Текст книги "Космический ключ"

Автор книги: Яков Левант

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

«Да он издевается надо мной!» – догадался Эдик и даже покраснел от возмущения.

– Не боюсь я вашей «стрелы»! – воскликнул он и, решительно схватив большую ветку, с хрустом отломил ее. – Ни капельки не боюсь!

– Ты храбр, джигит, – охотно подтвердил старик. – Твое сердце стучит отвагой. Как сердце молодого барашка под ножом мясника. Прощай, храбрый урус!

И с тем же хрипловатым тихим смехом Азизбек легко тронулся вверх по склону. Верблюды, задевая седлами за кусты, гуськом потянулись вслед.

Короткое возбуждение разом опало. Эдик вновь ощутил знакомый холодок в груди. Где-то здесь, в кустарнике, еще прячется ок-илан, змейка-стрела... Что если старик все же не врет? В самом деле – с какой стати станет он лгать? Нет, нет, лучше не рисковать...

Боязливо поглядывая на кусты, Эдик с большой веткой саксаула осторожно спустился вниз. Владимир Степанович неподвижно сидел на каком-то тюке, Эдика поразили его беспомощно опущенные руки.

Бросив на землю ношу, Красиков нетерпеливо огляделся. Что делать дальше? И куда это направился старый Азизбек?

Эдик почувствовал, что начинает злиться. Какого черта! Как будто намаялся он меньше других-прочих... Старик окончательно раскис, это ясно. Но есть же тут проводник! Пусть позаботится хотя бы насчет костра...

– Куда это он запропастился?

Владимир Степанович устало поднял голову.

– Повел верблюдов на выпас. В соседней котловинке он высмотрел для них илак. Отличный подножный корм. А здесь саксаул, топливо для костра, – Боровик вздохнул, тяжело поднялся на ноги. – Что ж, пора и за дело браться. Скоро совсем стемнеет.

Сумерки и впрямь быстро сгущались. Кусты на противоположном склоне слились в одну темную массу. Эдик зябко повел плечами. Ему припомнились рассказы бывалых путешественников о всевозможной нечисти пустынь, выползающей из пор после захода солнца.

– Там, в кустах, я наткнулся на змею. Ок-илан – змейка-стрела. Азизбек сказал, что она пробивает сердце.

Владимир Степанович скупо усмехнулся.

– Пустые бредни. «Стрела» никогда не нападает на людей. Да и укус ее совсем не страшен, не болезненней пчелиного.

– Но Азизбек...

– Видно, он решил подшутить над вами, – возразил Владимир Степанович, умело складывая костер. – Наполните-ка чайник – вода в челеке.

Подшутил? Ну нет, старик не походил на шутника. Особенно в тот момент. «Остерегайся, урус»... Нет, нет, не дружеское предупреждение, – откровенная угроза звучала в низком, хрипловатом голосе...

Чиркнула спичка. Узенький, светлый язычок огня, пробившись сквозь черное сплетение ветвей, взвился вверх.

– Чайник за тюком, – подсказывает Боровик.

Эдик спохватывается. Вот он чайник, закоптевший, видавший виды... А где вода? В челеке? Ну да, так называются, наверно, эти плоские, чудные бочата. Их тут целых четыре. Ничего не окажешь, запасливый старикан! Начнем хотя бы с крайнего, он, как видно, неполон: уж больно легок. Ого, да его можно даже приподнять!.. Стоп, что же это...

– Владимир Степанович! Он... он пуст!

– Не может быть, – Боровик с недоумением смотрит на юношу. Затем быстро простукивает остальные бочата, внимательно осматривает пробки.

– Не может быть, – машинально повторяет он, растерянно оглядываясь по сторонам.

– Верблюды были оседланы, – вспоминает Эдик. – Он увел их оседланными.

Внезапно, ни слова не говоря, Владимир Степанович устремляется вперед. Красиков едва поспевает за ним. Под самым гребнем бархана профессор останавливается перевести дух.

– Это еще ничего не значит, – тяжело дыша, говорит он. – Ничего не значит. Караванщики иногда пускают верблюдов оседланными.

Они медленно преодолевают последние метры до гребня. Перед ними открывается широкая котловина, заросшая реденькой, невзрачной, но ярко-зеленой травкой.

– Это и есть илак – песчаная осока, – тихо говорит Владимир Степанович.

