Текст книги "Поцелуй Большого Змея"

Автор книги: Яков Шехтер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Он двинулся дальше, и я последовал за ним, держась рукой за стену. Спустя пятьдесят шагов мы вышли к развилке. Желтое пятно освещало вход в темный коридор, уходящий направо, но мы, помня указание лысого, пошли влево.

– Папа, – спросил я, – а откуда ты столько знаешь про Кумран?

Отец помолчал, а затем негромко произнес.

– Я жил здесь когда-то.

– Так ты был избранным? – я еле удержался от крика.

– Да. Был избранным.

– Что же произошло, папа? Почему ты не остался здесь, почему ушел?

– Я встретил твою мать, Шуа. И понял, что без нее не смогу жить дальше.

– Но где ты мы мог ее встретить, папа? Разве избранные встречаются с женщинами?

– Я потом расскажу тебе об этом, Шуа. Когда ты вырастешь.

Он вдруг остановился. Слева от нас чернел вход в коридор. Внутри него, в отличие от того, по которому мы шли, было абсолютно темно. Вход казался куском черного полотна, повешенного на стену.

– Такой черный коридор означает испытание. Не для меня, конечно, – отец горько усмехнулся, – свои испытания я давно провалил. Иди вперед и ничего не бойся. Вообще, запомни хорошенько правило: в обители нельзя бояться. Никого и ничего. Кумран – самое безопасное место в мире. Давай, – он легонько подтолкнул меня по направлению к входу. – Иди смелее, иди.

Я сделал шаг и остановился. Мое сердце замерло. Комок подкатил к горлу. Обернувшись, я посмотрел на отца.

– Иди, – он снова толкнул меня.

Вытянув руки, я прикоснулся к краям входа. Коридор внутри оказался узким, разведя руки, я мог дотронуться кончиками пальцев до обеих его стенок. Камень внутри ничем не отличался от того, которым выложен наш коридор.

«Наш»! Теперь это плохо освещенное подземелье представлялось мне верхом уюта и безопасности. Я глубоко вдохнул и, как в холодную воду, нырнул в темноту.

Пройдя несколько шагов, я остановился. Совершенно темно и тихо. Мои уши словно заложило водой, как после купания. Вдруг я ощутил дуновение ветерка, будто где-то там, в чреве темноты, отворилось окно. Ветерок приятно освежал горящее от волнения лицо.

Я постоял еще немного и двинулся дальше, ощупывая руками стены и делая маленькие осторожные шажки. Больше всего я боялся свалиться в какую-нибудь яму или подвернуть ногу. Но почему отец не идет за мной? Ах да, испытание! В чем же оно состоит, это испытание? В блуждании по темному коридору?

Вдруг правая рука потеряла стенку. Я быстро отступил на шаг. Стенка на месте. Шагнул вперед – пустота. Ветерок дул оттуда. Значит – справа проход. Но что делать, поворачивать в него или идти дальше? Толстяк с узкими губами сказал: потом еще раз влево. Значит, не сюда.

Оставив правую руку вытянутой на уровне плеча, я пошел дальше, и вдруг… Вдруг кто-то, скрывавшийся в темноте, схватил мою правую руку и сильно дернул меня к себе. Не успев сообразить, что делаю, я выпустил томление из правой руки и изо всех сил всадил его, в сто крат усиленное страхом, в невидимого противника.

Из прохода раздался стон, пальцы, сжимавшие мою руку, разжались, и в то же мгновение в подземелье вспыхнуло пятно желтого света. Прямо передо мной стоял человек в черном плаще с капюшоном, закрывающим лицо. Он сделал резкое движение и пропал в стене. Движение было очень быстрым, черный плащ взметнулся, точно крылья огромной летучей мыши, затем раздался едва слышный скрип – и стена сомкнулась.

Я подошел к стене – совершенно ровная поверхность, стыки между камнями облицовки проходят на разных уровнях, и понять, где располагается тайный вход, невозможно. За спиной послышались шаги.

– Молодец, Шуа, – голос отца звучал взволнованно. – Не испугался темноты и неизвестности, молодец.

– Ты видел его? – спросил я.

– Кого?

– Человека в черном плаще.

