Текст книги "Разглашению не подлежит. Осьминожка. Полковник Сун"

Автор книги: Ян Флеминг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 33 страниц)

Квант спокойствия

– Я всегда думал, – сказал Джеймс Бонд, – что если я когда-нибудь женюсь, то непременно на стюардессе.

…Званый обед у губернатора прошел довольно уныло; теперь, когда двое других гостей распрощались и в сопровождении губернаторского адъютанта поспешили на самолет, Бонд и хозяин сидели на диване в просторной меблированной гостиной Управления общественных работ, пытаясь завязать беседу. Глубоко провалившись в мягкие диванные подушки, Бонд злился. Его всегда раздражала мягкая мебель, он предпочитал жесткие стулья – сидя на них, ощущаешь твердую опору под ногами. И Бонд чувствовал себя глупо, развалившись бок о бок с пожилым холостяком на этом обитом розовым ситцем супружеском ложе и праздно созерцая кофе и ликеры на низком столике между их вытянутыми ногами. Со стороны могло показаться, что два близких приятеля беседуют на интимные темы, но это было бы ошибочным впечатлением.

Бонд не любил Нассау. Здесь все были слишком богатыми, И те, кто приезжал на зимний сезон, и те, кто жил здесь постоянно, говорили между собой только о деньгах, о своих немощах, жаловались на прислугу. Они не умели даже толком посплетничать. Им не о чем было позлословить – для любовных интриг они состарились и как подавляющее большинство богатых людей были слишком осмотрительными, чтобы говорить дурно о соседях.

Супруги Харви Миллер только что ушли: он – симпатичный, в меру скучный канадский миллионер, когда-то занявшийся природным газом и преуспевший в этом, его жена – миловидная болтушка, скорее всего, как подумал Бонд, англичанка. За столом она сидела рядом с ним и без умолку жизнерадостно трещала о постановках, которые недавно видела, о своих знакомствах с уймой замечательных людей – актерами и подобной публикой, о том, что лучшее место для ужина «Савой-Грилль» («А вы как считаете, мистер Бонд? '). Джеймс Бонд изо всех сил старался не ударить лицом в грязь, но так как уже два года не был в театре, да и последний раз попал туда вместе с человеком, за которым следил в Вене, ему не оставалось ничего иного, как положиться на довольно смутные воспоминания о лондонской ночной жизни, которые, впрочем, сильно отличались от впечатлений миссис Харви Миллер.

Бонд знал, что губернатор пригласил его только по обязанности и, возможно, для того, чтобы развлечь его персоной чету Миллеров. Неделю Джеймс Бонд провел на Багамах и завтра улетал в Майами. Его задание не выходило за рамки обычного. Повстанцы Кастро получали оружие из всех соседних стран, но в основном оно шло через Майами и Мексиканский залив. Когда береговая охрана США перехватила два крупных транспорта с оружием, сторонники Кастро обратили взор на Ямайку и Багамские острова как возможные перевалочные базы, и Бонда послали из Лондона помешать этому. Приказ не вызывал у него восторга. Если уж на то пошло, его симпатии были на стороне повстанцев, однако они поставили под угрозу срыва планы британского правительства относительно импорта кубинского сахара. Обязательство Великобритании не поддерживать мятежников и не оказывать им помощи было вторым, гораздо менее важным обстоятельством.

Бонду удалось выяснить, что в порту готовятся к отплытию две большие крейсерские яхты, специально оборудованные для перевозки оружия. Арест судов вызвал бы нежелательную огласку, поэтому, выбрав ночь потемнее, Бонд подкрался к ним на полицейском катере с потушенными огнями. С его палубы он бросил по термитной бомбе в открытые иллюминаторы каждой из яхт и на большой скорости скрылся. С безопасного расстояния он полюбовался фейерверком. Страховым компаниям, увы, не повезло. Но все обошлось без жертв. Задание М Бонд выполнил в срок и не оставил следов.

