Текст книги "Лисичка(СИ)"

Автор книги: Яле Генда

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Свой утиный манок, свой блестящий крючок,

И всю прочую дрянь – так мечталось о чём -

Заберите с собой, заберите же.

Между мною и вами – стекло, как вода.

Не достать вам меня никогда, никогда

Из железобетонного Китежа.

– Да, – отвечаю недоверчиво. Чёрт знает, кто это.

– Привет, – на том конце смешливый девичий голос. – Ты занят?

– Вообще-то занят, – недоверие усиливается. – А ты кто?

– Не узнал, богатой буду, – на том конце кому-то явно весело. Стоп, да это же Карина. И правда богатой будет. Впрочем, она и так не бедствует.

– А, понятно. Привет, Карина.

– Привет-привет. Я тебе написала, ты не ответил, – голос какой-то снисходительный и насмешливый. Явно что-то задумала. Но не до неё сейчас.

– Я занят, – делаю не очень уклюжую попытку.

– Так сильно занят? – она всё ещё в хорошем настроении. – У меня к тебе дело.

– Что за дело?

– Надо встретиться.

– Кому надо? – язык не поворачивается послать, но стараюсь.

– Нам. Я сто лет тебя не видела. Соскучилась, между прочим, – говорит так искренне, как будто и правда соскучилась. А может и в самом деле, хватит мерить людей по себе, не все же такие носороги, как я. Почему она не может по мне соскучиться, нормально же общались. Давно это было, конечно, но есть же светлые люди, которые помнят только хорошее.

– Что молчишь-то? – выдёргивает она меня обратно в настоящее.

– Думаю.

– Ну приехали. Чего думать-то – поднимай попу с кресла и иди сюда.

– Сюда – это куда? – вот что она со мной делает, почему она ещё подальше не послана, любой другой человек уже на полпути в задницу бы находился.

– Сюда это сюда. Где ещё в этом городе можно выпить приличный лонг-айленд и поесть нормального салата? У вас же редакция тут недалеко, тебе идти пять минут. Давай, я жду.

Каким-то чудом мне удаётся прийти в себя. В себя обычного то есть, в хладнокровную бессовестную сволочь. И я контратакую.

– Давно ли ты ждёшь и откуда у тебя, черт побери, этот номер?

– Ну что сразу чёрт побери, Алекс? Ты параноик. Помнишь, ты книжки раздавал, где ещё тебя опубликовали? Вот оттуда. Кстати, если у тебя там остались ещё, захвати одну для меня. Пожалуйста.

– Да, я параноик. А ты за мной следишь? – я начинаю пробовать заводиться.

– Ну что значит вот это "следишь"? Мне просто интересно, как у тебя дела.

– Карин, ты замуж выйти не пробовала? – коронная бестактность, лучший способ закончить разговор. Получай, милый ребёнок.

– Нет, не пробовала. Успеется. Если тебе лень, я могу сама прийти к вам в редакцию. С тебя чай и плюшки.

– Сладкое портит фигуру, – судя по всему, ей вообще пофигу, как я пытаюсь её отшить. Что за дело-то у неё может быть.

– Ну значит ты иди сюда, поедим салатик.

– Ну я как бы занят...

– Да пошел ты как бы знаешь куда? – Карина негодует

– Знаю.

– Ну вот встал и пошёл. Невежливо заставлять ждать человека, преодолевшего 1238 километров для встречи с твоей ленивой задницей.

– А по телефону никак? – фол последней надежды.

– По какому к черту телефону? – Карина возмущена. – Что за фигня, ты меня боишься что ли? А ну иди сюда, ублюдок, сука, мать твою...

– Хватит, – я сдаюсь.

– Как хватит, так и не встанешь. Давай быстро. И вообще, Алекс, что с тобой случилось, что ты сопли жуёшь, в чём дело?

– Да иду я, иду, – я действительно встаю из кресла.

– Ну другое дело. Давай.

Я встаю из кресла. То есть прихожу в себя, стоя в проходе между моим и машиным столами. И останавливаюсь. Опаньки.

С каждым днём тяжелей сумма дел и вещей.

Помнят лучшее стены панельных пещер,

Но настойчивое настоящее

Лезет в форточки, вытяжки, водопровод.