– Тут был человек в черном плаще? – настороженно спросил отец.

– Да. Он схватил меня за руку, а потом скрылся в стене.

Отец нахмурился.

– Как ты сумел вырваться?

– Я… в общем… помнишь, я рассказывал про томление?

– Ты его ударил?

– Да. Он застонал, потом появился свет, и он сбежал в стену.

– Понятно. Похоже, борьба за тебя начинается еще до главной проверки.

– А разве будут еще проверки?

Мне очень не хотелось брести снова одному в кромешной темноте, теперь уже зная, что в глубине мрака могут поджидать ледяные пальцы.

– В черных плащах ходят воины. Похоже, они хотели забрать тебя к себе, не дожидаясь результатов главной проверки. Обычно новичку устраивают два испытания. Первое – темнотой и неизвестностью, второе – расплавленным свинцом. После проверок определяют, в каком направлении будет продвигаться новичок. Но сегодня воины поторопились. Видимо, известие о твоих способностях уже достигло Кумрана.

– Расплавленным свинцом? Папа, я не хочу этой проверки!

– Не бойся. Это совсем не больно. Свинец к тебе не прикоснется.

В глубине коридора вспыхнул яркий свет. Куда более яркий, чем тот, который создавало желтое пятно.

– Тебя зовут, Шуа. Иди.

Я быстро прошел по коридору и оказался в небольшой комнате с высоким сводчатым потолком. Из верхней точки купола через большое отверстие лился солнечный свет. Но это я разглядел позже, а в то мгновение мое внимание приковал к себе человек, стоящий посреди комнаты в столбе падающего сверху света.

Он выглядел так, как я представлял себе избранного. Белый, прикрывающий колени хитон, подпоясанный широким белым поясом со свешивающимися кистями, белые штаны до щиколоток, белый тюрбан на голове, длинная белая борода. Темное лицо без возраста. Судя по морщинам, ему было много лет: шестьдесят, семьдесят или девяносто. Избранный смотрел, чуть прищурившись, и его голубые глаза, казалось, буравили дырку у меня во лбу.

Не выдержав, я перевел взгляд на пол и заметил, что избранный бос. Мне сразу припомнились рассказы матери, как Учитель Праведности ввел правило ходить без обуви по святой земле обители. Подобно тому, как жрецы в Иерусалимском Храме приносили жертвы босиком, кумранские ессеи выполняли свою духовную работу тоже без обуви. А поскольку избранный постоянно погружен в духовную работу, он всегда остается босым.

– Назови свое имя, – голос избранного звучал строго, но доброжелательно.

Я оглянулся. Отец стоял у входа в комнату, не переступая порога.

– Шуа, сын Йосефа.

– Ты сын Света?

– Да.

– Откуда ты знаешь об этом.

– Мама рассказала. И отец.

– Что ты умеешь?

– Читать, писать, молиться, знаю наизусть первые две главы Пятикнижия.

– Зачем ты пришел в святую обитель?

– Я хочу стать избранным.

– Знай, Шуа, войдя в Хирбе-Кумран, ты навсегда оставляешь за его стенами отца, мать, братьев и сестер. Твоим домом станет святая обитель, а семьей – избранные. Готов ли ты к этому?

Я оглянулся на отца. Он едва заметно кивнул.

– Готов.

– Тогда сядь и приготовься к испытанию. Молись, Шуа; пусть Вышний Свет станет твоим заступником.

Избранный вытащил из ниши в стене бронзовую треногу и установил ее посередине комнаты. Затем достал из той же ниши дрова, сложил под треногой и поджег. Пламя быстро занялось, дрова были сухими, и дым, поднимаясь вверх ровным столбиком, попадал точно в отверстие посреди свода.

Избранный подвесил к треноге черный от копоти горшочек и высыпал в него серый порошок из кожаного мешочка. Затем достал из ниши большую сковороду.

– Слушай меня, Шуа. Сейчас я расплавлю свинец, поставлю тебе на голову эту сковороду и вылью на нее расплавленный свинец. Будет немного горячо, но не больно. Свинец, застывая, покажет нам направление твоих мыслей и уровень твоей духовности. Если он недостаточен, ты вернешься по коридору, по которому пришел, и немедленно покинешь обитель. Будем надеяться, что этого не произойдет. Приготовься.