До сих пор, насколько ему было известно, никто в колонии, кроме начальника полиции и двух его офицеров, не догадывался о виновнике ночного пожара. Впрочем, и для них Джеймс Бонд заблаговременно отправился на катере в длительный рейс. Всю правду знал только М в Лондоне. Бонд чувствовал угрызения совести, обманывая губернатора, как ему показалось, недалекого человека, но сознаться в тяжком уголовном преступлении, которое могло легко стать предметом разбирательства в Законодательном совете, было по меньшей мере глупо. Впрочем, губернатор не был простаком. Он сразу понял цель визита Бонда в колонию, и с момента, когда они обменялись рукопожатием, на протяжении всего вечера Бонд ощущал явную неприязнь хозяина по отношению к себе – тревогу мирного человека в присутствии насилия.

Губернатор хранил ледяное молчание за обедом, и лишь титанические усилия его адъютанта, без устали разглагольствовавшего за столом, сумели придать общей беседе оттенок оживления.

Сейчас было только половина десятого. Бонду и губернатору предстояло мужественно выдержать по меньшей мере час благовоспитанной беседы, прежде чем они с чувством глубокого облегчения могли разойтись спать, каждый искренне веря, что никогда больше не увидит другого. Бонд вовсе не был настроен против губернатора. Просто тот принадлежал к скучному типу людей, с которыми Джеймса Бонда сталкивала жизнь по всему свету: положительный, солидный, знающий, надежный, добросовестный, очень порядочный – словом, образец гражданского колониального чиновника. Должно быть, так же честно, со знанием дела и преданно работал он в течение тридцати лет, поднимаясь по лестнице служебной карьеры, в то время как вокруг трещала по швам и рушилась Британская империя. И сейчас, точно по расписанию, счастливо избежав явных и тайных неприятностей, он поднялся на верхнюю ступеньку. Через год-другой он получит Большой крест ордена Бани, и – скорее, скорее в отставку, домой – в Годалминг, или Челтем, или Танбридж-Уэллс – с пенсией и скромным багажом воспоминаний о таких дырах, как Договорный Оман, Подветренные острова, Британская Гвиана, о которых никто слыхом не слыхивал в местном гольф-клубе и которые там никого не интересуют. И тем не менее, Бонд отметил это про себя сегодня вечером, сколько мелких драм, подобных мятежу Кастро, прошло перед глазами губернатора, к скольким из них он был причастен! Как хорошо он должен знать шахматную доску малой политики, скандальную изнанку жизни небольших колоний за границей, секреты людей, лгавших правительству в своих донесениях изо всех уголков света.

Как разговорить этого сухого осторожного человека? Как он, Джеймс Бонд, которого губернатор, не стараясь даже скрывать, считает опасным типом, способным осложнить его карьеру, – как Джеймс Бонд сможет выжать из него хотя бы один интересный факт, хоть одно замечание, чтобы вечер не пропал окончательно?

Легкомысленная и неискренняя реплика Бонда о женитьбе на стюардессе подвела итог их отрывочной беседе о воздушных путешествиях, которая с угнетающей неминуемостью последовала за прощанием с Миллерами, спешившими на монреальский рейс. Сначала губернатор поведал, что БОАК[11]11
  «Бритиш оверсиз эруэйз корпорейшн» – британская авиакомпания.


[Закрыть] сильно потеснила американцев в Нассау, потому что ее самолеты хоть и летят до Айдлуайлда[12]12
  Ныне аэропорт им. Джона Ф. Кеннеди в Нью-Йорке.


[Закрыть] на полчаса дольше, но сервис на них великолепен. В свою очередь Бонд, удивляясь про себя, какие пустяки он мелет, согласился с губернатором и тоже заметил, что лично он предпочитает летать медленнее, но комфортабельно, чем быстрее, но в плохих условиях. Как раз после этого он и произнес фразу о стюардессе…

– В самом деле? – с точно выверенной дозой удивления сказал губернатор таким деревянным голосом, что Бонд пришел в отчаяние. – Почему? – спросил губернатор.

– О, как вам сказать? Наверное, прекрасно иметь супругой хорошенькую девушку, которая сдувает с вас пылинки, подносит выпивку с горячей закуской, все время беспокоится, не нужно ли вам чего еще. Всегда весела, всегда заботлива. Если я не найду подходящую стюардессу, не останется ничего иного, как жениться на японке. Кажется, они тоже правильно воспитаны. – Джеймс Бонд вообще не собирался ни на ком жениться, а если бы и надумал, то, конечно, не на безответной рабыне. Он лишь пытался озадачить либо разозлить губернатора, чтобы вовлечь его в разговор на какую-нибудь общежитейскую тему.

