Текст книги "Путь в Иерусалим"
Автор книги: Ян Гийу
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)
Человек должен уметь примиряться со своей судьбой, ведь ее определяет Бог. Не помогут стенания о том, что ты хотел бы быть кем-то другим или оказаться в другом месте. Нужно пытаться извлечь полезный урок из любого дела – только так можно выполнить то, что предначертано Богом. Последним из братьев повторил это Арну перед отъездом брат Ругьеро, который также был призван из Школы Жизни в Варнхем, поскольку отец Генрих счел местную пищу весьма скверной.
Брат Ругьеро, украдкой уронив слезу при прощании, навьючил на Арна большую котомку с провизией, которой хватило бы на неделю или больше. Когда Арн стал возражать, брат Ругьеро быстро завязал его котомку, а потом буркнул, что не повредит иметь с собой немного гостинцев, когда едешь домой. Как и многие другие братья из Школы Жизни, Ругьеро думал, что Арн оказался среди них потому, что его родители были бедны и не могли прокормить лишний рот. Ведь дети чаще всего оказывались в монастыре именно по этой причине.
Через пару часов Арн увидел вдали Скару. Двуглавая башня высилась над скоплением деревянных домишек. Вскоре он почувствовал запах города, поскольку ехал против ветра. Пахло дымом, гнильем, отбросами и испражнениями животных, и все это вместе создавало такое зловоние, что путь в город можно было найти безошибочно, даже в кромешной тьме.
По мере приближения к Скаре в Арне все больше просыпался интерес к строительству, которое там велось, и он сделал небольшой крюк для того, чтобы посмотреть поближе. В городе строилась крепость.
Он придержал лошадь, все более поражаясь тому, что открылось его взору. Перед ним двигалось множество людей, большинство из них с усилием передвигали каменные блоки по катящимся бревнам. Работа шла очень медленно. Он нигде не видел подъемных механизмов, все делалось за счет ручного труда каких-то оборванцев, и трудились они под присмотром людей с оружием, настроенных отнюдь не дружелюбно. Создавалось впечатление, что никто из тех, кто надрывался на строительстве, не радуется своему труду.
Стены были не очень высокими и состояли в основном из земляных насыпей, до гребня которых можно было доехать верхом. Хорошая лошадь могла прыгнуть наверх одним скачком; по крайней мере, Шамсин справился бы с этим.
Арн мало знал о войне и оборонительных сооружениях, кроме того, что он прочитал, а читал он в основном о римской стратегии и тактике. Но ему показалось, что строящуюся здесь крепость будет трудно защищать, если осаждающие соорудят собственные деревянные башни и подкатят их к стенам. Хотя не исключено, что римские методы полностью устарели.
Кто-то из охранников обнаружил глазеющего Арна, подошел к нему и произнес грубые слова, которые Арн не до конца понял, но смысл которых, как ему показалось, заключался в том, что ему нельзя здесь оставаться. Он тут же попросил прощения и развернул свою медлительную лошадь по направлению к городу.
Скара также была окружена своего рода стенами, состоявшими из бревен, вязанок хвороста и набросанной земли. Рядом с местом, где можно было въехать в город, стояло несколько палаток, а возле них – люди, певшие чужие песни и игравшие на каком-то незнакомом инструменте. Подъехав поближе, Арн увидел, что в одной из палаток сидело много, мужчин. Оци пили пиво, и, видимо, занимались этим уже давно, поскольку некоторые из них, упав, спали беспробудным сном. К своему удивлению, он заметил также женщину: одежда ее была в беспорядке, и она, шатаясь, брела к палатке поменьше. Тут же совершенно спокойно стоял мужчина и справлял нужду.
Арн ничего не понимал в поведении своих ближних, и это ясно выразилось у него на лице, ибо трое маленьких мальчиков, заметивших его, стали показывать на него пальцами и смеяться, хотя Арн не понимал и причины их смеха. Однако ему нужно было миновать их, чтобы проехать через проем в стене, а они, немного пошептавшись между собой, загородили ему дорогу.