Я попытался собраться с мыслями. Как готовиться, что я должен делать? Молиться? Повторять наизусть Святое Писание? Думать о Свете? Никто и никогда не рассказывал мне о таком испытании, не объяснял, как себя вести.

Комната наполнилась неприятным запахом. Дрова так не пахнут, дымок костра был мне хорошо знаком. Запах несся из черного горшочка.

– Встань, Шуа, – приказал избранный. – Подойди ко мне, ближе, вот так. Опусти руки, закрой глаза. Молись.

Я услышал легкий стук – избранный снял с треноги горшочек с расплавленным свинцом. Затем на мою макушку опустилась сковорода, и раздалось шипение. Голову слегка обожгло – избранный ошибался, говоря, будто я не почувствую боли. Не думая, не отдавая отчета в том, что происходит, я поджал пальцы, постаравшись направить их вверх, и выпустил томление, пытаясь остановить льющийся на меня расплавленный свинец. Томление легко прошло сквозь сковороду, и, почувствовав тонкую струйку металла, я стал разбрасывать ее в разные стороны, опасаясь, что она прожжет дырку в сковороде. Когда струйка закончилась, я просунул невидимое продолжение пальцев между сковородой и макушкой и прикрыл голову.

Все это время избранный шептал непонятные слова. Я думаю, он произносил заклинание, составленное из святых имен ангелов. Если прислушаться, возможно, я бы смог уловить какой-нибудь смысл, но в тот момент мне было не до того.

Со сковородой на голове я простоял еще несколько мгновений, и вдруг – все закончилось. Горячая тяжесть отпустила мою голову.

– Можешь открыть глаза, Шуа, – прозвучал взволнованный голос избранного. Он стоял передо мной, держа в руке сковороду с серой лепешкой застывающего свинца, и внимательно разглядывал ее. На лице избранного было написано крайнее изумление. Когда свинец застыл, он всунул сковородку прямо в желтый столб солнечного света, и еще раз, точно не веря глазам, внимательно рассмотрел.

– Не может быть, – наконец прошептал он, в изнеможении опуская сковороду на пол. – Не может быть.

Подойдя к стене, в которой на уровне головы рядами располагались несколько десятков маленьких отверстий, он прижал губы к одному из них и что-то быстро зашептал. Потом приложил ухо к тому же отверстию, послушал, опять прижал губы, снова послушал, удовлетворенно кивнул головой и вернулся ко мне. Его лицо приобрело прежнюю важность.

– Сейчас, Шуа, ты удостоишься чести, небывалой для ученика. Сам глава направления Терапевтов решил ознакомиться с результатами твоего испытания. Гордись! Счастлив ты и счастливы твои родители!

Он посмотрел в полумрак коридора, где виднелась фигура моего отца.

Прошло довольно много времени, костер догорел, избранный спрятал треногу, собрал золу в глиняный горшок, еще раз внимательно осмотрел свинец на сковородке, а Терапевт все не шел. Макушка, обожженная сковородкой, ныла все сильнее и сильнее. Я устал стоять и присел, облокотившись спиной о стену. Потом повернул голову и прижал макушку к прохладному камню.

Нытье перешло в боль, боль спустилась от макушки ко лбу и вискам. Острые иглы то впивались глубоко под кожу, то выскакивали наружу. Я попробовал тереть лоб рукой, но боль только усилилась. Когда же он придет, верховный Терапевт? Избранный назвал меня учеником, значит, я прошел испытание. Но что такого углядел он в свинцовой бляшке, расползшейся по сковородке? Я попытался думать об этом, но усиливающаяся боль отогнала мысли. По вискам словно били два острых молоточка, и каждый удар тяжелым эхом отзывался в макушке.

Но вот до моих ушей донесся тихий скрип. Он исходил прямо из стены справа от меня. Я уставился на нее во все глаза и на этот раз сумел все подробно рассмотреть.

Часть стены повернулась вовнутрь, как поворачивается входная дверь в лавках. Из возникшего проема выскользнул высокий ессей, и стена моментально вернулась на прежнее место. Все произошло очень, очень быстро, и если бы я не таращился на стену, вряд ли бы понял, что же тут происходит.