– О японках судить не могу, но что касается стюардесс, то, надеюсь, и вам это приходило в голову, их специально обучают угождать. Они могут быть совершенно иными в жизни, точнее сказать, в нерабочее время. – Голос губернатора оставался спокойным и рассудительным.

– У меня не было случая убедиться в этом, поскольку на самом деле я не очень стремлюсь жениться, – ответил Бонд.

Наступило молчание. Сигара губернатора погасла, и прошло несколько секунд, пока он ее раскуривал. Бонду показалось, что его голос все же начал терять безразличие.

Губернатор сказал:

– Я знал одного человека, который рассуждал, как вы. Он влюбился в стюардессу и женился на ней. Между прочим, довольно любопытная история, на мой взгляд. – Он покосился на Бонда и смущенно усмехнулся. – Вы достаточно много сталкивались с оборотной стороной жизни, и, вероятно, мой рассказ покажется вам скучным. Но, может, вы хотите послушать его?

– С превеликим удовольствием.

Бонд постарался вложить энтузиазм в свои слова. Он сомневался, что его понятие о скуке совпадает с губернаторским, но, на худой конец, это спасало его от необходимости участвовать в любой другой идиотской беседе. Теперь надо было вырваться из цепких объятий дивана.

Бонд пробормотал:

– Пожалуй, я выпью еще бренди.

Встав, он плеснул бренди на дно своего стакана и, вместо того чтобы вернуться на место, подвинул стул и сел напротив собеседника с другой стороны столика.

Губернатор внимательно исследовал кончик сигары, сделал короткую затяжку и поднял ее вертикально, чтобы столбик пепла не рассыпался. На протяжении всего рассказа он с опаской посматривал на кончик сигары и говорил так, будто обращался к тонкой голубой струйке дыма, быстро таявшей в жарком влажном воздухе.

Медленно подбирая слова, он начал:

– С этим человеком – я назову его Мастерсом, Филипом Мастерсом – мы начали службу в колониях почти одновременно. Я пришел на год раньше его. Он окончил «Феттес»[13]13
  Привилегированная частная средняя школа для мальчиков в Эдинбурге.


[Закрыть] и получил стипендию в Оксфорде, в каком именно колледже он учился – не важно, а по окончании поступил на работу в Министерство колоний. Он не отличался талантом, но был очень работоспособным и целеустремленным, знаете, из породы тех, кто производит благоприятное впечатление на министерские комиссии. Они и зачислили его на службу. Первое назначение Мастерс получил в Нигерию. Он прекрасно зарекомендовал себя здесь. Симпатизируя местному населению, он хорошо ладил с ним. Мастерс был чело-током либеральных идей, и, хотя он не братался с неграми, что могло бы, – губернатор кисло улыбнулся, – плохо кончиться при тогдашнем его начальстве, обращался он с нигерийцами мягко и гуманно, что, впрочем, повергало их в совершенное изумление.

Губернатор замолчал и затянулся сигарой. Пепел на ней едва держался. Осторожно наклонившись к столику, он стряхнул его в свою чашку из-под кофе. Пепел зашипел. Откинувшись в кресле, губернатор впервые за вечер посмотрел Бонду в глаза.

– Осмелюсь предположить, что привязанность этого молодого человека к туземцам заменила ему чувства мужчины его возраста к противоположному полу. К несчастью, Филип Мастерс был стеснительным и довольно неотесанным юношей, который не имел ни малейшего успеха у женщин. Раньше, когда он не зубрил, готовясь к экзаменам, то играл в хоккей[14]14
  Хоккей на траве.


