Текст книги "Солдатская верность"

Автор книги: Яков Потехин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Яков Потехин
СОЛДАТСКАЯ ВЕРНОСТЬ

Об авторе

Журналист – призвание. Журналистами рождаются.

Автор этой книги полковник в отставке, герой Ленинградского фронта Яков Филиппович Потехин – журналист по призванию. Мне довелось служить в газете Ленинградского фронта «На страже Родины», где до войны Яков Потехин заведовал отделом боевой подготовки и где о нем с удовольствием вспоминали его товарищи по газетной полосе. Но он не только журналист. Когда началась Великая Отечественная война, Яков Потехин стал строевым командиром. Я познакомился с ним в 1942 году, в конце осени, переходящей в зиму. Он командовал лыжной бригадой, подготавливая ее бойцов к прорыву блокады. Он сразу покорил меня открытостью души, собранностью характера и своей статью отважного человека. Он напомнил мне комиссара нашего 335-го полка на полуострове Ханко Ивана Ерофеевича Говгаленко, любившего свои разговоры с бойцами заканчивать глубокомысленной фразой: «Были бы солдаты – генералы найдутся». И если Говгаленко был воистину солдатским комиссаром, то Потехин был воистину солдатским командиром. Я помню январь 1943 года, когда мои товарищи гангутцы под командованием Николая Павловича Симоняка прорвали проклятое кольцо блокады и первыми соединились с Волховским фронтом. В эти ликующие дни я встретил командира лыжной бригады Якова Потехина в разваленном дымящемся Шлиссельбурге, куда он ворвался со своей летучей бригадой, обойдя фашистов и отрезав им все надежды на отступление. Я поздравил его с победой. Он улыбнулся мне своей открытой улыбкой, указал взглядом на своих бойцов, греющихся у костров, и сказал: «Это они победили». А потом добавил: «А я только командовал». Таким он с тех пор и живет в моей душе. Такой он и в этой книге. Собранный командир и отличный журналист, человек прекрасной судьбы и высокого осознанного долга.

Михаил ДУДИН

НА СТАРТЕ – ИСТРЕБИТЕЛЬ

«СЛУЖУ СОВЕТСКОМУ СОЮЗУ!»

Произошло это в феврале 1938 года. С утра по аэродрому мела поземка, а потом пошел снег. Казалось, что в такую погоду дежурному звену Белоусова не придется подниматься в воздух. Но прозвучал сигнал боевой тревоги, – чужой самолет нарушил государственную границу…

Через считанные секунды Белоусов был в воздухе.

Видимость очень плохая. Но кое-где в облаках были еще «окна», и летчик надеялся в одном из них обнаружить непрошеного гостя. Один круг, другой… Вираж, перемена высоты… Ничего подозрительного.

Будь в то время на истребителях радиоустановки, стало бы известно, что самолет-нарушитель ушел на свою территорию. Враг осторожен и хитер, он вовремя убрался восвояси.

Погода тем временем совсем испортилась. Заметно облегчились бензобаки. Белоусов взял курс на аэродром. Посмотрел по сторонам – ориентиров не видно. В таких случаях кроме умения и мастерства летчикам помогает интуиция. Не подвела она и на этот раз. Белоусов точно вышел к аэродрому.

Вот и земля. Снежный покров кажется таким ровным… И вдруг лыжи ударились обо что-то твердое – то был небольшой бугорок, скрытый пушистым снегом. Самолет скапотировал, перевернулся. Баки с горючим взорвались. Пламя мгновенно охватило кабину, ворвалось в нее. Струи огня поползли по рукам, лицу…

Горящим комом Белоусов вывалился из кабины. Еще не потеряв сознания, старался погасить одежду, зарыться в снег.

Последнее, что он запомнил, – это люди, его товарищи, прибежавшие на помощь, и собственные слова: «Режьте скорее шлем – давит…» Потом наступило небытие…

Восемнадцать дней пролежал в беспамятстве Белоусов в госпитале. А когда вернулось сознание – стали мучить нечеловеческие боли обожженного лица, шеи, рук. Но больше всего изводила неизвестность: что с глазами, будет ли он видеть? Пусть лицо останется изуродованным, это не помеха в его профессии. Но вот глаза… Слепой не полетишь. А без этого как жить?