Ессей был одет так же, как избранный, только пояс, затканный серебряными нитями, пошире. Выглядел он молодым, во всяком случае, в его короткой каштановой бородке и мягких усиках еще не появилась седина.

– Брат Реувен! – вошедший протянул руки к избранному, и тот слегка склонился в приветственном поклоне.

– Учитель Асаф! – избранный прикоснулся ладонями к ладоням вошедшего.

– Шуа, – Терапевт повернулся ко мне, и я, морщась от боли, поднялся на ноги. Он быстро приблизился и положил руку прямо на мою обожженную макушку. Его рука была прохладной и мягкой, и от ее прикосновения саднящее жжение тут же исчезло.

– Потерпи немного, – сказал Терапевт. Не убирая ладонь с макушки, пальцами второй руки он сжал мою переносицу. Боль была так сильна, что у меня потемнело в глазах. Я попытался вырваться, но Терапевт крепко держал переносицу, а рука, лежащая на макушке, не давала возможности даже пошевелить головой. Так продолжалось несколько мгновений, и вдруг Терапевт резко убрал руки. Я отскочил в сторону, опасаясь, как бы он опять не схватил меня за нос, и понял, что боль исчезла. Ее словно вынули из моей головы, она пропала полностью, не оставив после себя ни следа, ни напоминания.

– Стало легче? – участливо спросил Терапевт.

Я кивнул. Слезы благодарности проступили на моих глазах. Разница в ощущениях была огромной, я уже не понимал, как мог столь долго терпеть такую страшную боль.

– Ну, а теперь давай посмотрим результаты испытаний.

Говорил Терапевт мягким приятным голосом, каждое слово будто само выкатывалось из его рта, привязанное к другому невидимой веревочкой.

Он взял сковороду, сунул ее в желтый столбик света и долго рассматривал.

– Ты прав, брат Реувен, – наконец произнес он. – Это действительно нечто удивительное.

Терапевт опустил сковороду на пол, подошел к стене, ловким поворотом пальцев открыл небольшое отверстие и приник к нему ртом.

– Приведи его ко мне, – раздался голос сверху. Он несся прямо из потолка, и я, стыдно теперь признаться, решил, что с нами беседует сам Всевышний. В рассказах моей матери о праотцах, царях и пророках Бог то и дело обращался к своим избранникам, поэтому мне показалось естественным и нормальным, что Всевышний разговаривает с главным Терапевтом в подземелье святой обители.

Терапевт снова прижал губы к отверстию в стене.

– Да, прямо сейчас, – произнес голос.

– Пойдем, Шуа, – сказал Терапевт, поднимая сковороду. – Брат Реувен, я сам провожу гостей.

Он посмотрел в коридор, где стоял отец.

– Йосеф, ты можешь присоединиться к нам.

Мы шли долго, постоянно спускаясь ниже и ниже. Разница между этажами почти не ощущалась, везде было темно, сухо, иногда меня овевал легкий ветерок, вылетавший из боковой галереи. Подземелье освещалось редкими световыми пятнами, но глаза уже привыкли к темноте и я не испытывал ни страха, ни неудобства. Передо мной шел сам верховный Терапевт, а за спиной отец. Разве можно придумать более безопасное положение?

Но на душе было неспокойно. Чего они ждут от меня, какие необычайные способности я должен проявить? Кроме томления, выскакивающего из моих рук, точно суслик из норки, во мне нет ничего необычного. Да и томление это скорее похоже на недуг, на странную особенность тела, чем на что-то святое и удивительное.

Внезапно Терапевт остановился посреди темной галереи.

– Шуа, – голос его звучал очень проникновенно. – Ты первый ученик за всю историю обители, которого приглашают к Наставнику сразу после испытания. Всевышний наделил тебя особыми способностями, но это означает лишь одно – тебе придется работать куда больше других учеников. Никаких поблажек, никакого отдыха. Ты должен как можно быстрее пройти обучение и приступить к работе.

Терапевт положил руку на стену и ловким движением отодвинул дверь. Посреди большой, совершенно пустой комнаты в глубоком кресле сидел человек. Выглядел он очень старым, длинная белая борода лежала на коленях, голова заметно тряслась. Когда мы вошли в комнату, он поднялся нам навстречу.

