Текст книги "Дама со стилетом (Роман)"

Автор книги: Яков Лович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

Глава 9
МЕЩАНСКИЙ РОМАН

Блондинка в изумрудном платье широко открыла глаза – сразу потускневшие после недавнего возбуждения – и задумалась.

Казалось, цепь событий пронеслась мимо нее, картины одна за другой возникали в ее голове и исчезали, как призрачные тени на экране кино.

Она вздохнула, пожала плечами, отвечая на какую-то свою скрытую мысль и медленно, с остановками, начала свою повесть.

– Я служила в маленьком галантерейном магазине на авеню Жоффр. Безрадостная эта служба в Шанхае, полная нервного напряжения, суеты и тяжелой работы.

С утра до вечера магазин наполняет шанхайская толпа, требовательная, надоедлива, эгоистичная, вечно куда-то спешащая, грубая. Дамы изводят своими капризами, своими дикими выходками, своей суетливостью. А мужчины – приставанием.

Боже мой! Если бы вы знали, как противны эти ловеласы, считающие, что нет легче победы, как среди продавщиц, кельнерш, модисток, горничных, шляпниц. Эти господа смотрят на таких женщин, как на рабынь, которые, чтобы получить несколько грошей в дополнение к своему нищенскому бюджету, готовы подставить свое тело первому встречному.

Эти господа приходят в магазин, тратят на что-нибудь двугривенный, отнимают у вас полчаса на разговоры, смотрят на вас глазами сатира, стараются прикоснуться к вам или сказать пошлый комплимент.

Нет, теперь я убедилась, что даже в кабаке лучше! Эти пьяные, все эти прожигатели жизни, которые являются сюда, – они честнее тех отвратительных животных, с которыми мне приходилось разговаривать каждый день. Эти хоть откровенны и просто и ясно, не прикрываясь красивыми словами, говорят вам, что им нужно.

А те… Когда мы, продавщицы, выходили после тяжелого изнурительного дня скучной неинтересной работы на улицу, нас уже ждали. Эти господа назойливо лезли к нам знакомиться, предлагая нам поехать ужинать, предлагали нам прогулку в авто.

Ну, что ж? Многие из нас ездили с ними, пытаясь забыть жестокую жизнь, которая почти ко всем из нас была жестокой мачехой. О, как я ненавидела этих милых господ, этих орангутангов с цветком в петлице (обязательно!) и с блудливым видом похотливых сатиров!

Я была молода, достаточно интеллигентна, много читала и, конечно, меня тянуло с кем-то поговорить. Поделиться мыслями. Меня тянуло к молодежи, конечно, я думала и о том, чтобы устроить свою судьбу и соединить ее когда– нибудь с любимым. Я не прочь была и от приличного флирта, который, может быть, перешел бы в любовь.

Каждая девушка мечтает об этом – и разве это неестественно?

Одним словом, я была настроена идеалистически и, как все девушки, мало знала жизнь. Однако, у меня хватало опыта, чтобы двумя-тремя словами отделываться от уличных приставаний.

В магазине мне приходилось быть любезной и приветливой со всеми, потому что мое время, руки, даже мысли были куплены. Зато на улице я принадлежала себе и могла отвечать на все приставания так, как они этого заслуживали.

Мало-помалу, я добилась того, что получила название недотроги. Меня оставили в покое, – и, по крайней мере, те, кто был известен среди служащих девушек, как профессиональные ловеласы с авеню Жоффр. Я стала пользоваться даже среди самой распущенной молодежи некоторым уважением, как воплощенная невинность и святость. Да, да, так мне говорили все.

Какой-то остряк назвал меня «Шанхайской сенсацией» и сказал, что я, вероятно, единственная, из-за которой львы Гонконг-Шанхайского банка на Банде могли бы изменить своему вечному покою и встать со своего места. Вы знаете, конечно, эту шанхайскую шутку со львами?

Ну, вот. Название шанхайской сенсации прилепилось ко мне и меня иначе уже не называли. Вы, может быть, не поверите, но я знаю случаи, когда в магазин приходили, чтобы посмотреть на меня – на девушку, которая так необыкновенно строга и нравственна.