Когда были сняты бинты, пришла радость: он видит, зрение не повреждено, хотя огонь и не пощадил нежную кожу век, уничтожил брови и ресницы. Губы, нос и другие части лица придется наращивать…

Потянулись томительные, ничем не отличающиеся один от другого госпитальные дни. Боль не утихала ни на минуту. Чтобы забыть о ней, Белоусов стал отдаваться воспоминаниям, перебирать в памяти все, что она сохранила. Говорят, воспоминания – следы жизни. До сих пор они у Белоусова были четкими и ровными. Идя таким следом, не заплутаешь.

…В тринадцать лет стал Леонид сыном 151-го стрелкового полка знаменитой Перекопской дивизии. Суровая армейская жизнь привила ему замечательные качества – собранность, прямоту, настойчивость в достижении цели.

После окончания гражданской войны Леонид пошел работать на завод. Любознательность, смекалка, желание быстрее овладеть мастерством способствовали тому, что уже через полгода он получил квалификацию.

Слесаря Леонида Белоусова занимали не только дела производственные. Его увлекла общественная работа. Вскоре Леонида избрали председателем местной юношеской секции заводского клуба. В комитете комсомола он был военным организатором. А когда был создан Осоавиахим и на заводе возник стрелковый кружок, его возглавил Белоусов. В партию Леонид вступил, уже будучи ударником первой пятилетки.

Молодой рабочий втайне мечтал стать командиром Красной Армии. Однако было небольшое «но»: в то время в военные училища принималась молодежь с образованием не менее семи классов. Леонид не имел такого «ценза». И тогда, несмотря на большую занятость, он поступил в вечернюю общеобразовательную школу.

– И как ты, Леонид, все успеваешь? – удивлялись товарищи.

– Не беспокойтесь, у меня времени хоть отбавляй. Находится даже и для сердечных дел, – отшучивался паренек.

Осенью 1930 года наконец сбылась сокровенная мечта Белоусова: он поступил в Одесское пехотное училище. Здесь судьба снова свела его с бывшим командиром 151-го стрелкового полка Хлебниковым. Теперь Хлебников был начальником училища.

– Ленька! Сын полка! – обрадовался он, увидев Белоусова.

Леониду было приятно, что Хлебников не забыл его и даже узнал, хотя он очень изменился за эти годы.

Железный порядок – закон армейской жизни. Военное дело легко дается только дисциплинированным и любящим его людям. Неизменно подтянутый, старательный курсант Белоусов, мечтавший стать профессиональным военным, с первых дней занятий преуспевал во всех видах боевой учебы. На последнем курсе, как лучшего из лучших, его назначили старшиной курсантской роты.

Пришла пора подготовки к выпуску. Позади три года трудной, напряженной учебы. Классные, занятия, где курсанты изучали теорию военного дела, сменялись выходами в поле. Там было особенно трудно. Тактические учения проводились в условиях, приближенных к боевым. А это значит, что ни на время года и суток, ни на состояние погоды скидки не делалось, не допускались поблажки или условности в действиях обучаемых. А частые походы, марш-броски! Сколько за это время пролито пота, сколько километров исхожено на ногах и исползано на животе! Всегда и во всем здесь придерживались суворовского правила: «Тяжело в ученье – легко в бою».

Настал день выпуска. Курсанты-выпускники стоят в строю. Они в новом командирском обмундировании. В малиновых петлицах по одному рубиновому квадратику. Это знаки различия командира взвода. Торжественная минута: зачитывается приказ народного комиссара обороны об окончании училища и о присвоении первой командирской категории.

А на следующий день Леонид метеором ворвался в комнату, где жил уже с семьей – женой и дочерью.

– Ниночка, пляши!

– В чем дело? Что такое? – Нина с недоумением смотрела на него. В таком радостном возбуждении ей еще не доводилось видеть мужа.

– Пляши! Я буду летчиком!

