Текст книги "Солдатская верность"

Автор книги: Яков Потехин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

Бельмом на глазу для гитлеровцев был Кронштадт. Не считаясь с потерями, они бросали на крепость десятки «юнкерсов». В те дни командиру полка майору Белоусову подчас было некогда «перекурить». То одну, то другую эскадрилью водил он к острову Котлин. Истребители действовали двумя группами – одна связывала боем «мессеры», другая тем временем расправлялась с «юнкерсами».

Встречали белоусовцы стаи фашистских «юнкерсов» и на подступах к Ленинграду. Смелыми, согласованными действиями они разбивали их строй, вынуждали гитлеровцев сбрасывать свой смертоносный груз где попало, и только отдельным мелким группам удавалось прорываться к цели.

Вскоре полк Белоусова был переключен на сопровождение транспортных самолетов, курсировавших между Ленинградом и Большой землей. Из осажденного города в них отправляли раненых воинов и больных жителей, а в Ленинград доставляли продукты и медикаменты.

– Погибнуть самому, но не дать врагу сбить такой самолет.

Эти слова Белоусова стали законом для летчиков полка. Они даже на выстрел не подпускали врага к охраняемым ими машинам.

20 ноября 1841 года из Кобоны на западный берег Ладожского озера прибыл первый конно-санный обоз с хлебом для ленинградцев. Шел он по льду Ладоги. Так начала свое существование Дорога жизни. А когда лед на озере окреп, по нему пошли колонны автомашин с тем же драгоценным грузом, что перебрасывался на транспортных самолетах, только в значительно больших размерах. Теперь полк Белоусова охранял ледовую трассу. Летчики чувствовали важность возложенной на них задачи и отдавали все свое умение и силы, чтобы обеспечить с воздуха безопасность работы автотранспорта.

Гитлеровцы, занимавшие южный берег Ладоги, находились всего в 12–15 километрах от трассы. Они держали ее под артиллерийским обстрелом, бомбили с воздуха. Невыразимо трудно было всем, кто был тогда на этой легендарной дороге. Нелегко было и летчикам. Над озером почти непрерывно велись ожесточенные воздушные бои. И как правило, с превосходящими силами врага. Вот один из таких незабываемых эпизодов.

Патрулируя над Ладогой, Семен Горгуль столкнулся с шестью «мессершмиттами». Вступить в бой с тремя, даже четырьмя самолетами противника – куда ни шло. Такие случаи бывали. Но шесть против одного!.. И все же комсомолец Горгуль не дрогнул. Он пошел на сближение с неприятельскими истребителями. Вражеская пуля впилась в тело комсомольца, но он продолжал неравный бой. Улучив момент, Горгуль прошил огнем своих пулеметов одного из фашистских стервятников, и тот, задымив, рухнул на ладожский лед. Советский летчик был ранен еще раз.

Наконец у краснозвездного «ишачка» иссяк боезапас. Остатки сил покидали Горгуля. До своего аэродрома не дотянуть. Летчик решил садиться на лед. Как это ему удалось сделать – трудно представить. И все-таки он мастерски совершил свою последнюю посадку…

Однажды по делам службы Леонид Георгиевич приехал в Ленинград. Он знал, что ленинградцы голодают, получают всего по 125–200 граммов хлеба, вернее не хлеба, а его суррогата. Если кусок, выпеченный из муки, жмыха, целлюлозы и других примесей, зажать в руке, из него текла вода. Знал он и то, что люди истощены, но увиденное на улицах города потрясло его. Редкие одиночные прохожие еле передвигали ноги. Кое-где лежали неубранные трупы ленинградцев, которых голодная смерть свалила прямо на ходу. Встречались ему люди, тянувшие за собой салазки с мертвецами, завернутыми в простыни…

Неподалеку от Исаакиевского собора Белоусову попалась навстречу девочка, совсем еще подросток. Но выглядела она старушкой. Одни лишь глаза сохранили что-то детское. И было в этих глазах столько горя, что Белоусов остановил девочку, разговорился с ней. Он узнал, что отец ее на фронте, а мать недавно умерла. Наташа, так звали девочку, третий день ничего не ела – какой-то мальчишка вырвал из рук хлебную карточку, когда она стояла в очереди за хлебом.

