Текст книги "Лисичка(СИ)"

Автор книги: Яле Генда

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Со сцены летит про Катю. Катя, Катя, Катя – повторяет Полоскина как заведённая. Где ты была со своей убивающей всё живое и сексуальное Катей десять минут назад, когда мне это было так надо. И вообще, если член от вашей поэзии не стоит, пусть он будет хотя бы падать – то есть сделайте что-нибудь по-настоящему отвратительное, после чего ничего уже не будет хотеться. Если уж вы поэты, а я нет. В вашем перевёрнутом мире. А так если ничего не можете, то и не пытайтесь. А то чтоб со скуки не помереть, приходится кого-то в рот трахать на ваших концертах. Это, конечно, приятно, но чертовски утомительно. Особенно два раза подряд.

Но чертовски приятно – Карина старается, а я упиваюсь собственной наглостью и бесстыдством. Таким и должен быть публичный секс – жёстким и внезапным, вот так хорошо, девочка. И стихи должны быть такими, потому что стихи это секс. В том числе и публичный. Если уж кто-то слушает стихотворение, то он этим стихотворением должен быть выебан и высушен. А не приуныть со скуки и заняться непотребствами на заднем ряду. Сладкими какими непотребствами, Кариночка, ангел мой, ангел-мучитель, что же ты со мной делаешь.

Она снова смотрит на меня, не вынимая член изо рта. На этот раз не так нагло. Да, девочка, я готов, только не останавливайся. Снова пальцы в замок, она томно прикрывает глазки и заглатывает головку целиком. Тут я не выдерживаю и разряжаюсь ей в рот, придерживая её за шею. Спазмы длятся секунд пятнадцать, и это невероятное облегчение.

Именно там для нее самое время и место.

Это ведь море, в котором можно всю жизнь тонуть.

Ну а девушки – это не только семьдесят килограммов мяса,

Это еще и нежности несколько минут.

Может. Когда-нибудь.

Ну вот и всё.

Бум.

4

Из шкафа выйдешь, прикрыв ногой, и, не подавая виду,

Вдыхаешь забродивший кисель со вкусом детской мечты.

А небо ясное наверху, как будто бы ты не Сидор.

Такое синее и молчит, как будто Сидор не ты.

Карина хотела, чтоб к риэлтору я поехал с ней, а потом на встречу с бывшими одноклассниками пустить им пыль в глаза, потом... ну понятно то есть, что потом, однако я решил, что на сегодня хватит. Хорошенького понемножку. Надо же ещё написать об этом, самые интересные подробности стратегически умолчав. Исторический момент, кстати – первое публичное выступление Полоскиной, которое мне понравилось. Спасибо, Вероника, за прекрасный вечер. Хрен бы мы без твоей стихожвачки до такого додумались.

И вот опять выкатываю людям требования, которым и сам, по большому счёту, не соответствую. Я тоже, в общем-то, пишу жвачку, особенно последние два года. Только у неё это женские сопли, а у меня инфернореализм. Но выступаю ли я? Уже нет, даже когда зовут. Пишу ли я текст раз в два дня? Раз в две недели, если повезёт. Я опять утратил веру, только не во французских постструктуралистов, а уже в себя. Это ж сколько во мне веры было, что я её столько лет незаметно для себя утрачивал? И как сделать наоборот? И возможно ли. А у людей вот есть вера в то, что они делают, и жизнь у них похожа на фестиваль, а не на блядский цирк. Да, они полной ерундой заняты, но не мне с моим родом занятий их упрекать. Я занят той же ерундой, я сейчас про неё статью писать буду.

Хотя я совершенно не представляю, что писать. Меня полностью размотало, сил нет никаких. А надо ещё с женой поругаться. Она же мне изменяет. Я тоже хорош, конечно, но она первая начала. Хотя кого я опять обманываю, мне ж всё равно. Надо изобразить какое-то общественно одобряемое поведение в этой ситуации, но какое? Ничего в голову не лезет. Ничего. Надо с Гариком поговорить. И прямо сегодня и надо было поговорить, Катька всё равно по уши в рецензировании. Я ж спросить у него ещё что-то хотел. Цитату какую-то. Вот я рохля, конечно, опять всё забыл. Хоть записывай. Старость.

Как будто «Сидор» – это ничто, абстрактный эпифеномен,

Синичкин кашель, мышиный писк, качелей случайный скрип.