– Здесь нужно заплатить пошлину беднякам, чтобы проехать, монашек! – закричал самый старший и наиболее отчаянный из них.
– Я мало, что имею, – ответил опечаленный Арн. – У меня с собой только немного хлеба и...
– Хлеб – это хорошо, потому что у нас вообще ничего нет! А сколько у тебя его, монашек?
– Четыре хлеба, испеченных сегодня утром, – честно ответил Арн.
– Прекрасно, давай их сюда! Давай сюда хлеб! – закричали все трое, и Арну показалось, что они вдруг повеселели.
Обрадованный тем, что ему так легко удалось сделать добро ближнему своему, Арн развязал котомку и вынул хлебы, которые трое мальчишек тут же схватили и с диким хохотом потащили прочь, не сказав ни слова благодарности. Арн смущенно смотрел им вслед. Он подозревал, что его каким-то образом обманули, но не мог понять, почему кому-то могло прийти в голову это сделать, и тут же устыдился того, что плохо подумал о мальчишках.
Когда он собрался проехать через ворота, двое сонных стражников с оружием в руках преградили ему дорогу. Они сперва хотели узнать, как его имя и какое у него дело. Тот ответил, что его зовут послушник Арн из Варнхема, а приехал он для того, чтобы посетить собор, но скоро отправится дальше. Смеясь, они впустили его в город, сказав что-то непонятное о том, что он должен остерегаться совершать какие-то поступки, но какие именно,
Арн тоже не понял. И когда это ясно отразилось на его лице, стражники захохотали еще громче.
Въехав в ворота, он засомневался, куда ему двигаться дальше. Направление к собору указывали две высокие башни, которые были видны отовсюду. Но казалось, что везде между низенькими, тесно прижатыми друг к другу деревянными домишками лежит компост, и Арн сперва подумал, не поискать ли ему другую дорогу среди всех этих отбросов. Тут он увидел всадника, ехавшего навстречу ему по улочке, которая вроде бы вела прямо к собору. На каждом шагу копыта лошади погружались в отбросы, навоз и нечистоты. По-прежнему сомневаясь и морщась от запаха, щекотавшего ему ноздри, Арн отправился по той же дороге. Еще было утро, или время, которое считалось в городе утром, везде слышался петушиный крик, а пока Арн ехал по улочке, его несколько раз чуть не облили нечистотами из ночных горшков и объедками из кухонных котлов. Из того, что он слышал и видел, Арн скоро понял, что люди жили под одной крышей со скотиной и птицей. Его переполняло скорее удивление, чем отвращение.
Наконец Арн выбрался из узкой улочки и оказался перед самим собором, на большой площади, где выстроились длинные ряды палаток и происходила торговля. Здесь было немного почище.
Выбирая, куда поставить ногу, Арн осторожно слез с лошади и привязал ее к столбу перед собором, рядом с которым уже стояли два других коня. Он на секунду заколебался, нужно ли сперва утолить свое любопытство и пойти посмотреть, что продается в палатках, или идти прямо в храм Божий. Задав себе этот вопрос, он тут же устыдился своих сомнений, подошел к воротам собора, упал на колени и перекрестился.
Внутри было почти пусто и так темно, что ему пришлось ненадолго задержаться, дав глазам привыкнуть к полумраку. Перед алтарем горело около двадцати маленьких свечек; он увидел женщину, которая только что зажгла новую свечу, опустилась на колени и стала молиться.
Где-то впереди, в темноте, хор запел псалмы. Но мелодия звучала нескладно, он тут же услышал два голоса, которые откровенно фальшивили, и удивился: ведь петь так – значит насмехаться над Богом в Его же доме.
