Текст книги "Лисичка(СИ)"

Автор книги: Яле Генда

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Не нужно многих средств или сил, сгодится повод любой.

Везде, где небо чиркнет о грязь, как спичка о коробок,

Везде, где есть что бросить в огонь, везде, где пройдет наш брат,

Там будет, будет, будет пылать неугасимый Ад.

Ребёнок так и остался набираться сил на свежем воздухе, а я вернулся – нельзя же оставлять отечественную журналистику в сфере культуры и искусства на кого попало. На Гарика надежды мало – он всё пытается на кого-то спихнуть, как и полагается начальнику. А за неимением Маши или меня всё будет спихнуто на Катю, и это пугало. Тем более, у него опять какое-то особое дело было для меня. Машенька, рожай, пожалуйста, быстрей – тебя нет всего неделю, а я скоро уже сам рожу ёжика против шерсти.

Жена в ванной – скрабы, маски, прочие косметические процедуры. Мне бы тоже туда надо – после дачи я грязный как свинья. И никакой романтики, действительно надо отмокнуть, а потом помыться, а потом может быть всё остальное. А может и не быть, на шестом году брака многого может уже не быть.

Плюхаюсь на кресло у компьютера – надо посмотреть, что там как моя статья. Я ж старался. Назовём это так. В браузере много чего открыто, всякой женской ерунды вкладок десять или двенадцать, но мне нужна почта. Но открыта почта жены, и там прямо сверху письмо от Вадима. Каждый день думаю о тебе. Засыпаю и просыпаюсь с твоим именем на губах. Искал тебя всю жизнь и наконец нашёл. Вадик, ты идиот. Когда я встретил тебя, у меня в жизни появилась цель. Какая цель в жизни, Вадим, ты автожурналист, ты плесень, ты гниль, ты своим существованием опровергаешь само понятие "цель в жизни", если допускать вообще существование такого понятия в мире, где параллельно существуют и автожурналисты. Ибо в мире, где существуют автожурналисты, цели у жизни нет никакой. И почти сорок лет твоего безблагодатного существования есть поэтапное доказательство вышеозвученного постулата. Как и тридцать лет моего. Только через культуру и искусство. Результат, обрати внимание, примерно одинаковый. И даже баба одна и та же. До тебя я не знал ничего о сексе, у нас с тобой полная сексуальная гармония. Ну допустим, хотя сверху моя старушка скучновата, будем честны. Какая прелесть, тем не менее – потрахались уже, дорогие мои москвичи. Я с тобой хочу жить, и я хочу жить с тобой. Растить детей, состариться и умереть, чтобы ты была рядом. Вадик, я тоже хочу умереть после пяти лет брака, но я не ною. Будь мужиком, соберись, тряпка. Я не знаю, зачем мы обманываем этого дурачка Алекса. Никого ты не обманываешь, дружище, успокойся, совесть твоя чиста. Сам дурак, кстати. Собирайся и приходи ко мне. Безумству храбрых поём мы славу. Безумство храбрых – вот мудрость жизни. Осталось понять, почему дорогая не собирается. А даже если и собирается, пусть собирается. Как меня это заебало, Иисус Иосифович, ты б знал. Но тебя нет, и ты не знаешь. Сволочь ты, Иисус Иосифович, а никакой не Бог. Когда ты нужен, тебя всегда нет. Гори в Аду.

И этот огонь не залить никак, сколько водки не пей.

Он – твоя домна, он – твой маяк. И даже алтарь теперь.

Он будет невыносимо жечь, до самого дна сушить.

И требовать новых и новых жертв для Ада твоей души.

И малой кровью не обойтись, ведь жар сильней каждый день.

И нужно все больше и больше жертв, больше живых людей.

Значит, теперь мне жена изменяет по-настоящему, сексуально трахается половым способом. Как, интересно, она внутри себя оправдывает этот акт скотоложства. Впрочем, нет, не интересно. Просто праздник какой-то. А всё потому, что возникающие проблемы я не решаю. Я убегаю – убежал от Карины, чтобы она не доставала меня, убежал с ярмарки дефис фестиваля, чтобы этого не видеть, то и дело убегаю от работы, которую хочет спихнуть мне Гарик, и даже семь лет назад я убежал от всего в армию. От жены вот тоже убегаю. Спасибо Родине родной – страна большая, три лаптя по карте, мне есть куда бежать. Одинокий, сука, бегун на длинные, блин, дистанции. Очень одинокий. Уникальный. И что дальше, как долго я смогу профакиваться, убегать и обманывать всех, не принимая решений. Причём это не вопрос, это утверждение. Спасибо, Карина, что залезла мне в голову и утверждаешь.