Некоторое время тому назад, как-то перед закрытием магазина, вошли два господина. Один из них сразу приковал мое внимание. Это был брюнет средних лет, прекрасно одетый, с барскими манерами, вежливый, надушенный.

Другой с более прозаической внешностью что-то покупал и разговаривал со мною. Брюнет молчал и смотрел на меня. Я невольно сконфузилась.

Тогда брюнет сказал своему спутнику: «Ты надоел барышне. Кончай покупки – и идем».

Они ушли, а на следующий день я встретила брюнета на улице, когда шла на службу. Часа через два он появился в магазине и направился прямо ко мне. Он покупал какую– то мелочь, не переставая смотреть на меня. Что-то необычайное было в его взгляде, но вел он себя вполне прилично.

У меня не было причины говорить с ним резко, хотя резко, хотя смутное недовольство бродило во мне, вызванное его назойливым взглядом.

На следующий день я получила от него письмо, в котором он говорил, что очень заинтересован мною, что в моем лице есть что-то необыкновенное и так далее. Когда я вспоминаю это письмо теперь, мне кажется диким, как я могла так легкомысленно, так безрассудно поверить каждой строчке, каждому слову.

Письмо было написано умело, насыщено красивыми фразами и поэтическими образами. Он жаловался на одиночество, на серую, скучную жизнь, на отсутствие человека, с которым он мог бы делиться своими мыслями, на усталость жить.

В конце письма он говорил, что у него нет никаких скрытых мыслей, что намерения его чисты и благородны и я могу им вполне верить. Он приглашал меня прийти вечером в кино «Нанкин». Письмо было подписано: В. Лямин.

Как все это было трафаретно, банально! Но тогда я была так наивна, мне так хотелось беседы, хорошей, чистой беседы. Я долго думала, несколько раз меняла решения – и все же пошла на свидание.

Кто и за что осудит меня?

Глава 10
ЦИНИЧНОЕ ПАРИ

Блондинка с вызовом посмотрела на своих слушателей.

Кросс угрюмо слушал эту повесть, сгорбившись и скрестив руки на груди. Горин беспокойно смотрел на блондинку. Он чувствовал, что она враждебно настроена к покойному Лямину и ждал, что Ира откроет какие-то новые, закулисные стороны жизни Лямина.

Ему было неприятно, что его любовь и уважение к Лямину могут быть поколеблены этим рассказом.

Горин поймал себя на том, что искренность этой женщины невольно подкупает его и образ его покойного друга начинает приобретать какие-то новые, незнакомые и неприятные черты.

Он знал, что Лямин вел рассеянный образ жизни, но всегда считал его образцом порядочности и джентльменства. В тоне блондинки ярко сквозили ненависть и презрение – они нарастали крещендо и должны были вылиться в каком– то взрыве, в каком-то ужасном финале рассказа.

И Горин со страхом ждал этого финала, так как верил блондинке и понимал, что от нее теперь зависит восстановить или окончательно рассеять бледнеющий ореол убитого друга.

– Простите меня, – продолжала блондинка, – за мой бессвязный рассказ: я пьяна, совсем пьяна – от вина и воспоминаний. Может быть, я наскучила вам? Кому интересны эти воспоминания? Кому интересно слушать о таком скучном мещанском романе? Ах, вы считаете, что не скучно? Ну хорошо, я продолжаю.

Я подошла к «Нанкину», в котором мы должны были встретиться, и остановилась с бьющимся сердцем, думая – войти или не войти? Чем я рискую? Ничем! Всегда можно найти пути к отступлению.

Я вошла – Лямин ждал меня с билетами. Он подошел ко мне со своей чарующей улыбкой, поздоровался, назвав свою фамилию, – и через четверть часа я чувствовала себя с ним вполне свободно, как будто мы были знакомы годы.

Он обладал необыкновенной способностью расположить в свою пользу. Он подкупал искренностью, задушевностью, чуткостью. Я никогда не была так весела и оживлена, как в этот вечер.

На экране шла какая-то американская драма, но мы почти не обращали внимания на картину. Около нас было пусто и мы, никому не мешая, могли разговаривать.

Лямин живо, остроумно, весело рассказывал о своих многочисленных заграничных поездках, о житейских впечатлениях и встречах. Я не могла оторваться от его лица, – смуглого, живого при свете и бледного, таинственного, когда потушили электричество.