Голову Наставника покрывал белый тюрбан, одет он был точно так же, как избранный и Терапевт, только широкий пояс покрывали не серебряные, а золотые нити.

– Так это и есть тот самый Шуа, из-за которого царь Гордус перерезал сто двадцать шесть мальчиков Эфраты? – тихим голосом спросил Наставник.

У меня замерло сердце. Я совершенно забыл про донесение эфратского Вестника. Значит, царь выполнил свою угрозу? Неужели я повинен в смерти ста двадцати шести детей?

– Вот, учитель, – Терапевт с поклоном протянул Наставнику сковороду. – Посмотрите.

– Погоди, Асаф, – Наставник мягко отвел сковороду. – Подойди ко мне, мальчик.

Я приблизился. Все смешалось в моей голове. Страх перед Наставником, который, говорят, видит человека насквозь до седьмого колена, гордость за то, что я стою в самой сокровенной комнате Кумрана, внезапно накатившая усталость, острое сожаление о том, что мама не может видеть этого вместе с нами, и самое главное: боязнь, что меня принимают за кого-то другого, настоящего, наделенного подлинными способностями.

– Ты и есть настоящий, – тихо сказал Наставник, словно отвечая моим мыслям.

Он взял мягкими руками мою голову и поцеловал в лоб. Его губы были прохладными, а пахло от них горьковатой свежестью, словно от куста мяты на рассвете. Мне показалось, будто сквозь голову перекатилась холодная волна, будто я снова окунаюсь в бассейн, нет, в быструю весеннюю речку возле Эфраты, ту, что летом полностью исчезает и только весной несется через ущелье, мама мне запрещала ходить туда купаться, но я тайком бегал вместе с другими ессейскими мальчишками, и вот мама стоит на берегу и машет рукой, а волна снова перекатывается через меня, но это не волна, а светящийся шар, я прячусь под деревом, идет дождь, вся одежда намокла, но это уже не я, а мама, и…

– Асаф, теперь покажи сковороду.

Наставник опустил руки, а я невольно отступил назад, вернувшись на прежнее место. В моей голове стало светло и тихо, словно ее хорошенько промыли холодной водой. Я больше ничего не боялся, я полностью доверял избранному, Терапевту, Наставнику, даже страж у входа в подземелье уже не вызывал неприязни.

Терапевт поднес к лицу Наставника сковороду, и тот внимательно осмотрел свинцовую бляшку.

– Йосеф, – Наставник повернулся к отцу.

Тот подошел и с поклоном поцеловал протянутую ему руку, я никогда еще не видел на лице отца столь почтительного и нежного выражения.

– Йосеф, вот об этом мальчике, – он указал на меня подбородком, словно в комнате находился еще один мальчик и отец мог перепутать, – ессеи молились сто шестьдесят два года. Я рад, что он оказался твоим сыном. Но ему нечего делать в миру, Йосеф. Шуа должен стать настоящим ессеем, а потом…

Наставник тяжело вздохнул и сел в кресло.

– Учитель, – голос отца дрожал. – Учитель, мы с женой горды и счастливы. Но нет ли тут какой-либо ошибки?

– Ошибки? – Наставник слабо улыбнулся. – Погляди на сковородку, Йосеф. Ты ведь еще не успел позабыть то, что учил когда-то в Кумране.

Отец взял сковороду из рук Асафа, поднес ее к глазам и слабо охнул.

– Вы правы, Учитель.

– Попрощайся с сыном, Йосеф.

– Разрешите ему обнять мать.

– Нет, Йосеф. Теперь ему нельзя покидать обитель. Но он может посмотреть на мать со стены.

Всю длинную дорогу обратно на поверхность отец держал меня за руку. Терапевт шел перед нами, на расстоянии нескольких шагов, словно давая нам возможность поговорить напоследок. Но отец молчал.

– Что ты увидел на сковородке, папа? – спросил я шепотом.