Арн вошел в один из боковых нефов и сел на маленькую каменную скамью. Прежде чем начать молиться, он попытался осмыслить то, что он услышал и увидел. Арн чувствовал себя неуютно в этом храме Божьем. Рядом с алтарем висели два тканых полотнища ярких цветов, а также изображения двух святых и Девы Марии, расписанные синей, желтой, красной и зеленой красками. Сверху, из застекленного окошка, прямо на него струился поток света, переливаясь всеми цветами радуги. Это производило на Арна впечатление искусственности, все украшения словно были фальшивыми. Изображение Иисуса Христа на одной из стен башни сияло золотом и серебром, как будто Господь был земным правителем. Арн упал на колени и сперва попросил о прощении своих грехов, а потом обратился к Богу с просьбой простить людей, которые превратили Его храм в нагромождение светских украшений и образчик дурного вкуса.
Но, снова сев на маленькую скамью, он почувствовал, что от нее будто идет тепло, словно камень с ним разговаривает. Ему подумалось, что он уже сидел здесь раньше, но это было невозможно. Потом вдруг Арн увидел свою мать – улыбаясь, она шла к нему. Но видение быстро исчезло, едва хор начал новый псалом, вновь звучавший фальшиво.
Хор пел только на два голоса, но пение попрежнему было нескладным, поскольку запевала во втором голосе неправильно вел за собой остальных. Думая, что он может сделать благое дело, Арн встал перед хором, взял второй голос и начал петь правильно; текст псалма он знал еще с детства.
Капеллан собора Инге, руководивший хором, подумал сперва, что Бог в шутку, устав от этой какофонии, решил их поправить. Но тут он обнаружил Арна, который, совершенно не стесняясь, вел за собой вторые голоса. Когда псалом закончился, соборный капеллан взял Арна за руку и поставил в середину хора. Так Арн и пел до конца службы. По окончании богослужения несколько певчих забросали юношу вопросами, но соборный капеллан, не дав Арну сказать ни слова, быстро провел его в ризницу, которая освещалась из крохотных окошек, так что при разговоре собеседники могли видеть друг друга. Он усадил Арна и дал ему кружку воды, пошутив, что это лишь мизерная плата за его чудесное пение.
Арн, который не понял шутки, тут же возразил, что не требует никакой платы за то, что пел в храме Божьем. На вопрос о том, как его зовут, он ответил лишь, что его зовут Арн из Варнхема.
Соборный капеллан очень заинтересовался Арном, так как ему показалось, что он приобрел себе ценного певчего. Перед ним сидел юноша, который по той или иной причине не смог стать полноправным членом ордена цистерцианцев, которого изгнали из монастыря, и теперь с его помощью можно будет усилить хор. Ибо что бы ни говорили об этих чужеземных монахах, а петь они умели так, что привели бы в восторг и ангелов, грех это отрицать.
Поскольку никто еще не говорил с Арном, скрывая при этом свои намерения, он ничего не понял из содержания тех вопросов, которые задавал ему капеллан.
Значит, он оставил Варнхем для того, чтобы вернуться домой? Вот как, и где же его дом? А чем занимаются его отец и мать? Значит, мать умерла, вечная ей память, упокой Господи ее душу, а отец, что делает он? Трудится, как и все остальные, в поте лица своего? То есть занимается земледелием, значит, он арендатор или наемный работник?
Арн честно отвечал на все вопросы, кроме вопроса о том, богат ли его отец. Тут он сказал "нет", потому что слово "богатый" показалось ему постыдным, а он не хотел думать о своем отце со стыдом. Что означают слова "арендатор" и "наемный работник", он не знал вовсе и сомневался, что они могут относиться к его отцу.
Скоро капеллану все стало ясно. Перед ним сидел сын бедняка, в поте лица своего возделывавшего землю, может быть, вольноотпущенного раба, который, вынужденный кормить свое огромное семейство, смог избавиться от одного из ртов, отправив отпрыска в монастырь. И теперь юноша, достигший, кстати, возраста, когда парни становятся наиболее прожорливыми, возвращался домой, не годясь при этом ни для какой работы, кроме молитвы за столом. Здесь можно облагодетельствовать все стороны, только бы схватить удачу за хвост.