Его глаза блестели в полумраке, тонкие пальцы нервно комкали кинопрограмму. Он был насыщен силой, жизнью, странным обаянием. Я чувствовала, что бесповоротно увлеклась им, сразу, с первого вечера знакомства.

Сеанс кончился и мы пошли к выходу из кино. И здесь, в фойе, я получила первое предостережение, первую угрозу, которых тогда не поняла и не приняла на свой счет.

К Лямину подошел пьяный господин. В нем я узнала того покупателя, с которым Лямин пришел впервые в магазин, где я служила. Этот человек приблизился с хитрой, противной улыбкой, притронулся небрежно к шляпе и, глядя на меня, сказал Лямину:

– Поздравляю, поздравляю, Виктор Николаевич, ты энергично взялся за дело. Я, кажется, почти проиграл… Поздравляю…

Лямин надменно посмотрел на него и сухо проговорил:

– Я вас не понимаю… О чем вы говорите?

– Не понимаешь?

Пьяный грубо, нагло рассмеялся.

Лямин быстро взял меня под руку и мы вышли на улицу.

– Пьяный дурак! – пробормотал он и сейчас же извинился передо мною за эти слова и, вообще, за всю сцену с пьяным в кино.

Мы стали встречаться с Ляминым каждый вечер.

Я боялась за свою репутацию недотроги и «шанхайской сенсации», а потому наши встречи обставлялись тайной по мере возможности.

Легко предсказать, к чему мог привести такой роман между неопытной, идеалистически настроенной девушкой и таким блестящим, опытным и интересным человеком, каким был Лямин. История старая, как мир. Я отдалась ему…

Не стану говорить об этом…

Потом встречи… встречи, свидания, любовный угар. «Фарреи», «Сирое», танцы на крыше «Парк-отеля», «Аркадия», «Ди-Ди», «Катэй-тауэр», «Амбассадор» и так далее.

Я забыла свою репутацию недотроги, «шанхайской сенсации», я не боялась уже сплетен и гордо появлялась с Ляминым в опере, в кино, дансингах и ресторанах.

В магазине, где я служила, меня встречали с насмешливыми улыбочками, значение которых разгадать было нетрудно. Люди счастливы, когда кто-нибудь поскользнется и полетит в тину, в которой сидят и они сами. Теперь на меня смотрели легко, возобновили приставания.

Ореол «сенсации» рассеялся навсегда.

Как-то раз ко мне пристал тот субъект, который пришел впервые с Ляминым и магазин, а потом вязался к Лямину в «Нанкине».

Он был опять пьян и делал мне гадкие предложения. Я наговорила ему дерзостей. Тогда, со злой усмешечкой, он вытащил из кармана какую-то бумажку, протянул ее мне и сказал:

– На днях мы кутили с Ляминым и я заплатил ему ту сумму, которую проиграл. Мои пьяные приятели развеселились и заставили Лямина выдать мне расписку в получении денег. Не желаете ли прочесть?

Я машинально взяла эту бумажку, а он ушел с довольной улыбкой.

Я ношу эту записку с собою всегда, как первый страшный урок, полученный мною в жизни. Вот она – прочтите.

Блондинка в изумрудном платье вынула из сумочки смятую бумажку и протянула ее Кроссу и они прочли:

«Настоящее пари заключено между В. Н. Ляминым и К. С. Галлом в том, что Лямин обязуется в течение месяца с сего дня овладеть девицей, известной всем свидетелям пари под кличкой „сенсация“. Пари заключено на 200 долларов».

Дальше следовали подписи Лямина, Галла и свидетелей. Ниже стояла приписка:

«По представлении В. Н. Ляминым всех неопровержимых доказательств, жюри признало, что пари выиграно им, а потому К. С. Галл повинен уплатить В. Н. Лямину 200 долларов».

Еще ниже стояла подпись Лямина под текстом расписки в получении 200 долларов.

Глава 11
ПОСЛЕ УГАРА

Горин с ужасом прочел бумажку.

Сомнений не было: подпись и приписка к этому отвратительному, циничному, ужасному документу были сделаны рукою Лямина.