– Как это летчиком? Окончил пехотное училище, и вдруг – летчик.

– Буду летать, – не унимался Леонид. Однако, видя удивление на лице жены, сказал: – Хорошо, хорошо, расскажу все по порядку. Понимаешь, нам сообщили, что из числа пехотных командиров проводится набор в летные училища, в которых готовят командиров звеньев, летчиков-наблюдателей. Я первым изъявил желание пойти учиться во Второе Краснознаменное училище летчиков.

Вскоре семья перебралась в город Борисоглебск, где находилось училище.

И здесь, в авиационном училище, Белоусов остался верен себе – учился отлично. Получив, как отличник, право выбирать место для дальнейшего прохождения службы, выбрал Балтику. Почти три года командовал звеном истребителей. Два года портреты его ведомых Аркадия Свиридова, Владимира Янковского и самого командира звена – на доске Почета. Освоили новую технику: в часть поступили на вооружение истребители И-16. По тем временам это был прекрасный самолет.

И вот нелепый случай прервал службу старшего лейтенанта Белоусова…

После госпиталя летчика поместили в Травматологический институт. Здесь врачам предстояло сделать ему почти новое лицо. Леонид Георгиевич неохотно вспоминает о времени, в течение которого ему сделали около тридцати пластических операций. Пересаживали кожу с плеч на лицо. Надо было обладать исключительной волей, чтобы перенести все это.

В один из осенних дней Белоусова навестил командир эскадрильи Иван Георгиевич Романенко. На этот раз он пришел в неурочный час. Вид у него был усталый, озабоченный, и Белоусов сразу обеспокоенно спросил, как дела в эскадрилье.

– Все в порядке, – ответил Романенко, – только уж очень устаем. Измотали дежурства. А вообще-то ничего, – спохватившись, сказал Иван Георгиевич. Он не хотел трогать летную струнку Белоусова. – Ничего, дела идут хорошо. Ждем тебя, давай поправляйся быстрей!

Романенко еще посидел, рассказал о полковых новостях, передал привет от товарищей. После ухода командира сердце у Белоусова защемило. В том, что его товарищи днем и ночью дежурят в самолетах, а он отлеживается на больничной койке, Леонид Георгиевич почему-то чувствовал свою вину. Эту навязчивую мысль он не мог отогнать до тех пор, пока не пришел к твердому решению: любым способом как можно скорее вернуться в свою эскадрилью. Такая мысль приходила и раньше, но теперь она овладела Белоусовым целиком, и он сразу же приступил к ее осуществлению.

– Все лежите, бездельники? – спросил Белоусов, зайдя в соседнюю палату. Всерьез или в шутку говорил он, понять было трудно, так как лицо его было под бинтами. – Предлагаю интересное дело.

– Вот как, даже интересное? – отозвался один из больных.

– Надо произвести небольшую научно-исследовательскую работу…

– Догадываюсь, в чем дело, – перебил Белоусова артиллерист с эскадренного миноносца. – Наш воздушный ас решил произвести эксперимент над мухой: нельзя ли использовать ее как средство связи в современном бою…

В палате раздался дружный хохот. Белоусов поспешил успокоить товарищей. Чего доброго, услышит сестра, явится сюда, и задуманный план может сорваться. Летчик объяснил, в чем будет заключаться «исследовательская» работа и для чего она ему потребовалась.

– Пошли, – первым откликнулся артиллерист. – В таких делах мы тебе верные помощники. Может быть, за это и поплатимся, но что сделаешь… наука требует жертв!

В процедурной, куда Белоусов привел своих помощников, стояло вращающееся кресло. Леонид Георгиевич сел в него и попросил товарищей раскрутить как можно сильнее. Друзья постарались, они придали креслу такую скорость, что сидевшему в нем летчику казалось, будто он попал в настоящий «штопор». Хотя Белоусов с большим усилием удерживал голову в чуть наклоненном положении, он с радостью думал: «Все в порядке, буду летать».

И тут в процедурную вошел профессор Кьяндский. «Помощников» – как не бывало.

