арна из Арнеса.
Сесилия дочь Альгота прервала свою оживленную речь о монастырском пении, решив, что ослышалась. Этот милый юноша с мягким взглядом – неужели он тот самый, о котором говорят за каждой кружкой пива по всему Западному Геталанду?
– Как твое имя, певчий? – с сомнением в голосе спросила она.
– Арн сын Магнуса из Арнеса, – быстро ответил Арн и тут же подумал, что он впервые в жизни назвал свое имя полностью. – А кто ты? – добавил он, помедлив, не отводя от нее глаз.
– Я – Сесилия дочь Альгота из Хусабю, – застенчиво ответила она.
Оба они были охвачены одним чувством и поняли теперь, что их встреча угодна Господу. Они ощутили это еще там, в церкви, когда голоса их слились в общем пении.
* * *
Рождественская заутреня в церкви Хусабю в год Божией милости 1166 останется в памяти людей. Все были согласны в том, что прекраснее пения Господу никогда прежде не слышали в этом храме. И ни разу на праздничной службе никто не почувствовал ту усталость, которая обычно одолевала долго стоявших на каменном полу.
Глаз радовало то, что этот юный Фолькунг в синем плаще, с белокурыми волосами, стоял рядом с рыжеволосой дочерью Альгота из рода Поля, разодетой в шелка зеленого родового цвета, и они вместе радостно пели гимны, так что все могли видеть, что Господь уготовал их друг другу. Даже если присутствующие здесь их отцы не замечали очевидного, то многие на пиру в Хусабю охотно открыли бы им эту истину. Ибо все также знали, что речь – не о серебре или какой-нибудь выгоде, так как у Альгота сына Поля дела идут плохо. Словно сам Господь наш Христос обратился ко всему приходу, позволив небесным голосам этих юноши и девушки нести радостную весть о Рождестве Христовом, о примиряющей силе любви, о том, что любовь одолевает зло и что любовь друг к другу сильна: это видели и слышали все на рождественской заутрене.
Конечно же, Альгот сын Поля видел это, как и другие, стоявшие гораздо дальше него в церкви. Будучи королевским наместником в усадьбе, он стоял в переднем ряду, рядом с лагманом Карле сыном Эскиля и господином Магнусом. И то, что видел он и все остальные, разумеется, вселяло в него надежду. Однако по опыту он знал, что с господином Магнусом и его сыном Эскилем вести дела непросто, тем более теперь, когда все только и говорят о младшем сыне Арне, который стал близким другом Кнута сына Эрика, по слухам – будущего короля страны. Так что вполне могло оказаться, что пылающая надежда очень скоро превратится в пепел, едва они заговорят об этом деле. Может, обитатели Арнеса строят большие планы на более выгодный брак; может, они хотят упрочить связи между родами Фолькунгов и Эрика, а может, подумывают о какой-нибудь дочери норвежского короля. Мечты Сесилии и Арна, словно птицы, летали и пели высоко в небе, но это вовсе не означало, что им действительно суждено сбыться.
Итак, Альгот сын Поля ощущал в себе то надежду, то отчаяние, обдумывая все мыслимые и немыслимые возможности. И еще он испытывал страх перед предстоящим пиром, ибо это все равно что сжечь за собой все корабли на берегу, как делали их предки, согласно сагам, когда не было возврата назад. Так и для Альгота возврата теперь не было.
Его обязанности наместника в королевской усадьбе заключались в том, чтобы следить за порядком; король мог приехать сюда когда пожелает, с какой угодно свитой, и их всех надо было кормить. В любой момент усадьба должна быть готова к пышному пиру.
И если сам король, Карл сын Сверкера, послал бы гонцов с сообщением, что он и его свита едут на Рождество в Хусабю, как это делалось множество раз, то все должно было быть приготовлено как следует. Но неразумно забывать и о том, что произошло с отцом короля, Сверкером Старым, как раз по дороге на рождественскую мессу. Да, Западный Геталанд теперь не самое безопасное место для людей из рода Сверкера.
Вместо этого пришла весть, что Фолькунги, во главе с лагманом и господами из Арнеса, с большой дружиной, будут праздновать Рождество в Хусабю, словно они уже получили королевские права. Отказать им было бы глупо, особенно если привести одну-единственную причину: королевская усадьба принадлежит не Фолькунгам, а Карлу сыну Сверкера. Высказать эту истину – все равно что пойти на верную смерть.
Но согласие Альгота сына Поля тоже могло оказаться равносильным смерти. Конечно, стояла зима и выпало много снега, так что королевское войско сможет добраться сюда не раньше весны, да и то сомнительно. Но даже если его войско дойдет и одержит победу, как объяснить, что враг вытеснил короля из его собственной усадьбы? Единственное, на что уповал Альгот сын Поля, так это на то, что к весне Фолькунги и их родичи сами уже победят короля. Иначе, пожалуй, жить Альготу останется недолго. Обо всех этих трудностях он ни словом не обмолвился с дочерью Сесилией, он и представить себе не мог, что она своей девичьей головкой сообразит, что происходит.