– Свинец отражает состояние души, – тихо ответил отец. – Человек неровен, поэтому свинец всегда застывает бугорками и впадинами. Чем больше они разнятся по высоте, тем сильнее страсти, будоражащие душу, тем сложнее сопротивляться их влиянию, и тем ниже духовный уровень. У нечестивцев свинец застывает волнами. У начинающих ессеев насчитывают семь-восемь бугорков и впадин, у продвинутых – три-четыре, у глав направлений и Наставника – один-два. Для приема в ученики необходимо, чтобы бугорков было не больше десяти.

– А сколько было у меня, папа?

Отец надолго замолк. Мы шли темными переходами моего нового дома, и теперь они вовсе не казались мне страшными.

– У тебя, – отец закашлялся, словно не решаясь сказать, – у тебя свинец был ровным и гладким, точно зеркало.

Глава V
Что такое паамон, или Первый день в обители

Я долго стоял на стене, глядя, как уменьшаются на фоне огромной пустыни фигурки отца и матери. Слезы сами собой навернулись на глаза, но я не хотел показывать свою слабость стоящему рядом верховному Терапевту и лишь часто моргал. Но вот они хлынули ручьем, я поднес к глазам рукав и с силой потер, желая остановить предательскую соленую влагу. На несколько мгновений все потемнело, а когда я снова смог разглядеть желтые холмы и лазоревую полоску Соленого Моря, родители уже растворились в серой дымке.

– Пойдем, Шуа, – Терапевт ласково положил руку на мое плечо. – Не плачь, перед тобой раскрывается новая жизнь, куда более интересная, чем прежняя. Ты еще будешь праздновать сегодняшний день, как день своего настоящего рождения.

Я изо всех сил отрицательно замахал головой. Терапевт улыбнулся.

– Идем, идем.

Мы спустились по примыкающей к стене лестнице. Ее ступени были раскалены так, что обжигали даже сквозь подошвы сандалий. Терапевт шел босиком и, казалось, не испытывал никакого неудобства.

– Вам не горячо? – спросил я, указывая пальцем на его ноги.

Он снова улыбнулся, но не ответил. Мне стало стыдно. Если бы неделю назад я рассказал кому-нибудь в Эфрате, что увижу Наставника и стану вот так запросто беседовать с верховным Терапевтом, меня бы подняли на смех. Эта история походила на одну из тех, которые мама рассказывала перед сном, когда язычок пламени в грубом глиняном светильнике трепетал и бился под порывами ночного ветерка.

Впрочем, в маминых рассказах у пророков или Наставников всегда спрашивали важные, главные вещи, а не задавали дурацкие вопросы. Верховный Терапевт мог ходить по воде, летать по воздуху, мог заглядывать в будущее и оживлять мертвых. Я понурил голову. Насколько же наивно и по-детски звучал мой вопрос!

Возле двери, ведущей в зал с бассейнами, Терапевт остановился.

– Все, Шуа. Дальше ты пойдешь сам. Брат Звулун все тебе объяснит. Желаю успехов.

Он ласково потрепал меня по затылку, повернулся и пошел обратно к воротам. Я следил за ним, пока он вдруг не сделал быстрое движение и скрылся в стене. Наверное, там была потайная дверь. Меня уже не удивляли мгновенные исчезновения или появления. Обитель соткана из тайн, наполнена скрытыми переходами и секретными галереями. Теперь мой дом здесь, и все эти секреты скоро станут моими.

Я медленно спустился по истертым ступенькам. Лысый ессей ждал меня у входа.

– Добрый день, брат Звулун.

Он неодобрительно хмыкнул.

– Братьями будешь называть других учеников. А избранных изволь именовать «учитель». Понятно?

– Понятно, учитель Звулун.

– Вот так-то оно лучше. Иди за мной.

Мы пересекли зал и вошли в небольшую каморку.

– Раздевайся, кидай свое тряпье на пол и садись вот сюда.

Он похлопал рукой по гладкому камню посреди каморки. Я сбросил одежду и сел. От прикосновения холодного камня к голому телу по моей коже побежали мурашки.

– Если бы ты знал, кто только ни сидел на этом камне, – пробормотал из-за моей спины учитель Звулун, – ты бы не ежился, а восседал, словно царь на троне. Все избранные, начиная с учеников Третьего Наставника, прошли через мои руки.