– Стоп! – сказал профессор, остановив кресло. – Начинаем развлекаться? Не рановато?

– Простите, Андрей Александрович, – виновато проговорил Белоусов. – Устал я после этих операций. А сколько их еще впереди!

Белоусов замолчал, словно подсчитывая, сколько еще кусков кожи с его тела надо перенести на лицо. Много, больше двадцати. Глядя в понимающие глаза профессора, он продолжал:

– Может быть, сделаем небольшой перерыв? За это время я мог бы с семьей съездить куда-нибудь отдохнуть…

– Так, – улыбнувшись, сказал профессор, – теперь мне все ясно: и «полет» в процедурном кабинете, и желание отдохнуть. Что ж, я не возражаю против «отдыха».

Белоусов не удержался и крепко обнял профессора.

СНОВА В СТРОЮ

И вот он снова поднимается в синеву неба. Самолет послушен его воле. Минуты, проведенные в воздухе, кажутся ему мгновениями. Истосковавшийся по любимому делу Леонид Георгиевич не упускал случая лишний раз проверить себя, наверстать упущенное за долгие госпитальные месяцы.

Вскоре началась война с финнами.

Боевых вылетов было так много, что в короткие перерывы между ними летчики успевали лишь заскочить в столовую, наскоро перекусить и снова уходили на выполнение заданий. Командир эскадрильи Белоусов, поднимая в воздух свой самолет, часто думал: «Вовремя вернулся я в часть…»

Какие только задачи не выполняли истребители-балтийцы! Ходили в разведку, вели воздушные бои с «фоккерами», прикрывали наши наземные войска, штурмовали всевозможные объекты противника. А однажды большой группе истребителей довелось штурмовать аэродром противника.

Боевая группа, в которую входили эскадрилья Белоусова, отряд Героя Советского Союза А. Нефедова и отряд А. Мясникова, подошла к цели, едва забрезжил рассвет. Удар для противника был неожиданным. После первого захода во многих местах на земле появились небольшие вспышки. Потом они выросли в гигантские костры. Горели самолеты на стоянках, горел ангар. В отсветах этих костров были видны мечущиеся по аэродрому человеческие фигуры. По ним хлестали пулеметные очереди пикирующих истребителей.

Но вот открыли сильный огонь зенитки противника. Пренебрегая опасностью, наши самолеты продолжали пикировать к самой земле. Потом бреющим шли над лесом, увертывались от огня и снова заходили на цель. Так продолжалось до тех пор, пока не был израсходован весь боезапас. Сделав по восемь заходов, уничтожив много самолетов, истребители пошли к себе. Белоусов не утерпел и на прощание угостил зенитную батарею, которую он заприметил во время штурмовки, парой бомб.

Значительно позже, когда штурмовые действия нашей авиации вошли в систему и появились специальные самолеты Ил-2, Белоусов часто вспоминал этот боевой эпизод. Вспоминал и удивлялся тому, что все их машины уцелели. И было чему удивляться. Ведь штурмовка была в то время новостью для истребителей.

Наши войска подошли к линии Маннергейма – полосе железобетонных и гранитно-земляных оборонительных сооружений противника на Карельском перешейке.

Теперь Белоусову часто приходилось летать на прикрытие и обеспечение боевых действий наземных войск. Наступившие морозы досаждали ему больше, чем кому бы то ни было. Свежая кожа и образовавшиеся рубцы на лице были особенно чувствительны к холоду. Поэтому он прикрывал лицо ватой, бинтами и надевал наглухо застегивающийся шлем. Но обжигающий холод все-таки добирался до лица. Однако Белоусов молчал, не заводил об этом речь ни с начальством, ни с подчиненными. Однополчане и сами понимали, как ему нелегко. Как-то, подойдя к своему «ястребку», Леонид Георгиевич услышал разговор техников, готовивших соседнюю машину.

– Ну и холодюга, черт бы его побрал! – проговорил один. – То ли дело посидеть сейчас у горячей печурки.

– А самолет за тебя дядя будет готовить? – отозвался другой. – Ты посмотри на нашего капитана. Ему намного труднее, а хоть один вылет он пропустил? Обмолвился хотя бы словом, что ему очень трудно?