И предлагаешь убежать. Да, ты тоже предлагаешь убежать. Ты действительно знаешь меня очень хорошо, ты знаешь, как я всегда поступаю, и ты знаешь, что я побегу. И ты вовремя – мне снова есть от кого бежать. Только шнурки поглажу, ага.

Хотя почему я против. И против ли я. Утверждение. Не вопрос.

Пока сублимирую эту страсть, ножом по стеклу скребя,

Успей отрастить на затылке глаз, ведь я смотрю на тебя.

2.

А сегодня я получил текст.

И вчитался так, что почти вмёрз.

И теперь у нас с текстом есть секс.

Для него вообще, для меня – в мозг.

С утра почитал реакцию на мою статью в сети. Гарик не обманул – реакция была более чем достойной. Давненько мы так не совали палку в тихий омут – черт повылезли такие, про которых даже у Кроули с Папюсом ничего не написано. Прочитали все – и те, кто хотел, и те, кто уже забыл про наше существование. А это хорошо, это прирост аудитории, это больше рекламы. Реакция в данном случае не важна. А хиппи бесновались, грозились меня четвертовать, обсасывали мою внешность, поливали рафинированным дерьмом меня и мои тексты – в общем, ради этого мы и работаем. Достойный кейс для портфолио получился, не исключаю, что лонгрид. Сайт, конечно, не положили, но просмотрели все и не по одному разу. Обсуждали два дня, пока я грел пузо под неласковым солнышком владимирщины. Отличный результат, не зря потрудился – в следующий раз джинса не слетит, можно будет съехать от работы на беседах о русской литературе. Всё к лучшему, всё в копилочку, тянем-потянем, а там и Машка родит, будет писать что-нибудь, всё полегче станет. Как это я здорово позитив во всё видеть начинаю, даже удивительно. Старость, наверное. То есть не старость, конечно, просто я упырь и питаюсь чужими эмоциями, а это в нашем деле залог творческого прогресса и профессионального роста. Не деньгами работа кормить должна, денег мы и на халтуре срубим по-быстрому.

В тексте есть слова из любых букв.

И одно идёт за другим в ряд.

Только результат – мама, я гребу.

Это бред и трэш, смерть и ад.

Гарик сегодня в хорошем настроении. Катя сидит в наушниках, даже не кивает на моё приветствие. Хрен с тобой, Катя. То есть хрен-то как раз не с тобой, поэтому ты и злая такая. Будем считать, что это такое пожелание счастья в личной жизни. Прохожу к его столу, он поворачивается и протягивает мне руку.

– Привет. У меня к тебе особое поручение.

– Привет...

– Я тут познакомился с девушкой...

И почему я не удивлён.

– А я ещё с прошлой твоей свадьбы не похудел.

– Так, не перебивай меня! – Гарик улыбнулся, но ему важнее договорить. – Это иностранная журналистка. Приехала в Москву писать о культурной жизни.

– На Северном полюсе жизнь и то культурней. Пусть обратно едет.

– Да это понятно, что у нас тут болото, но ты же хочешь публиковаться в международных изданиях?

– Да я много чего хочу, но вот как?

– Вот я тебя и свяжу.

– А желающих больше нет? – киваю на Катю.

– У неё рецензии, не отвлекай. И потом, в поле лучше тебя никто не справится.

– А сам?

– Так, я женат. Настя заревнует.

– Ты не поверишь, – интересно, помнит ли начальник, что и я, кхм, несвободен.

– Да, я знаю, но это официальное задание от редакции. Я тебе это как непосредственный начальник... как это будет....

– Делегируешь.

– Да. Вот. – Гарик протягивает мне две бумажки. – Сегодня. Вечером.

Я беру у него бумажки – это два билета на концерт популярной московской поэтессы Вероники Полоскиной. Сегодня вечером это мероприятие пройдёт в грязном подвале, который в определённых кругах считается неакадемическим театром и концертным залом. А я-то раньше думал, что Господь от меня отвернулся. А тот увидел, что я думаю, и взял да и отвернулся по-настоящему. Но судьбу надо принимать. С открытым забралом.