С волчьей подлостью жертву берет в оборот

И проворством голодного ящера.

Так, а куда это я собрался в условиях дедлайна? Впрочем, с этим попадаловом всё равно до утра ковыряться. Вот это нехорошо, конечно, что вместо работы иду салатика поесть, но задание по работе совершенно мерзкое и делать его не хочется. Кому вообще будет легче от того, что я его сделаю? Не всё ли равно Гарику, какую туфту подписывать в номер? Да, проблема в том, что туфты нет вообще никакой – это очень серьёзная проблема и надо её решать. Но почему взрослые люди гетеросексуальной ориентации вообще заняты решением проблем в области туфты, и почему это так важно, и как так получилось, что значительную часть жизни и работы практически в каждой области человеческой деятельности стало занимать создание и размещение туфты?

Даже если я у Гарика спрошу, то он мне не ответит ничего внятного. Какую-нибудь цитату из русской литературы бросит как собаке кость. А ведь это удобно – все дырки в мироздании чужими цитатами затыкать. Перекладываешь ответственность за происходящее на Пушкина, Чехова и Толстого, и сам как бы не при делах, а что опять ерунда какая-то произошла – ну так сложилось исторически. Да я же и сам так делаю, только у меня вместо отечественных источников Флобер и Бурдьё. А то, что Бурдьё до недавнего времени был жив, как бы давало мне индульгенцию – я лучше и прогрессивнее, живу сейчас и смотрю реальности в лицо смело и открыто, пока другие за стеллажом замшелых истин схоронились. А я ничем не лучше, только лицемернее вдвойне, наглее и бессовестней. Поэтому вместо Бурдьё у меня Болтански теперь – ученик, местами превзошедший учителя. Долгих лет тебе, Люк Болтански, и крепкого здоровья – не подведи, братишка, без тебя мне будет совсем тяжело справляться.

Кстати, мне и сейчас непросто – куда это меня чёрт понёс? Надо было сказать, что я занят – так я сказал. Но это неправда, я не занят, поэтому оно и не сработало. Булгаков, чёрт. То есть я занят, конечно, но не в конкретный момент времени. Я вообще по жизни занят, причём преимущественно хернёй. Так что какая разница, по большому счёту, какой именно – пишу ли я туфту для Гарика или жую салат с Кариной? Никакой разницы. Только разнообразие. И чего я от неё бегаю тогда, почему на письма не отвечаю? Боюсь что ли? Ну так опасность надо встречать лицом к лицу. Хотя какая это опасность. Но предчувствие странное, явно ничего хорошего не произойдёт. Тем не менее, вперёд.

Лето – жизнь закипает и льет через край.

Все играют в людей, не боясь проиграть.

Это очень недорого лечится.

Так что к осени каждый уже отрастит

Клешни, жвалы, присоски и пару копыт,

Чтобы выглядеть по-человечески.

5.

Из тоски, из мыслей черных самых,

Из того, о чем нельзя мечтать,

Сотворю во тьме души Усаму,

Дабы утолить свою печаль.

В том самом полуподвале играет нью-диско. Карина сидит за вторым столом слева от диджейского пульта и потягивает лонг-айленд. Заметив меня, поднимает руку – иди сюда. Иду, раз уж пришёл. Одета она явно не в наше – не в то, что можно купить в Москве. С тех самых пор она живёт с родителями в Стокгольме. Уже давно, как быстро время летит. Это уже не девочка-подросток, это девка в самом соку. Что ей надо от меня, интересно. Улыбается во все 32 зуба и кивает, чтоб садился напротив. Не вопрос.

– Итак.

– Итак привет, – всё та же потрясающая улыбка. И насмешливый взгляд. И серёжки в виде огромных колец. И кулончик в тон. И грудь второго как минимум размера под ним. Надо как-то не пялиться. Наверное.

– Да. Привет.

Подходит официантка, кладёт меню и идёт к другому столу забирать посуду. Пауза какая-то глупая, а пялиться на неё нельзя. Но очень хочется. Но нельзя. Значит, будем говорить. Беру меню и начинаю его смотреть, хоть и знаю наизусть. Поехали.

– Как дела?

– Хорошо, – она всё ещё улыбается. Рада меня видеть. Чёрт.

– Понятно, что хорошо. Давай с детализацией, я ведь за тобой не слежу.