К тому времени капитан Белоусов зарекомендовал себя в полку как «специалист по зенитным батареям». Справедливости ради надо сказать, что финны искусно маскировали свои оборонительные сооружения и огневые позиции. Даже наземные наблюдатели не сразу могли отыскать вражеский дот, пока он молчал. Бывало, долгие часы наблюдатель изучает местность, отыскивает, где у противника установлены пулеметы, орудия, тщательно осматривает каждый холм. Казалось бы, холмик как холмик. На нем даже растут солидные сосны. Но наступало время, и «холм» начинал изрыгать пулеметно-артиллерийский огонь, причем делалось это в такие моменты, когда наша пехота оказывалась в неудобных для укрытия местах.

Капитан Белоусов по каким-то одному ему известным приметам очень часто обнаруживал вражеские доты. Он разгадывал, где установлены зенитные орудия, хотя противник и прибегал к разным ухищрениям. Выискав такую цель, Белоусов обрушивал на нее всю огневую мощь своего самолета. После белоусовской штурмовки вражеская батарея, как правило, не оживала.

Каждый боевой вылет Белоусова и его подчиненных заканчивался успешным выполнением задания. Но однажды Леонид Георгиевич доставил боевым товарищам много тревожных минут.

А дело было так. В один из очень морозных дней с группой истребителей Белоусов отправился на выполнение очередной боевой задачи. Вскоре маленькие «ястребки» растаяли в молочной дымке.

Откинувшись на спинку сиденья, Белоусов уверенно вел машину по заданному курсу.

Вот и линия фронта. Правда, до самолета не доносится ни артиллерийская канонада, ни грохот рвущихся снарядов и мин – все эти звуки заглушаются ровным гулом мотора и пропеллера. Отсюда линия фронта определяется по едва заметным искоркам ружейно-пулеметной стрельбы и молниям-вспышкам артиллерийских орудий.

Белоусов почувствовал уже знакомое покалывание в лице. Он начал энергично двигать челюстями, чтобы не дать застыть не окрепшим после пересадки связкам кожи.

Подошли к объекту штурмовки. Леса и перелески, всхолмленную местность пересекала извилистая сероватая нитка. Это шоссейная дорога, по которой противник подбрасывает резервы к линии фронта. Белоусов отвалил подальше в сторону от дороги. За ним пошли ведомые.

Там, где шоссе глубоко врезалось в высоту, летчики на бреющем полете обрушили на колонну врага огонь своих пушек и пулеметов. После двух заходов на дороге почти ничего живого не осталось.

При штурмовке второй колонны противник обстрелял наши истребители пулеметным огнем. Он был очень плотным (в плоскостях и фюзеляжах самолетов мотористы потом насчитали не один десяток пробоин), но это не смутило летчиков. Завершив последний заход, истребители взяли курс на свою базу.

Белоусову предстояло еще одно «небольшое дело». Вчера, пролетая после штурмовки над линией железной дороги, он обнаружил близ нее два сарая. По внешнему виду они не отличались от многих других, разбросанных повсюду. Однако, пролетая там три дня назад, летчик этих сараев не видел. Может быть, он просто просмотрел, не заметил их тогда? Но Белоусов был уверен, что эти сараи появились здесь совсем недавно и неспроста. Вот он и решил заняться ими. Еще на аэродроме Леонид Георгиевич договорился об этом со своим ведомым Григорием Семеновым, и в условленном месте их самолеты отделились от строя эскадрильи.

К цели вышли быстро. Белоусов чуть качнул плоскостями и перевел самолет в пикирование. Пошел в пике и ведомый. В рев моторов то и дело врывались урчащие очереди пулеметов. Когда машины выходили из пикирования, летчики заметили в небе белые хлопья разрывов зенитных снарядов.

– Есть! Залаяли, моськи! – не вытерпев, крикнул Белоусов. – Ну, теперь держитесь!