[Закрыть] или греб в университетской восьмерке. Каникулы он проводил у тетки в Уэльсе, где лазал по горам с местным горным клубом. Его родители, к слову сказать, разошлись, когда он еще учился в школе, и, хотя Филип Мастерс был единственным ребенком, не заботились о нем, считая, что он вполне обеспечен в Оксфорде стипендией и тем небольшим содержанием, которое было единственным знаком их внимания к сыну. Итак, с одной стороны, у него было мало времени на девушек, с другой – слишком мало того, что говорило бы в его пользу тем немногим из них, которые ему иногда встречались. Его внутренняя жизнь развивалась по ложным и порочным канонам, унаследованным от наших викторианских дедов. Зная Мастерса, я полагаю, что его сердечное отношение к цветным в Нигерии было лишь выражением души доброй и полнокровной, истосковавшейся по настоящей любви и нашедшей утешение в их простых и бесхитростных натурах.

Бонд прервал монолог собеседника:

– Единственная беда с этими прекрасными негритянками – они совсем не умеют предохраняться. Я полагаю, ваш друг сумел избежать неприятностей.

Губернатор протестующе поднял руку. В его голосе чувствовалась брезгливость:

– Нет, нет, вы не так меня поняли. Я не имел в виду секс. Этому молодому человеку даже не приходило в голову вступить в связь с цветной девушкой. Он ведь на самом деле был ужасно невежественным в сексуальном плане. Увы, это не редкость среди молодежи в Англии даже сегодня, а в те дни это было сплошь и рядом и послужило, надеюсь, вы не будете спорить, причиной многих, очень многих несчастливых браков и других житейских трагедий. (Бонд кивнул.) Я лишь хотел показать Филипа Мастерса на некотором отрезке его жизни, чтобы вы лучше поняли, что могло ждать этого целомудренного простофилю с добрым, но неразбуженным сердцем и телом, что только неспособность к общению в своем мире заставила его искать привязанностей среди цветных. Короче говоря, в личной жизни он был сентиментальным неудачником, внешне некрасивым, но во всех других отношениях абсолютно нормальным гражданином.

Бонд сделал глоток бренди и вытянул ноги. Он наслаждался. Старомодная повествовательная манера губернатора придавала его рассказу достоверность.

– Служба Мастерса в Нигерии совпала с приходом к власти первого лейбористского правительства. Если помните, одна из первых их реформ касалась колониальной службы. В Нигерию назначили нового губернатора с передовыми взглядами на местные проблемы. Он был приятно удивлен, обнаружив в своем подчинении клерка, который в рамках своих небольших полномочий уже претворял его взгляды в жизнь. Губернатор поощрил Мастерса, поручив ему обязанности, превышавшие его служебный статус. А вскоре, когда пришел черед Мастерса на повышение, он написал ему такую блестящую характеристику, что тот круто пошел в гору и был назначен помощником секретаря правительства на Бермудских островах.

Губернатор взглянул на Бонда сквозь сигарный дым и вежливо поинтересовался:

– Надеюсь, я вам не очень наскучил. Я постараюсь быть кратким.

– Что вы, мне очень интересно. Кажется, я представляю этого молодого человека. Вы, наверное, очень хорошо его знали.

Губернатор секунду поколебался, а затем сказал:

– Я довольно неплохо узнал его на Бермудах. Я был его начальником, он подчинялся непосредственно мне. Но пока, прошу прощения, мы не добрались до Бермудских островов. В те дни пассажирская авиация делала первые шаги в Африке, но так или иначе Филип Мастерс решил сэкономить отпускные дни и лететь в Лондон, а не плыть из Фритауна. Поездом он добрался до Найроби и пересел на еженедельный самолет «Империал эруэйз» – предшественницы БОАК. Раньше Мастерс никогда не летал, поэтому ему было интересно, хотя и слегка боязно, когда самолет оторвался от земли. Перед этим стюардесса, которую он нашел очень хорошенькой, дала ему леденец и показала, как застегнуть привязные ремни. Самолет набрал высоту, и Мастерс обнаружил, что летать не так уж страшно. В проходе опять появилась стюардесса и с улыбкой сказала, что ремни можно расстегнуть. Видя, как Мастерс неумело вертел застежку в руках, она наклонилась и помогла ему. С ее стороны это была просто небольшая любезность, но Мастерс никогда в жизни не находился так близко от молодой женщины. Он вспыхнул, сильно смутился и поблагодарил ее. В ответ на его замешательство она ободряюще улыбнулась и, присев напротив в проходе на поручень кресла, поинтересовалась, откуда и куда он направляется. Мастерс ответил и в свою очередь стал расспрашивать ее: о самолете, с какой скоростью они летят, где будут посадки и так далее. Очень скоро он обнаружил в ней массу достоинств. Девушка показалась ему ослепительно прекрасной. Его поразило, как легко и ненавязчиво она умеет поддерживать беседу, как быстро они нашли общий язык. Удивил его и явный интерес девушки к тому, что он рассказывал об Африке.