Оно проходит мимо тебя, и в этом ты не виновен,

Но Сидор – это всё-таки ты, снаружи и изнутри.

Колокольный звон в абсолютно пустой голове отдаётся мотивом песни популярного в конце 90-х певца Никиты. Песня называлась «Улетели навсегда» и была эта песня, как и собственно певец Никита, знаковым явлением клубной жизни столицы. Молодость прошла, Алекс, хватит, завязывай. Улетели навсегда.

В смысле надо уже как-то социализовываться наконец, вписываться в общемировой блудняк. Никому не интересно, какие там у тебя проблемы. Всем нужно только внешнее проявление, удовлетворяющее каким-то нормам. От лисички тоже никому не нужен богатый внутренний мир – только пушистая шкура и всё. А остальное вытряхивают нахер.

Они же этого и хотят, они все. Они загоняют меня, окладывают флажками по традиционному русскому способу. Он, конечно, для зимы разрабатывался, этот способ, но, видимо, чего уж теперь стесняться, решили они. И получается, что я вынужден бежать как от красных тряпок, а стрелковая линия уже выстроена и они только и ждут того, что в зарослях перед ними мелькнёт рыжий хвост. Карина с Гариком загоняют, а жена, наверное, будет валить. И кабаньих троп вокруг нет, и заячьих нор, и вообще вокруг не лес, а город. А в городе лисы не живут.

Неужели я лисичка. Да, я лисичка – я убегаю, пытаюсь запутать следы. Вот и сейчас я иду пешком вдоль Садового в направлении редакции. Неужели снова водка и статья до утра? Блин, в привычку входит, нехорошо, это во-первых, а во-вторых, что там писать такого. Опять же по сути ничего не произошло, кроме того, что один из загонщиков ухватил меня за хвост, назовём это так. То есть опять работаем с текстом апофатически. И работа апофатическая. И тексты апофатические. И вся жизнь от противного. Тьфу.

Взрываются салюта цветы, плывут облака к закату -

Жизнь продолжается вопреки, напротив и поперёк.

А ты – ты Сидор с тех самых пор, как вышел сюда когда-то.

Ты – Сидор, ты от себя весь мир однажды не уберёг.

Итак, Гарик хотел восемь-десять тысяч про этот увлекательный концерт. А я ж журналист. Пишем правду, потому что правду говорить легко и приятно. Правда в том, что выступает Полоскина лучше, чем пишет, но ничто не сравнится с карининым язычком. Пойдёт, Гарик? Михаил Афанасьевич, что скажете? Ничего не скажете, тогда горите в Аду.

Это же вкусовщина, по большому счёту, что мне не нравится. То есть неправда априори, как бы легко и приятно не говорилась она. Людям нравится, вон их там почти полный зал в рабочий день. Надо как-то более объективно подходить к таким тонким моментам, как оценка качества поэзии. Можно, например, проверять стихи на отсос, раз уж так и получилось. Если результат, так сказать, на лицо – то плохие стихи, негодные. А если нет результата – значит, хорошие стихи, интересные. Хотя опять ерунда какая-то получается, потому что результат у нас вообще убийственный. Психолога что ли завести для таких разговоров. А хотя она сама уже завелась. Нарисовалась, хрен сотрёшь.

Надо с ней что-то делать. Ничем хорошим это не кончится.

Ты – Сидор, вот почему всё так. Ты Сидор, а это значит,

Что не откроется дверь назад в уютный волшебный шкаф.

Ты скачешь весело на волнах, как розовый танин мячик,

И слёзы прячешь от всех от нас, тайком сморкаясь в рукав.

Часть 3. Против течения

1.

Как объяснить, что стихи про любовь – не узилище для вокабул,

Коими тексты бывают начинены, как капустою пироги?

В ухо словами этого не передать и в глаза не закапать.

Но все говорят об одержимости одного человека другим,

И называют это искусством.

А выглядит как пироги с капустой.

Ну ладно.

Все люди изменяют друг другу и самим себе. Постоянно. И я ничем не лучше. Я даже хуже – люди изменяют по любви, а я вообще непонятно зачем. Кого я люблю? Никого. Кого я хочу сделать счастливым? Да мне даже на себя плевать. День прошёл – и хорошо. Неделя – нет повода не выпить. А там уже и второе августа скоро, а потом день рожденья, а потом здравствуй, жопа, Новый год. Или не здравствуй, что-то за последние дней пять явный перебор дряни в ноосфере наблюдается. Что-то грядёт.