На этот раз они зашли со стороны леса. Не успели финны прийти в себя после первого удара, как «ястребки» снова обрушились на них. Прошив сараи очередями пулеметов, они сбросили еще по две небольшие бомбы. Возник пожар. От сараев к лесу побежали уцелевшие солдаты врага.

Взглянув на приборы, Белоусов обнаружил, что горючего осталось только-только, чтобы дотянуть до своей территории.

На исходе и боекомплект. А ведь не исключена встреча с «фоккерами». Он ругнул себя за неосмотрительность.

На аэродроме тем временем все находились в тягостном ожидании. Время возвращения Белоусова и Семенова давно истекло. Такие минуты, пожалуй, самые тяжелые и неприятные: неизвестность о судьбе боевых друзей угнетает, заставляет строить самые различные предположения. Друг Леонида Георгиевича Сербин взволнованно ходил по взлетной полосе, а механик Белоусова, молодой еще паренек, до боли в глазах всматривался в даль.

Уже терялись последние надежды на возвращение летчиков, как к Сербину подбежал дежурный и выпалил:

– Порядок! Целы, невредимы! Сели недалеко от переднего края. Сейчас посылаем горючее.

– А я что говорил! Ведь это же Белоусов! – радостно крикнул механик.

Вечером проходило партийное собрание: подводились итоги боевых действий подразделений. Внимательно слушали коммунисты тех, кто делился опытом своей боевой работы. Выступил ведомый Белоусова Семенов, рассказал о том, как раскрыта была хитрость врага, замаскировавшего сараями зенитные орудия. Белоусов молчал. Его мучила боль. Как он ни берегся, но лютые морозы сделали свое дело. Даже здесь, в тепле, Белоусов сидел в наглухо застегнутом шлеме, чтобы не показывать однополчанам свое пылающее, воспаленное лицо.

Когда взгляды товарищей стали откровенно недоуменными и требовательными, а комиссар полка прямо сказал, что всем интересно было бы послушать ведущего, Белоусов встал. Обычно немногословный, на этот раз он был еще более краток.

– Семенов все рассказал. Так оно и было на самом деле. Нам надо очень тщательно искать врага, как бы он ни прятался. Искать и поражать.

Вскоре Белоусова вызвали в штаб ВВС Балтики. Здесь были собраны особо отличившиеся в боях балтийские летчики. Леонид Георгиевич получал первую правительственную награду – орден Красного Знамени.

А. А. Жданов, вручавший ордена, обратил внимание на лицо Белоусова. А когда узнал о случившемся еще в мирное время и о боевых делах летчика, он посоветовал командованию немедленно направить его закончить курс лечения.

– Уже одно то, что капитан Белоусов воевал при таком состоянии здоровья, является подвигом, – сказал Жданов. – Таких людей надо беречь.

НА ПОЛУОСТРОВЕ ХАНКО

По соглашению с Финляндией в 1940 году полуостров Ханко перешел в аренду Советскому Союзу. Здесь разместились стрелковая бригада, подразделения моряков и специальных войск, авиационный полк. Сюда, в свой полк, по окончании лечения глубокой осенью вернулся Леонид Георгиевич.

Вскоре командование решило оставить на полуострове одну эскадрилью истребителей И-153. Эти очень маневренные самолеты любовно называли «чайками». Командовал эскадрильей Белоусов.

В мире было неспокойно. Полыхала вторая мировая война, развязанная гитлеровской Германией. Фашистские орды терзали захваченные земли, их кованые сапоги топтали дороги Европы. Тревожно было и на Ханко: рядом, на финской земле, уже давно находились гитлеровские войска…

Дни в эскадрилье проходили в напряженной боевой учебе. Жили по готовности номер один. Так, в полной боевой готовности, и встретили белоусовцы начало Великой Отечественной войны.

Была уже полночь, когда с постов воздушного наблюдения сообщили о появлении вражеских самолетов. Группа «юнкерсов» шла курсом на Ханко.

Через считанные минуты звено наших «чаек» взмыло в воздух. В эту первую военную ночь их вел в бой капитан Белоусов. Среди летчиков бывалые воздушные бойцы – Семенов, Чернов и другие. За них можно быть спокойным. Но как поведут себя в бою только что окончившие училище Левочкин, Плешаков?