Возможно, думал капеллан, и сам молодой человек втайне надеялся на счастливый случай, хотя он казался слишком застенчивым для того, чтобы прямо об этом сказать.
– Думаю, мой юный послушник, что мы можем помочь друг другу к нашему обоюдному удовольствию, – заявил капеллан, довольный своими выводами.
– Если я могу помочь тебе, святой отец, то я, без сомнения, выполню твою просьбу, но в чем я могу тебе пригодиться? Я всего лишь бедный послушник, – сказал Арн не лукавя, потому что он верил в то, что говорил.
– Да, многое из живущих на земле бедны, но и бедным Господь иногда посылает свои дары, как и тебе, Арн, ведь тебя так зовут? Ты действительно получил дар от Бога.
– Да, это правда, – сказал Арн и смущенно потупился, вспомнив о том, как Бог однажды вернул ему жизнь, хотя он не мог взять в толк, откуда об этом известно капеллану.
– Тогда я рад сообщить тебе, Арн, что ты сможешь избавиться от заботы, гнетущей тебя и твоего отца, и вместе с тем совершить богоугодное дело. Ты готов выслушать мое предложение? – спросил капеллан, победно наклонившись к юноше и широко улыбаясь, так, что Арн почувствовал дурной запах из его рта и увидел черные гнилые зубы.
– Да, святой отец, – послушно сказал Арн, испуганно откинувшись назад. – Хотя я не понимаю, что ты имеешь в виду.
– Я могу предложить тебе жилье и еду, а также новую одежду за то, что ты останешься здесь и будешь петь в хоре собора. Ты должен знать, что это большая честь для бедного юноши. Но у тебя есть редкий дар Божий, и ты сам об этом знаешь.
Арн был так изумлен, что сперва онемел. До него только сейчас дошло, что, по мнению священника, Божьим даром был его голос, а вовсе не то, что Господь вернул его к жизни из царства мертвых. Он не знал, что ответить.
– Да, я понимаю, ты поражен, – довольно продолжал соборный капеллан. – Не каждый день можно решить столько вопросов сразу. Твоему отцу не придется кормить еще один рот, а мы сможем порадовать души живых и мертвых красивыми песнопениями; ты получишь одежду, еду и жилье, это ведь большая удача?
– Нет... то есть да, можно сказать и так, – растерянно ответил Арн. Ему ни за что на свете не хотелось остаться у этого плохо пахнувшего священника, но Арн не представлял, как ему выпутаться. Он не знал, как отказать человеку, которого следует слушаться.
Соборный капеллан, снова неверно истолковавший то, что он слышал и видел, подумал, что вопрос решен, хлопнул себя по коленям и поднялся, чтобы немедленно взяться за дело.
– Пойдем со мной! – оживленно начал он. – Ты познакомишься с остальными, и у тебя будет почти свое собственное спальное место.
– Так, пожалуй, не... так не пойдет! – отчаянно перебил его Арн. – То есть... я, конечно, очень благодарен за твою доброту... но так не пойдет.
Соборный капеллан удивленно взглянул на молодого человека с недавно заросшей тонзурой и мозолистыми руками раба, которые свидетельствовали о тяжелом труде. Что во имя всего святого могло заставить этого нищего юнца отказаться от столь щедрого предложения? Казалось, он сам терзается потому, что отказывается.
– Там снаружи привязана моя лошадь, я отвечаю за нее и должен привести ее домой, чтобы отдать другому послушнику, – попытался объяснить Арн.
– Ты утверждаешь, что у тебя есть лошадь? – озабоченно пробормотал соборный капеллан. – Этого не может быть, я хочу своими глазами взглянуть на нее!
Арн послушно позволил провести себя вдоль всего собора, а капеллан шел рядом и подсчитывал стоимость лошади, в конце концов обнаружив, что она в любом случае намного превосходит все, предложенное им Арну в виде еды и жилья.