Тем не менее пир удался на славу. Поначалу, правда, Альгот сын Поля чувствовал себя словно зажатым между двумя щитами, сев на почетное сиденье между лагманом Карле и тремя знатными Фолькунгами из Арнеса, которые сидели соответственно своему положению. Было несложно догадаться, о чем они думают, нахально поедая королевские запасы и расположившись, словно у себя дома. Они даже не стеснялись громко отпускать шутки по этому поводу и время от времени пили за короля, смеясь при этом все оглушительнее.
У Сесилии и Арна не было никакой возможности поговорить на этом пиру. Они лишь обменивались взглядами, сидя в нескольких шагах друг от друга. Но такой способ общения был весьма заметным: казалось, будто в зале звучали колокола.
Магнус и Эскиль вскоре смекнули, что перед ними возникают трудности, но, пошептавшись, они договорились, что сейчас не место и не время толковать об этом деле – ни с Арном, ни между собой.
После рождественского пира в Хусабю Фолькунги со своей дружиной поскакали на юг, в Эриксберг, – погостить несколько дней у Юара сына Едварда, Кнута сына Эрика и их родичей.
Их ждало обильное угощение, и потом они, усталые, вернулись в Арнес. Но тут к ним опять нагрянул Кнут сын Эрика со своими буйными норвежскими дружинниками, вооруженными так, словно речь шла не только об охоте на волков в Тиведене. Хотя именно охота была как будто причиной их приезда.
Погода явно не подходила для охоты, и казалось, это вполне устраивало Кнута сына Эрика, ибо ему о многом надо было поговорить с Фолькунгами. Он хотел обсудить с Эскилем, какими делами ему, будущему королю свеев и гетов, стоит заняться, и Эскиль дал ему разные советы. Прежде всего сын Магнуса считал, что тот, кто правит и Свеаландом, и Восточным Геталандом, обязательно должен вести дела с Саксонией и Любеком, причем больше, чем прежде. Раньше недооценивалось значение Балтийского моря, будто бы оно кончалось там, где после смоландских лесов начиналась Дания. Но морская торговля могла бы стать очень выгодной, если удастся вести ее мирно и заключить договор с любекцами. Надо чеканить и новую королевскую монету, ведь прошло уже то время, когда заморские товары выменивали на мех куницы. Затем следует проложить торговый путь между Норвегией и восточными землями страны, который шел бы из Ледесе, через Венерн, в земли Арнеса и потом Веттерн. Эскиль прежде всего считал, что по этому пути можно с большой выгодой для себя вывозить с Лофотенов вяленую рыбу. Там ее можно купить за бесценок, а продать здесь – с прибылью.
Эти торговые планы вдохновили Кнута сына Эрика, и он решил, что Эскиль будет его главным советником во всем, что касается торговли и денег, как только он, Кнут, завоюет три королевские короны.
Ну, а сейчас из всех их грандиозных планов могло решиться одно-единственное дело – дело Эмунда Однорукого из Форсвика, ибо его земля была как раз недостающим звеном в торговом пути между Норвегией, Свеаландом и Восточным Геталандом. Но это самое дело могло бы стать крайне выгодным для одной стороны и менее выгодным – для другой, как справедливо полагал Эскиль, и потому следовало начинать его с письменной сделки. В Арнесе найдется немного пергамента и письменных принадлежностей, но все же их хватит на такой документ, и все спросили у Арна, не возьмется ли он написать его. И в Школе Жизни, и в Варнхеме Арн частенько трудился у архивариуса: в обоих монастырях хранилось множество писем подобного рода о всяких дарах и покупках. Если Арну скажут, кто покупает, что продают и за какую сумму, он сразу сможет составить документ.
Выслушав объяснения Эскиля, Арн поднялся в башню, взял там все необходимое и остаток дня провел в работе над письмом. К ужину он вернулся с очень красивым пергаментом, на котором была уже восковая печать Магнуса сына Фольке. Так как письмо было составлено по-латыни, как обычно и делалось, чтобы придать документу законную силу, то Арну пришлось зачитать его несколько раз на северном языке:
– "Во имя святой и нераздельной Троицы. Я, Магнус, хозяин Арнеса, и два моих сына, Эскиль и Арн, извещают как ныне живущих, так и потомков, что позорная долгая распря между нами и Эмундом Ульвбане отныне прекращена и мы с помощью Божией и по взаимному согласию кладем ей конец следующим образом: Эмунд Ульвбане передает нам усадьбу Форсвик со всеми ее землями, полями, лесами, рыбными водоемами и прочим, что относится к усадьбе, так что она свободно и навсегда останется в нашем владении. К этому договору прилагается пятьдесят марок серебра.
Также и я, Кнут сын Эрика, который после Бога является инициатором соглашения, со многими свидетелями принимал участие в передаче усадьбы. Чтобы договор стал утвержденным и неоспоримым, мы скрепляем его печатями Магнуса и Кнута, и того, кто нарушит его, мы, данной нам властью от Господа нашего Иисуса Христа, Его матери и Пресвятой Девы Марии и всех святых, объявляем вне закона.