Впереди быстро вырастают силуэты вражеских бомбардировщиков. Истребители сманеврировали и заняли выгодную позицию для атаки. Не успели первые трассы протянуться к фашистским машинам, как те начали огрызаться пулеметным огнем, стараясь отогнать наши истребители на расстояние неприцельной стрельбы. Но это ни к чему не привело. «Чайки» упорно преследовали «юнкерсов».

Белоусов еще ближе подошел к бомбардировщику с черными крестами на крыльях. Длинная очередь достигла цели. Вражеская машина сошла с курса и устремилась к земле, оставляя за собой хорошо видимый в белую ночь длинный шлейф черного дыма. Остальные воздушные пираты поспешили уйти.

Наступил второй день войны. Леонид Георгиевич, находясь в воздухе вместе с Семеновым и Черновым, в разрывах облаков увидел идущего к полуострову Ю-88. Обнаружили его и зенитчики. Открыли огонь, но «юнкерс» курса не изменил. Тогда, вынырнув из облаков, его атаковали наши истребители. Бомбардировщик, как ни в чем не бывало, продолжал свой путь.

– Да ты, видать, с крепкими нервами или уж очень спесив, – проговорил капитан. – Что ж, пощекочем как следует!

По радио Белоусов приказал Семенову зайти «юнкерсу» в хвост. Увидев наседавшую с тыла «чайку», немец обрушил на нее сильный огонь. Но Семенов не из простачков: он шел в «мертвой», недосягаемой для огня зоне. В этот момент Белоусов и Чернов ударили по фашисту сверху. Он резко спикировал, но истребители не отставали, их пулеметы работали без перерыва. Бомбардировщик, так и не выйдя из пикирования, врезался в каменный берег залива.

Однако профашистская правящая верхушка Финляндии недолго сохраняла «нейтралитет». Теперь белоусовцы не только вели борьбу с воздушным противником, но и ходили на штурмовку его живой силы, наносили удары по огневым позициям артиллерии, обеспечивали дерзкие действия десантников. Были дни, когда каждому летчику приходилось не менее десяти раз подниматься в воздух и выполнять различные боевые задания.

В конце августа наши транспортные суда покидали Таллин. Часть из них шла на Ханко, их прикрывала пара истребителей из звена старшего лейтенанта Цоколаева. Когда советскому каравану оставалось пройти до своей базы всего несколько десятков миль, на него как на легкую жертву устремились гитлеровские катера. Цоколаев со своим ведомым отогнал фашистов. Но очень заманчивой была добыча, и фашисты снова пошли на транспорты. Два балтийских летчика расстроили и эту атаку. Так продолжалось до тех пор, пока у истребителей не стал подходить к концу боеприпас.

– Требуется подкрепление, – передал по радио Цоколаев.

– Вылетаем, – ответил Белоусов и поднял в воздух все оставшиеся истребители.

Пока группа Белоусова не подошла к месту схватки, фашистские катера могли причинить большой вред нашим судам. И Цоколаев решил не оставлять их в беде. Вместе с ведомым они то и дело пикировали на катера, приготовившиеся было к атаке, и разгоняли их. Наконец немцы догадались, что у наших истребителей не осталось ни снарядов, ни бомб, а пикирование – это просто хитрость.

Катера снова стали собираться и строиться в боевой порядок.

Теперь немцы не обращали внимания на «чаек». Фашисты были уверены, что эта назойливая пара советских истребителей не принесет им никакого вреда. Выйдя на боевой курс, гитлеровские пираты уже предвкушали радость легкой победы. Но тем горше оказалась для них расплата.

Белоусовская пятерка своевременно подошла к месту боя и сразу же ринулась на врага. Леонид Георгиевич спикировал на головной катер и первой же бомбой потопил его. Вспыхнул еще один катер, – его подожгла первая пара ведомых. Готовясь к новой атаке, Белоусов заметил, что вторая пара, действовавшая правее, лишь пикировала, но не бомбила. «В чем дело? – подумал капитан. – Неужели у бомбосбрасывателей не сработали замки?» Однако беспокойство командира было преждевременным. Правая пара истребителей развернулась и снова пошла в пике. Вспыхнул еще один катер. Остальных летчики добивали уже пушечным огнем.