– Неплохо.

– Да. Я надеюсь, что ты достойно...

– Да, я постараюсь партер не заблевать, конечно, но гарантировать не берусь.

– Так, хватит. Мы давно хотели о ней написать, – Гарик рассудителен и настойчив, у него есть план. – Вот и повод достойный. Заодно и сотрудничество начнём.

– Я думал, обойдёмся некрологом. Набросал тут черновик.

– Ну уж если ты работаешь в этом направлении, то я всё правильно угадал.

– Да я могу и дальше работать, никуда не выходя. А Катрин окультуриться не желает? Полоскина как раз по её части, если предположить, что...

– Не надо ничего предполагать, – Гарик кладёт билеты в мою руку и накрывает своей. – Берёшь билеты, ведёшь девушку на концерт. И почему я тебя уговаривать должен, я не пойму?

– Ну я понимаю, почему ты мне это делегируешь, да, – пытаюсь ехидничать, получается не очень. Гарик делает недовольную гримасу.

– Потому что это наша работа, брат. Как там в этих твоих ВДВ?

– Никто, кроме нас.

– Вот да. Кроме тебя, значит, никто. Вот тебе её визитка, созвонитесь, договоритесь.

В руке у меня оказывается визитка. Ах ты ж.

Автор текста – тупень, мудак и чмо.

Он не понимает простых вещей.

Но меня имеет при этом в мозг

Без предохранения вообще.

На визитке – логотип международной глянцевой параши, тиснение «Karina Sarkissova, editor» и почта с телефоном. Тот самый странный номер. Ах ты маленькая дрянь, Karina Sarkissova, лживая эгоистичная маленькая дрянь – вот ты кто, а никакой не editor. Впрочем, если ей опять же верить, я всю жизнь был её кумиром. Так что чему удивляться. Я тоже не editor, а дрянь. И тысячи людей со мной едины в этом мнении.

– Что-то не так? – Гарик выдёргивает меня обратно в реальность. Надо держать удар, раскисать перед Гариком – последнее дело.

– Меня расстраивает то, что мы тратим редакционные фонды на эту дрянь, – интересно, понимает ли он, какую именно дрянь я имею в виду. Впрочем, обе хуже.

– Мы ничего не тратим, билеты отдал Макс. Он с организатором этого шабаша вместе учился.

– И от того, что вместо Макса с женой приду я с тёлочкой, все будут рады до слёз, – задумчиво развиваю я своё нежелание куда-то тащиться. Тем более на концерт Полоскиной. Я хочу кофе, я хочу кресло, я хочу читать отзывы на мою статью. Возможно, даже хочу вступить в полемику. И да, Макс, будь ты проклят.

– А вот это, как ты совершенно правильно догадался, мало волнующий меня фактор. Это во-первых. Во-вторых, не с тёлочкой, а с иностранной журналисткой. В-третьих, только попробуй там устроить что-нибудь, я тебе башку отверну.

– Зачем тебе моя башка?

– Пепельницу сделаю.

– У нас в помещении нельзя курить.

– У нас в помещении нельзя постоянно со мной спорить по всякой ерунде и безостановочно нести ахинею, от которой уши вянут. А ты только этим и занимаешься, и единственная причина, почему я тебе за это ещё не навешал – мне просто некогда. Но терпение моё на исходе, и если тебе дороги жизнь и здоровье, езжай домой, переодевайся и чтобы вечером всё прошло нормально. Нажраться можешь потом.

Я в шоке от Гарика. Его как подменили.

– Хотя нет, не можешь ты нажраться. Напишешь мне тысяч восемь-десять, репортаж там или что-то ещё. Как про ярмарку, только внешности участников не касаясь. Можешь там опять про мандельштамовский аутоэротизм писать, только к месту и по делу. Всё понял?

И что я должен сказать ему? Неужели правду?

– Удачи.

Выхожу не прощаясь. Пошел ты, Гарик.

Текст беспомощен и весьма поган.

Так поган, что это блин чудеса.

Пусть отсохнет авторская нога.

Та, которой это он написал.