Но оба они уже не смотрят на песчаную осоку. По ту сторону котловины видна огромная пирамидальная гора сыпучего песка. Треугольная вершина ее четко рисуется на багровом фоне окрашенного закатом неба. А чуть пониже, наискось пересекая склон, тянутся верблюжьи следы. Узенькой ровной строчкой они бегут из котловины и скрываются, исчезают за гребнем дальнего невысокого бархана.

ГЛАВА 15
Одну только каплю!

– Быть может, он отвел верблюдов туда, за бархан, – неуверенно произнес Красиков. – Я сбегаю, посмотрю.

Владимир Степанович отрицательно покачал головой. Сорвав длинную травинку, увенчанную маленьким зеленым цветком, он задумчиво распрямлял узенькие листочки.

– Я сбегаю туда, – в голосе Эдика звучало отчаяние. – Они, наверное, там.

Боровик удержал его за локоть:

– Надо беречь свои силы. Присядем. Там их нет.

Оба уселись на мягкий, источающий еще тепло песок.

– Посмотрите на это маленькое ботаническое чудо, – неожиданно заметил Боровик, протягивая Эдику травинку. – Она так приспособилась к суровому климату пустыни, что ей не страшны ни жара, ни холод. Летом, когда иссякнет почвенная влага, верхушка травинки отмирает, сокращая площадь испарения. Но вот выпали первые осенние дожди, и растение оживает вновь. Травинка наполняется соком, зеленеет. Приходит зима, холод убивает листья, но даже мертвые они не опадают. Узел кущения их защищен песком. И чудесная маленькая травка долгие месяцы доставляет корм скоту, зазимовавшему в пустыне. Не зря туркмены зовут илак «сеном на корню».

Эдик невольно улыбнулся. Ну кто еще, кроме его «патрона», способен на такое! Оставшись без воды и проводника в пустыне, спокойненько разглагольствовать о каком-то «сене на корню»...

– Да, это настоящее «сено на корню», – медленно протянул Владимир Степанович, и Эдик вдруг понял, что его руководитель думает совершенно о другом.

Красиков не ошибся. Рассказывая о замечательных свойствах песчаной осоки, Владимир Степанович в то же время напряженно размышлял. Таинственное исчезновение проводника вывело из оцепенения, вернуло прежнюю энергию. Сейчас он вспоминал, взвешивал, сопоставлял. Цепкая, натренированная память ученого-исследователя без труда воссоздавала перед ним всю цепь событий.

– Шкурки... Что он там говорил о погрузке шкурок?

– Это когда вы предложили мне вернуться, – напомнил Эдик. – Сказал, что в самолет погрузят шкурки каракуля, будет духота, вонь...

– А самолет взлетел сразу, как мы тронулись.

– Точно, – оживился Эдик. – Шкурки не грузились, он солгал.

– Он лгал с самого начала! Понимаете, лгал! Значит, история с аварией вертолета – тоже выдумка. Ему зачем-то надо было заманить нас в пески, и вот он...

Боровик взглянул на Эдика и тут же спохватился.

– Простите меня, – тихо проговорил он. – Я так обрадовался, что позабыл обо всем на свете. Она ведь у меня единственная...

Он помолчал с минуту, задумчиво следя за гаснущим на горизонте заревом.

– Скажите, – неожиданно спросил он. – Эдик – это действительно ваше имя?

Красиков замялся:

– Так зовут меня дома. Ну и вообще... знакомые девушки, приятели... А что, разве плохое имя?

– Отличное, – без улыбки ответил Боровик. – У меня был друг, большой ученый. Его звали Эдвард. Джордж Эдвард Эверетт. Но сейчас мне хотелось бы называть тебя твоим настоящим именем, – внезапно переходя на ты, заключил профессор.

– Настоящее мое имя – Вася, – не без смущения признался Красиков. – Василий.

– Ну вот мы и познакомились, – Владимир Степанович положил руку на колено юноши. – А теперь поговорим как мужчина с мужчиной.

Красиков насторожился. За шутливым тоном чувствовалось что-то пугающее. Знакомый холодок вновь стеснил грудь.

– Так вот, – продолжал Владимир Степанович, не отнимая руки. – Должен прямо сказать: положение наше не из завидных. Выбраться отсюда будет нелегко. Надо возвращаться на колодец к чабанам.

– На колодец? – ахнул Красиков. – Пешком?

– Или мы за двое суток доберемся до колодца, или...