– Не следишь, да. А ты вообще хоть с кем-то из наших общаешься?

– А должен?

– Я в Гамбурге с Владом встречалась, полгода назад где-то. У него там клуб, – замечает, что я никак не реагирую. – Тебе неинтересно?

– Нет.

– А с остальными в фейсбуке иногда... сейчас кто где, сам понимаешь...

– Не то слово.

– Чего ты бука такой?

– Кто где, а я здесь. Хотя ты даже не представляешь, где бывать доводилось. Ты хотела мне рассказать, что у Влада в Гамбурге клуб? Ну будешь опять в Гамбурге, передай, что я им горжусь.

– А сам не хочешь передать?

Я поднимаю глаза над меню и смотрю на Карину. Она, видимо, понимает.

– Ты всё ещё злишься...

– Имею право. А вот ты почему не злишься, у тебя брат погиб...

Карина молчит. Ах вот, значит, по какому месту тебя бить надо. Ну ладно.

Будет он нелепым и мудацким.

Сущему всему грозя бедой,

По-арабски будет он ругаться,

Потрясая черной бородой.

Официантка уходит, приняв заказ. Карина вздыхает.

– Если б не ты, я бы тоже погибла.

Сумасшедшая. При чём здесь это.

– Знаешь, не надо делать из меня героя этой истории. Я такой же кусок падали, как и все остальные. Поэтому мы и не общаемся. Я нахожу, что это здраво и логично. И к тому же безопасно для всех.

– Ты мне всегда казался самым нормальным из мараткиных друзей.

– Начнём с того, что другом Марату я не был, – говорю правду, как учили меня Гарик и Булгаков. – Он дружил с Владом и Валерой. А я – так, за компанию.

– И понимаю, почему ты не хочешь с ними общаться.

– Ты психолог что ли? – её понимание взрослых вещей меня возмущает.

– Кстати, да, – припечатывает Карина. – Я магистр психологии. Стокгольмский университет. Между прочим.

Черт, ей же лет двадцать пять уже. Проклятое время.

– Неплохо у тебя дела, – резюмирую и смягчаюсь. – Продолжай.

– Да, мама тоже говорит, что надо продолжать, но мы с ребятами сначала хотим попробовать своё дело.

– С ребятами?

– Ну да, с которыми учились вместе.

– И что за дело?

– Ну не знаю, как объяснить. Здесь такое называют коучингом, но это скорее центр повышения квалификации будет, если ты понимаешь, о чём я.

– Хорошее дело, что бы вы там не задумали. А сюда тебя каким ветром надуло?

– Надо продать квартиру. Мы больше не вернёмся. Несколько покупателей уже есть, я затягивать не буду, продам за сколько предложат.

– Тоже правильно, тут с каждым годом всё поганей.

Карина подпирает голову руками, смотрит на меня и снова улыбается. На этот раз совсем чуть-чуть. Что ж тебе надо, милый ребёнок. С грудью второго размера. Не ребёнок уже то есть. Но что? Так и спрашиваю.

– Что?

– Ты.

Истекая ядовитой злобой,

Всем вокруг внушая лютый страх,

Он взорвёт четыре мозгоскрёба

И порвёт шаблон в пяти местах.

– Я?

– Да.

– И что я? Что-то не так со мной?

– Ты счастлив?

Куда это ребёнка понесло. То есть не ребёнка. И что вообще, блин, происходит?

– Интересно ты меняешь тему разговора. А тебе не видней как специалисту?

– Конечно, видней. А ты можешь ответить сам?

– Ну у меня жена-красавица, дочка тоже красавица, любимая работа...

– Гвоздика, не пизди-ка. На вопрос можешь ответить?

– Это какой у тебя лонг-айленд уже? – неуклюже пытаюсь съехать. Надо как-то сворачиваться, мне кажется.

– Второй, – Карина с усилием допивает коктейль и отставляет бокал в сторону. – Но я уже большая девочка, мне можно. Ну так что?

– А что, если я – гвоздика-пиздика?

– Я в этом не сомневалась с первого дня, как тебя увидела. Можешь врать. Давай.

Ну спасибо, добрая девочка.

– То есть тебе плевать, что я отвечу?