– Как же ты теперь будешь жить? – спросил майор.

– Не знаю, – ответила Наташа, грязной рукой размазывая слезы по почерневшему от копоти лицу.

– Сколько тебе лет?

– Четырнадцать…

«Как и моей Надюшке», – подумал Леонид Георгиевич. Он недавно получил письмо от жены и дочери, которые, находясь в Алма-Ате, не испытывали ужасов, обрушившихся на ленинградцев.

– Вот что, дочка, – тихо проговорил Белоусов, доставая из полевой сумки небольшой пакет, – возьми-ка это…

– А как же вы, дяденька? – спросила девочка, догадавшись, что ей дает летчик.

– Бери, бери. Не спрашивай, как я. Это тебя не касается.

– Спасибо, дяденька, – сквозь слезы пролепетала девочка, крепко зажав в руках сверток, в котором был дневной паек Белоусова.

– Только смотри, чтобы опять кто-нибудь не выхватил.

– Ой, что вы! Я спрячу, – повеселев, сказала Наташа, засовывая бесценный подарок под пальто.

Белоусов смотрел вслед девочке и думал о том, сколько горя и страданий принесли фашисты советским людям, особенно ленинградцам, за это короткое время. К постоянно кипевшей в его груди ненависти к гитлеровским извергам добавилась еще одна тяжелая капля гневного негодования.

Вернувшись в полк, Леонид Георгиевич рассказал сослуживцам обо всем, что ему довелось увидеть в осажденном городе.

– Над каждым ленинградцем висит угроза голодной смерти, – говорил он. – Нам надо сделать все возможное, чтобы грузы в Ленинград шли беспрерывно.

С каждым днем все настойчивее рвались фашистские самолеты к Дороге жизни. Напряжение в боевой работе белоусовцев достигло предела. Бывали дни, когда машины приземлялись только для того, чтобы заправиться горючим и пополнить боеприпасы. Командир полка летал наравне с другими.

Встречаясь с летчиками в короткие минуты затишья, Леонид Георгиевич видел, как они утомлены. Уж на что выносливы капитан Васильев, лейтенант Творогов, но и у них осунулись лица, в движениях появилась вялость. Правда, при сигнале на вылет все летчики преображаются, вновь обретают боевой задор. Но сколько так может продолжаться?..

Майор Белоусов и батальонный комиссар Лазарев часто заводили разговоры с летчиками о трудностях, которые испытывают шоферы, работающие на трассе.

– Им не легче нашего, – говорил комиссар, – а может быть, и потруднее. Сутками без сна и отдыха приходится им сидеть за баранкой. И все это на морозе, под артиллерийским обстрелом и бомбежкой… А наземным войскам, насмерть вставшим вокруг Ленинграда, разве легко сдерживать фашистские полчища?

Нелегко было и командиру полка, но он старался во всем быть таким, каким был всегда, – примером для подчиненных.

КАК ТЕПЕРЬ ЖИТЬ?

Леонид Георгиевич уже давно чувствовал, что с ногами у него неладно, побаливают. Вначале полагал, что это от переутомления. Однако с каждым днем летать становилось все труднее. К вечеру, после полетов, ноги так распухали, что даже просторные унты делались тесными. Как-то, запершись у себя, Белоусов внимательно осмотрел ноги. Темные пятна – следы ожогов – раньше не беспокоили, а теперь болят. И боль чувствуется не только на поверхности кожи, а и внутри.

Не раз майору Белоусову приходилось смотреть смерти в глаза, но он никогда не терялся, его мысли не застилал страх. А вот сейчас в груди разлился леденящий холодок. Леонид Георгиевич знал об одной страшной болезни. Что, если это она?..

И все же Белоусов продолжал летать, пытаясь скрыть свой недуг от подчиненных. Но долго так длиться не могло. Полковой врач Грабчак, давно наблюдавший за командиром полка, настоял на том, чтобы он лег на лечение в госпиталь.