Там, в свете дня действительно стояла лошадь с тяжело опущенной головой; она как будто очень устала. Однако соборному капеллану показалось, что это прекрасная лошадь. Арн же, к своему отчаянию, обнаружил, что исчезла его котомка с приготовленными братом Ругьеро бараньими колбасками и копчеными окороками, и думал, кому они могли понадобиться. Соборный капеллан стал громко расхваливать красивого скакуна, на что Арн возразил, что лошадь эта ничем не примечательна, и добавил, что не может понять, куда исчезли его окорока и колбасы. Тогда капеллан, разозлившись, объяснил: нельзя быть настолько глупым, чтобы оставить котомку ворам.
Арн ужаснулся мысли, что его обокрали, что он соприкоснулся с тяжким грехом, и невинно спросил, нельзя ли найти воров и взять свое добро назад, если пообещать им прощение. Этот вопрос привел капеллана в ярость, и он обозвал юношу болваном. Арн предположил, что это слово означает что-то унизительное.
Когда же он собрался просить прощения за то, что оказался болваном, хотя и без злого умысла, соборный капеллан просто развернулся и ушел, гневно бормоча при этом. Арну не оставалось ничего другого, как прочитать короткую молитву о прощении душ тех несчастных, которые были введены в искушение и совершили кражу. В молитве он добавил, что часть ответственности за содеянное лежит на нем, поскольку он оставил котомку с провизией на площади и тем самым искушал голодных и слабых духом.
* * *
К северу от Скары праздновали свадьбу Гуннара из Редеберги, который был арендатором у настоятеля собора Торкеля. Тот лично присутствовал на свадьбе, довольный тем, что ему удалось сделать для своего арендатора, потому что этот Гуннар был не очень пригожий малый и не мог предложить невесте богатый утренний дар. Настоятелю собора стало жаль и арендатора, и свои собственные доходы, поэтому он устроил так, что Гуннар все-таки смог жениться.
Когда-то, в трудную минуту, настоятель оказал помощь довольно богатому крестьянину по имени Тюргильс из Турбьернторпа, который пообещал отплатить сторицей, и теперь такой час настал – он должен отдать свою младшую дочь Гудрун за Гуннара из Редеберги. Это было выгодно всем. Тюргильсу не нужно было давать большое приданое, что пришлось бы делать, если бы он нашел для дочери лучшую партию. А Гуннар из Редеберги, в свою очередь, мог не заботиться об утреннем даре и, невзирая на бедность и внешнюю непривлекательность, женился на молодой миловидной девушке.
Настоятель собора считал, что всех осчастливил, особенно своего верного и покорного арендатора Гуннара, который сам никогда не нашел бы себе жену, способную нарожать ему детей. Гуннар хорошо справлялся с обязанностями арендатора и возвращал одолженное ему настоятелем в семикратном размере, а потому со стороны Торкеля было нелишним позаботиться о том, чтобы в его доме появились дети, которые потом будут работать в той же усадьбе, и ему не придется выгонять Гуннара, когда тот состарится один, без детей.
Таким образом, все были довольны. Кроме Гудрун, которая горько проплакала всю неделю, прежде чем ее заставили сказать "да" перед настоятелем и произнести обещания, которые вскоре нужно было выполнять.
Всеми, в том числе и церковью, супружество признавалось законным только после первой брачной ночи. Старшие женщины уже поведали Гудрун о страданиях и обязанностях молодой жены, и та в конце концов заткнула уши, чтобы не слышать обо всех этих ужасах.
Она слезно молила своего отца Тюргильса, чтобы он не отдавал ее за этого отвратительного человека, а позволил ей выйти замуж за другого Гуннара, который был третьим сыном в соседней усадьбе Лонгавретен. Молодые люди любили друг друга и страстно желали пожениться.
Но Тюргильс только рассердился и сказал, что ему это невыгодно, потому что усадьба Лонгавретен такого же размера, как и у него, и если соседи захотят соединить свои роды и пить пиво на свадьбе, то ему придется давать за невестой слишком большое приданое. А если он не сделает этого, его сочтут бесчестным. Это невозможно, и мольбы дочери тут не помогут. Только один раз отец попытался утешить ее, сказав, что девичьи капризы скоро забываются. Как только закричат ее первые малыши, она обо всем забудет.