– Важно не то, что плевать мне или нет. Важно, что какой прекрасный диалог между нами уже две минуты идёт. Я знала, что скучно с тобой не будет.

– То есть я могу уже не отвечать?

– Не отвечать ты, конечно же, не можешь. Но я знаю, что ты не хочешь и поэтому не ответишь, – Карина смеётся, и это бесит.

– Тогда зачем спрашивать?

– Чтобы тебя позлить.

– Ты преодолела сколько там километров чтобы меня позлить?

– 1238. Много. Но оно того стоило.

– Я рад, что у тебя всё получилось, – осторожничаю, потому что чем дальше, тем страннее её поведение. При том, что с двух лонг-айлендов далеко не улетишь.

– Ты поедешь со мной?

Внезапно. Что бы это значило.

– Что? – очень надеюсь, что мне послышалось.

– Со мной. В Швецию. Поедешь? – она раскована и при этом серьёзна. Как чемпион по боксу перед грушей на разминке. Значит, я груша. Сейчас на мне будут разминаться.

– Не понял, извини.

– Я продаю квартиру, потом уезжаю в Стокгольм. Насовсем. Здесь больше делать нечего. И я хочу, чтобы ты ехал со мной.

– А если я не хочу? – надо как-то скрыть общий шок за возмущением.

– Заметь, это вопрос, а не восклицание. Даже не утверждение.

– Да иди ты к чёрту! – вот тебе восклицание, маленькая дрянь.

– А эта реплика вообще не имеет отношения к делу. То есть ты не против.

Нокаут.

– Я не понимаю...– и я не знаю, как продолжить, потому что я на самом деле не понимаю, чего именно не понимаю.

– Да я вижу, что с возрастом ты поглупел. Но ничего, я тебя и таким люблю.

Мы с Кариной смотрим друг на друга, и понятно, что сейчас меня добьют.

– И всегда любила, – добивает Карина. Психолог, твою мать.

– Дура, – пытаюсь хоть как-то отбиться. Выходит откровенно жалко.

– Да.

Очень сложно спорить с человеком, который с тобой не спорит. С тем же успехом можно шахматными фигурами в домино играть. Или прийти с ножом на перестрелку. Только я сейчас даже без ножа.

– Нет, Карина, я никуда не поеду, – собираюсь с мыслями и пытаюсь выстроить оборону. – У меня семья, работа...

– Бла-бла-бла, – устало перебивает Карина. – Скажи ещё, что Родину любишь.

– А нельзя?

– Нет, нельзя.

– Почему?

– Потому что ты обложился какими-то симулякрами успеха и счастья, как мешками с песком, и сидишь там внутри, тебя не видно. А когда кто-то подходит слишком близко, кидаешься в него этими симулякрами как гранатами. Но мне пофигу, я в танке.

Лишь одним движением мизинца,

Ось земную нахрен сотряся,

Он морских затопчет пехотинцев

Штук примерно триста пятьдесят.

Официантка принесла наконец третий лонг-айленд Карине, а мне пиво и салатик. Меж тем даже Люк Болтански так ловко не выставлял абсурдной системой капитализм, как Карина – всю мою жизнь. Это уже не дочь полка, вернее, батальона вольных некромантов. Сейчас передо мной самая настоящая ведьма. И наши шарлатанские фокусы якобы для отпугивания злых духов ей даже плащ не запачкают.

– Что дальше, Карин? – я сдаюсь, сопротивление бесполезно. – Превратишь меня в собаку?

– Зачем? – она спокойна и самоуверенна, как будто не я старше ёе на семь лет, а наоборот. – Ты мне и так нравишься.

– Собаку проще вывезти.

– А, документы. Приглашение тебе сделаем, не парься. А на месте разберёмся.

– Да я не парюсь, если у вас всё ровно, – продолжаю держаться, несмотря ни на что. Вдруг это какая-то дурацкая проверка. – А сама ситуация тебе абсурдной не кажется? С моей точки зрения.

– Ну да, неожиданно, – вздыхает Карина, затем чуть-чуть отпивает. – Ну а что мне делать? Теперь ты с моей точки зрения взгляни.

– А может замуж тебе пора?

– Безусловно, пора. За тебя.

– Обязательно? Других желающих нет? И я как бы уже женат.

– Желающие есть, но у меня свои планы на жизнь.

– Я оценил.