Охота в самом разгаре, флажки расставлены, бежит-бежит лисичка, а нигде просвета нет, нигде выхода не видно, и спрятаться тоже негде. Позади загонщики, впереди стрелок. Понять бы ещё, кто из них кто, у кого ружьё. Самый очевидный ответ – у Гарика, он же охотник. Но как раз он гонит. И меня, и на меня. Статья, пишет, не торт. Про ярмарку лучше было, пишет. Полночи ждал, пока я рожу, а чего ждал – сухо, поверхностно, безлично. А грозился, что некролог. Ну ладно, сам поправлю, пишет. Чего уж теперь. Ну спасибо, Гарик. Хотя чего это я, какое там спасибо – он же правды от меня хочет, а ведь если напишу правду, то не примет. Не знаю насчёт лёгкости и приятности говорения этой правды, но вот врать меня что-то подзаездило уже. Тяжело. Но остановиться не получается никак – лжи уже столько, что она похожа на бронепоезд без тормозов. И несётся бронепоезд на всех парах, и остановить его нельзя – только стрелки переводить, чтоб он в тупике не разбился и боекомплект не сдетонировал. Тогда всем хана. И он несётся, гудит и только набирает скорость. А куда он заедет в итоге – одному Богу известно. Хотя нет, неизвестно, его же нет. Есть только ложь.

Так у кого же всё-таки ружьё.

Не успеваешь следить, что там еще не остыло,

В тренде ли черные глаза или белая стрекоза.

Но ощущение всегда – будто кто-то наелся мыла,

А желудок не может переваривать триклозан,

И через задний проход выдуваются пузыри.

Высоко полетели, смотри.

Ух ты.

В нашем уютном зазеркалье надо бежать со всех ног, чтобы оставаться на месте. А чтобы куда-то попасть, так и вдвое быстрее. Вот только я попасть никуда не хочу. И места, на котором можно было бы оставаться, тоже нет. У простых коллективно бессознательных людей есть, а у меня нет. Как так получилось. Не вопрос – утверждение. Спасибо, Карина, что помогаешь. Маленькая дрянь.

А что ей надо-то вообще от меня, зачем она тащилась через пол-Европы и обратно никак не соберётся? У них же бизнес там, квалификации-шмалификации. Это у меня здесь что-то непонятное, даже работой не назовёшь. Ничего не держит, чисто теоретически. Семье кранты. А там Трансрёмер в сортире Стокгольмского университета, и у Влада клуб в Гамбурге. Но вот нет и всё. Язык не поворачивается принять это и согласиться. И не потому что так не делается – я вообще ничего не делаю, как делается. Принц неформата, самурай нонконформизма, доктор череззадничных наук. И я слишком дорого заплатил, чтоб не видеть больше эти рожи и не слышать от них новостей. Клуб у Влада в Гамбурге – да хрен с ним, и Влад пошёл к чёрту. Милый ребёнок больше не ребёнок и выучился на психолога – да гори оно огнём. Кто там ещё? Полина, Валера? Лингам на них обоих. Я ж за счёт этого тогда и вывернулся, а тогда были настоящие кранты, не то, что сейчас. И снова вывернусь, и снова за счёт этого, потому что работает. Вот так-то, Кариночка, и это утверждение. Нравится тебе? А хотя что это я, у неё самой и спрошу.

Остаются жена и Гарик. Надо всё-таки поговорить с Гариком. Любовь как триумф воли на фоне измельчания характеров, да. Не забыть бы теперь. А не забудем, потому что с этого и начнём. Вперёд.

Есть ещё возрастная тоска по утраченному либидо,

Место которого занимает всепожирающая пустота.

Лирические доказательства пятого постулата Евклида

Не имеют академической ценности, просто так

Измеряется пройденный путь в гомерической тьме.

В конце которого – смерть.

И всё.

2.

Он – герой, последний герой. Больше уже не будет.

В Рай врата до сих пор открыты только ради него.

Я приду к земному царю с его головой на блюде.

Царь оставит себе на память блюдо с его головой.