Он крепко ухватил меня за волосы и принялся быстро стричь, лязгая ножницами и бормоча себе под нос.

– Четвертый Наставник, и Пятый, и нынешний, все приходили такими же, как ты, удивленными мальчишками, плакали, расставаясь с мамочкой, и ежились от холода на этом камне. Если бы собрать вместе все волосы, которые я тут состриг, их бы хватило набить доверху Дом Собраний и еще бы осталось.

Руки у него были ледяные, а живот, то и дело упираясь в мое плечо, тоже излучал холод.

«Судя по его рассказам, – подумал я, – ему давно перевалило за сто лет. Кровь, наверное, уже не греет, из-за этого он так холоден».

– Встань и отряхнись, – приказал учитель Звулун.

Пока я отряхивался, проводя рукой по непривычно чистой голове, он достал метелку, аккуратно собрал с пола волосы.

– А теперь марш окунаться. В самый дальний бассейн отправляйся, в самый дальний.

Я пробежал по прохладным плитам пола и забрался в бассейн. Вода теперь не показалась мне такой холодной, я быстро окунулся семь раз и собрался выходить, как Звулун, нависая над краем бассейна, недовольно приказал:

– Восемнадцать раз окунаются, ты что, правил не знаешь?

– А отец говорил, что нужно семь, – возразил я.

– Это ему достаточно семи раз, а тебе полагается восемнадцать.

Я окунулся одиннадцать раз и снова собрался выходить, но Звулун опять остановил меня.

– Восемнадцать раз подряд это не семь и еще одиннадцать. Понимаешь?

– Нет.

– Я не могу тебе объяснять законы, пока ты обнажен. Спросишь об этом учителя на первом уроке общей духовности. А пока делай, что велю. Окунайся.

И я окунулся восемнадцать раз подряд.

– Запомни этот бассейн, – ворчливо произнес Звулун. – Он самый последний. Ты можешь окунаться только в нем. Чем выше ты станешь подниматься по духовой лестнице, тем в более близкий к источнику бассейн я буду тебя переводить.

– К какому источнику? – спросил я.

– Учитель Праведности обнаружил здесь подземный источник, вытекающий прямо из Рая. Его устье находится сейчас в стене первого бассейна, вон там, – и Звулун указал рукой на край зала, где рядом со стеной находился небольшого размера бассейн, куда с трудом мог поместиться человек.

– Этот бассейн очень узкий, но глубокий, и в нем окунаются только главы направлений и сам Наставник. Вода из него перетекает по трубе во второй бассейн, из третьего в четвертый, пока не добирается до последнего. Ты входишь в воду, которую успели освятить самые праведные люди в мире. Головой такого не понять, но душа, впитывая через кожу их святые эманации, сама учится.

– Чему учится?

– Вылезай, – сердито оборвал меня Звулун. – Нескромно болтать без одежды.

Мы вернулись в каморку, и Звулун дал мне два хитона – коричневый и белый – два пояса и две шапочки таких же цветов.

– Белый – для молитв, общих собраний и трапез, коричневый – для всего прочего. Одевайся.

Я быстро надел коричневый хитон, подпоясался, прикрыл голову шапочкой. Звулун внимательно следил за моими действиями.

– Ну-ка, поворотись, сынок, – сказал он, когда я, облаченный в ессейскую одежду, встал перед ним.

– Хорош, хорош, складный малый. Теперь садись на камень и слушай меня внимательно.

Я уселся на камень и, помня о предыдущих словах Звулуна, принял царственную позу. Тот хмыкнул, и в его тусклых глазах мелькнуло нечто, напоминающее блеск улыбки.

– С этого момента ты ученик избранных. Что это значит?

Звулун прокашлялся. Ему было тяжело произносить длинные фразы, видимо, старческим легким не хватало воздуха.

– А вот что. Правила чистоты тебе объяснят на одном из первых уроков. Это очень жесткие и строгие правила. Их придерживаются только избранные. Поэтому любое прикосновение к язычнику, сыну Тьмы или простому ессею делает тебя нечистым.

– Так я не смогу теперь поцеловать маму?