– Спасибо. А твоя женатость поправима.

– А если я не хочу её поправлять? – осторожно начинаю я снова.

– Опять вопрос, – Карина улыбается.

– Хорошо – утверждаю, что не хочу её поправлять. Восклицательный знак, – продолжаю я, впрочем, без особой надежды

– Но сначала был вопрос.

– А в конце ты в задницу пойдёшь, – бешусь я уже от неё, нет сил.

– Все там будем, – Карина пожимает плечами.

– Оптимистичненько, – я пытаюсь не сдаваться, но крыть уже нечем. Последний шанс. – А тебе не кажется, что мы друг другу не подходим по классовым соображениям? Вы капиталистические богатые буржуи, а я социалистический пролетарий без гроша за душой.

– Нет, Алекс, ты снова неправ, – она отпивает, задумчиво смотря куда-то вдаль. – То есть разница между нами, конечно, есть. Но она в другом.

– Это в чём же?

– Ты барахтаешься в своих симулякрах, а я делаю то, что мне нравится. Деньги здесь, конечно, кое-что значат, но я помню одного парня, который умел справляться без них.

Она подмигивает мне и смеётся. Будь ты проклята, Карина. Будь. Ты. Проклята.

– Дело даже не в симулякрах.

– Хорошо, что ты признал свою проблему.

– Я готов признать даже то, что ты хороший психолог.

– Спасибо. Очень приятно.

– Пожалуйста. Обращайтесь, – я собираюсь с духом. – Дело в том, что так не делается. Понимаешь?

– Ты даже не представляешь, как я это понимаю.

– И как. Ты это. Понимаешь?

– Очень хорошо понимаю, потому что думала об этом последние семь лет каждый день, – она не оставляет мне шансов. – Так вот, если очень хочется, то можно.

– Нельзя.

– Это у вас в России ничего нельзя, у нас в Швеции всё можно. Тебе понравится.

– Я этого не исключаю, что понравится, – и разговор уводит нас уже вообще непонятно куда, но я чувствую, что должен продолжать бороться. – А ты не пробовала об этом поговорить с кем-то из коллег-психологов? Или с более опытным психологом?

– Неоднократно. Именно поэтому я здесь и сейчас разговариваю с тобой.

– Ты гражданка Евросоюза, перед тобой открыт весь мир. А ты припёрлась в наше вонючее болото...

– Чтобы забрать тебя отсюда. Ты вытащил меня тогда из окна, я вытащу тебя отсюда сейчас. Всё по-честному.

– Нифига всё не по-честному, – ах вот оно что. Гештальт у неё не закрыт. – Если ты считаешь, что есть какой-то долг у тебя передо мной, то его нет. Заметь, это утверждение. Восклицательный знак.

Рисую пальцем в воздухе восклицательный знак. О-о, моя оборона, последний мешок симулякров. То есть нет, это что-то настоящее. Наверное.

– Вот теперь точно по-честному. Моя правда и твоя воля, как и должно быть.

Действительно последний мешок. Вот и всё. А у Карины звонит телефон. Она отвечает, это насчёт квартиры, у меня есть пять минут перевести дух, но переводить уже нечего. Я даже не сломлен, она меня в блин раскатала. Ну да, она же семь лет прокручивала в голове все возможные варианты этого разговора. Готовилась. Шансов не было. Надо было не приходить. Надо сегодня было много куда не приходить, надо было вообще решать всё по-другому. Каждый из сделанных мной сегодня выборов был неправильным. Как и вся моя жизнь. Спасибо, Карина.

А потом умрет в бою неравном,

Так, что хором промолчат мне все,

Как же это лажа и неправда

Как же это мерзко и паскудно

Как же это подло и жестоко

Как же это мелочно и гадко

Как это трусливо и нелепо

Убивать придуманных друзей.

6.

Не слышны удары палкой по кочану -

Неуспех теперь в ударах и по мячу.

Наша сборная по спортивному ничему

Одержала плановую ничью.

Марат и Федя погибли семь лет назад на выезде из Самары. По официальной версии водитель фуры заснул за рулём и выехал на встречку. Была ещё неофициальная версия, но это совсем другая история. И я там персонаж второплановый.