Пользуясь тем, что рабочий день у меня фактически не нормирован, я редко прихожу на работу рано утром. Однако в этот раз следовало бы уважить некие неписаные правила дорогой редакции. Нормально поговорить с Гариком не получится, потому что Катя старается своего не упустить – приходит пораньше, чтобы побыть с начальником наедине. Но это поправимо. То есть мне так кажется. Она и правда на месте, делает вид, что погружена в работу, на мое приветствие отвечает сдержанным кивком. Гарик в предвкушении:

– Ну что там в театре – всё нормально прошло? Этой Карине понравилось?

– А то! Она мне даже отсосала, – я прохожу на свое место и вальяжно плюхаюсь в кресло. Гарик недоуменно смотрит на меня. Катя в шоке.

– Два раза, – добавляю и думаю, бывает ли передозировка правдой.

Что думает Гарик, интересно. Не исключаю, что он подозревает какую-то многоходовку с целью доведения Кати до истерики, но всё же пытается поддержать беседу, ибо такое лучше заболтать:

– До или после?

– Во время, – практически отливаю в гранит, упиваясь собственной честностью. Надеюсь, что Булгаков кончил сейчас в Аду прямо на раскаленную сковородку. Черт побери, шесть лопат угля этому наркоману в счёт моей бессмертной души!

Катя встаёт и молча выходит. Лицо её по цвету напоминает жезказганский малахит, различные оттенки зелёного расходятся по нему концентрическими кругами неправильной формы. Гарик молча провожает её взглядом, потом поворачивается ко мне. В глазах его легкое недоумение и тяжёлая уверенность в том, что меня пора как следует нахлобучить прямо на рабочем месте.

Каждый мог быть героем без всяких глупых «кроме».

Ведь в крови у всех героев тот же гемоглобин.

Но кругом – одни уроды, не слушают голос крови.

Им бы только убить героя... убить героя... убить...

– Знаешь, как погиб Лермонтов? – произносит он так, что воздух в комнате начинает сгущаться.

– Трагически, – отвечаю я, как будто всё в порядке.

– Тебе выпал уникальный шанс узнать, насколько трагически.

– Да брось, Гарик. Мне надо было, чтоб она вышла.

– Она вышла. Ты следующий. Только она вернётся, а ты нет. Если это твоя очередная идиотская шутка.

– Это не шутка, босс. Жена изменяет мне с извозчиком. Хочу спросить у тебя, что делать.

Гарик успокаивается, но при этом загружается моей проблемой. Тягостное молчание того и гляди разольётся в воздухе, но в комнату врывается Катя. Она никуда не уходила, а стояла за дверью. Последние концентрические круги неправильной формы исчезают с её лица, и, оперевшись руками на мой стол, она наклоняется и громко объявляет всему миру:

– Она изменяет тебе потому, что ты мудак! Тупой! Cамодовольный! Мудак!

Но меня надо топить чем-то посерьёзнее.

– За два года в Москве ты не нашла себе даже такого мудака, как я. Насколько ценно твоё мнение как эксперта в этой области?

Катя от неожиданности забывает продолжение своей обличающей тирады, пару раз хватает ртом воздух, а потом из её глаз начинают литься слезы. Слёз много, макияж течёт, Катя это понимает, и слёз становится только больше. С криком "Мудак!!!" она выбегает, закрыв лицо руками и громко рыдая. На этот раз по-настоящему уходит, и, видимо, надолго. Гарик встаёт, смотрит на меня укоризненно, качает головой и медленно выходит за Катей.

Силы Зла смешали с дерьмом все огнем и железом.

Этот мир не спасут любые жертвы ради Добра.

Эй, герой, слышишь, герой, подвиг твой бесполезен.

Я убью тебя, и навсегда закроют ворота в Рай.

Я знаю, что я мудак. И не страдаю от этого. Честно говоря, я этим наслаждаюсь. И мне, черт побери, непонятно, почему окружающие не рады разделить со мной это чувство глубокого удовлетворения и внутренней гармонии. Кому легче будет от того, что я перестану себя вести как мудак? Никому. Все наоборот будут искать, к чему бы придраться, каким бы рыцарем в сияющих доспехах я не стал, буде возжелаю жизнь свою изменить. Все так живут – мудаки мудаками, ни с кого никакого спроса нет. Мудак – и сразу понятно, чего ждать. Но некоторые так близко к сердцу принимают и расстраиваются при этом, как я от идиотских пассажей в стихах Полоскиной или другой какой-нибудь принцессы новой искренности. Ну так я туда и не хожу, где эти принцессы выступают. Пока Родина то есть не пошлёт – не хожу. А Катя видит, что я мудак, и ходит сюда, и ходит. Перевоспитать меня пытается. Тут не знаю, даже что сказать – рожай детей, воспитывай, посмотрим, что получится. Так и скажу, наверное, в следующий раз. И узнаю, как трагически погиб Лермонтов.