Волна возмущения, гнева, презрения овладела Гориным и он поймал себя на мысли, что в душе обозвал покойного друга подлецом.

Кросс равнодушно, спокойно изучал бумажку, прищурив глаза.

Блондинка закрыла лицо руками и с минуту сидела неподвижно, снова переживая отвратительное оскорбление.

Потом приложила платок к глазам и полушепотом, с глубокой горечью в голосе продолжала:

– Как описать вам мое состояние, когда я прочла эту бумажку? Я стояла на улице, прислонясь к стене какого-то дома.

Кругом гудел город, огромный город с миллионным разноязычным населением. Шныряли автомобили, суетились прохожие, занятые своими делами. Толпа… бездушная, холодная, жестокая толпа…

Кому интересна была трагедия, которая так внезапно разразилась надо мной? Кому интересно было, что целый океан горя, отчаяния и обиды обрушился на меня, затопив мою душу, закрыв от меня солнечный свет и все радости жизни?

Так нагло, так бессердечно и гнусно растоптать мое первое чувство, так обмануть, так надсмеяться – подло, низко…

Я стояла на улице и неподвижно смотрела куда-то в одну точку. Я не могла ждать сочувствия. В этом огромном городе – кто мог пожалеть меня? Вероятно, каждый сказал бы мне, что такие драмы здесь случаются по нескольку раз в день и что ничего особенного со мной не случилось.

Нет, меня могли только осудить, только оплевать. Я была одна, одна в целом мире. Я поплелась к себе домой, разбитая, больная.

В тот же день я написала записку Лямину, в которой сообщала ему, что все знаю, что убью его, если он посмеет показаться мне на глаза, и назвала его поступок так, как он этого заслуживал.

Через несколько дней я встретила его на улице. Лямин увидел меня – и быстро перешел на другую сторону улицы. Подлый трус! Он испугался объяснений… может быть, подумал, что я его оболью серной кислотой…

Вместе с гневом на меня вдруг напал смех, истерический, бешеный смех. Он, мой любовник, прячется, бежит от меня! Эта мысль в ту минуту мне показалась необыкновенно смешной.

Хохоча, не в силах побороть этот дикий, больной смех, я бросилась домой, свалилась на кровать, корчась от хохота. Я очнулась в госпитале через неделю: организм победил нервное потрясение.

Потом… потом определились последствия романа… Я не хотела из гордости обращаться к этому подлецу за помощью.

Я заняла деньги и сделала необходимую – такую унизительную, такую страшную – операцию. В обстановке полной тайны, в ужасных условиях, в примитивной домашней «лечебнице». Но я осталась жива, как видите.

Я вышла на улицу и первый вопрос, который я себе задала, был: что делать? Из магазина меня выгнали, куда же теперь обратиться? Я – беженка, в Шанхае у меня никого нет, родители остались в СССР.

Нужно было не только жить – нужно было платить долги.

Я стала искать службу.

Вы знаете, что такое искать службу в Шанхае? Я обходила систематически все магазины, все конторы, все учреждения — и всюду натыкалась на отказ, а кое-где и на гнусные предложения.

Разбитая морально и физически, я уже подумывала о самоубийстве, когда кто-то дал мне мысль поступить в кабаре партнершей для танцев.

У меня не было сил бороться, рассуждать, я была раздавлена – и я пошла служить в один ресторанчик на авеню Жоффр. Я имела успех.

Потом… потом – среда, жизнь ночная, люди… ах, эти люди! Я стала пить, опускаться… Это пошло быстро, необыкновенно быстро.

Из простой кельнерши в ресторанчике я сумела быстро попасть, так сказать, в «примадонны», стала партнершей для танцев в этом хорошем кабаре. И вот я здесь.

Я не стану говорить об этой жизни – вы сами ее знаете. Я расскажу лишь о том, как встретила здесь Лямина…

Глава 12
КРИК О МЕСТИ

Блондинка подумала, что-то вспоминая, потом продолжала:

– Эта встреча произошла за несколько дней до убийства Лямина. Я увидела его сразу, как только он вошел в зал своей небрежной, так хорошо знакомой мне походкой. Лямин был не один. Он сопровождал прекрасно одетую, изящную даму.