В результате мараткину "Тойоту" двое суток выковыривали из-под тягача по частям. Потом были похороны. Не факт, что каждого похоронили в той могиле, которая для него была предназначена. Впрочем, что уж теперь. Тогда было очень поганое время – наше дело стремительно летело кобыле в трещину, плохие новости шли чередой. Не то, что мы были к этому готовы – к такому нельзя никогда быть готовым, я считаю – но у каждого был свой головняк. Я, например, к тому времени уже месяца полтора как редкий день не нажирался как свинья с самого утра.

Поминки назначили в квартире, где жили Марат с Кариной. В той самой, которую Карина приехала продавать. Они уже давно отселились от предков, средства позволяли. Марат должен был присматривать за сестрой, но она и сама отлично справлялась. Так что он активно участвовал в нашем деле, что его, как некоторые считают, и погубило. Да я и сам так считаю, но чего уж теперь. Мужская компания курила в подъезде, девки собирали на стол. Меня припахала на кухню Полина, самая старшая из нас – ведь я не курил и был самым младшим к тому же. За исключением Карины, конечно. Но тут понятно. На кухне происходила вдумчивая подготовка без лишних слов – все были заняты своим делом, в том числе и поэтому я пару раз приложился к початой бутылке коньяка. Отсутствия Карины никто не заметил, зато я обратил внимание, что не хватает стопариков, и Полина отправила меня в большую комнату, где стоял шкаф с посудой. Гостиной я эту комнату не назову, какая гостиная в советских домах. И что-нибудь под салат попросили захватить, раз уж пошёл. Ну ладно.

В комнате стоял уже раздвижной стол, который есть на балконе у каждого русского, даже если он армянин. И было как-то прохладно по сравнению с кухней. Даже как-то слишком прохладно. Потому что было открыто окно. Настежь. А на подоконнике стояла Карина и тихонько всхлипывала. Вот куда она подевалась. От двери до окна было метров десять по прямой и одиннадцать, если огибать стол, а огибать было надо. На её стороне была истерика, а на моей – нехватка тапочек, я мог подойти незаметно. Это были самые долгие четыре секунды в моей жизни, но я успел схватить её за кофту и со всех сил рванул на себя. Кажется, она уже успела занести ногу для шага вперёд, но я не уверен. Она грохнулась на пол и буквально на секунду растерялась, за эту секунду я успел встать между ней и окном и даже набрать в грудь воздуха, чтоб начать её успокаивать. Но сказать ничего не успел – она зарычала и кинулась на меня как дикая кошка. А может не на меня, а в окно, но это было не важно, я всё равно её поймал, охнув от удара. Дальше началось страшное – она попыталась вырваться, но я крепко её держал и пытался оттащить от окна, и в ход пошли зубы и ногти. Одной рукой мне всё равно приходилось держать её, отбиваться я мог только свободной левой. И она кусала меня за левую руку, лицо и правое плечо, била локтями, кулаками, коленями и страшно царапала, порвав водолазку и сдирая кожу лоскутами. Ломала ногти и страшно при этом орала – чтоб я её отпустил, какая я мразь, падаль и скотина, что это я убил её брата и что-то, наверное, ещё, но я как-то не обращал внимания, потому что кровь заливала глаза. Когда девки прибежали с кухни, мы уже своротили на бок стол, и я пытался даже не удержать её, а хотя бы стряхнуть с себя на пол, но ничего не выходило. Только здоровяк Валера смог её снять с меня минут через пять, когда прибежал с лестничной клетки. Он же как-то привёл Карину в чувство, влепив ей несколько смачных затрещин – она обмякла, заплакала, девки увели её в ванную. А я стоял на четвереньках и тяжело дышал – здорово мутило, а подо мной собиралась лужица крови. Сходил, блин, за стопариками. Отлично помянули в общем, с гладиаторскими боями. Да что ж я такое несу, а.

Морда после этого довольно быстро зажила, кстати. А поначалу меня Полина ещё тональником намазала – так даже лучше получилось, чем до того было. Разодранную спину я вообще потом приписал своим несуществующим сексуальным подвигам. Точнее, отец приписал, когда увидел. А я не стал возражать. Кого же ты любишь, Карина, кого же ты всю жизнь любила и почему. Что ты себе напридумывала. Почему всё так неправильно.

Вид досуга стратегический, ключевой,

Одержим забавой этой электорат.