По-видимому, его жизнь показалась стюардессе гораздо более романтичной и шикарной, чем была на самом деле. В ее присутствии он почувствовал себя важной персоной. Когда она ушла помочь двум буфетчикам приготовить завтрак, Мастерс, откинувшись в кресле, подумал о ней, тут же испугавшись своих мыслей. Он попробовал читать, но не смог – буквы на странице сливались. Он блуждал взглядом по салону самолета, мечтая хоть мельком увидеть ее снова. Один раз она встретилась с его горящими глазами, и Мастерсу показалось, что она тайком улыбнулась ему. Она как бы говорила: мы единственные молодые люди в самолете, мы понимаем друг друга, у нас много общего.

Филип Мастерс смотрел в иллюминатор и видел ее на фоне белого моря облаков. Своим мысленным взором он скрупулезно изучал девушку, восхищаясь ее совершенством. Это была маленькая стройная блондинка, что называется кровь с молоком, с ярко-красными губами и голубыми глазам и, искрящимися озорным смехом. Ее волосы были собраны сзади в аккуратный пучок, который особенно умилял Мастерса (он счел этот пучочек признаком порядочной девушки). Зная Уэльс, Мастерс подумал, что в ней течет валлийская кровь. Об этом говорило и ее имя – Рода Ллуэллин, которое он прочитал в конце списка экипажа над журнальной полкой рядом с дверью туалета, когда пошел мыть руки перед завтраком. Мастерс лихорадочно размышлял. Почти два дня они будут рядом, но как встретиться с ней потом? У такой девушки, должно быть, сотни поклонников. А может, она и вовсе замужем? Постоянно ли она в полетах, сколько времени она свободна между ними? Не посмеется ли она над ним, если он пригласит ее в театр или пообедать вместе? А вдруг она пожалуется командиру корабля, что один из пассажиров пристает к ней? Внезапно Мастерс с ужасом представил, как его высаживают в Адене, – жалоба в колониальную администрацию – конец карьеры.

Пришло время завтрака, а для него – новых надежд. Когда она укрепляла маленький столик на его коленях, ее волосы коснулись щеки Мастерса, и он почувствовал, будто дотронулся щекой до оголенного провода. Она помогла ему разобраться в обилии маленьких целлофановых пакетов, показала, как снять пластмассовую крышку ванночки с салатом, похвалила сладкое – большой кусок пирога. Короче, она так суетилась вокруг него, что Мастерс не мог припомнить ничего подобного, включая и те времена, когда он был ребенком и мать ухаживала за ним.

В конце рейса, обливаясь потом, он собрал всю свою храбрость и пригласил ее пообедать вместе. Он чуть не потерял сознание, когда она с готовностью согласилась. Через месяц она уволилась из «Империал эруэйз», и они поженились. Еще месяц спустя Мастерс получил вызов на Бермудские острова, и они отплыли из Англии.

Бонд сказал:

– Я опасаюсь худшего. Она вышла замуж, потому что его жизнь казалась ей изысканно-великосветской. Вероятно, у нее была идея фикс стать королевой званых чаепитий в правительственной резиденции. Я подозреваю, что Мастерс в конце концов был вынужден убить ее.

– Нет, – мягко возразил губернатор. – Но осмелюсь сказать, что вы абсолютно правы насчет причин ее замужества. Добавлю сюда еще усталость от однообразия и опасность полетов. Возможно, она действительно думала преуспеть в своих грезах, но должен признаться, что, когда молодожены прибыли и поселились в предместье Гамильтона, на всех нас произвела приятное впечатление ее жизнерадостность, хорошенькое личико и то, как она старалась понравиться каждому. Конечно, и Мастерс изменился. Жизнь стала для него сказкой. Теперь, когда прошло столько лет, довольно жалкими кажутся его потуги облагородить свою внешность, выглядеть достойным ее. Он стал заботиться об одежде, смазывал волосы каким-то ужасным бриолином и даже отрастил усы, как у военного. Наверное, ей казалось это аристократичным. После окончания работы он летел прямиком домой. А на службе не давал никому прохода со своей Родой – Рода здесь, Рода там, и когда, вы думаете, леди Берфорд (это была жена губернатора) пригласит Роду на завтрак?