Они сели в конце зала и Лямин что-то заказал. Я была в состоянии, которое по вечерам теперь для меня обычно – я была пьяна. Мне захотелось вдруг подойти к Лямину, сказать ему что-нибудь резкое. Меня тянуло рассмотреть его даму, сказать ей, кто такой ее кавалер.

Я подошла к ним, когда начался фокстрот и стало темнее, остановилась и стала пристально смотреть на даму.

Она была очень хороша, хотя, несомненно, не молода. Смуглая, яркая брюнетка, с удивительно тонким и нежным лицом. У меня было к ней какое-то смешанное чувство. Мне было почему-то жаль ее. Но… как ни странно после поступка Лямина, к этому чувству жалости примешивалась зависть и, пожалуй, ревность.

Я даже подумала тогда, не продолжаю ли любить Лямина. Но сейчас же отбросила эту мысль и быстро приблизилась к столику. Я стояла за спиной Лямина, так что он сначала не видел меня. Его дама с живым любопытством смотрела на меня. Я намеренно развязно коснулась плеча Лямина. Он быстро обернулся и смертельно побледнел.

– Что? Что вам угодно?

Его растерянность развеселила меня.

Мне захотелось сказать ему все, что накипело в душе, захотелось крика, шума, скандала, захотелось, чтобы весь этот зал узнал, кто такой Лямин.

– Что мне угодно? Немного… я подошла к вам только для того, чтобы сказать вам, господин Лямин, чтобы сказать вам, Виктор Николаевич, что вы совратитель девушек, подлец и негодяй! Больше мне ничего от вас не нужно.

Лямин вскочил и сказал своей даме, что он не может сидеть в кабаре, где его оскорбляют пьяные кельнерши.

Это было жалко, противно и смешно при его элегантности и шарме. Я хотела было уже шлепнуть его по физиономии, близкая к истерике, но неожиданно вмешалась дама.

– Ты можешь идти, Виктор, но я остаюсь. Мне здесь нравится. Очень нравится…

Несмотря на свое состояние, я была поражена этим спокойным, холодным заявлением. Ни тени волнения, испуга или возмущения не было на прекрасном лице дамы.

Она с любопытством и совершенно хладнокровно смотрела то на меня, то на Лямина, продолжая снимать изящными пальцами кожуру с апельсина, чем была занята в ту минуту, когда я подошла к их столику.

Лямин что-то растерянно пробурчал и быстро пошел к выходу из зала. Дама ласково улыбнулась мне и сказала:

– Садитесь со мной и расскажите, почему вы назвали моего спутника подлецом?

Она говорила по-русски вполне правильно и свободно, но мне показалось, что какой-то едва уловимый акцент у нее есть.

Я села напротив ее и была в таком повышенном настроении, что очень скоро решилась и рассказала этой совершенно незнакомой женщине историю своих отношений с Ляминым. Она спокойно выслушала меня и, вздохнув, сказала:

– Да… мелкий, жалкий человек…

И вдруг, неожиданно вспыхнув, загоревшись гневом, она вскочила, потребовала счет, бросила на стол деньги и почти крикнула:

– Довольно! Он получит по заслугам! Я отомщу ему… за все, за все!

Потом сразу у гасла, задумалась, морща брови.

Кивнула мне и сказала:

– До свиданья. Ира… так, кажется, вы назвали себя? Вы еще обо мне услышите.

И быстро пошла к выходу.

* * *

– И больше вы ее не видели? – быстро спросил Кросс.

– Видела. – ответила блондинка в изумрудном платье.

– В котором часу произошло убийство?

– В 7 часов вечера.

– Так вот, – со странной улыбкой сказала блондинка.

– Если эта женщина сдержала свое слово, если Лямина убила именно она, то у нее очень крепкие нервы. Вчера около 10 часов ночи, то есть через три часа после убийства Лямина, она приехала сюда, танцевала здесь и веселилась до закрытия кабаре.

Глава 13
НА СЦЕНЕ ПОЯВЛЯЕТСЯ ЛЕДИ Ю

Горин впервые за весь вечер увидел, что Кросс оживился.

Он подался вперед, насторожился, весь превратился в слух.