Теперь Гудрун сидела в свадебном наряде за столом среди мужчин, которые напивались все сильнее и сильнее, а грубые шутки о брачной ночи, при которой все хотели присутствовать, каждый раз кололи ее, словно острые иглы. Когда она увидела, как ее будущего мужа, слюнявого и пьяного, хлопнул по спине один из гостей, делавший непристойные знаки, которые обозначали член, большой, как у коня, ее прошиб холодный пот и она стала молиться Деве Марии и просить о смерти, такой, которая не считалась бы самоубийством и грехом, но избавила бы ее от страданий. В глубине души она прекрасно понимала, что Матерь Божья никогда не исполнит столь греховную просьбу, что надежды больше нет, что скоро она будет осквернена слюнявым стариком и что ей останется только послушно раздвинуть ноги, как учили ее замужние женщины.
Но когда Гудрун увидела заходящее солнце, Божья Матерь вдруг явственно заговорила с ней. С диким криком девушка вскочила на стол, преодолела его одним широким прыжком и оказалась у двери, вырвалась наружу, и, подобрав одежды, бросилась бежать со всех ног.
Прошло некоторое время, прежде чем пьяные гости за столом поняли, что произошло; многие просто не заметили, что невеста убежала. Но теперь они собрались с силами и, нетвердо ступая, побрели на поиски Гудрун, а кто-то при этом закричал: "Украли невесту! Невесту украли!"
Тогда пьяная толпа вернулась назад, чтобы взять мечи и копья и неуклюже оседлать лошадей, в то время как расстроенные женщины смотрели вослед Гудрун, которую еще было видно на дороге, ведущей в Скару.
По этой же самой дороге неспешно ехал Арн. У него бурчало в животе от голода. Он не торопился, поскольку понял, что ночь будет темной и безлунной и нужно искать ночлег, а в Арнес он попадет только к полудню следующего дня.
И тут перед его глазами появилась девушка в разорванной одежде, с безумным взглядом, в отчаянии простирая к нему руки. Он остановил лошадь и уставился на нее, не в состоянии ни понять того, что он видит, ни дружелюбно поприветствовать ее.
"Спаси меня, спаси меня от бесов!" – закричала она и без чувств упала на землю под копыта его коня.
Арн осторожно и испуганно спешился. Он ясно видел, что его ближнему грозит беда, но как он может спасти девушку?
Он сел рядом с маленьким горячим женским телом и протянул руку, чтобы погладить девушку по красивым каштановым волосам, но не осмелился. Тогда она взглянула на него и встретила его взгляд; ее лицо просияло от счастья, и она стала несвязно говорить о его добрых глазах, о том, что Пресвятая Дева послала ей ангела-спасителя и еще о чем-то, что заставило его заподозрить, что она потеряла рассудок.
В таком положении и нашли пьяные, разъяренные участники свадебного пира сбежавшую невесту и ее похитителя. Мужчины, которые первыми спрыгнули с лошадей, прежде всего вцепились в Гудрун, которая душераздирающе закричала. Ее связали по рукам и ногам, а рот завязали платком. Двое держали Арна, заведя ему руки за спину и заставив наклонить голову. Он не сопротивлялся.
Тут появился жених, Гуннар из Редеберги, и ему протянули меч, ибо по закону он имел право убить похитителя своей невесты. Увидев занесенный меч, Арн мягко попросил о том, чтобы ему позволили помолиться, и преследователи, тяжело пыхтя, сочли, что нельзя отказать ему в этой христианской милости.