Известностью поэтессы Вероники Полоскиной мы обязаны одному очень, очень жирному во всех смыслах троллю. Денис Боков является известным в столице поэтом, популярным теле– и радиоведущим и пронырливым культуртрегером, имеет выходы на различные издательства и ни в чём себе не отказывает. И да, он толстый. И да, фамилия его отца – Шляпентох. Человек и пошлый анекдот – Денис Леонидович Шляпентох-Боков. К социологии его папа отношения никакого не имел, просто однофамилец.

Не менее пошлым анекдотом стала и его протеже. Полоскина была довольно популярна в социальных сетях в тот момент, когда на неё наткнулся Боков. У них сразу нашлось много общего – невероятное самомнение, запредельная наглость, абсолютная бессовестность (настолько абсолютная, что пугала даже меня и Гарика), полное отсутствие самокритики и неумение взглянуть на себя со стороны на фоне довольно-таки сомнительного таланта. Это даже не два сапога, которые пара и оба левые получались, а две половинки тайного послания, которое надо объединить для дальнейшего сотрудничества в тылу врага. Врагами у них обоих были здравый смысл и русская поэзия, подрывную деятельность вдвоём развернули нешуточную. Писала Полоскина, например, так

Лучше каши овсяной утром

Только граппа и топинамбур.

Было бы совершенно мудро

Никогда не встречаться нам бы.

И вот как-то в таком стиле, нарочито и вымученно, если не сказать, что вытошнено. А почему не сказать – скажем. Вытошнено. Так, Карина, прочь из моей головы со своими утверждениями.

Ещё больше бесила её легенда, как у каждого бренда, ведь со временем именно брендом Вероника Михайловна и стала. Как это ни смешно, она позиционировала себя как девочку из бедной семьи. Нет, по меркам пгт Куршевель пять бутылок Шато Петрюс на вечер вместо ящика – вполне такая бедность и в каком-то смысле страдания. Наверное. Просто я и сам чёртов пролетарий, и хоть почувствовать подобную беду не доводилось, но предполагаю, что люди даже в такой ситуации способны испытывать дискомфорт. Хотя представить не очень получается. Однако ж у Полоскиной отсутствовал самый главный признак, сердце габитуса нищеброда – эта холёная стерва за все тридцать лет своей жизни не работала ни дня и ничего тяжелее мышки компьютерной не поднимала. Очень тяжело быть Золушкой, не запачкавшись непосредственно в золе, но Полоскина и Боков как-то не заморачивались таким несоответствием, и гнули свою линию – Золушка. Кому не нравится – тот завидует. Сперва добейтесь, неудачники. Десятки тысяч идиотов не могут ошибаться.

Как и полагается девушке из бедной семьи, обучалась девушка из бедной семьи на журфаке МГУ, а тусовалась девушка из бедной семьи в обсиженном студентами журфака шалмане в Газетном переулке. А помимо этого девушка из бедной семьи писала в глянец обзоры, статьи и репортажи, как и полагается девушкам из бедной семьи. Никаких то есть связей, никаких перспектив, тяжёлый неблагодарный низкооплачиваемый труд и все остальные признаки девушки из бедной семьи. Прям "Дочь священника" оруэлловская. На самом деле нет. А первую книгу её издала мама за свой счёт, ведь у каждой девушки из бедной семьи есть мама, которая издаст книжку своей дочечке-бочечке за свой счёт. Как и полагается в бедных семьях. Ответ на вопрос "Как у них обоих морды не треснули от вранья?" тоже, в принципе, тянул как минимум на номинацию на Нобелевку по медицине и биологии.

Как и полагается девушке из бедной семьи, в своих текстах она постоянно упоминала героев с иностранными именами, граппу и топинамбур. Ведь у девушек из бедных семей только и забот, как бы на встрече с иностранцем граппу топинамбуром закусить, потому что жизнь девушки из бедной семьи проходит во встречах с иностранцами, а вовсе не в непосильном труде от рассвета до заката, раньше срока убивающем молодость и красоту. А фоном играет непременно Стэн Гетц. Очень всё нефальшиво, да. Искренне и достоверно. Тьфу.

В общем, мажорка бесилась с жиру и изнывала от безделья, выплёскивая свои опусы в сеть. Что в них находили тысячи идиотов – загадка. Я нашёл там довольно пошленькую рифму и слабое знание правил русского языка. Ну оно так и надо – русский язык должны знать всякие пролетарии, чтоб в газетах работать. Популярные поэтессы не должны знать и работать, и вообще мы все фу какие скучные, не нравится – проходите мимо. Но вот только хрен пройдёшь, сколько её стало, этой Полоскиной. Концерт этот теперь. И Карина. Сволочь.