Хорошо играть в спортивное ничего

Значит не показывать результат.

Водка или коньяк, вот в чём вопрос. Шампанским этот вкус не перебить. Нифига себе поговорили. Не знаю, какую цель ставила себе Карина, но единственное, чего она смогла добиться – я на полчаса вернулся в кошмар семилетней давности. Всё уже быльём поросло, но только не для меня. Она, оказывается, меня любила. И любит до сих пор. Видимо, Нобелевская премия по биологии и медицине однажды будет присуждена за ответ на вопрос «Почему у женщин в голове опилки?» Хотя почему только у женщин, чем я, например, лучше. Она сейчас с полной головой опилок мозговитого меня на стол намазала как масло на булку. Хорошо хоть жрать не стала. А может и нехорошо. Что и в какую сторону изменится в моей жизни, если меня сожрёт Карина или любая другая баба? Чёрт, Карина уже баба, как так получилось-то. А ведь ей можно было предложить поскрипеть диваном в продаваемой квартире – вот что бы её испугало. Или не испугало бы. Нет, не испугало – и если б риэлтор не позвонил, она б сама предложила. И что бы я ответил, вот интересно. Ну то есть я бы что-то отвечал, не так важно, что именно, но все мои аргументы были бы раздавлены нафиг её иезуитской логикой. И потом мы бы поехали к ней.

Так, хватит, берём водку и идём писать статью. Нет, коньяк. Как тогда, перед тем, как я потащил её с окна. Нет, водку, отставить коньяк, все беды в жизни от коньяка. Хотя как посмотреть, почему беды – у Карины всё хорошо. Не от коньяка, конечно, но если б я таким конченым алкоголиком не был, её б с асфальта соскребали. С девятого-то этажа все прыжки наверняка. Особенно в ту сторону, где подъезд. И не было это актом привлечения внимания, потерялась тогда она вполне сознательно. А я просто оказался там. В нужное время в нужном месте. Что ж у меня так редко это получалось в дальнейшем – я всегда чужой на этом празднике жизни.

В центре магазинов мало, и выбор в них оставляет желать. Домой я это всё не повезу – ни разговор с Кариной, ни статью о ярмарке, будь оно всё проклято. Национальная особенность русского мужика – справляться с вот этим вот всем в одиночестве через бутылку водки, которую я и взял. Больше общество вариантов нам никаких не оставляет просто. Накидаться на работе – какое это пошлое советское непотребство, дочь бессмысленности и безысходности. А ещё говорят, что в однополых парах дети не рождаются. Если очень хочется, то можно. Господи, Карина теперь у меня в голове, я же как она говорить начинаю. Иисус Иосифович, прими мою неискреннюю молитву – выгони её оттуда, пожалуйста, мне же ещё жить и работать. Зачем-то. Аминь

Хороша игра, подходит почти для всех.

Бить-бежать по сути в ней все равно куда.

И всегда стяжают самый большой успех

Инвалиды умственного труда.

А хорошо пошла статья под водочку, чёрт бы побрал информационный повод её. Или это эмоциональная встряска на меня подействовала бодряще. А то последние годы как в болоте каком-то – ничего нового, ничего интересного. А тут столько всего и сразу. Дома я так нифига не поработал бы, конечно – тут, в одиночестве, я чувствую драйв, я могу смело загонять в любой текст всё, что угодно, от мандельштамовского аутоэротизма до сартровского осуждения человека на свободу. Что я и делаю. Грязные хиппи осуждены на свободу как Адам и Ева после грехопадения, но их инфантильный аутоэротизм через сто лет после Мандельштама выглядит жалко, нарочито и пошло. Если стихи Наты Борман – это поэзия, то Луна – самый старый телевизор. Это уже Нам Джун Пайк пошёл, отец видеоарта. Очень надеюсь, что цитату способен будет разглядеть хотя бы кто-то, но не сдаст меня сразу, и тогда получится забавно. А может никто и не увидит, тогда ещё более забавно будет. Скорей всего, кстати, так и получится. Это же отличительная особенность всех людей, делающих культуру или считающих, что они её делают – они жутко, кошмарно бескультурны, безграмотны и зашорены. У них кругозор улитки и вокабуляр романов в мягких обложках, охаживать их Сартром и Пайком вообще, наверное, запрещённый приём.