Когда Арн опускался на колени, он не чувствовал страха, только удивление. Разве только для этого Бог сохранил ему жизнь, чтобы его безвинно убила пьяная толпа, считавшая, очевидно, что он хотел причинить женщине зло? Это было слишком глупо, чтобы быть правдой, и поэтому он молился не за свою жизнь, а о том, чтобы разум вернулся к этим несчастным братьям, которые, находясь в заблуждении, собирались совершить тяжкий грех.
Он, должно быть, выглядел очень жалко, стоя на коленях и молясь, как все думали, о своей жизни, которая скоро оборвется, – юнец с пушком на щеках, одетый в потертую коричневую рясу и со следами монашеской тонзуры на голове. И тогда кто-то начал молиться за Арна в надежде, что поможет несчастному. Кто-то другой сказал, что не будет мужественным поступком просто убить беззащитного монашка, нужно, по крайней мере, дать ему меч, чтобы он мог защищаться и умереть, как мужчина. Вокруг послышался одобрительный гул, и Арн вдруг увидел, как на траву перед ним упал неудобный короткий скандинавский меч.
Он долго благодарил Бога, прежде чем взять меч, потому что он понял, что останется в живых.
Настоятель собора Торкель из Скары подошел так близко, что мог четко видеть все происходящее, и то, что он увидел, или ему показалось, что увидел, имело впоследствии большое значение.
Ибо когда Гуннар из Редеберги бросился вперед с поднятым мечом, чтобы быстрее покончить с тем, кто испортил его свадебный пир, он обнаружил, что рубит воздух. Гуннар не понимал, что происходит, ведь он не считал себя сильно пьяным.
Он снова ударил, не попав в цель, а потом снова и снова.
Арн видел, что человек перед ним беззащитен, и догадался, что это связано с опьянением. Тем лучше, подумал он, потому что тогда сам он не причинит вреда ближнему своему.
Однако для Гуннара из Редеберги все происходящее казалось кошмаром. Его гости начали потешаться над ним. Как бы Гуннар ни наносил удары, этот проклятый демон – а это, скорее всего, был демон, – не обращаясь в бегство, всегда оказывался где-то в другом месте.
Арн спокойно кружил в обратную сторону, держа меч в левой руке, потому что брат Гильберт всегда говорил, что такой удар отразить труднее всего. Но ему и не нужно было это делать, хватало того, что он все время находился в движении; он рассчитывал, что этот немолодой человек скоро устанет и сдастся и тогда никому не будет причинено зло, потому что вмешательство Божье спасет их всех.
Но униженный и напуганный Гуннар из Редеберги стал просить старого воина Юара, чтобы тот помог ему исполнить его законную обязанность; и поскольку мир свадебного пира уже был нарушен более чем достаточно, Юар, прикинув, как можно обмануть мальчишку, решительно бросился в бой, чтобы скорее со всем этим покончить. Не помогли даже слабые протесты настоятеля.
Арн, внезапно почувствовав, что ему угрожает опасность, испугался, перебросил меч в другую руку, поменял направление и впервые серьезно провел две оборонительные комбинации. Гуннар из Редеберги тут же упал на землю с перерубленным горлом, а Юар со стоном согнулся от удара, пришедшегося в живот.
Все словно окаменели. Только что своими глазами они увидели то, что показалось им совершенно невероятным.
Это было настоящее чудо.
Арн, напротив, застыл от страха. Видевший, как закалывают животных, он прекрасно понял, что из человека, который первым напал на него и который лежал теперь на земле, содрогаясь в конвульсиях, уходит жизнь, а второй, который умел обращаться с мечом, смертельно ранен. Потрясенный своей жестокостью, Арн уронил на землю меч и склонил голову в молитве, готовый в следующее мгновение принять смерть от любого.
Но настоятель простер руки к небесам и затянул псалом, сделав тем самым все дальнейшие нападки на Арна неуместными, по крайней мере в данную минуту. Потом святой отец с трепетом заговорил о чуде, которому все они стали свидетелями: невинный человек, вследствие своей невинности, получил защиту свыше, за спиной беззащитного юноши стоял сам архангел Гавриил и направлял его руку. Вскоре несколько присутствовавших подтвердили, что видели то же самое – воистину чудо Господне, – как беззащитный маленький монашек смог противостоять двум испытанным в боях воинам.