А дети у неё будут мудаками, потому что сама она дура. Но Гарик, как всегда, прав. Надо выйти на воздух.

Я людей отправлю туда, где им самое место.

И на пути у меня стоишь только лишь ты один.

Эй, герой, нам с тобой на этом шарике тесно.

Хватит ждать (чего еще ждать?) – иди же сюда, иди...

3.

О правильных науках нечасто пишут в книгах.

Сказать по правде если – не пишут никогда.

Никто не знает правду, но все плетут интриги.

А чем всё обернётся – мы можем лишь гадать.

Небо покрывается какими-то погаными тучами невнятного цвета – непонятно, чего от них ждать. Дождик прибил бы летающую в воздухе пылищу, но при этом совершенно испортил бы мою рубашку. Гарик с независимым видом выходит из редакционного подъезда с портфелем и идёт через двор ко мне. Абсолютно независимый вид – один из многих талантов Гарика, которым я искренне завидую. Наряду с умением быстро принимать решения и ещё быстрее вспоминать цитату по случаю. В портфеле коньяк, пластиковые стаканчики, упаковка пирожных «Птичье молоко» и видавший виды апельсин. Интересно, давно ли заморский фрукт ждал в столе Гарика своего часа. Впрочем, потребительские свойства он почти не утратил, а пока я его ломаю, Гарик умело наливает. После чего мы не менее умело выпиваем, оным апельсином закусив.

– Итак? – спрашивает Гарик, как бы продолжая разговор.

– Ну он водит машины, пишет об этом статьи для тематических изданий. И трахает мою жену. Такие дела.

– Нда, – Гарик вздыхает. – Нехорошо. Что делать думаешь?

– Не знаю. Я у тебя хотел спросить.

– Ты разводиться хочешь?

Я не ждал, что Гарик начнёт так резко, поэтому наливаю снова уже сам, и мы снова выпиваем, опять же апельсином закусив.

– Не знаю.

– Что значит – не знаю? – распаляется Гарик. – Что ты вообще знаешь?

– Я знаю, что они трахаются. Что у них сексуальная гармония.

– Неплохо. А с тобой что – не гармония?

– Ну вообще она не жаловалась.

– Она с тобой кончала?

– Безусловно. И не раз.

Помолчав, добавляю.

– И не раз за один раз.

– Тогда какого хрена?

– Вот мне тоже интересно, но напрямую спрашивать я пока не решаюсь.

Гарик снова наливает.

–А у тебя ещё кто-то есть?

Будь ты проклят, Гарик. Я ж тебе полчаса назад русским языком всё сказал.

– Нет, – отвечаю я, понимая безнадёжность ситуации. – Да, и потом – откуда?

Красавчик просто. Достоверен, как Капитан Очевидность – то ли бессовестно дурить Гарика вошло у меня в привычку, то ли я за это в скором времени заплачу, как и полагается, тройную цену.

Поэтому мы просто сидим, как звери в яме

И по неявным фактам осмысливаем мир.

Возможно, надо было кормить людей червями.

А может, надо было кормить свиней людьми.

– Ну вообще надо либо разводиться, либо как-то договариваться, – начальник задумчив. – Все или разводятся, или договариваются.

– Я не хочу как все, – я и правда не хочу. – Потому что когда все делают как все, они только умножают дискомфорт, несчастье и энтропию. Я не хочу ни дискомфорта, ни несчастья, ни энтропии. Для этого есть тьма искусников, я не из их числа.

– Тогда не надо было запускать ситуацию.

– Ты сейчас о чём, извини? Не понимаю, – и правда не понимаю. Может, я тупой. Надо выпить ещё чуть-чуть, так что Гарик разливает.