Но он работал не разгибая спины, и все любили молодую пару. Все шло у них прекрасно в течение полугода или около того. А потом – сейчас я могу только гадать о причине – случайная размолвка подобно капле кислоты начала разъедать счастье и согласие в их маленьком бунгало. Вы понимаете, о чем я говорю, – нечто вроде этого: почему жена секретаря никогда не приглашает меня с собой по магазинам? Когда мы опять сможем пригласить гостей на коктейль? Я ужасно скучаю дома целыми днями. Когда наконец ты получишь повышение? Ты же знаешь, что мы не можем позволить себе ребенка. Сегодня ты должен вернуться к обеду. Мне совершенно нельзя нервничать. Ты-то на славу проводишь время, у тебя все в порядке… И так далее в том же духе. И конечно, всю ее нежность и заботливость как рукой сняло. Теперь Мастерс перед уходом на службу сам подавал завтрак в постель бывшей стюардессе, правда, я не сомневаюсь, что делал он это с наслаждением. Теперь Мастерс, возвращаясь вечером с работы, сам наводил порядок в доме, прибирая разбросанные повсюду конфетные обертки и пепел. Сам он бросил курить и отказывался даже изредка выпивать в компании, дабы иметь возможность покупать Роде новые наряды, чтобы она чувствовала себя не хуже других жен.

Кое-что об их отношениях стало известно в секретариате, по крайней мере мне, хорошо знавшему Мастерса. Озабоченный хмурый вид, частые странные телефонные звонки в служебное время, самовольные уходы за десять минут до конца работы, чтобы успеть проводить Роду в кино, и, естественно, часто повторяющиеся полушутливые вопросы, заданные как бы невзначай: «Чем занимаются другие жены в течение дня? Не считают ли они, что здесь немножко жарко? Не кажется ли вам, что женщин (он всегда добавлял при этом: «Благослови их Господь») легче расстроить, чем мужчин…»

Беда, или по крайней мере большая ее часть, состояла в том, что Мастерс совсем потерял голову. Рода была для него всем. Если она несчастна или волнуется, значит, виноват только он один. В отчаянии он повсюду искал ей занятия, способные заинтересовать ее и развлечь, пока наконец он, а вернее, она не остановилась на гольфе. Надо заметить, что гольф на Бермудских островах – очень серьезная вещь. Там есть несколько великолепных гольф-клубов, включая знаменитый «Центральноокеанский», где играет весь высший свет, а после игр все собираются в клубе поболтать и выпить. Наконец она получила то, к чему стремилась, – приятное времяпрепровождение и избранное общество. Один бог знает, как Мастерсу удалось наскрести достаточно денег, чтобы заплатить вступительный взнос, за уроки и за все остальное, но он заплатил, и это был день его торжества.

Рода стала целыми днями пропадать в «Центральноокеанском». Она прилежно тренировалась, осилила все премудрости гольфа, участвовала в небольших соревнованиях и ежемесячных турнирах и через полгода не только освоила респектабельную игру, но и стала общей любимицей мужской половины клуба. Меня это не удивило. Я помню, как видел ее там несколько раз. Очаровательная загорелая фигурка в коротеньких шортах с белым козырьком на лбу на фоне зеленого газона; элегантные движения, подчеркивающие ее стройность, и должен признаться вам, – глаза губернатора оживились, – более прекрасного создания я никогда больше не видел на поле гольф-клуба. Само собой разумеется, что вскоре случилось то, что должно было случиться. Шло соревнование смешанных пар. Ее партнером был старший сын Таттерсолла – их семья главенствовала среди коммерсантов Гамильтона и в определенном смысле принадлежала к правящему слою бермудского общества. Юный шалопай был чертовски хорош собой. Прекрасный пловец и неважный игрок в гольф, с быстроходным катером и открытой «МГ»[15]15
  Марка спортивного аптомобиля.