Когда вернулись на аэродром, Белоусов строго спросил у летчиков:

– Почему не бомбили с первого захода?

– Ваш приказ выполняли…

– Что-что?! – удивился командир.

– Так точно, товарищ капитан, – заговорил другой летчик. – Вы приказали бросать бомбы только при полной уверенности в поражении цели.

– Правильно, приказывал. Дальше.

– При первом заходе мы не были уверены, что не промажем.

– Хитры, оправдались, – улыбнувшись, сказал Белоусов. Он, как правило, не прощал никому ни малейшей оплошности, поэтому ведомые и ждали крепкой «накачки».

В другой раз эскадрилья Белоусова обнаружила в шхерах залива, неподалеку от Хельсинки, большую группу катеров. Здесь белоусовцы потопили десять судов с вражескими десантниками. Эта схватка была очень жаркой: летчикам пришлось действовать в зоне плотного зенитного огня, но они не ушли от цели, пока не выполнили боевой задачи.

Тем временем с Большой земли приходили неутешительные вести. Ведя жестокие бои с отборными ударными частями противника, наши войска все же отступали, оставляли города и целые области. С каждым днем росло боевое напряжение и здесь, на небольшом клочке земли, за 220 миль от линии фронта.

В эскадрилье уже имелись потери. Но и свою смерть крылатые герои обращали в победу над врагом.

При выполнении боевого задания «чайка» Плешакова была пробита прямым попаданием снаряда вражеской зенитки. В последнее мгновение своей еще совсем короткой жизни летчик направил горящий самолет на батарею противника.

В воздушном бою Чернов сбил фашистский самолет. Подбили и его. На раненую «чайку» набросились несколько стервятников и подожгли ее. На выручку друга бросился Семенов. Он расстрелял фашиста, сбившего Чернова, и погнался за другим. Его окружили пять «мессершмиттов». Семенов отражал атаки врага, увертывался. Точной очередью поджег еще один «мессер». Но силы были слишком неравные…

С каждым днем все труднее приходилось летчикам на Ханко. Белоусовцы в полном смысле слова жили под обстрелом. Чтобы не нести напрасных людских потерь на аэродроме, командир эскадрильи ввел такое правило: каждый самолет, идущий на посадку, встречать группе техников и мотористов у посадочного знака. Посадив машину, летчик уходил в укрытие, а выделенная группа подхватывала самолет и откатывала его в место, защищенное от артобстрела.

Но какими бы трудными ни были условия, боевые вылеты не прекращались. Ни один из них не обходился без личного участия капитана Белоусова. Возглавляемые им летчики за время обороны Ханко уничтожили 52 вражеских самолета, много различных судов, техники и живой силы противника. Здесь Леонид Георгиевич был награжден вторым орденом Красного Знамени.

В ЛЕНИНГРАДСКОМ НЕБЕ

Незадолго до окончания 165-дневной ханковской эпопеи Белоусову пришлось попрощаться с летчиками своей эскадрильи: его отзывали в Ленинград. Нелегко расставаться с боевыми друзьями, но что поделаешь, такова военная служба: сегодня здесь, а завтра там, где, по мнению начальства, быть тебе целесообразнее.

В Ленинграде Леонид Георгиевич был назначен командиром авиационного полка.

Неимоверно тяжелой была для жителей и защитников города Ленинграда зима 1941/42 года. Фашистские войска блокировали город. Над Ленинградом нависла смертельная опасность. Воины фронта и моряки Балтики поклялись умереть, но отстоять любимый город. И они свято выполняли свой долг.

Нашим летчикам приходилось сражаться, как правило, с численно превосходящим противником. Обычным соотношением было один против трех, а то и против пяти. Но, обнаружив фашистов, они смело шли в атаку, разбивали их строй, уничтожали воздушных убийц.