Пришлось подчиниться. Но как только наступило некоторое улучшение, Белоусов вернулся в часть. Поначалу все шло хорошо. Леонид Георгиевич радовался тому, что боли от него отвязались. Но через несколько дней, приземлившись на аэродроме после полетов над ледовой трассой, Белоусов не смог выбраться из самолета без посторонней помощи…

«Вот теперь, кажется, все, – с болью в сердце подумал он. – Отлетал». На душе стало пусто и холодно.

А дальше было неизбежное: медицинская комиссия признала, что у майора Белоусова начинается спонтанная, а проще – самопроизвольная гангрена. Необходима срочная эвакуация в тыл.

Вот оно, страшное предчувствие, ставшее реальной действительностью…

– Не согласен! – отрезал Белоусов, когда ему сообщили заключение комиссии.

– То есть как это не согласен?! – удивился одни из врачей.

– Лечиться буду здесь, на фронте. Лечиться и летать! – настаивал командир, у которого еще тлела искорка надежды на то, что болезнь можно излечить.

– Вам что же, жизнь надоела? – спросил другой врач, в голосе которого летчик различил нотки упрека.

Ночью в полк прилетел командир авиационной дивизии полковник Романенко. Увидев его, Белоусов было обрадовался: уж кто-кто, а прославленный боевой летчик, каким был комдив, поймет его. И не только поймет, но поможет остаться в полку, не эвакуироваться (слово-то какое постылое!) в глубокий тыл. Но получилось не так, как хотелось Леониду Георгиевичу.

– Знаю об всем, – сказал полковник, поздоровавшись. – Поэтому и прилетел, как только малость освободился. Чего ж ты с врачами воюешь?

– Да как с ними не воевать?! – взорвался было Белоусов.

Но комдив перебил его:

– Ну, что касается их заключения в отношении тебя, то я с ними согласен. Надо ехать, Леонид. И как можно скорее.

– Уехать из полка в такое время?

– Я понимаю тебя, дружище. Но пойми и ты – необходимо серьезное лечение.

– Приказ? – спросил Белоусов, горько усмехнувшись.

– Нет. Дружеский совет, – ответил полковник. – По если будешь упрямиться, не станет дело и за приказом.

Леонид Георгиевич понял, что упорствовать бесполезно. Его широкие плечи ссутулились, в глазах появилась глубокая тоска, какой Романенко еще ни разу не видел у этого отважного, мужественного человека за все годы совместной службы.

– Могу открыть тебе небольшой секрет, – вновь заговорил полковник, видя, что собеседника уже не надо уговаривать. – Ты со своими орлами воевал на славу. Полк скоро станет гвардейским. Этим гордиться надо, командир. А сейчас пока отправляйся лечиться. Войне еще конца не видно…

– Все равно я вернусь в полк! – горячо проговорил Белоусов. – Вернусь и буду беспощадно уничтожать фашистскую нечисть.

– В этом я нисколько не сомневаюсь. Значит, договорились: завтра отправляешься в путь.

– Отправляюсь.

И вот Белоусов в тыловом госпитале в Алма-Ате. Гангрена до того обострилась, что даже морфий ни на минуту не заглушал боль. Лечение результатов не дало. Профессор Сызганов без обиняков сказал Белоусову:

– Без ампутации ноги не обойтись.

– Доктор, не могу я остаться без ноги, – с мольбою во взгляде проговорил Леонид Георгиевич.

– Поймите, упрямый вы человек, положение очень серьезное. Сейчас речь идет о жизни и смерти, а не только о ноге. Подумайте. Вечером я к вам зайду.

Остаток дня Белоусова терзала неотступная мысль: неужели придется навсегда расстаться с авиацией?

Он пытался представить себя в кабине самолета с протезом. Нет, это невозможно!..

– А почему невозможно?! – высказал вслух он свою мысль.

Он как-то слышал, что на Черноморском флоте летает летчик без одной ноги. Есть и на Ленинградском фронте командир эскадрильи Яков Жигалев. Он еще в 1933 году потерял ногу при аварии самолета. Сейчас его эскадрилья обслуживает подпольные центры и партизанские отряды Ленинградской области. Значит, и без ноги можно летать, и не только летать, но и воевать…

Гнетущие думы стали постепенно рассеиваться. Вечером пришел профессор.