[Закрыть] – вы знаете этот тип молодых бездельников. Гоняют на автомобилях, или катаются на яхтах, или веселятся в ночном клубе с девицами, а если те недостаточно быстро ложатся в постель, то лишаются всех этих удовольствий.

После упорной борьбы в финале Рода и Таттерсолл выиграли. Филип Мастерс был среди ликующей толпы именитых гольфсменов, провожавшей победителей до дома. В тот день он веселился в последний раз, потом способность радоваться пропала у него надолго, быть может, на всю жизнь. Почти сразу же она стала любовницей Таттерсолла, а перешагнув черту, она уже не останавливалась и неслась вперед сломя голову. Поверьте мне, мистер Бонд, – губернатор сжал кулак и осторожно опустил его на край столика, – это было отвратительное зрелище. Она не сделала ни малейшей попытки смягчить удар, как-то попытаться скрыть происходящее. Она просто взяла молодого Таттерсолла и отхлестала им Мастерса по лицу. Она могла вернуться домой в любой час ночи; под предлогом, что якобы спать вместе слишком жарко, она выселила мужа в отдельную комнату. Если она когда-то и прибиралась по дому или готовила еду, то лишь затем, чтобы сохранить видимость приличия. Понятно, что через месяц все стало известно, а бедный Мастерс был украшен парой таких огромных рогов, каких еще не видывали в колонии. Наконец вмешалась леди Берфорд и побеседовала с Родой Мастерс – предупредила ее, что она разрушает карьеру мужа и так далее. Но беда заключалась в том, что при этом леди Берфорд, находя Мастерса занудой и пережив в собственной молодости пару приключений (а она по-прежнему оставалась красивой женщиной), отнеслась к Роде чересчур снисходительно.

Конечно, и сам Мастерс (он рассказал мне об этом позже) применил весь обычный в таких случаях арсенал: просьбы и увещевания, яростные приступы гнева и ожесточенные ссоры, рукоприкладство (он признался мне, что чуть не задушил ее однажды ночью), а под конец – ледяное презрение и угрюмое, замкнутое страдание.

Губернатор помолчал, потом сказал:

– Я не знаю, доводилось ли вам наблюдать когда-нибудь, мистер Бонд, как человеку разбивают сердце, разбивают медленно и жестоко. Так вот, именно это происходило с Филипом Мастерсом, и это было печальное зрелище. Когда он приехал на Бермуды, на его лице был написан рай, через год оно выражало ад. Конечно, я делал все, что было в моих силах. Все мы старались помочь ему, каждый по-своему, хотя, честно говоря, после того, что случилось в «Центральноокеанском», для него оставался лишь один реальный выход – попробовать помириться с женой. Но Мастерс напоминал раненую собаку. Он забился в свой уголок и огрызался на каждого, кто подходил слишком близко.

Я из кожи лез, пытаясь смягчить его горе, даже написал ему пару писем. Позже он признался мне, что разорвал их, не читая. Однажды мы собрались на мальчишник в моем бунгало и пригласили его. Мы хотели напоить его, чтобы он забылся. И он напился. Затем мы услышали грохот в ванной – Мастерс попытался вскрыть вены моей бритвой. Это переполнило чашу нашего терпения. Меня выбрали делегатом – пойти и рассказать все губернатору. Он, конечно, был уже в курсе, но надеялся, что обойдется без его вмешательства. Теперь вопрос стоял об отставке Мастерса – свою работу он послал к чертям, жена замешана в публичном скандале. Он стал конченой личностью. Что мы могли поделать? Но губернатор был прекрасным человеком. Поскольку дело перешло в его руки, он решил использовать последний шанс, чтобы предотвратить почти неминуемый рапорт в Уайт-холл, который бы окончательно раздавил то, что оставалось от Мастерса. Сама судьба помогла ему. На следующий день после моего разговора с губернатором пришло официальное сообщение Министерства колоний о том, что в Вашингтоне состоится совещание по подготовке соглашения о прибрежном рыболовстве и что правительства Багамских и Бермудских островов должны послать туда своих представителей. Губернатор вызвал Мастерса, принял его как добрый дядюшка, сообщил о командировке в Вашингтон, посоветовал решить свои семейные дела в ближайшие пол-года и распрощался с ним. Через неделю Мастерс улетел в Вашингтон и просидел там, обсуждая рыболовные дола, пять месяцев. Мы все вздохнули с облегчением. Что касается Роды Мастерс, то каждый из нас старался избегать ее и выказывать ей презрение, пользуясь любой возможностью.