– С кем она была, эта дама? – спросил он блондинку.

– Ее окружало большое общество: две дамы и несколько мужчин. Некоторые из мужчин бывали здесь и раньше и, воспользовавшись удобным случаем, я спросила одного из них, моего знакомого, кто эта яркая брюнетка, которая сидела с ним и своей красотой затмевала всех в этом зале.

Он сказал:

– Собственно, я и сам не знаю толком, кто она. Кажется, она недавно приехала из Англии. Я познакомился с ней только сегодня. Очень эксцентричная особа. Мне сказали, что она чистокровная англичанка, прожившая часть своей жизни в России. Она настоящая суфражистка и пламенно отстаивает права женщин. Как-то вечером она много танцевала в Парк-отеле с моим приятелем и развивала феминистские идеи, отстаивала право женщин жить так, как им хочется. Мой приятель сказал, что, несмотря на свои передовые взгляды, она, как истинная англичанка, никогда не решится поехать кутить с малознакомой компанией. Она немедленно заявила, что не считает это шокингом и поедет куда угодно. Мало того, она сама пригласила моего приятеля кутить, но только тогда, когда будет соответствующее настроение. Сегодня она сдержала слово, сама заехала на автомобиле за моим приятелем, с помощью которого и была быстро организована эта теплая компания.

Я спросила, как зовут эту даму.

Он ответил: «Мы зовем ее леди Ю: она сама так называет себя в шутку. Она говорит, что ей идет это имя».

Он ушел. У меня не было особенных причин следить за этой женщиной. Ведь я еще не знала, что Лямин убит, о чем газеты сообщили только утром. Но все же мое внимание было странно приковано к тому столику, за которым она сидела.

Оттуда неслись шумные возгласы, смех, пение. Леди Ю громко смеялась, много танцевала, много пила. Все это я хорошо заметила. Ее возбужденное состояние бросилось мне в глаза, особенно при том внимании, которое я ей невольно уделяла.

Я пыталась заговорить с ней, но она так высокомерно встретила мою попытку, что мне пришлось ретироваться: леди и какая-то партнерша для танцев!..

Почему-то мне стало особенно обидно, больно за этот надменный тон, особенно при воспоминании о том ласковом внимании, о том участии, которые она проявила ко мне при первой встрече.

Конечно, я больше не подходила к ней, но несколько раз ловила ее быстрые и, как мне показалось, странно напряженные взгляды на меня: казалось, какая-то тайная мысль, тайная цель были у той женщины по отношению ко мне. Она следила за мной украдкой – я в этом уже не сомневалась.

Два раза, когда я проходила мимо столика этой дамы, я нарочно оборачивалась – и оба раза встречалась с ее глазами. Она сейчас же делала равнодушную мину, отворачивалась и обращалась к своим спутникам. Я не понимала, в чем дело, но всему этому не придавала особенного значения.

Только утром, когда я узнала из газет об убийстве Лямина, я снова пережила все свои предположения и мысли о странном поведении леди Ю. Наряду с деланным равнодушием, наряду с искусственным, сухим тоном, которым леди Ю оттолкнула меня, она проявляла ко мне несомненный интерес и почему-то следила за мной. Почему? Я вспомнила, как она была ласкова со мной, как близко приняла к сердцу мое горе, как приветливо мерцали ее прекрасные глаза, когда она расспрашивала меня о моем несчастном романе с Ляминым. Это был первый человек, который пожалел меня и приласкал..

А мне это было так нужно…так страшно жить одной на всем свете, среди жестоких, бездушных людей, среди всех этих скотов и хамов. Я вся открылась ей, всю душу положила на столик, за которым она сидела.

Поверьте мне, что это было так искренне… ведь я так еще молода, я не видела материнской ласки и не знаю, что такое слово участия. И вдруг… ее резкий тон, презрительная, недоумевающая улыбка, когда я подошла к ней. Словно меня облили холодной водой. Я ушла из зала и зарыдала…

Потом подумала: «Что ж тут особенного: она дама общества, а мы… а ты партнерша для танцев, которую может облапить каждый матрос». Но потом ее поведение снова поразило меня и вся обида куда-то улетучилась. Она явно следила за мной. Но почему?

Почему?