– Если ты на ней женился, тебе это было зачем-то надо, так? – и Гарик поднимает стаканчик, мы чокаемся и выпиваем.

– Это ты сейчас про что? – торопливо закусив, продолжаю я. – Не про то ли, что человеческая деятельность должна иметь какой-то смысл, цель и пользу? Не про это ли?

– Во-первых, да, – рассудительно начинает Гарик. Но я его перебиваю.

– Тогда нашу редакцию первым делом надо разогнать к такой-то матери. Потому что ни цели, ни смысла, ни пользы.

– Допустим, – соглашается начальник отдела редакции, которую надо разогнать к такой-то матери. – Это тоже важный вопрос, но непосредственно тебя и твоего брака он не касается. Давай решать проблемы по мере поступления.

– Давай, – соглашаюсь я.

– Ну так вот, – он продолжает наставлять младшего товарища. – Ты приходишь к ней и говоришь, что всё знаешь. И дальше вы решаете вместе, как быть.

– Ага. Круто, – выдыхаю я. – А ещё какие варианты есть?

– Ты находишь себе бабу, и тоже изменяешь. Так вы квиты.

– Мы не квиты, мы идиоты, – возражаю, как так можно счёты сводить. А, впрочем, я так и свожу. И что свелось? Правильно, ничего.

– Это да, – задумчиво продолжает Гарик. – Но жизнь на этом не заканчивается. Вы решаете проблему и живёте дальше. Как я, например.

Например, да. Не самый плохой пример. Однако я ждал от него каких-то более изящных что ли предложений, стандартно намудачить я и сам могу. Что там мочь-то.

– Что-то какие-то суховатые и поверхностные в нашем обществе бракоразводные ритуалы, – начинаю я издалека. – Как моя статья вот эта.

– Ну я не знаю, что тебе ещё предложить, – пожимает плечами Гарик. – Прими ислам, заведи гарем, намазывай там на коврике каждый день.

– То есть ты тоже предлагаешь уехать отсюда к чёртовой матери?

– А кто ещё предлагает? – Гарик заинтересовался.

Спалился, блин. Почти.

– Я чувствую это в воде, чувствую это в земле, ощущаю в воздухе – страна катится в непонятно куда, предположительно к чёрту, – не очень изящно выкручиваюсь я.

– Да она последние тысячу лет катится, не обращай внимания, – Гарик хмыкает. – Думай о себе. Остальное потом.

А может, лучше оба. А может, оба хуже.

А может, не червями. А может, не свиней.

Ответы ищем в небе, на море и на суше.

Но вряд ли что постигнем без помощи извне.

– Да в трещину кобле. Пусть, кстати, лошадь и думает, у неё голова большая, а меня всё достало.

– Ты взрослый здоровый мужик...

– Нет, Гарик, – перебиваю я начальника. – Я лисичка.

– Лисичка? – Гарик удивляется.

– Да. Я лисичка.

– И что? – растерялся, ай-яй-яй.

– Ничего, – подумав, добавляю – Фыр-фыр-фыр.

– Объясни.

Как тебе это объяснить. Да, я знаю об охоте. Я знаю, что у кого-то из вас ружьё. Но не у тебя – ты сейчас погонишь. И меня погонишь, и на меня погонишь. Что лисичкой быть нельзя, что надо быть мужиком. Что лисичкой надо не быть, и вообще лисичка должна умереть. А тебе даже не нужен мой ценный мех, в смысле бессмертная душа, ты просто загонщик. Надо выпить. Наливаю. И всё-таки правду.

– Я хочу всех обмануть, – ни хрена не легко и не приятно, Булгаков лжец, лжец, лжец.

– А, так бы и сказал. А зачем?

– Мне надоело, что из субъекта я постоянно деградирую в объект.

– Так не деградируй.

А для этого надо первым делом в задницу послать всех, начиная с тебя, Гарик. С ярмаркой этой долбаной, с Полоскиной, с Катей, с Максом и его билетами, с дурящей тебя Кариной, со слетающей джинсой и прочей безысходностью отечественной журналистики. А как?

– Фигово получается в последнее время.

– В отпуск я тебя отправлю только как Маша родит, – поддерживает меня Гарик. – Она обещала, что не оставит нас, и начнёт писать, как сможет. Нового человека я брать не хочу. У нас полный штат.

– Вот Катька будет рада, что я в отпуск уйду. А уволюсь – так и вообще расцветёт.