Как падет на воды звезда Полынь,

И на Страшный Суд всех нас поведут,

На костре из собственной гребалы

Автор текста будет гореть в Аду.

3.

Дерево Жизни какой-то подлец ядовитым плющом обвил,

Чтобы удобнее было взбираться на самую на вершину.

Значит, нам нужно стихотворение о любви.

Не о такой, как там нынче модно, а между женщиной и мужчиной.

Да, развлечения для, и

Еще любовь окрыляет.

Карине я сбросил смску с местом и временем. Она потом позвонила, но разговаривать я не стал. Обойдётся.

У театра бородатые мальчики в кедах и девочки в мещковине и роговых очках. Один я в арманиевых джинсах, вырядился, блин. Журналист, блин. Репортёр, сука. Обозреватель, блин. Слился с толпой, ага. С другой стороны, очень не хочется выглядеть как чмо. Почему Гарик не подрезал билетов в оперу, например, мы сто лет про оперу не писали. Или на балет. Про балет так вообще никогда при мне. Пошло всё это в задницу – свалю сейчас, не будет же Карина закладывать меня Гарику. А почему не будет? Будет, ещё как – ей же надо вывести меня из равновесия. Так что убегать я не буду, хватит. Какие странные мучительные отношения получаются, эй, Полоскина, не хочешь об этом написать? Ты же мастер описывать отношения, принцесса новой искренности.

Стою перед афишей и разглядываю это бесстыжее хлебало с большими карими глазами навыкате. Ну какая ты поэтесса, Вероника Михайловна Полоскина? Поэзия это магия хаоса, горькое мыло истины и легенда к карте страданий. И где твоя сытая довольная рожа, а где карта страданий. С другой стороны, что я опять усложняю, придумываю заговоры какие-то и в конспироложестве упражняюсь – девочка хочет внимания. Обычная девочка. Страшненькая немного, ну и чего теперь. На лягушку похожа. Девочка-лягушка, врушка-притворюшка. Кого обмануть хочешь?

Пот на спине проступил и блестит, как люстровый бисер

Перед свиньей, недостойной таких трудов.

Знайте, любовь – это всего лишь способ самоубийства,

Вот что такое эта ваша любовь.

Мышцы размялись чтоб,

Хлопают крылья – хлоп-хлоп.

Внезапно спиной что-то чувствую. Поворачиваюсь – конечно же, это Карина, и, конечно же, она шикарна. Длинные волосы распущены, свободная футболочка открывает загорелое плечо, брючки в облипочку, туфельки на платформе и сумочка к ним. Дать бы тебе, Карина, молотком по голове, какая же ты красивая. Чуть не сказал это сейчас.

– Привет.

А неплохое бы начало разговора получилось, с молотком по голове. Но шанс упущен.

– Эй, привет, говорю.

– Что ты насвистела Гарику? В своих мечтах он уже рукопожимается с Трансрёмером и пилит луки в сортире Стокгольмского университета.

– Да Трансрёмер не проблема как раз. Я правильно понимаю, что ты не рад меня видеть?

– А ты и правда психолог. Наверное, хороший.

– Не жалуются. Если хочешь, могу тебя проконсультировать.

– Да, хочу.

– Когда? Где?

– Здесь и сейчас, – начинаю сразу и всерьёз.– У меня проблема с младшей сестрой моего покойного друга. Она крышей поехала. Что делать, док?

– Женись на ней, и всё пройдёт, – как ни в чём не бывало срезает меня Карина. – Я знала, что с тобой скучно не будет.

– Как у тебя всё просто.

– А у тебя нет. Три дня на телефон не отвечал. Почему?

– На даче был.

– Бегаешь от меня?

– Что? – началось. Примкнуть штыки.

– Бегаешь. Трус.

– Бегаю. Но я не трус. Мне показалось, что ты пьяная была. И я думал, что ты уедешь уже, квартиру продав. И мы будем считать, что этого разговора не было.

– Думать и считать – не самые сильные твои стороны, ковбой.