– Или?.. – похолодел Василий.

– Или нас спасет только чудо, – спокойно ответил Боровик. – Пошли.

– Как? Прямо сейчас? Но я... я не могу. После этой поездки я с трудом переставляю ноги. Они не слушаются.

– Надо заставить слушаться. Надо. Понимаешь? – Владимир Степанович легко поднялся, отряхнул песок. – Пошли, Вася.

Уже стемнело. Звезды, непривычно крупные и яркие, повисли над песками. Заметно похолодало, и Красиков зябко поеживался в своей тонкой шелковой маечке.

Костер прогорел, только пара головешек скупо освещала стоянку. Натянув рубашку, Василий принялся было собирать свое имущество.

– Придется все оставить, – заметил Боровик.

– Но это же «Киев», – возмутился Красиков, прижимая к себе новенький фотоаппарат. – Я отдал за него...

– Придется оставить, Вася, – мягко, но решительно повторил профессор. – Заверни все в брезент, мы заберем потом. А сейчас – ничего лишнего. Только фляжку. Давай-ка ее сюда.

– Она... Она пуста, – густо покраснел Красиков.

– Ничего, – спокойно отозвался Владимир Степанович, пристегивая к поясу баклажку. – Она еще может пригодиться.

Они тронулись в обратный путь при свете звезд. Верблюжьи следы отчетливо читались на рыхлом песке. Владимир Степанович уверенно шел вперед. Красиков, проклиная все на свете и чертыхаясь вполголоса, ковылял за ним на непослушных полусогнутых ногах.

К полуночи следы исчезли. Владимир Степанович поднес к глазам циферблат ручных часов.

– Через сорок минут взойдет луна, – сказал он. – Пока можно передохнуть.

Красиков, ни слова не говоря, повалился на песок. Сон пришел мгновенно. Проснулся он скоро с недоумением и досадой, – Боровик осторожно потряхивал его за плечо.

– Как? Уже!..

– Надо идти, Вася. Пора.

Луна, большая, приплюснутая, цвета красной меди, повисла над горизонтом.

– Вот он, след. Смотри.

На освещенной луною поверхности плотных песков можно было различить скупо отпечатавшиеся следы.

– Пошли, Вася.

Красиков попытался встать, но тут же со стоном откинулся назад. Глухая, ноющая боль гнездилась в каждом суставе, в каждой мышце.

– Нельзя разве обождать утра?

– В жару мы недалеко уйдем. К тому же, если подует ветер...

Василий вздрогнул: «Если подует ветер...» Ему живо представились струйки песка, обегающие с барханов, заметающие след. Как слаба, однако, как ненадежна единственная ниточка, связывающая их с миром, с жизнью...

– Да, да, пошли, конечно, пошли!

Он поднимается с помощью Боровика, ноги его подкашиваются.

– Как деревянные, – жалуется он.

– Это пройдет, – успокаивает Владимир Степанович. – Пройдет.

И снова идут она за бесконечным, петляющим среди барханов следом. Широко расставляя тяжелые, будто свинцом налитые ноги, потеряв всякое представление о времени, Красиков тщетно борется со сном. Веки его смыкаются сами собой, он спотыкается, падает, поднимается вновь... Но вот, случайно оглянувшись, Василий замечает странные зеленые огоньки позади себя.

– Волки! – пугается он. – Владимир Степанович, волки!..

Боровик вглядывается в темноту. Парные зеленые огоньки замирают.

– Шакалы, – успокаивает он юношу и вдруг, резко взмахнув руками, громко кричит:

– Эге-ге-ей!

Зеленые огоньки исчезают.

– Пошли.

Сонливости как не бывало. Да и силенок будто прибыло. Опасливо оглядываясь, Василий спешит за Боровиком, едва не наступая ему на пятки. Всевозможные рассказы о различных «ужасах пустыни» возникают в памяти. В каждой тени чудится сейчас затаившаяся опасность, в каждом шорохе слышится угроза.

Так бредут они до рассвета.

Когда звезды поблекли и растаяли в забелевшем небе, а на северо-востоке четко обозначилась яркая малиновая полоска, Боровик скомандовал короткий привал.

– Только пятнадцать минут, – предупреждает он.

Василий и не пытается возражать. Странная безучастность овладевает им. Ночные страхи испарились, но ему уже не хочется спать. Опрокинувшись навзничь, он смотрит в высокое, медленно наливающееся голубизною небо. Если б можно было лежать так долго-долго! Он готов даже примириться с чувством голода и жажды, которая опять дает о себе знать. Все это, в сущности, не так уж и страшно. Немного сосет под ложечкой, да побаливают растрескавшиеся губы, когда прикасаешься к ним распухшим, шершавым языком. Пустяки. Главное – покой! Если б можно было лежать так...

– Пошли, Вася.

Красиков без ропота поднимается. «Пошли»... Сколько раз уже слышал он это слово! Тысячу? Миллион?

Кругом пески, только пески, без конца и края. Песчаные волны убегают к горизонту. А там выплывает уже над краем пустыни слепяще лучистый диск.

Боровик идет как заведенный. Странно, откуда столько силы у старика? Впрочем, ничего особенного – привычка. Будь у него, Эдика, время потренироваться, сто очков вперед дал бы своему «патрону». Он, Эдик... Хотя, теперь он Василий, Вася. И обращаются к нему на ты... Не слишком ли много позволяет себе старый гриб? Впрочем, «патрон» – молодчина, нельзя отрицать этого. С таким не пропадешь. Они выберутся, обязательно выберутся, просто смешно было бы остаться здесь, в песках. До колодца, наверно, совсем уже недалеко, ведь они шли всю ночь... А старик, между прочим, прав – идти становится все тяжелее. Еще недавно воздух был прохладен, а сейчас... Какая жарища! И жажда! Кто это сказал – пустяк? Как колет в горле! И язык... Он распух, отяжелел. Что за муки... Сейчас бы – каплю воды. Одну только каплю! Неужели не осталось во фляжке? Не может быть, если потрясти как следует...

Владимир Степанович обернулся. Красиков, сидя на песке, смотрел на него безумными глазами.

– Каплю! Одну только каплю!..

Заметив невдалеке куст саксаула, Боровик, ни слова не говоря, направился гуда.

– Нету?.. Не верю! Не может быть!

Боровик вздохнул. Да, если б было хотя полфляжки. Тогда бы он поручился за исход. А сейчас... Продержатся ли они до вечера? И хватит ли сил потом продолжить путь? Он и сам еле на ногах стоит. А сколько еще осталось до колодца? Вчера он был как во сне... Меткий удар, что и говорить! Сразу видна опытная рука.

С хрустом ломаются ветки саксаула. Скорее, скорее, бедняга совсем раскис. Выдержит ли до вечера? Во всяком случае, если завтра к утру не выйдут они к колодцу, все будет кончено. Это определенно...

Наконец, сооруженный на скорую руку шалаш готов. Вернее, это даже не шалаш – так, небольшое укрытие от солнца. Владимир Степанович накидывает сверху свой серенький пиджачок. Узорчатая тень на песке густеет. Отлично, здесь можно отлежаться, пока не спадет жара.

– Пошли, Вася.

Опять «пошли»? Когда ж прекратится эта пытка! И неужели действительно нет ни глотка воды!..

Опираясь на Боровика, Василий бредет к укрытию. Песчаные волны приплясывают вокруг. В глазах темнеет, он чувствует легкий приступ тошноты.

– Вот так. Ложись и спи. Понял? Сейчас надо спать.

Владимир Степанович и сам устраивается рядом. Спать, только спать. Сберегать силы. Предстоящая ночь будет решающей. Они должны выйти, они выйдут к колодцу. Если только не поднимется ветер, не занесет следы.

В полдень Владимир Степанович проснулся, с тревогою выглянул из шалаша. Солнце стояло в зените, пески плавились и блестели, источая невыносимый зной. Но кругом было тихо. Тихо-тихо, только Красиков стонал и бормотал в тяжелом забытьи. Передвинув пиджак, чтобы тень снова легла на голову Васи, Боровик вернулся под навес. Но заснуть он был уже не в состоянии. Мучила жажда. Верный своей привычке не злоупотреблять водой в пустыне, Владимир Степанович сделал всего несколько глотков накануне утром. С тех пор прошло более тридцати часов!

– Тону!.. Спасите!.. – внезапно забормотал Красиков.

Боровик с сочувствием покосился на юношу. Водяная галлюцинация, дело обычное. Сейчас бедняге мерещатся водопады и дворники со шлангами, тележки сатураторшиц и тропические ливни... Эх, Вася, Вася! Если б ты оставил вчера полфляжки! Глоток утром, другой – вечером, после захода солнца. Так можно продержаться долго. Даже странно, что предатель-проводник не учел этого. Очень, очень странно.

Когда жара начала спадать, Василий понемногу пришел в себя. Он выполз из укрытия и прихрамывая подошел к Боровику, присевшему на песчаный холмик.

– Жмут, спасу нет, – пожаловался он, кивая на свои щегольские сапожки.

– Сними, – посоветовал Владимир Степанович.

– Как? Босиком! – ужаснулся Красиков.

– Сегодняшний переход будет много тяжелее, – предупредил Боровик. – Нельзя задерживаться ни минуты. А ведь ты сейчас не способен и шага сделать.

Солнце клонилось к горизонту. Тени, длинные и четкие, ложились на песок. Они рождались повсюду: от холмов и холмиков, от кустов, даже от тоненьких, высохших былинок... Василий вспомнил зеленые огоньки, загоравшиеся во мраке.

Да, выхода не было. Кривясь и морщась от боли, Красиков стащил сапоги, остался в одних носках.

– Куда же их? – растерянно глядя на сапоги, спросил он.

Владимир Степанович еле заметно усмехнулся. Мальчик еще не понимает, насколько их положение серьезно.

– Время, Вася.

Красиков аккуратно ставит сапожки возле укрытия, трогает свисающий с веток серенький пиджак.

– А его... Вы тоже?.. – чугунный язык еле ворочается во рту.

– Сегодня каждая тряпка будет тянуть к земле, – отвечает Боровик и идет вперед.

Рядом шагают тени. Огромные, уродливые, они прыгают по буграм, вытягиваются в котловинах на десятки метров. Василий старается не глядеть на них. Он следит, как тяжело погружаются в песок стоптанные сапоги профессора. Да, теперь-то он знает цену разношенной обуви. В следующий раз... Впрочем, что сейчас об этом думать. «А фляжка-то ведь была полна! – внезапно вспоминает он. – Старик ничего не пил со вчерашнего утра!»

Тени растут и растут. Потом они сливаются и пропадают. Короткие сумерки наплывают на пустыню. Затем наступает темнота.

Первые минуты, освободившись от тесной обуви, Красиков испытывает облегчение, но вскоре усталость берет свое. С трудом уже дается каждый шаг. Время от времени оба они тяжело опускаются на песок, подолгу лежат, набираясь сил для нового рывка.

Так проходит ночь. Первые солнечные лучи освещают две неподвижные фигуры, распластавшиеся у подножия бархана. Владимир Степанович первым поднимает голову.

– Пошли, Вася.

Ему кажется, что говорит он в полный голос, но это только шепот.

Вытянув руку, Владимир Степанович трогает за плечо лежащего рядом Красикова.

– А!.. Что?.. – вскидывается тот.

Профессор пытается встать, но ноги больше его не держат. Тогда, приподнявшись на руках, упорно ползет вперед. Красиков, скорее по привычке, чем сознательно, следует его примеру. Проходит целая вечность, прежде чем достигают они вершины. Тяжело дыша, совершенно обессиленные падают в тени одинокого деревца. Серебристые листья его трепещут, тоненькие ветви гнутся.

– Ветер, – шепчет Боровик. – Поднимается ветер. Следы заносит. Это конец...

Он оглаживает блестящую, темно-оранжевую кору, затем, уцепившись за ствол, с трудом поднимается, заглядывает через край бархана. Ага, что это? Неужели галлюцинация!.. Нет, тысячу раз нет!

– Вася! Здесь такыр, колодец... Мы спасены!

– Что... что там? – бормочет Красиков.

Но профессор не отвечает. В молчаливом отчаянии он смотрит вниз. На бурой, растрескавшейся, истоптанной тысячами копыт поверхности – ни души. Такыр пуст.

ГЛАВА 16
Сюзен – дерево пустыни

Да, такыр был пуст, и даже бетонное кольцо в центре его уже не сулило спасения. Профессор хорошо знал, что на этом участке Каракумов колодцы роются не меньше, чем на полторы сотни метров. Достать с такой глубины воду без веревки нечего и думать.

Собрав остаток сил, Владимир Степанович спустился, вернее, сполз с бархана. Последняя надежда была только на лоток, длинный деревянный лоток, служивший для водопоя овец. В нем могла остаться вода. Конечно, если ее еще не выпило солнце!