– Даже не думай, сволочь, – Гарик грозит мне пальцем. – Я тебе уволюсь, тряпка.

– Ну да, это не по-товарищески, – вздыхаю и улыбаюсь. – Я подожду, пока ты меня сам выгонишь.

Смеёмся и выпиваем снова. Всё впустую, всё тлен.

А всё – интеллигенты, пророки лживых истин.

Учёные все эти, врачи, учителя,

Все эти инженеры и велосипедисты -

Обманщики и гады, как носит их земля!

4.

От всех людей приличных их надо гнать пинками,

Пусть сами жрут науку свою и ГМО.

А может, будет лучше кормить их червяками.

А может, надо свиньям их всех давно того...

– И перед Катей надо извиниться.

Нифига себе подача. Лёгкий ветерок донёс отголоски марша Мендельсона из Грибоедовского ЗАГСа. Или мне просто почудилось.

– Это за что же? За то, что она не нашла себе мудака?

– Типа того.

– Погоди, я что-то запутался, – фу, Катя, как это низко заставлять Гарика себя жалеть, предварительно ещё и нарвавшись к тому же. – Это ведь я кричал на неё "мудак", "тупой", вот это всё? На всю редакцию кричал, руками махал, бегал туда-сюда, истерики закатывал?

– Ты мужчина. Ты старше и умнее.

– Я мудак. Самодовольный и тупой, – а ещё очень честный и самокритичный. Но это большой секрет. – Что для неё важнее – мои извинения или признание её правоты?

– С ней я тоже поговорю, – Гарик спасает моральный климат в коллективе. Может и правда перестать на неё реагировать вообще? – Вы задолбали уже цапаться из-за всякой ерунды на ровном месте.

– Да я с ней вообще не разговариваю.

– Ты ведёшь себя вызывающе.

– Вызывающе что? – а то я не знаю.

– Много чего. Веди себя нормально.

– По-моему, это она ведет себя вызывающе.

– Не понял?

– Да всё ты понял. Это нормально вмешиваться, когда мужчины разговаривают? Подслушивать под дверью? – я распаляюсь. – В её родном Скотопригоньевске за это сразу бьют. Поэтому она понаехала сюда, здесь все кулюторные, сразу в рыло не суют. А зря. Теперь все знают.

– Да, нехорошо, – соглашается босс.

– Да ладно уж теперь, – и правда, чего уж теперь. – Наливай.

Заканчиваются пироженки, и тема разговора явно себя исчерпала.

О сколько нам открытий загадочных и чудных

Готовит Просвещенье – коварный злобный дух.

Но я устал от знаний, я больше не хочу их,

И не накличу больше тем на себя беду.

– Домой иди, – делегирует мне Гарик. – Решай свои проблемы.

– А если я не хочу?

– Я тоже не хочу, – вздыхает босс и собирает руки в замок. – Но есть дела поважнее той туфты, которую мы публикуем. Интервью сам расшифрую.

Тыжжурналист, Гарик. Горжусь тобой. Спасибо.

– На самом деле важно не это.

– А что же?

– Когда я лгу – это жопа. Когда я говорю правду – всё летит в манду. А если я молчу, то сам иду на хер. И что с этим делать – совершенно неясно.

Гарик хмыкает. Видимо, ситуация ему знакома.

– Считай это набором тезисов для следующей статьи.

– А повод?

– Найду я тебе повод. Дурное дело нехитрое.

Как у тебя всё просто, Гарик. Как бесит уже эта ваша простота и пугает скорость принятия решений, не обязательно верных, просто любых. Всё полезно, что в текст пролезло. Что не инфоповод, то набор тезисов. Всё-то у вас просто и понятно. Кроме одного – почему все люди в результате так несчастны.

– И вот ещё, спросить хотел, – вспоминаю я.

– Валяй.

– Любовь как триумф воли на фоне измельчания характеров – у кого из классиков это было? И что об этом сказано?

– Чешуйня это всё – и любовь, и характеры, и цитаты, и классики, – неожиданно серьёзно отвечает Гарик, с каким-то внутренним пониманием и даже, наверное, чувством превосходства.

– Какая неожиданная и смелая мысль, – сдержанно удивляюсь я. – А триумф воли тоже чешуйня?

– Нет, – резонно отмечает босс. – "Триумф воли" – это хорошее кино. А вот всё остальное – чешуйня. Надо различать, да.

– И кто же это сказал? – не верю до конца в такую смелость и решительность кого-то из бородатых пеньков XIX века.

– Игорь Панин, – отвечает начальник. Веско и безапелляционно, под этим ответом, наверное, можно капусту в ведре мариновать. Да, и так его, Гарика то есть, зовут.

– Хороший писатель, – пытаюсь не растеряться. Наверное, получается.

– Да, мне тоже нравится, – соглашается Гарик, встает и протягивает мне руку. Вот так всё просто оказалось.

Мой опыт – сын ошибок и внук оппортунизма,

Он кругл, как Танин мячик, не тонет и упруг.

Диапазон широкий – от зонтика до клизмы.

Хоть это парадоксы, но гений нам не друг.

Итак, в уютную редакцию хода нет, там красные флажки. Судя по тому, что Катя на меня наорала, гон из тихого становится громким. Охотник в нетерпении, что-то растянулись лесные забавы по времени, действительно.

Значит, из разговора с Гариком можно вычленить две полезные мысли – не деградировать и решать проблемы в порядке их поступления. Если вообще решать. Утверждение, Карине бы понравилось. А ведь с этого всё и началось – с того, что она потребовала от меня ответов и утверждений. Тут-то всё и посыпалось, одно на другое. И где я сейчас? Как хорошо без вас было, упыри мои родные-ненаглядные. С вами тоже здорово, но без вас пожил как человек. Дали немножко времени передохнуть, спасибо, ценю. Решили прислать за мной девочку, что б она забрала меня в сказку. Вот только знаю я эту сказку – она очень страшная, а в конце все умерли. А до того жили долго и несчастливо. И все друг друга предали. Так что фиг вам, национальная индейская изба.

Значит, первое, что я сделаю завтра с утра – расскажу Гарику про эту маленькую дрянь. Это сразу надо было сделать, что я протупил-то. Он, конечно, не поверит – больно удивительная история получается, но перевесит её с меня на Катю, во избежание. А вот и маленькая дрянь звонит. Как кстати.

– Да, – мой голос решителен и твёрд, я готов.

– Привет, – она всегда что ли в хорошем настроении. – Ты занят?

– Занят, – всё также решительно и твёрдо.

– Чем-то важным?

– Да, – бесстрашно выхожу на очередной виток акта коммуникации. – Думаю о тебе.

О, как я правдив! Нравится, Михаил Афанасьевич?

– Слушай, ты можешь сейчас приехать ко мне?

А что меня, собственно, держит? А почему бы и не приехать? Буду бегать – умру уставшим. Всё равно она своё выкружит.

– Могу, – отвечаю я твёрдо и решительно. Да, Карина, это утверждение, как тебе нравится.

– О, здорово. Давай, я жду, – и правда нравится. Сломала она меня. Маленькая дрянь. Но ничего – тогда всё заросло, и сейчас зарастёт. То, что я от тебя бегаю, вовсе не значит, что я тебя боюсь.

А если я однажды предам себя и сдамся -

Начну читать и думать, раба в себе давя,

Пить перестану водку и буду слушать Брамса -

Меня скормите свиньям, а тех свиней – червям.

Часть 4. Очешуение

1.

За тридцать – жить и продолжать надеяться

На что-нибудь, хотя б на ёмкость пепельниц.

На сущую, казалось бы, безделицу

Как на глоток прохлады в жаре пекельном.

Окно распахнуто – жара после обеда только усугубляется духотой. Лучшей позой на номере считается стойка вполоборота со слегка расставленными ногами, левым плечом в ту сторону, откуда ожидается гон и выход зверя на номер. Карина так и стоит. Так вот у кого ружьё. Стоило бы догадаться сразу. Карина-охотница – богиня психологических уловок, убивает из метафизического ружья абсолютной любви. Защиты от такого оружия нет. Так что хана тебе, лисичка. Мне то есть хана.

Спасает меня только то, что лису на охоте надо валить в бок, поражая жизненно важные органы, а я иду на неё в лоб, то есть как бы площадь поражения будет меньше и жизненно важные органы не будут задеты. Ну мозг разве что, так здесь нечего бояться – люди на свете вполне без мозгов живут, и ничего. Справлюсь.