Я же ей сейчас по морде дам. То есть по лицу. Вот по этому милому трогательному личику прямо с правой заряжу. Вот прямо в эту смелую игривую улыбочку, и чтоб зубы горохом по асфальту. Ровные белоснежные зубы. Губки маленькие и аккуратные. Носик с аккуратно закрашенными веснушками. Девочки думают, что мы не видим, а всё видно. Зачем вообще закрашивать веснушки, веснушки – это же круто. У меня их нет, и я страдаю. Не закрашивай веснушки, Карина.

– Как скажешь, дорогой.

Я это сказал вслух, про веснушки. Шандец.

– Может, пойдём? Все зашли уже. Билеты у тебя?

У меня билеты, у меня. Пойдём, перед смертью не надышишься. В конце концов, чего это я стесняюсь – со мной не просто тёлочка, а иностранная журналистка. Я её в "Пропке" подцепил, как и полагается. Выкусите, хипстеры – вам такого не светит. Кажется, я начинаю понимать, что значит быть Гариком – давать людям то, что они хотят от тебя получить. Не усложняя. Хватит усложнять, действительно.

Как же о ней много лишнего говорят!

Каждый сказать имеет, как будто ему неймётся.

С каждого всхлипа кормятся тысячи поварят,

Счетоводов любви, мастеров зажиранья эмоций.

Вот она, кстати, ползет.

Счетовод.

Все не только зашли, но уже и расселись. Свет выключили, ни черта не видно, где там этот грёбаный четвёртый ряд. Однако ж в рабочий день полный зал собрать не удалось – два последних ряда пусты. Забираемся на последний ряд – отвращение от полоскинской недопоэзии обратно пропорционально квадрату расстояния до Полоскиной. Самой звезды на сцене пока нет, но музыканты уже расселись. За перкуссией замечаю предателя Никритина и тяжело вздыхаю. Ну что ж, хана тебе в центральной прессе, предатель Никритин. С другой стороны, почему сразу хана – может, деньги человеку нужны. Я и не такой хернёй за деньги занимаюсь. Я за деньги на этот концерт пришёл, например. Нет, не хана наверное. Впрочем, посмотрим.

– Знаешь, почитала я эту Веронику, – Карина устраивается поудобней, игриво посматривая на меня.

– Прими мои соболезнования.

– Ну ладно тебе, не так плохо же.

– Кому и кобыла невеста.

– Ты просто завидуешь, что на сцене она, а не ты.

– Бывал и я на сценах, ничего особенного.

– Но сейчас там она. А ты завидуешь и злишься.

– Я ждал от тебя большего, – вздыхаю и отворачиваюсь. – Просто тексты у неё барахло, и всё. А стоять на сцене не так прикольно, как кажется.

– Ой какой циничный, уставший от жизни журналюга, – Карина улыбается, и под аплодисменты выходит Вероника Полоскина, довольная и пафосная. На ней чёрная безразмерная хламида и джинсы, что убивает нафиг и так довольно условную сексуальность. Поэзии чистый родник будет. Она рада нас всех видеть, и как здорово, что мы пришли. Давайте начнём. Помоги мне, Господи. Начали с хита, по сюжету которого объект вожделения должен был различными способами коммуницировать с лирической героиней. А в случае ухода искать пути и не воротиться. Способы предлагались как вполне обыденные, вроде вязи осмысленной, так и совершенно экзотические, вроде "шелестью рисовой".

Шелестью рисовой, ага. Прямо так и сказала. Косматый облак надо мной кочует, всё кочует и кочует. Господи, Иисус Иосифович, вот ты меня оставил, отвернулся от меня, а я тут претерпеваю муки. Не совсем, конечно, во твоё имя, но, может, мне это всё-таки зачтётся куда-нибудь, а?

Девочка, стой. Привет, я хочу с тобой отношений.

Да, отношений. И чтоб говорить о них.

Ты, только ты будешь моею жертвой, моей мишенью.

А путешествие кончилось, дальше поедем вниз.

И закатай губу.

Бу.

Дальше – только круче. Карина слушает вроде как с интересом даже, а я уже смотрю в потолок. Выше моих сил. Вероника то и дело влюбляется до гроба – то в родинки, похожие на пробу, то в миндальную форму глаз, то в руки, слепленные точёно. Да, прямо так и сказала про руки. Что бы это ни значило. Имена нарочито экзотические, в текстах проскакивают английские словечки. Это прямо не поэтический концерт, а брифинг копирайтеров с выступлением на тему повышения уникальности контента. Эмалевый взор, например, как раз что-то такое. Или вытрясть. Это ж копирайтинг, как я раньше не догадывался.

Неприлично без сменной обуви лезть в помойку чужой души (ахаха, как я резво начал, но нет), однако ж какой хлам возносится порой на пьедестал. Коллективное бессознательное уже давно гораздо больше бессознательное, чем коллективное. Лишний раз в том убеждаюсь. Хотя не стоит отказывать пролетариям духа в их скромных радостях – они хотят выглядеть лучше, они хотят, чтоб другие о них думали хорошо. И изобретают себе культурный досуг в меру своих скромных интеллектуальных способностей и потребностей. А могли б ведь и ножичком пырнуть.

И почему я вообще так требователен к людям? Люди же не требуют от меня, чтоб я стал космонавтом, например. Живу себе как живётся, рекордов не ставлю, роман так и вообще третий год пишу. Может так и надо, может так и правильно.

Мама всегда говорила тебе «Не летай, не мечтай», но

Ты для тайных забав находила повод любой.

Я же сейчас расскажу тебе самую страшную тайну -

Страшную тайну о том, что такое любовь.

О, моя девочка, хватит кричать,

Мы это сделаем прямо сейчас.

А вот что неправильно – так это рука Карины на моём колене. Я стряхиваю, но она возвращает. Я снова стряхиваю. И она возвращает снова, уже с усилием.

– Какого хрена, Карин?

Она подносит палец к губам и разворачивается ко мне.

– Тихо, – она наклоняется, и её рука оказывается у меня между ног.

– Убери, – что за детский сад, думаю. Совсем офигела.

– Заткнись, – и её руки расстёгивают ремень, подбираясь к пуговице. Я пытаюсь встать, но она обеими руками усаживает меня на место.

– Сядь. И заткнись.

– Карин, что происходит?

– Можешь считать, что это изнасилование.

– Ты совсем офигела?

– Да. Заткнись.

Она ловко расстёгивает джинсы и её маленькая ручка проскальзывает в трусы. К такому я не готов. Во всех смыслах. Я пытаюсь убрать её руку, но второй своей рукой она бьёт меня по руке, затем прижимает к креслу.

– Сиди тихо или больно сделаю.

Ладно, уговорила. Тем более, что она держит меня за яйца в прямом смысле, и это чертовски приятно. Да, очень приятно. Но своего эта маленькая дрянь не получит – достаточно смотреть на сцену и слушать, что с этой сцены несётся. Там, конечно про любовь, но такими словами, что всё желание пропадает. Или не пропадает. Нет, нельзя поддаваться этой дряни, у неё ничего не выйдет. Ничего. Не. Выйдет. Или нет, это у меня ничего не выйдет, потому что мой член в её руке уже наливается кровью, а она гладит его и щекочет пальчиками, от этого с ума сойти можно.

Со сцены доносится, что Бернард пишет Эстер, но даже эта ударная доза пошлятины бессильна против пальчиков Карины.

– А тут есть, за что подержаться.

Нет, маленькая циничная дрянь, разговаривать я с тобой не буду. Должна же у меня быть какая-то сила воли, какой-то внутренний стержень, который она не может сломать. А то внешний стержень она уже заполучила. И делает с ним всё, что хочет. Хвалю тебя, говорит, родная, за быстрый ум и веселый нрав – начинается со сцены новый опус. Да уж, тут и правда похвалить можно – ритмичными движениями вверх-вниз Карина привела мой член в боевую готовность, и ей вообще плевать на всё, даже на рифму "антиграв", которую Полоскина выдумала, потому что нормальное слово не влезало в заданный размер. Повсюду трупы мёртвых крав лежали, кверху ноги вздрав – антиграв прямо как родной сюда войдёт. А может так и надо – не сопротивляться, а подстраиваться. Даже так, как Полоскина. Вот зачем я сопротивляюсь сейчас, ради чего борюсь, что отстаиваю? Не надо сопротивляться.

И как будто в подтверждение моих мыслей Карина поправляет волосы, а затем резко наклоняется – теперь мой член у неё во рту.

Значит, любовь – это когда разбиваешься вдребезги от удара,

А затем собираешься заново, плача и кровоточа.

Это круче, чем крылья. Это самый щедрый подарок

От Создателя. И хватит, дура, кричать.

Страшное дальше.

А пока наслаждайся.

Не знаю, кто меня услышал, когда я последний раз обращался к Иисусу со своим нытьём о муках, но шутка жестокая. Карина стянула с меня джинсы с трусами до ботинок и стоит на коленях в проходе, удобно устроившись между моими ногами. Одной рукой держит член, оттянув кожу, вторую положила мне на грудь – видимо, чтобы я перестал сопротивляться. Я давно уже перестал, потому что сопротивляться тому, что она делает, выше моих сил. Я беру её руку в свою и целую пальчики, она поднимает на меня глаза, явно наслаждаясь производимым эффектом, затем склоняет голову набок и видно, что член у неё за щекой. К этому разговору без слов она тоже готовилась.

Со сцены несётся про графичного мальчика молочно-белого цвета, но критически воспринять эту ересь я не в состоянии – всё, что я могу воспринимать сейчас, происходит гораздо ближе. Её язычок двигается снизу вверх, потом по кругу, потом снова снизу вверх, и снова по кругу. Потом она облизывает губы и засовывает член в рот почти целиком, совсем чуть-чуть не помещается. И начинает двигаться плавно и нежно, вверх, потом вниз, потом опять вверх. Поднимает на меня бесстыжие глазки – всё отлично девочка, ты лучше всех. Я чувствую её нежные и тёплые губы, сладкая пытка не прекращается, но кончать я не буду – этого ты от меня не получишь, маленькая дрянь, не смотри на меня так. Или смотри. Что хочешь делай. Но я не кончу. Нет.

Я впиваюсь одной рукой в подлокотник, другой в плечо Карине и готовлюсь держаться до конца. Не будет по-твоему, девочка, хотя это чуть ли не лучший отсос в моей жизни. Но у маленькой дряни другие планы – видя, что дело никак не заканчивается, она начинает двигаться чуть быстрее и помогает себе рукой, получается жёстче и чувствительней, у меня дыхание перехватывает. Она теперь смотрит на меня безотрывно – давай же, кончай. Нет, маленькая дрянь, не будет по-твоему. Хоть что-то не будет по твоему. Я сдержусь потому, что я старше и умнее. Я сдержусь потому, что это нарушит твои планы, которые мне уже порядком поднадоели. Задолбаешься сосать.

Но быстрее я задолбаюсь держаться – она наращивает темп, а потом свободной рукой отрывает мою ладонь и сплетает пальцы с моими в крепкий замок. И смотрит при этом на меня. Чёрт, я не железный, да и от такого кончил бы даже вибратор – и я кончаю, оргазм получается нервным и тяжёлым, не приносящим облегчения, через силу. Карина сладко прикрывает глаза и плотно обхватывает головку губами, чтоб не пролить ни капельки. Опять ты победила, маленькая дрянь. Ненавижу тебя.

Так повелось со времен неопротерозоя,

С первых утробных звуков, потрясших конусы скал глухих,

Что в настоящей любви больше честности, чем ты можешь себе позволить,

Больше искренности и прочей лирической чепухи.

Больше страдания, больше Ада,

В который мы продолжаем падать.

Она всё ещё стоит на коленях и тяжело дышит, довольная собой и результатом.

– Ну как, понравилось?

Да что ж ты за бестия такая. Тебе надо уничтожить меня полностью, чтоб вообще ничего не осталось. Понравилось ли мне изнасилование, спрашивает она. Бесит. Ужасно бесит.

И вместо тысячи слов я беру её за волосы, наклоняю к себе и засовываю необмякший ещё член ей в рот целиком, до самого горла. Хотела сосать – соси. Она стонет, мычит и пытается вырваться, а я её держу. Её сопротивление только возбуждает меня, да и обстановка щекочет нервы. Член снова наливается кровью, и я трахаю Карину в рот. Она мычит, потом успокаивается, кладёт руку мне на грудь – просит полегче. Я успокаиваюсь и откидываюсь в кресле. Она переводит дух и снова склоняется к члену. Теперь уже сразу работает с рукой, жёстко и более чувствительно. Я держу руку у неё на шее – теперь всё будет как я хочу, хватит.