– Не сможешь. И обнять отца тоже не сможешь. И пожать руку другу детства. Больше того, их еда, их одежда, их ложа, их постели тоже запрещены. Тебе, в свою очередь, возбраняется прикасаться к избранным, чтобы не заставлять их проходить обряд очищения.

– Но верховный Терапевт меня трогал, а Наставник даже поцеловал! – вскричал я, нарушая царственную позу.

– Вот когда ты станешь главой направления, – в глазах Звулуна снова блеснуло подобие улыбки, – или Наставником, тогда будешь сам решать, что можно, а чего нельзя. А пока слушай меня и запоминай.

В общих трапезах ты пока не принимаешь участия. Стол для учеников стоит отдельно в боковой галерее. И упаси тебя Свет прикоснуться к подносу с хлебами для избранных. За такой проступок ты вылетишь из обители, как затычка из бочки.

Жить будешь в пещере первого этажа, вместе с двумя мальчиками твоего уровня. Но, в отличие от тебя, они в Кумране уже третий год. Успели пройти начальные стадии, через которые ты перескочил.

– А что это за стадии?

– Колоть дрова, убирать двор, носить воду, работать в хлеву, помогать пасечникам. И учиться. Наставник лично перевел тебя сразу на второй уровень. Ему видней, конечно.

Звулун неодобрительно покрутил головой.

– Я бы такого шустрого мальчишку, как ты, послал бы на полгода носить воду для общественной кухни. А потом еще на полгода в хлев.

«Ох, как мне повезло, – подумал я, – что ты не Наставник».

– Распорядок дня в обители таков, – между тем продолжал Звулун. – Подъем перед восходом солнца по звуку паамона…

– А что такое паамон?

Звулун рассерженно посмотрел на меня.

– Написано в наших книгах: робкий не научится. Правильно написано. Ученик не должен быть робким. Но есть разница между любознательностью и настырностью.

– Так что же мне делать, учитель Звулун! Я так многого не знаю! Вот вы говорите «подъем по звуку паамона», но как же я поднимусь, если понятия не имею, что это за звук?

– Вот поэтому учеников начальной стадии и отряжают на кухню или в хлев. Ты ошибаешься, думая, будто тебе повезло.

Он выразительно посмотрел на меня, и я почувствовал, как румянец смущения заливает мои щеки. Неужели Звулун читает мои мысли? Или это случайно так получилось?

– Духовный подъем нельзя совершать прыжками. Каждую мелочь нужно прочувствовать кончиками пальцев, подошвами ног. Кстати, Шуа, вот твоя обувь.

Звулун достал из ниши грубые сандалии на толстой деревянной подошве.

– Старайся как можно больше ходить босиком. К прохладному полу подземелья ты привыкнешь быстро. Но пройдет немало лет, прежде ты сможешь разгуливать по всей обители без обуви.

Я вспомнил жар лестничных ступеней, неспешную поступь Терапевта и согласно кивнул.

– Итак, подъем по звуку паамона.

Звулун вопросительно посмотрел на меня, однако я предусмотрительно молчал.

– Сразу после пробуждения – омовение. Сон – шестидесятая часть смерти. Пока разум спит, смерть накладывает на тело свой отпечаток. Его необходимо смыть. Вместе с другими учениками ты дожидаешься, пока все избранные покинут зал.

Звулун ткнул пальцем в проем, отделяющий каморку от зала с бассейнами.

– Лишь после этого ты окунаешься в своем бассейне. Я еще раз напоминаю, только в своем. Затем молитва в Доме Собраний. Внутрь ты не заходишь, для учеников твоего уровня есть отдельная комната. Она примыкает к общему залу, он для вас пока запрещен. Понятно?

– Понятно.

– После молитвы – совместная трапеза. Не забудь – твой стол – в боковой галерее. Держись возле учеников из твоей комнаты, они тебе все покажут.

После трапезы все переодеваются в коричневые туники и приступают к своим занятиям. Продвинутые братья уходят в пещеры для духовной работы. Менее продвинутые отправляются в хлев, на кухню, кузницу, пасеку. Ученики идут на уроки. Где проходят уроки, тебе будет сообщать попечитель накануне вечером.

Звулун окинул взглядом мое вытянувшееся лицо и добавил: