Текст книги "Орлята партизанских лесов"

Автор книги: Яков Давидзон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

Поединок

С Сашей Кобзенковым мы дружили чуть ли не с первого дня моего пребывания в отряде. Он помогал мне проявлять плёнки и лишь одно огорчало парнишку – фотокарточки отпечатать было негде. Саша был связным, и о нём партизаны отзывались с уважением: «Этот не подведёт!»

Я фотографировал Кобзенкова часто. А вот сохранился лишь этот снимок! Был он сделан в марте 1943 года. Только что вернулся Кобзенков с задания – под огнём врага доставил донесение в штаб. Прямо в штабной избе я его и сфотографировал.

«Вот и дали мне от порот поворот», – невесело рассуждал Саша Кобзенков, возвращаясь из Глинского отряда. Обидно ему было до слёз. Разве он не заслужил другого к себе отношения?

То ли он устал, то ли расстроился и перестал следить за дорогой, но только Саша заблудился.

Это он понял не сразу: в лесу все деревья похожи и все овраги глубоки. Но когда Саша дважды очутился на месте сожжённой избушки лесника, он понял: плохи его дела. День клонился к вечеру, зачастил холодный осенний дождь, и редкие жёлтые листья с печальным шорохом облетали с веток. Укрыться было негде, а в заплечном мешке не завалялось даже крошки хлеба…

А день начинался так многообещающе.

В Глинском отряде Саша почти сразу же наткнулся на отца. Бородатый, в шапке-ушанке, скрывавшей почти половину лица, отец показался Саше каким-то чужим. Но стоило ему увидеть сына, как морщинки разгладились и радостная улыбка осветила лицо.

– Сашка, сынок, – тихо произнёс отец и прижал его к себе. – Сынок… – повторил он дрогнувшим голосом.

– Я, батя, – солидно сказал Саша, хотя у самого глаза были на мокром месте. Но он не позволил себе расплакаться – как-никак партизанский связной.

– Вот хорошо, что ты пришёл. Завтра бы уж не застал, уходим на «железку» – на железную дорогу, – сказал отец. Но вдруг, точно вспомнив что-то, удивлённо спросил: – Постой, постой, а как это ты в отряде очутился? Ведь связным запрещено уходить из сёл!

– Принёс срочное донесение. Немцев и мадьяров нагнали – ужас. Дядя Иван сказал, что нужно сообщить вам.

– Вот как? – задумчиво отметил отец и добавил: – Иди, докладывай командиру.

– Батьку, я хочу остаться в отряде. Федька-полицай что-то зачастил в дом. Вынюхивает, где ты. Кажись, догадывается, что ни в какой ты Владимир-Волынский на заработки не уходил…

– Пожалуй, ты прав, сыпок, нужно оставаться, – согласился отец. Он сделал это так просто, без сопротивления, что сердце мальчика радостно забилось.

Но командир Глинского отряда, выслушав донесение и поблагодарив Сашку, оставить мальчика наотрез отказался:

– Нет, Егорович, и не проси, – поставил он точку иа разговоре, когда отец поддержал сына. – Сам видишь, немцы навалились с четырёх сторон. Я не могу взять на свою совесть такое… чтобы дети гибли под пулями. Бои предстоят жестокие. Не суди, Егорыч, меня строго. Сына твоего уважаю, настоящий из него человек растёт, но взять не могу…

– Так он па подозрении у местного полицая…

– С полицаем у нас будет особый разговор. А Саша пока пусть перебирается в соседнее село, подальше…

Брёл Саша всю ночь. Пытался отдохнуть, по быстро коченел под холодным дождём. Понял, что спасение его – в движении. Вспоминал разные приятные довоенные истории. Особенно любил Саша походы, которые проводил военрук из Осоавиахима. Учились маскироваться и ориентироваться на местности. Ходили в засады и дозоры, словом, постигали военные премудрости. Интересно было…

Но всё равно, как ни поддерживал он в себе бодрый дух, усталость брала своё. Зацепившись за корень, он упал и ушиб колено.

Саша совсем обессилел, когда его подобрали партизаны. Командира пулемётной роты Илью Михайловича Авксентьева Саша знал хорошо – он не раз бывал у них в доме, дружил с отцом.

– Отдохнёшь, тогда обо всём и расскажешь, – мягко, но властно приказал Авксентьев, когда Саша хотел поведать о своих злоключениях.

Когда Кобзенков проснулся, было за полдень. Авксентьев сидел за столом и что-то писал.

– Смотрю я на тебя, Сашок, – сказал Авксентьев, – и думаю: а не остаться ли тебе в отряде? К батьке сейчас, наверное, не проберёшься – гоняет их фриц…

У Саши мгновенно пропало желание рассказывать о том, что произошло с ним в Глинском отряде.

– Об этом я вас и хотел попросить, товарищ командир, – солидно сказал Кобзенков, с трудом сдерживая свою радость.

– Собирайся, поговорим с Попудренко. Как Николай Никитович решит, так и будет!

Попудренко, заместитель командира партизанского соединения Черниговской области, Герой Советского Союза, встретил парнишку приветливо. Расспросил о родных, об отце – знал он его по довоенным временам.

– Куда думаешь определить парня? – спросил у Авксентьева.

– Вторым номером к Ивану Красавину, к пулемёту.

– Хорошая идея! – похвалил Попудренко. Саша вышел из землянки и потому не слышал, как Николай Никитович сказал ротному: – Беречь нужно таких ребят… беречь… Смотри, чтоб понапрасну под пули не лез!

– Ясное дело, товарищ Попудренко. Красавин – опытный солдат.

Саша Кобзенков, от радости не чувствуя земли под ногами, кинулся разыскивать своего друга Володю Казначеева. Если по правде, то Саша давно завидовал товарищу.

Володя был только на полгода старше, а воевал давно.

– Ты б лучше к нам просился, – сказал Казначеев.

– Партизан – такой же солдат, – отрезал Саша. – Приказ командира – закон.

– Верно, – согласился Казначеев. – У пулемётчиков тоже ответственная работа… Да ты не беспокойся, ещё вместе на «железку» сходим. Пулемётчики с нами всегда бывают. Когда эшелон на мину наскочит, особенно, если он с живой силой противника, моё дело кончается. Тут уже задача пулемётчиков – сделать так, чтобы ни один фашист живым не выбрался!

С Ваней Красавиным, молодым, весёлым красноармейцем, Саша подружился быстро. Красавину поправился парнишка, который до каждой мелочи хотел дойти собственным умом, всё норовил сделать своими руками. С пулемётом Сашка готов был возиться с утра до поздней ночи и даже спать с ним в обнимку. Видя такую преданность, Красавин охотно передавал своему второму номеру боевой опыт. Учил, как определять поправку на ветер, как бить кучно, а как ложить пули «веером» – накрывать большую площадь.

Они никогда не расставались: даже спали в землянке рядом. Однажды их подняли среди ночи, приказали собираться. На дворе было так морозно что перехватывало дыхание. Лагерь спал. У командирской землянки собирались партизаны. Когда отдали приказ, всё разъяснилось. Прибывший связной предупредил партизан, что немцы и полицаи двумя колоннами направляются к лесу и завтра намерены атаковать лагерь. Командование отряда решило на дальних подступах к лагерю организовать засады. Нужно было встретить гитлеровцев пулемётным огнём и нанести им как можно больший урон…

Партизан-возница уверенно правил лошадьми. Сани, где лежали, накрывшись тулупом, Саша Кобзенков и Красавин, двигались в середине колонны. Убаюкивающе скрипел снег под полозьями. Красавин быстро уснул. Саша лежал с открытыми глазами и глядел на далёкие мохнатые звёзды. Он с нетерпением ждал боя. Саше предстояло отомстить фашистам за отправленную в концлагерь маму.

Остановились в лесу. Ярко светила полная луна. Было видно, как днём. Слышались тихие команды. Иван ушёл к Авксентьеву за приказом. Саша не терял времени: стащил с саней на снег пулемёт, снял вещмешок Красавина, проверил карабин.

…Они оборудовали позицию на косогоре, который широкой дугой огибала выходившая из леса дорога. Старая кривая сосна, наполовину вывороченная бурей из земли, надёжно прикрывала позицию. Остальные партизаны залегли в ельничке слева от дороги.

Ждать пришлось долго. Все порядком промёрзли, и Саша собирался уже спросить у Красавина разрешения сбегать в лесок погреться, когда издалека донеслись приглушённые звуки автомобильных моторов.

Пролетела встревоженная сорока, за ней – стая ворон.

Из леска показался тупорылый грузовик «фиат». Он раскачивался на ухабах, опасно кренился, и потому водитель держал небольшую скорость – километров двадцать – тридцать в час. За грузовиком выкатила «легковушка», выкрашенная в белый цвет, потом потянулись сани, полные солдат. Второй «фиат» тащил за собой короткоствольную пушку. Колонна выгибалась на дороге, как змея.

Красавин взялся мягко подводить прицел к головному автомобилю. Саша быстро пробежал пальцами по пулемётной ленте.

Когда раздался сигнальный выстрел, Красавин нажал на спуск, и «максим» загремел, выбрасывая десятки пуль. Видно, водитель автомашины был убит сразу, потому что «фиат» съехал с дороги и покатил напрямик через целину, выбрасывая из-под колёс фонтаны снега. Из кузова, накрытого брезентом, выпрыгивали солдаты, но Красавин бил без промаха. Когда машина, наконец, остановилась, утонув в глубоком снегу, из кузова выскочило два или три автоматчика и кинулись бежать к лесу. Красавин перенёс огонь на хвост колонны и мигом разметал фашистов, ехавших в санях. Застигнутые врасплох, каратели вели беспорядочную стрельбу. Только артиллеристы успели развернуть пушку, но снаряды разорвались да в лесу.

Красавин короткой очередью уложил прислугу, и пушка замолчала.

– Порядок в танковых частях, – удовлетворённо произнёс свою любимую поговорку Красавин. – Теперь не скоро сунутся.

Но он ошибся. Взбешённые неожиданным нападением и потерями, каратели почти сразу же кинулись в атаку. Они вели на ходу автоматный огонь. Огонь был неприцельный, но такой плотный, что среди партизан появились раненые. Даже сосна, под которой устроились пулемётчики, казалось, жалобно стонала от впивавшихся в неё пуль.

Красавин бил короткими очередями, экономно. Но боезапас быстро таял.

– Патроны кончаются! – предупредил Саша.

– Чёрт возьми! – нажав на гашетку, по не услышав выстрела, крикнул Красавин. Его руки хватали пустые ленты и тут же отбрасывали в сторону. – Беги в лес, Сашок! Там должны быть патроны. Поищи на других санях!

Две тяжеленные коробки с лентами показались Саше лёгкими, как пух. Когда выскочил из оврага, с упавшим сердцем понял: стреляют больше немцы. Только их автоматы бьют так резко.

Саша нёсся по целине, не разбирая дороги.

– Давай, Сашок, давай, дорогой ты мой! – закричал, завидев пулемётную прислугу, Красавин.

В мгновение ока он перезарядил пулемёт. Немцы как раз поднялись в атаку. «Максим» заговорил в руках Красавина, и Саша едва успевал подавать ленту. Чёрные фигурки тут и там падали в снег и больше не поднимались. Вскоре немцы прекратили атаку и откатились назад, в лес.

Партизаны, пользуясь передышкой, отошли – задание было выполнено. Застоявшиеся лошади резво рванули с места. Далеко позади, там, где партизанская засада только что дралась с карателями, громко разорвались мины…

Этот бой Александра Кобзенкова был отмечен первой наградой – медалью «За отвагу».

Немецкий гарнизон в Скригалове сопротивлялся упорно. Однако партизанам удалось разгромить управу. Но у каменного здания, превращённого фашистами в долговременную оборонительную точку, бой затянулся. В полуподвале засело отделение карателей. У них был пулемёт и автоматы, они вели густой огонь, не жалея патронов.

Но больше всего партизанам досаждал пулемётчик. Голову не давал поднять от земли.

– Эти не побегут, – со вздохом сказал Красавин, прекратив бессмысленную трату и без того небогатого боезапаса. – У них один шанс выжить – устоять против нашего натиска. Знают ведь, что им никогда не простят кровь мирных жителей…

– Эх, сейчас бы пушечку сюда! – мечтательно протянул Саша.

Каменное здание высилось на пригорке, подходы к нему были расчищены заранее. Немцы контролировали положение. Конечно, можно было бы дождаться ночи, подползти поближе и забросать амбразуры гранатами. Но день только начинался. Через пару часов наверняка подоспеет к фашистам подмога, и тогда в невыгодном положении окажутся партизаны. Фактор внезапности был утрачен, партизан вынудили залечь в полуторастах метрах от опорного пункта и прекратить бессмысленный обстрел.

– Сейчас самое время уходить! – предложил Красавин. – Управу мы разгромили? Разгромили! Узел связи взорвали? Взорвали! Староста-предатель понёс заслуженное наказание? Понёс! Что ещё нам нужно?

– А эти выйдут и снова начнут с ещё большей жестокостью расправляться со стариками и детьми. Вот тебе и «самое время»! – вмешался в разговор Александр Рассохин.

Рассохин был снайпером, прилетевшим к партизанам с Большой земли. Он славился своей невозмутимостью и метким глазом. Обычно Рассохин охотился за офицерами, когда они поднимали солдат в атаку. Бил он без промаха.

Но здесь и он был бессилен. Амбразура, откуда вёл огонь пулемётчик, была надёжно прикрыта.

– Чем спорить, ребята, вы лучше подумайте, что можно сделать, – прервал перепалку Авксентьев.

– Если б пулемёт вытащить на удобную позицию, – начал было Красавин.

– Не вытащишь. Здесь у немца каждый сантиметр пристрелян. Шага не ступнешь…

– Мне хотя б во-он к той хате, – не унимался Красавин, раздосадованный непредвиденной заминкой, которая грозила поломать партизанские планы. Метрах в восьмидесяти от здания высился крытый соломой крестьянский дом. Когда партизаны только начали атаку, там находилось несколько полицаев, которых пулемётчики быстро уничтожили. Но партизанам не удалось воспользоваться домом. Из трёх человек, посланных туда с ручным пулемётом, двое были убиты, а третий вполз-таки в дом, но до сих пор не подавал признаков жизни.

– Эту затею ты оставь, – отрезал Авксентьев. – Уже пробовали.

Пока шёл разговор, Рассохин внимательно изучал сквозь прицел снайперской винтовки местность. Он не спеша «прощупал» глазом каждую кочечку, каждый кустик.

– Слушай, Сашок, – сказал он, поворачиваясь к Кобзенкову. – Пойдёшь со мной?

– Пойду! – сразу же согласился Саша, ещё не зная, куда его зовёт десантник.

– Что ты задумал, Рассохин? – спросил командир роты.

– С пулемётом в хату и впрямь не забраться, – начал быстро объяснять план десантник. – С винтовкой – можно. Вы прикроете пас огнём, а мы по-пластунски…

– А парень тебе зачем? Нечего ему под пули лезть! – решительно возразил Авксентьев. – Эта затея ни к чёрту не годится, даже если ты проберёшься в дом. Не успеешь высунуться – немец тотчас решето из тебя сделает.

– Сашок мне нужен, чтоб отвлечь внимание пулемётчика, – спокойно продолжал Рассохин. – Он из второго окошка на палке шапку поднимет, пошевелит. Пулемётчик отвлечётся, а тут и я вступлю в дело.

– Хм, – заколебался ротный. – Как ты, Сашок, готов пойти?

– Конечно!

Они поползли к хате, а взвод открыл частый огонь. Пули, попадая в стены, взбивали красную пыль. Издали казалось, что это поднимается огонь. Немцы не заметили, как в хате, прямо напротив пулемётной амбразуры появились двое.

Пол комнаты, выходящей двумя окнами на дот, был усеян осколками оконных стёкол и кусками штукатурки. Под стенкой стонал партизан. Рассохин быстро оттащил его в другую комнату, перевязал. Потом стал за пробитую в нескольких местах матерчатую ширму, перегораживающую комнату, и принялся изучать обстановку.

Саша молча наблюдал за его действиями.

Он не сомневался, что теперь Рассохин расправится с фашистскими пулемётчиками.

Снайпер опустился на корточки и осторожно подобрался к Саше под стенку.

– Худо дело. Всё оказалось не так просто, как я себе представлял.

– А что?

– Не успею я и разу выстрелить, как буду убит. Окна совсем рядом, практически одной очередью, учитывая рассеивание, накроет и твою шапку, и меня… Есть, конечно, выход… Риск, правда, велик…

– Какой?

– Можно подняться во весь рост за ширмой и стрелять из глубины комнаты… Но мне нужна опора для винтовки, а её нет… Нужно твоё плечо, Сашок…

– Так за чем остановка? – удивился Кобзенков.

– За тем, что если… словом, дуло пулемёта направлено тебе в грудь. Может, немец чует, что в хате кто-то появился, а, может, что другое, но только за домом фашисты глядят в оба…

Они пробрались в комнату, и Саша поднялся во весь рост за старенькой ситцевой ширмочкой. Рассохин щёлкнул затвором и тоже медленно распрямился.

Саша встал лицом к амбразуре. Сквозь прорехи он видел дуло пулемёта и лёгкий дымок над ним. Ои знал, что стоит немцу уловить движение в хате, и очередь прошьёт и его, и Рассохина. «Стой ровно, не шевелись, приказал Рассохин, упираясь винтовкой в Сашино плечо. – Замри!»

Выстрел оглушил Сашу, и винтовка больно ударила в голову. Второй выстрел, казалось, прозвучал одновременно. Саша увидел, как дуло пулемёта вздёрнулось вверх.

Раздалось громкое партизанское «ура!». Растерявшиеся фашисты были забросаны гранатами…

С тех пор минуло много лет. Разъехались бывшие партизаны кто куда, редкими стали встречи.

Но однажды взял Кобзенков отпуск и отправился не на юг – к Чёрному морю, а на север – в черниговские и брянские леса. На попутных машинах переезжал из села в село и не узнавал знакомых мест, как ни вглядывался. Новые дома, новые улицы, новые люди. Лишь памятники павшим, как часовые, напоминали о прошлом, о потерях, о боевой Сашкиной молодости.

И с победой вернулся домой

Фашисты всё туже стягивали стальное кольцо окружения. Июль 1943 года выдался горячим для соединения Героя Советского Союза Попудренко: днём неистово палило солнце, а ночью накаляли воздух пули и осколки снарядов.

– Все плёнки уничтожить, товарищ Давидзон! – приказал командир.

– Не могу! – сказал я Попудренко.

– Если через тридцать минут не будет выполнен приказ – расстреляю! – повторил приказ командир.

Я, конечно, выполнил приказ Попудренко. Не только потому, что приказ – это закон для солдата. Ведь если б мои фотоплёнки попали в руки врага, сотням и сотням людей – детям, жёнам, родным партизан, которые оставались во вражеском тылу, – грозила бы смертельная опасность.

…Когда соединение вырвалось из окружения, Иван Васюк стал первым, кого я сфотографировал после уничтожения плёнок. Мне рассказали, как он ворвался со своим «дегтярем» на позиции фашистов и, стоя во весь рост, поливал свинцом врага.

…Ивана Басюка и ещё одного парнишку выпустили из тюрьмы спустя три месяца. Была весна 1942 года. Снег набух, почернел. Из всех заложников в живых остались только они.

Из Сосницы Иван возвращался домой пешком. Шёл медленно, часто отдыхал. Нестерпимо болела спина: на прощание полицай потянул резиновой плёткой.

Но страха не было и в помине. Сердце переполнялось ненавистью к врагу. «Как только повидаюсь с матерью, – сразу же уйду в партизаны, – думал он. – Я отомщу за тебя, отец!»

А перед глазами возникала – хотел он того или нет – страшная картина отцовской казни…

В Козляничи немцы вступили на следующее утро после ухода регулярных частей Красной Армии. Село словно вымерло. Немцы походили по хатам, забрали кур и одну корову. Жителей не трогали.

Над правлением колхоза вывесили флаг со свастикой. Откуда-то появился хромой мужик в немецкой пилотке и с пистолетом на боку – староста.

Когда в село вошли мадьяры-жандармы и появился хромоногий староста, кто-то, должно быть, донёс на отца. За отцом – секретарём сельсовета – явились ночью. Забрали и Ивана как старшего сына. Мать с тремя младшими осталась в разгромленном доме. По дороге схватили и родного дядю Ивана – колхозного бригадира. Всего набралось человек семьдесят. Погнали в районный центр Сосницу.

– Вы – заложники, – объявил арестованным начальник полиции Добровольский. – Если партизаны убьют хоть одного немецкого солдата, вас расстреляют!

В подвале двухэтажного здания наскоро оборудовали тюрьму. Было тесно, не хватало места для лежания. Но в этом было и спасение ведь на дворе стояли двадцатиградусные декабрьские морозы. Люди собственным теплом согревали друг друга.

– Этого молодого Добровольского я не знаю, – рассказал отец. – А вот его отца распрекрасно помню. До революции тут неподалёку его имение было. Злой был пан с крестьян три шкуры спускал. Не успели мы рассчитаться с паном Добровольским – сбежал с белыми. А теперь сынок выслуживается перед оккупантами…

Не понимал тогда Иван, слушая разговоры старших, какая страшная опасность нависла над ними. Думал, подержат-подержат да отпустят.

Утром с шумом распахнулась дверь темницы.

– Дмитрий Васюк, выходи! Кто ещё тут Васюки? Выходи!

Отец поднялся, обнял сына. Иван ринулся было за ним, но отец с силой оттолкнул его от двери.

– Чего тебе идти? Ты ещё пацан! Сиди!

Иван припал к окну.

Ночью выпал снег. Он ослепительно блестел под лучами зимнего солнца. Двор был пуст. Когда появился отец, Иван не понял, куда это он так напряжённо смотрит. Но тут из-за угла выехал на коне, украшенном позолоченной уздечкой и серебристыми кистями начальник полиции Добровольский. В правой руке он держал обнажённую шашку.

– Коммунист? – спросил он.

Отец, гордо расправив плечи, стоял в трёх метрах от начальника полиции – босой, без полушубка, со следами побоев на лице.

– Беспартийный коммунист я, – сказал он с вызовом, гордо. – А ты – гад фашистский!

Добровольский взмахнул шашкой…

Матери Иван не стал рассказывать, что видел на тюремном дворе в Соснице. Только прошептал: «Нет у нас больше батьки…»

Дома Иван не задержался. Торопился к товарищам. Их, комсомольцев, осталось в селе четверо. Новости оказались неутешительными. Ещё поздней осенью фашисты сожгли соседние сёла Рейментаровку, Олейники, Гутичи. Партизаны отступили куда-то в брянские леса.

– Вот так и будем сидеть сложа руки? – спросил Иван.

– Что сделаешь, если их сила? – спросил кто-то.

– Драться! Не в открытую, нет. Будем сельскими партизанами. Днём, как все, а ночью – воевать. Для начала возьмёмся устраивать диверсии на дороге.

– Мин-то у нас нет…

– Мы с Мишкой ещё осенью набрели на склад снарядов на речке Убеди. Ямку выкопать, поставить снаряд вверх головкой. Гляди, кто-нибудь и накатит!

В первый раз они отправились на новгородсеверский большак в июне. Иван Васюк был за старшего, с ним двое – Мишка-одноклассник и паренёк из Олейников. Родители у него погибли во время карательной экспедиции, и он жил у бабки в Козляничах. Звали его Семёном, был он какой-то невесёлый и неразговорчивый, но на него можно было положиться. С собой ребята несли два тяжёлых снаряда, сапёрную лопатку и берёзовый веник, чтобы замести следы диверсии.

Июньские ночи коротки – заря с зарёй сходится. Когда вышли из лесу, уже было светло, хотя восток даже не заалел.

Шоссе в оба конца просматривалось километра на два, а возможно, и дальше.

Иван долго ходил по дороге: всё никак не мог выбрать место.

Наконец, сказал:

– Сюда, ребята!

Дорога была ровная, но всё же колея выделялась. Там и начали копать. Сапёрная лопатка пригодилась. Минут через двадцать поставленные в сотне метров друг от друга снаряды были аккуратно прикопаны, а лишняя земля выметена на обочину.

Заспорили, что делать дальше. Мишка уговаривал немедленно уходить.

– Ведь когда рванёт, так сюда все полицаи посбегаются. Поймают! – убеждал он скороговоркой.

Иван твёрдо стоял на своём – нужно увидеть, как пройдёт операция. Мишка ушёл, а они с молчаливым Семёном залегли в кустах. Выглянуло солнце, пригрело, и они незаметно уснули.

Их разбудил взрыв. Ничего не понимая спросонья, они вскочили на ноги. На дороге, перевёрнутый вверх колёсами, лежал грузовик, из которого доносился истошный визг.

На их счастье, охраны не было. Мёртвый шофёр вывалился из кабины. Радость первой победы не омрачилась даже тем, что подорвалась машина со свиньями, а не с солдатами. Но дело было сделано: они удостоверились, что могут наносить удары по врагу.

Их маленькая группа провела несколько диверсий на дорогах. Полицаи рыскали по селу, обещали в награду за головы «преступников» деньги и коров.

Но однажды очередная вылазка едва не закончилась трагически.

Мишку в последний момент не пустила мать, видимо, заподозрившая что-то.

Семён ходил по сёлам в поисках работы и пропитания. Вот и задумал Иван идти в одиночку.

Как обычно, выбрался из села ночью, когда всё вокруг спало. Разыскал тайник, куда они перенесли с брошенного склада часть снарядов. Вытащил два снаряда, но в последний момент передумал и второй вернул на место. Не оказалось сапёрной лопатки – она осталась у Мишки. «Обойдусь и финкой, – решил Иван. – Дожди лили, земля мягкая».

Наученные горьким опытом, оккупанты старались не ездить по накатанной колее. Они останавливались, едва заметив что-то подозрительное. Немало снарядов было обнаружено и обезврежено.

Чтоб заминировать дорогу наверняка, Иван выбрал съезд с короткого деревянного мостика, километрах в двух от села. Он надеялся, что первой утром пройдёт машина с мадьярами-жандармами: они заночевали в селе и всю ночь пропьянствовали со старостой. «Фиат» стоял во дворе старосты под охраной полицая.

Он вкопал снаряд, отошёл в кустарник и сел на пенёк. Отсюда ему были видны крайние хаты.

Наверное, Иван замечтался, потому что когда взглянул в сторону села, первые три телеги успели пройти половину расстояния до мостика. Это был обычный продовольственный обоз. Полицаи раз в неделю снаряжали его в райцентр. Обычно обоз сопровождало, двое-трое полицаев, а возницами назначали простых крестьян, насильно мобилизованных захватчиками. «Что же делать?» – растерялся Иван.

Оставить снаряд – значит, подвергнуть опасности ни в чём не повинных людей. В лучшем случае, подорвётся полицай, который едет на первой телеге.

Ещё не подумав о последствиях своего поступка, он рванулся к мостику. Лихорадочно откопал снаряд, подхватил, побежал к кустам, ожидая выстрела в спину. Упал на землю и затаился…

Когда последняя телега скрылась из глаз, Иван перевёл дыхание. Нужно было спешить: вот-вот должна была показаться машина. В старую ямку ставить снаряд было нельзя – уж слишком выделялась.

Начал рыть новую, но стальное лезвие финки сломалось. А вдалеке слышался натужный гул поднимающегося вгору тяжело гружёного грузовика. «Неужели не успею? – лихорадочно билась одна и та же мысль. Уйдут ведь!»

Иван копал то обломком финки, то руками. Пот застилал глаза, а гул всё приближался и приближался.

Иван скатился в кювет, когда машина подходила к повороту на мост. Взрыв разметал автомобиль…

Диверсия на шоссе встревожила оккупантов. Из районного центра приехали жандармы.

Ночью в дом к Васюку кто-то постучал. Подошла мать. Человек прокричал в открытое окно:

– Пусть Иван уходит в лес! Арестовали Мишку, Семёна и ещё ребят… Иван, не долго думая, кинулся через огороды к лесу. Двое суток бродил по самым глухим местам Рейментаровского леса, прежде чем наткнулся на партизанскую заставу. Встретили его неприветливо, долго расспрашивали, откуда, куда и зачем идёт. Когда парнишку отвели на базу, Фёдоров позвал его к себе в землянку. Иван рассказал, как ставил снаряды на дороге, как арестовали его товарищей и почему он вынужден был бежать.

– Что воевал против фашистов – молодец. Но в отряд не возьму. Здесь у меня не детский сад, – сказал Фёдоров. – Сам говоришь, что есть родственники в дальнем селе. Туда и уходи. А понадобишься – позовём.

Так, наверное, и пришлось бы ни с чем уйти парнишке, если б не встретился ему в отряде односельчанин. Поручился он перед командиром за Ивана.

– Будь по-твоему, – согласился Фёдоров. – Только парня береги. Он и жить-то ещё не начал…

Определили комсомольца Васюка в первую роту, выдали карабин.

– Смотри, Ванюша, без меня на первых порах вперёд не забегай! А то я твой характер знаю: самостоятельность – штука хорошая, но здесь война, – сурово предупредил односельчанин.

Его слова Иван пропустил мимо ушей. Он – партизан и это главное. Теперь – поскорее бы в бой.

Это нетерпеливое желание бить врага едва не кончилось для Ивана плачевно. Взвод, где служил Васюк, участвовал в разгроме вражеского транспорта. Нападение прошло успешно, и партизаны, верные своей тактике, стали уходить. Тем более, что из ближайшего села к немцам уже спешила помощь.

А Иван, не обратив внимания на команду «отходить!», поджидал врага. Он выбирал цель и нажимал и нажимал на курок. Хватился тогда, когда затвор глухо щёлкнул, а выстрела не последовало. Жандармы и полицаи стали окружать партизана, решив, видимо, взять его живым. В самый последний момент подоспели товарищи и отбили парнишку. Разъярённый командир доложил Фёдорову о случившемся. «Всё, – решил Васюк. – Теперь уж точно отправят в обоз, к старикам да женщинам. Буду на кухне пропадать!»

Но Алексей Фёдорович, выслушав доклад командира взвода, подошёл к Васюку и спросил:

– А не страшно было одному остаться? Ведь фашисты по головке бы тебя не погладили…

– Нет, не страшно. Только обида жгла, что ни одного так и не убил. Руки у меня тряслись, товарищ командир, – честно признался Ваня.

Фёдоров не удержался и рассмеялся.

– Значит, так. Винтовку у партизана Васюка отобрать… – Фёдоров сделал паузу и вдруг сказал: – Выдать пулемёт Дегтярёва. Там патронов поболее!

Большего счастья Иван Васюк в жизни своей не испытывал. Ручной пулемёт Дегтярёва! Да он и мечтать об этом не смел!

…Их собрали после завтрака по сигналу тревоги, построили. Партизаны терялись в догадках – ведь ещё накануне было объявлено, что рота получает днёвку. А это значило, что они будут чистить и приводить в порядок оружие, стирать личные вещи, слушать лекцию, а свободное время посвятят отдыху. Заранее радовались – не часто такие дни выпадали на долю народных мстителей.

Вскоре всё прояснилось. Из Гомеля от связного-железнодорожника принесли сообщение: 28 апреля, примерно в полдень, по железной дороге Гомель – Брянск проследует состав из четырёх мягких вагонов. В этом поезде возвращаются на фронт после отдыха в тылу около двухсот немецких офицеров.

Три диверсионные группы были срочно направлены к железной дороге. В той, куда включили Ивана Васюка, был ещё один пулемётчик, девять автоматчиков и минёр-подрывник.

Времени оставалось в обрез.

Первая и вторая группы были обнаружены охраной и сильным огнём оттеснены в лес. Часовые вдоль пути стояли на расстоянии прямой видимости и перекликались между собой. Снять их было невозможно. И день, как назло, выдался яркий, солнечный – человека за километр видно. Кроме того, по линии курсировала автодрезина с двумя пулемётами.

– Задачка… – размышлял вслух минёр. – Глядишь, немцы и впрямь на фронт уедут. Приедут и будут рассказывать, как партизаны им ручкой на прощанье помахали… Не может быть, чтоб не было выхода!

– Даже если мы все вместе поднимемся и кинемся в атаку, поезд пройдёт… Особенно после того, как часовые обнаружили партизан, – невесело ответил второй пулемётчик. – Только в двух местах и можно было подступиться к насыпи. И оба уже опробованы нашими товарищами. Кровью опробованы…

– Можно подойти… вернее, подползти, – неуверенно предложил Иван Васюк. – Далеко, правда, ползти придётся…

– Ладно, говори, – сказал подрывник.