Освобожденную наконец невесту развязали, и она стала читать благодарственные молитвы за то, что Господь в труднейший миг послал ей избавителя. Были пропеты несколько псалмов, но Арн не решался принять участие в пении.
Настоятель собора выспросил у Арна, кто он и откуда, и решил, что проводит бедного монашка в Варнхем; тело Гуннара из Редеберги пусть отнесут домой, чтобы предать земле, а тяжело раненного Юара нужно положить на носилки и донести до дома.
Потом он строго оглядел всех и спросил, кто три раза прокричал о похищении невесты. Все молча уставились в землю. Тогда он задал следующий вопрос – действительно ли кто-то считает, что монашек из Варнхема похититил невесту. Никто из присутствующих не ответил ему и в этот раз.
* * *
В то осеннее утро, когда липы, дубы и буки вокруг монастыря начали окрашиваться в желтый и красный цвета, у стен Варнхема появилась очень странная пара.
Настоятель Торкель был в прекрасном настроении, ибо Бог позволил ему созерцать одно из Его чудес на земле. Это была особая милость.
Арн, который постился со дня своего преступления и отказывался проводить ночь где-либо, кроме как в соборе, замаливая грехи, был смертельно бледен. Он знал, что рассказ о чуде – ложь. Бог был к нему милостив, дав меч, с помощью которого он мог бы защищаться, не причиняя никому зла. Но он злоупотребил этой милостью и совершил самый тяжкий из всех грехов. Он знал, что ему нет прощения, и его удивляло только, что Бог не поверг его на землю в тот же миг, когда он совершил злодеяние.
Когда их впустили в ворота монастыря, где стояли два высоких ясеня, – единственное, что осталось от прошлого, когда еще была жива мать Арна, – юноша тут же попросил извинить его и исчез в монастырской церкви, чтобы молить Господа ниспослать ему силы перед предстоящей исповедью.
Настоятель Торкель гордо попросил о встрече с отцом Генрихом, потому что он должен сообщить ему великую новость.
Разговор между ними получился весьма странным, и не только потому, что они с трудом понимали друг друга – настоятель Торкель так же плохо говорил на латыни, как отец Генрих на языке скандинавов, – но и из-за того, что Торкель был настолько взбудоражен, что не мог связно говорить, пока отец Генрих не попросил его успокоиться, выпить вина и начать все сначала.
Когда же до отца Генриха постепенно дошел весь ужас происшедшего, он не смог разделить восторг настоятеля.
Прежде всего, ему было сложно объяснить своему неученому северному коллеге, что Арн не мог быть похитителем невесты и его нельзя обвинять в чем-либо подобном.
Далее, с того момента, когда кто-то необдуманно бросил Арну меч, было очевидно, что вскоре прольется кровь. У отца Генриха шевельнулась крамольная мысль о том, что Господь Бог сыграл злую шутку над гостями свадебного пира. Или скорее, наказал этих людей за жестокость и недомыслие, проявленное ими, когда они схватили первого встречного, обвинив его в похищении невесты. Последнее воистину было варварством, ведь они считали себя вправе убить схваченного ими человека. Хотя, с другой стороны, именно таковыми были законы в этой части мира, так что несчастные грешники поступали по совести.
Но труднее всего ему было поверить в то, что отец настоятель будто бы стал свидетелем настоящего чуда и видел за спиной Арна архангела Гавриила, направлявшего руку юноши.
Отец Генрих сказал себе, что, если бы архангел Гавриил действительно видел то, что происходило, он скорее поспешил бы на помощь не к Арну, а к неразумным пьяницам. Но вслух он ничего подобного не произнес.
Положение осложнялось еще и тем, что настоятель Торкель просил у монастыря помощи: рассказ о чуде должен быть записан по всем правилам, пока он в точности помнил все, что случилось, и имена всех свидетелей.