Как и оставлять меня здесь наедине с ними – тоже запрещённый приём. Сволочь ты, Гарик, не будет поэтому в моей простыне любезных сердцу твоему цитат из русских классиков. Что-то же я у него серьёзное спросить хотел, но забыл – вместо этого стал мозги ему пудрить, чтоб не работать. Вот и получил. Сразу к делу надо было – любовь как триумф воли на фоне измельчания характеров. Вот бы он загрузился, цитату подбирая. Интересно, как бы выкрутился – но в том, что выкрутился бы, я почему-то не сомневаюсь. Ну то есть не почему-то, он третий раз женат. Надо будет в понедельник непременно попробовать, если не забуду.

Сохраняю документ и отправляю Гарику по почте. Полстопарика ещё осталось – ну, за нас, за акул пера. Гарик отвечает через три минуты – ок, вроде годится. Не спал, значит, ждал. Сейчас что ли спросить. Нет, он, наверное, на нервах из-за номера, да и я подзадолбался. Не уверен, что готов слышать ответ. Домой, в общем, спать – метро как раз открылось.

Всё для их удобства здесь, даже ты и я

Как ресурс рабочий и пищевой.

Больше в олимпийской логике бытия

Непонятно, в сущности, ничего.

Часть 2. По течению

1.

От Колы до Каспия сотни верст – болота и глинозём.

А сверху небо, которое мы всю жизнь на плечах несём.

И сбросить это небо нельзя, хотя каждый был бы рад.

Поэтому в каждой живой душе горит персональный Ад.

И стало это за столько лет общим для нас с тобой -

Грязь под ногами, Ад в душе и небо над головой.

Отвоз ребёнка на дачу растянулся по моей воле на два дня – фамильные плантации смородины и крыжовника требуют внимания, которое я с удовольствием им уделил. Всем надо было остыть и расслабиться, мне тоже. Гарику всё же удалось прозвониться в наши глухие леса, он поблагодарил меня за отличный материал и сказал, что есть ещё какое-то дело для меня. Я в это время думал о Маше, что не вовремя она рожать собралась, недельку и подождать бы могла.

Никогда не понимал, зачем нужна людям дача, особенно в зоне рискованного земледелия. Денег и так особо нет ни у кого, но все фанатично отстраивают нелепые сараи и пытаются вырастить на истощённой коллективизацией земле хотя бы ведро чахлых помидоров. У евреев в иорданской пустыне и то лучше получается, чем у отечественных урбанизированных лапотников где-нибудь во владимирщине. В результате дешевле купить.

Не зря Никита Сергеевич Хрущёв предлагал сеять всюду кукурузу – она бы не вызревала, зато сколько ботвы бы пошло на откорм скота! Впервые с начала времён колбасу в этой стране начали бы делать из мяса, а не из туалетной бумаги! Но кого сейчас не спроси – Хрущёв непременно враг народа, нацпредатель и жопа с ушами. А ведь при Никите Сергеевиче Гагарин в космос полетел. При Никите Сергеевиче Америка и правда нас боялась. При Никите Сергеевиче начали строить неубиваемые пятиэтажки, которые уже третий срок стоят как зайчики и не падают. Только современные дома облицовочным кирпичом осыпаются на головы прохожих – как в элитном жилом комплексе напротив нашего дома – а хрущёвки как стояли, так и стоят. И даже Чемпионат Европы по футболу выиграли снова при Никите Сергеевиче. Художников бульдозерами гоняли уже при Брежневе, освоение казахской целины провалили Пономаренко и опять же Брежнев, Крым отписал Украине Маленков, экспорт углеводородов с Вили Брандтом подписал опять же Брежнев (совпадение? не думаю!), а жопа с ушами всё равно Хрущёв. Очень логично, как и всё в нашей стране. Потому и не вызревает ни хрена. Вызревание начинается не с засовывания семян в землю, а с засовывания мозгов в голову огородника. А с этим у нас в стране действительно жопа. Как с ушами, так и без.

Возвращаясь к насущному – у предков Карины дачи не было. Поэтому они теперь в Швеции. В отличие от нас. Да, в том числе и поэтому.

И это правило, эта связь давно стала частью нас.

И Ад загорается сам собой, когда под ногами грязь.