– Вижу, что вы приняли разумное решение, – сказал он. – Я не ошибся?

– Не ошиблись, – ответил майор.

– Вот и хорошо.

На следующий день профессор Сызганов ампутировал Белоусову правую ногу выше колена.

Три бесконечно долгих месяца был прикован к постели Леонид Георгиевич. Все это время его занимала одна мысль: как летать без ноги? Для того чтобы управлять самолетом, имея вместо правой ноги протез, нужны какие-то новые способы и приемы. И он искал, продумывал эти способы, необходимые при взлете, во время пилотирования и посадки. Мысленно он был уже там, в родном гвардейском полку, и вместе с боевыми друзьями поднимался в ленинградское небо, замутненное горьким пороховым дымом войны.

И вот в такие-то дни радостного ожидания на Леонида Георгиевича обрушилась новая страшная беда. В левой ноге он почувствовал уже знакомую щемящую боль. Нога мертвенно побелела, а ниже колена появилась язва.

На этот раз его не надо было уговаривать. Белоусов сказал:

– Режьте, но только ниже колена. Пусть хоть одна нога сгибается.

Но даже теперь его не покинула мысль о возвращении в строй боевых летчиков. Белоусов узнал о подвиге Алексея Маресьева, которому тоже ампутировали обе ноги, но он вернулся в часть и сейчас продолжает воевать. Правда, Маресьеву ампутировали ноги ниже колен. Ему, Белоусову, придется труднее. Но все равно и он будет летать!

…Около 600 дней провел Белоусов в госпитале. Здесь ему довелось не только провожать 1942 год, но и встретить 1944-й.

Неодолимое желание вернуться в строй постепенно перешло в уверенность, что именно так и будет. И это поддерживало дух Леонида Георгиевича. Но были дни, когда им овладевали мучительные сомнения и раздумья. Примут ли его снова в семью боевых летчиков? А если не примут, то как быть дальше?..

– Нет, я все же буду летать! – снова и снова говорил он себе, отгоняя самые мрачные мысли. – Буду летать, и обязательно на истребителе. Я еще не рассчитался с фашистскими захватчиками за их злодеяния.

Весной Леонид Георгиевич почувствовал себя совершенно здоровым. Он уже хорошо овладел протезами, начал тренироваться в ходьбе без палки. Желание поскорее расстаться с госпиталем и вернуться в свой полк становилось непреодолимым.

Долгожданный день наконец настал: Белоусов в московском поезде. А от Москвы до Ленинграда – всего ночь пути. Когда раньше, до войны, Белоусову доводилось ездить по этой магистрали, ночь обычно проходила в безмятежном сне. Сейчас сон не шел. Через несколько часов он встретится с боевыми друзьями, с которыми не виделся столько долгих месяцев…

Теперь его сверстники по службе и многие бывшие подчиненные выросли и возмужали не только по годам. Взять хотя бы Василия Голубева. Было время, когда он стажировался в эскадрилье Белоусова. Теперь Голубев – командир гвардейского авиационного полка, Герой Советского Союза, подполковник. Иван Иванович Сербин, которого Белоусов знал еще младшим летчиком и с которым служил в одной эскадрилье, сейчас – полковник, заместитель командующего ВВС Балтики по политической части.

Думая об однополчанах, Леонид Георгиевич завидовал им. Но то была хорошая зависть, не отделимая от гордости за успехи друзей.

Что ждет его впереди? Судьба так сурово расправилась с ним: через край хватил он физических и моральных испытаний, стал инвалидом. Ни звание, ни должность не волновали коммуниста Белоусова. Единственное его желание – снова сесть на боевой самолет. Пусть даже рядовым летчиком, но наравне с другими сражаться с ненавистным врагом.