Губернатор достал платок и вытер лицо. В просторной, ярко освещенной комнате воцарилась тишина. Воспоминания взволновали губернатора, его глаза ярко блестели на покрасневшем лице. Он встал и налил виски с содовой Бонду и себе.

Бонд воскликнул:

– Ну и дела! Я ожидал, что рано или поздно случится нечто подобное, но все же не так быстро. Бедняга Мастерс! Должно быть, она была из породы безжалостных маленьких сучек. Но может, хоть на людях она выказывала признаки раскаяния за то, что натворила?

Губернатор закончил раскуривать новую сигару. Он посмотрел на ее красный кончик и подул на него.

– О нет, – сказал он. – Она прекрасно проводила время. Вероятно, она понимала, что так не может продолжаться бесконечно, но это было то, о чем она всегда мечтала, то, о чем грезят читательницы женских журналов. По складу ума Рода Мастерс как раз относилась к таким. Она получила все – пальмы, веселые пирушки в городе и «Центральноокеанском», сумасшедшие гонки на автомобиле и катере, прочие атрибуты дешевой романтики. А кроме того – полная свобода: муж-раб где-то далеко и не мешает, дом существует только для того, чтобы принять ванну и поспать несколько часов. Она ведь знала, что может вернуть к себе Филипа Мастерса, когда ей заблагорассудится. Он был настолько безвольным, что это не составило бы большого труда. А затем она могла обойти всех по очереди и, пустив в ход свое очарование, вымолить прощение. Все бы простили ее, и все бы утряслось. Впрочем, даже если бы этого не случилось, в мире столько мужчин помимо Филипа Мастерса, вдобавок гораздо более привлекательных. Взять один только клуб – какой богатый выбор кавалеров, в любой момент она подцепит любого из них. Нет, жизнь была прекрасна, и если кому-то могло показаться, что она ведет себя предосудительно, в конце концов, не она одна поступала так – вспомните путь кинозвезд, который приводил их в Голливуд.

Но вскоре ей пришлось пережить тяжкие испытания. Таттерсоллу она надоела, а тут еще благодаря жене губернатора родители устроили ему жуткий скандал. Он помог молодому негодяю покончить с ней без излишних сцен. Было лето, и острова наводнили хорошенькие американские девушки. Словом, было самое время для новых впечатлений. Итак, он бросил Роду Мастерс, сказав, что они должны расстаться, что иначе родители грозят лишить его денег. Это случилось за две недели до возвращения Мастерса из Вашингтона. Должен сказать, что она мужественно пережила разрыв. Она и по характеру была упорная, а кроме того, знала, что никто не застрахован от неудач. Она не жаловалась на судьбу. В данном случае ей некому было жаловаться. Она просто пошла и сказала леди Берфорд, что была виновата и что с этого момента она постарается быть хорошей женой Филипу Мастерсу. Затем привела дом в порядок, все вымыла и вычистила, приготовив подмостки для большой сцены примирения. Неизбежность примирения она поняла по отношению своих бывших друзей по «Центральноокеанскому». Неожиданно Рода Мастерс стала нежелательной в гольф-клубе. Вы знаете, как это бывает даже в нашем добродушном английском захолустье. Не только чиновники, но и гамильтонские лавочники отвернулись от нее, в один день она стала человеком второго сорта, забытой, никому не нужной. Рода по-прежнему старалась казаться той же веселой маленькой девушкой, но теперь это не срабатывало. Пару раз ее осадили, и она перестала притворяться. Теперь для нее было жизненно важно вернуть прежнее положение и не спеша заново начать путь наверх. Она засела дома и энергично принялась репетировать снова и снова сцену, которая ей предстояла: слезы – длинные и искренние оправдания – раскаяние – двухспальная кровать. И Филип Мастерс приехал.