Лишь далеко за полночь Белоусов забылся неспокойным сном…

А утром долго стоял в коридоре у окна. Поезд приближался к Ленинграду. Знакомые, ставшие дорогими сердцу места. Но как изменился их облик! Леонид Георгиевич смотрел на следы долгих и кровопролитных боев на приневской земле. Перед взором проплывали воронки от авиационных бомб и тяжелых снарядов, целые массивы иссеченного осколками леса, высоко торчащие пни. На подъезде к станции Мга показались тысячи березовых крестов с надетыми на них немецкими касками – все, что осталось от любителей чужого добра. Они мечтали о чужой земле, и получили ее – ровно столько, сколько им положено: по три аршина… Промелькнули корпуса Ижорского завода. Как фашисты ни бесновались, но даже здесь, в полуразрушенных цехах, на линии фронта, не прекращалась работа, ковалось оружие для фронта, для победы над врагом.

С каждым перестуком колес ближе Ленинград. И с каждой минутой нарастало волнение Белоусова. Легендарный город на Неве, каким он его увидит? Как выглядят сейчас ленинградцы?..

Волновало майора и то, как встретят его боевые друзья. Крепкие объятия, радостные лица, расспросы – все это, конечно, будет… Но как они отнесутся к его решению снова сесть на боевой самолет? В письмах они умалчивали об этом, хотя Леонид Георгиевич не скрывал своих планов. В одном из последних писем – он помнит его наизусть – Белоусов писал: «Я вернусь на фронт, и если вы, друзья, поможете, я снова буду летать, у меня еще не закончен счет с врагами моей Родины. У меня нет ног, но у меня есть лютая ненависть к немецким захватчикам. У меня есть глаза, отлично видящие врага, и руки, которые могут держать ручку управления самолетом. И я буду уничтожать фашистскую чуму».

ПРАВО НА ВЗЛЕТ

Поезд медленно подошел к перрону Московского вокзала. Обычная сутолока пассажиров и встречающих. Стоя у окна, Белоусов заметил знакомую фигуру. То был старый боевой товарищ – Иван Иванович Сербин, теперь заместитель командующего, или, как называл его Белоусов, комиссар балтийских летчиков. Встреча была теплой и радостной.

После первых объятий Сербин, посмотрев по сторонам, спросил:

– А где же семья? Я что-то никого не вижу.

– Жена и дочь остались там.

– Как это там? А вещи тоже там?

– Тоже, – смутившись, ответил Белоусов.

– Все ясно, – улыбнулся полковник. – Майор Белоусов верен себе: все оставлено дома, только он один прикатил. Немедленно вызывай семью. А сейчас – поехали.

Машина катила по ленинградским улицам. Белоусов с болью в сердце смотрел на разрушенные дома, на фанерные листы в окнах вместо стекол. Личная беда показалась ему каплей в море по сравнению с той, какую принесли гитлеровцы Ленинграду и его жителям.

– Нет, Иван Иванович, не могу я остаться в стороне, – проговорил Белоусов, как будто продолжая начатый разговор. – Не могу не отплатить врагу. Пока жив – буду драться в небе и мстить фашистам.

– За тебя уже хорошо отомстили твои друзья и все балтийские летчики.

– Все это так, – перебил Сербина Леонид Георгиевич. – Но я-то еще не израсходовался, не вышел в тираж. Думаешь, без ног, так ни на что не способен? Я – коммунист, и вот увидишь, что буду летать не хуже других.

Сербин ничего не ответил на такое категорическое заявление друга. Он достаточно хорошо знал его характер, целиком и полностью был на его стороне. Но доверить боевую машину безногому летчику – дело не простое. На это нужно разрешение начальства. Сербин решил добиваться такого разрешения. Ведь Белоусов был среди них, авиаторов Балтики, одним из лучших. Как же не помочь ему снова занять место в строю?

Долгие дни тревожного ожидания, и наконец из Москвы пришел ответ на ходатайство командования авиации Краснознаменного Балтийского флота. В нем говорилось, что летчику Белоусову разрешается начать учебные тренировки…

И вот Леонид Георгиевич, радостно взволнованный, уже в тренировочном полку. На руках у него направление, на котором рукой командующего ВВС КБФ написано: «Ввести в строй». Это была путевка в небо.

Но еще до начала учебных тренировок Белоусову довелось подняться в воздух. А случилось это так. На аэродром прилетел старый приятель Леонида Георгиевича Николай Никитин, служивший раньше у него в эскадрилье, теперь он был заместителем командира авиационной дивизии.

Белоусов с любовью поглаживал плоскости, фюзеляж По-2, на котором прилетел Никитин. Потом попросил у него разрешения посидеть в кабине. Посидел, поработал рулями и, не выдержав, взмолился:

– Коля, а может, пролетаем, а? Проверишь меня в воздухе…

Никитин посмотрел на майора и коротко сказал:

– Давай!

Сделали несколько кругов. От радости у Белоусова захватило дух. Ему даже не верилось, что это он управляет самолетом. Пусть это не истребитель, а всего лишь работяга По-2, все равно ему, безногому, подчиняется машина. Значит, его мечты и желания не безнадежны, он будет управлять и боевым скоростным истребителем.

Когда сели, Никитин, вылезая из кабины, предложил:

– Если хочешь, Леня, полетай еще. Я передохну.

Белоусов хорошо понял друга и так посмотрел на него, что никакие слова не выразили бы больше благодарности. Он взлетал, делал развороты, шел на посадку, потом снова взлетал…

– Ну как? – спросил Белоусов, подойдя к другу, и затаил дыхание.

Одно дело, когда ты сам оцениваешь свои действия, и совсем другое, когда об этом судят опытные товарищи, наблюдавшие за тобой. Леонид Георгиевич ждал решающего слова Никитина.

– Нормально, – сказал тот. – Дело пойдет. А если хочешь знать, так ты уже сейчас можешь работать летчиком связи.

Нет, такая перспектива Белоусова не устраивала. Он не умалял роли связистов, они делали большое и очень важное дело. Но это не для него, не один год летавшего на истребителе, имеющего за плечами две войны. Леонид Георгиевич так и сказал Никитину:

– Нет, Коля, мне это не подходит. Пусть это останется на крайний случай…

Первым инструктором, которому поручили «вводить в строй» Белоусова, был майор Шварев. Он усомнился в такой возможности. Тогда летной подготовкой Леонида Георгиевича занялся боевой летчик подполковник Лаврентий Порфирьевич Борисов.

Учебу пришлось начинать почти с азов. Надо было освоить на практике все приемы управления самолетом, о которых майор так много думал, будучи в госпитале. Особенно трудно было выдержать направление на пробеге. Именно в этот момент ноги летчика должны обладать особой чувствительностью. Но и эта трудность после длительных тренировок и с помощью подполковника Борисова была преодолена.

После полетов на По-2 предстоял переход на учебный истребитель Як-7у. Как ни готовил себя Белоусов к полетам на скоростной машине, как ни мечтал об этом, все же очень волновался. Скорость этой машины намного превышала скорость И-16 и «чайки», на которых он сражался в начале войны.

Пошли дни напряженной учебы. Каждый, даже незначительный успех в технике пилотирования наполнял Белоусова радостью – все ближе и ближе время, когда он сядет на боевой истребитель. Сейчас майор уже делает развороты, «бочку», вводит самолет в «штопор». Правда, летает он пока еще с инструктором. Ему давно хочется подняться в воздух одному. Но он молчит об этом и точно выполняет все указания и требования.

Настал наконец день самостоятельного вылета. Леонид Георгиевич подошел к истребителю, ухватился руками за борт, подтянулся и сел в кабину. Привычным движением надел и закрепил парашют, застегнул шлем, включил радио и запросил разрешения на взлет.

Как он ни старался не волноваться, в пальцах все же появилась дрожь. «Спокойно, – говорил себе Белоусов, – не распускать нервы». Когда получил разрешение на взлет, почувствовал себя, как бывало всегда прежде, уверенно. Мысли сосредоточились на одном: на выполнении учебного задания.

Самолет вырулил на взлетную полосу и начал постепенно набирать скорость. Вот он незаметно оторвался от земли, спрятались шасси. Набрав заданную высоту, майор сделал круг над аэродромом. Все идет нормально, машина послушна малейшему движению летчика. Но никто не знает, сколько стоило Белоусову труда, чтобы вот так вести скоростной самолет! Сколько пережито волнений, проведено бессонных ночей за тренировками ног с безжизненными деревянными конечностями! Зато как приятно сознавать, что все это не пропало даром.

Выполнив упражнение, Белоусов пошел на посадку. Это самый ответственный момент, Леонид Георгиевич хорошо подошел к земле, выдержал машину, плавно приземлил ее у посадочного знака. Самолет стремительно побежал по полосе и вдруг перестал слушаться пилота, начал уклоняться в сторону… Как ни старался Белоусов вести машину в нужном направлении, она сошла с посадочной полосы. И сам Белоусов, и все, кто находился в это время на аэродроме, удивлялись тому, что самолет не перевернулся.

Бледный, подавленный сидел летчик в кабине. Такая посадка может стоить того, что ему придется продолжать летать с инструктором, а это отдалит срок перехода на боевой самолет.

– Как самочувствие? – спросил подбежавший Борисов.

– Ничего, – с трудом выдавил майор. – Но почему самолет сошел с дорожки?

– Бывает, – придавая беспечность своему голосу, сказал подполковник. – Полетишь еще.

– Не понимаю, почему так получилось? – не унимался Белоусов. – Может быть, с костылем что-нибудь?

Борисов подошел к хвосту машины. Да, действительно, костыльное колесо не стопорилось… У Леонида Георгиевича словно гора свалилась с плеч: истребитель уклонился на пробеге не по его вине!

Последующие полеты проходили, как говорится, без сучка и без задоринки. Даже Борисов, придирчивый инструктор, ни на что не делающий скидок, часто хвалил Белоусова. И было за что.

За одну неделю Белоусов совершил до сорока вылетов. Такая нагрузка сказывается и на здоровом человеке. Но Леонид Георгиевич не жаловался. Наоборот, он радовался: с каждым полетом он возвращал свой прежний «почерк» в небе. Стоило это больших трудов. В свободное от полетов время он часами просиживал в кабине самолета, доводя до автоматизма координацию движений по управлению рулями высоты и поворота.

И вот на старте боевой Ла-5 – лучший истребитель того времени. Задание очень простое: сделать два полета по кругу. Но Белоусова охватило волнение, какого он никогда не испытывал и перед сложными боевыми вылетами. Товарищи помогли ему сесть в кабину. Леонид Георгиевич еще раз посмотрел на собравшихся у самолета и отпустил тормоза. Истребитель, вначале тихо, а потом все быстрее побежал по взлетной полосе. Вот он уже в воздухе, набирает высоту…

Рев пропеллера казался Леониду Георгиевичу песней. Радость его была беспредельной. Радовались полету Белоусова и люди, оставшиеся на земле у взлетной полосы. Они, знатоки пилотажа, следили за полетом и не находили никаких изъянов. Они восхищались железной волей этого человека. Даже в те годы, щедрые на примеры невиданного героизма советских людей, то, что сделал летчик Белоусов, казалось чуть ли не сверхъестественным.

Оба полета по кругу прошли хорошо. Требовательный и придирчивый Борисов признал их отличными.

Успешно закончены программа по технике пилотирования и воздушные стрельбы. Леонид Георгиевич стал подлинным мастером пилотажа и воздушной стрельбы. А после завершающего этапа «ввода в строй» – учебных воздушных боев – Борисов сказал:

– Поздравляю, Леонид Георгиевич! Ты снова готов для боя. Уверен, справишься с любым противником. Хотелось бы повоевать в паре с тобой.

Такую похвалу опытного и требовательного летчика заслуживали немногие.

ПОД ЗНАМЕНЕМ РОДНОГО ПОЛКА

Рано утром над прифронтовым аэродромом появился истребитель Ла-5. Получив разрешение на посадку, самолет сделал круг над аэродромом и точно на три точки приземлился у посадочного знака. Командир полка и летчики, встречавшие незнакомую машину, отметили классную посадку. Ла-5 остановился после пробега, но пилот все не выходил из кабины. Собравшиеся побежали к самолету посмотреть, не случилась ли какая беда.

– Майор Белоусов! – воскликнул кто-то из подбежавших.

– Так точно, он самый, – широко улыбаясь, ответил летчик. – Только помогите мне, друзья, выбраться из кабины.

Многие руки протянулись к прилетевшему, подхватили его и осторожно опустили на землю. Прихрамывая, опираясь на палку, Белоусов пошел навстречу командиру полка Голубеву.

– Товарищ гвардии подполковник! Летчик-истребитель майор Белоусов прибыл в ваше распоряжение для дальнейшего прохождения службы. Готов к выполнению боевых заданий!

– Майор Белоусов! Поздравляю вас с зачислением снова в списки полка, – официально и торжественно ответил командир. Потом шагнул навстречу, обнял старого друга-сослуживца и сказал уже просто, по-дружески:

– Рад, сердечно рад возвращению, Леонид Георгиевич! Завидую твоему упорству. Молодец, добился-таки своего.

Прежде чем вылететь на боевое задание, Леониду Георгиевичу пришлось сдать еще один экзамен. Командир дивизии генерал Кореньков уже был информирован, что Белоусов, не имея ног, летает не хуже других опытных летчиков.

– Ну что ж, – сказал генерал, – летаете вы хорошо. Посмотрим, как умеете драться, – и приказал начальнику штаба полка подполковнику Панфилову провести с Белоусовым учебный воздушный бой.

Хоть и крепко задели майора слова генерала, но он понял, что надо на деле подтвердить свое право называться истребителем, право на равных войти в семью боевых летчиков.

Подполковник Панфилов был опытным летчиком и славился отменным здоровьем. Много поволновался Белоусов, прежде чем вылететь на учебный воздушный бой: ведь это была последняя и, пожалуй, самая ответственная проверка перед выпуском на боевое задание.

Самолеты в воздухе. Они направились в разные стороны, а потом сошлись над аэродромом. Начался «бой». Он изобиловал перегрузками. Тактика подполковника состояла в проведении ряда фигур высшего пилотажа. Леонид Георгиевич мог в этом посостязаться с ним, но решил действовать иначе. В режиме набора высоты майор рванулся за «противником», пристроился к его хвосту и до самого конца не выпускал из-под «огня» своих пушек и пулеметов.

– Разве это бой? – говорил начальник штаба после приземления. – Надо, чтобы красиво было. А то вцепился в хвост мертвой хваткой…

– По-моему, дело не в красоте, а в достижении победы над противником, – ответил Белоусов.

– Правильно говорит майор, – вмешался в разговор Голубев. – Сейчас у нас война, а не парадные вылеты, где надо блеснуть красотой…

Для Белоусова началась боевая страда. Он снова бил врага, летал на разведку, прикрывал действия кораблей, сопровождал бомбардировщиков и штурмовиков.

Еще в бытность Белоусова командиром эскадрильи в полку служил Сильвестр Бычков. Был он тогда шофером, но стремился к одному – поступить в летную школу. Мечта его осуществилась. Сейчас Бычков славился как воздушный разведчик – ему поручались самые ответственные задания.

Бычкову предстоял полет в глубокий тыл противника на разведку. Он попросил, чтобы для его прикрытия назначили майора Белоусова. Это тронуло Леонида Георгиевича: в такие полеты выделяют лучших летчиков, которые при любых обстоятельствах не подведут.

Часто меняя курс, чтобы ввести в заблуждение вражеские посты наблюдения, два истребителя приближались к намеченной цели – крупному аэродрому гитлеровцев. Когда вокруг краснозвездных машин появлялись белые шапки разрывов, летчики применяли противозенитный маневр и уходили из зоны огня. При подходе к вражескому аэродрому зенитки противника заработали вовсю. Вокруг советских самолетов – почти сплошные разрывы. Настал самый ответственный момент – фотографирование. Бычков, выйдя на последнюю прямую, как по линейке прошел через центр вражеской авиационной базы. Майор Белоусов шел за ним, внимательно следя за воздухом и землей. Когда самолеты, сделав свое дело, уже миновали аэродром, майор заметил на земле струйки пыли, оставляемые взлетевшими истребителями противника. Но враг спохватился слишком поздно…