Увы, лоток был сух. Только в самом конце его, в нижней части, сохранилось чуточку воды. Профессор рванулся было к ней, но вовремя опомнился. Опустившись на колени, он осторожно коснулся губами шершавого и влажного дна лотка. Затем, выждав минуту, сделал один-единственный маленький глоток.

Теперь надо было ее как-то сохранить от солнца. Сохранить во что бы то ни стало!.. Открыв перочинный нож, он затаил дыхание и, переждав нервную дрожь в пальцах, легонечко ковырнул глиняную обмазку в углу лотка. Тоненькая струйка воды ударила в подставленную фляжку.

Туго завинтив пробку, Боровик заспешил назад. Красиков бредил, разметавшись на песке. С трудом приподняв его голову, профессор поднес фляжку к губам.

– Еще! – взмолился сразу оживший Красиков, цепляясь за руку Боровика. – Владимир Степанович, еще глоток!

– Погоди, – возразил профессор. – Спустимся вниз. Можешь идти?

Они спустились к колодцу, и здесь Боровик снова протянул Василию фляжку.

– Только глоток, – предупредил он. – Один небольшой глоток.

– Но почему? – округлил глаза Василий. – Разве... разве это не тот колодец?

– Тот, Вася. Колодец тот, но... – профессор тяжело опустился на песок. – Посмотри сам.

Красиков подбежал к бетонному кольцу, нагнулся и вдруг резко выпрямился. Две сероватые птицы выпорхнули из колодца и, едва не задев лица, взмыли вверх.

– Голуби, – успокоил его Боровик. – Дикие голуби. Пролетая над песками, они обычно укрываются от жары в колодцах.

Но Красиков уже не слушал. В полном смятении смотрел он вниз, в черную пустоту. Всего минуту назад считал он себя спасенным и...

– Сколько же метров? – хрипло спросил он. – Надо смерить, сколько здесь метров, и потом...

– Смерить легко, – заметил Боровик и указал на прямую, как нить тропу, глубоко врезавшуюся в такыр. – Смотри, ее выбили верблюды, поколения верблюдов, вытягивавших из колодца наполненную водой бадью. Протяженность тропы точно соответствует длине веревки.

– Но здесь двести метров, никак не меньше!

– Метров сто пятьдесят, – поправил Владимир Степанович. – Впрочем, от этого нам не легче. Вода недоступна для нас.

– Надо что-то делать тогда! – заметался Красиков. – Что-то делать! Не можем же мы так, сложа руки...

– Вот именно, – спокойно перебил его Боровик. – Именно – сложа руки. Надо ждать, Вася, беречь силы и ждать. Ничего умнее не придумаем. Вероятно, нас уже ищут.

– Может, пастухи еще недалеко! – не сдавался Василий. – Может, они только что, ну только перед нами ушли отсюда...

– И ты думаешь их нагнать? – слабо улыбнулся Боровик. – Не будем тешить себя этим. К тому же ушли они давно. Вспомни про голубей.

Красиков сразу сник. Краткое возбуждение оставило его. Устроившись рядом с Боровиком в тени колодца, он привалился спиной к шершавому бетону. Владимир Степанович подал ему фляжку.

– Только не увлекайся. Нам надо растянуть воду хотя бы на пару дней.

Василий сделал осторожный глоток...

– Спасибо, Владимир Степанович. Вы знаете... Я никогда не думал, что вы такой... такой...

– Какой же? – слабо улыбнулся Боровик.

– Такой мужественный. Ну и вообще... Упорный.

– Ага, упорный? А без упорства, Вася, тут нельзя. Никак нельзя. Смотри! – профессор указал на одинокое стройное деревце, выглядывающее из-за гребня бархана. – Это песчаная акация – сюзен – единственное лиственное дерево пустыни. В Каракумах больше никто не позволяет себе такую роскошь. Да оно и понятно: листва способствует усиленной отдаче влаги. Ни эфедра, ни кандым, ни саксаул не имеют листьев, им легче переносить жару, но... Но зато трудно, ох и трудно тягаться с сюзеном. Ведь именно в листе происходит фотосинтез, именно лист, по образному выражению Тимирязева, «запасает впрок солнечные лучи»! Зеленые побеги, заменившие листву у саксаула, видимо, не могут обеспечить растению той жизненной силы, какую обретает оно с помощью листа. А жизненная сила сюзена поразительна. Он вырастает там, где не удержится ни одно другое крупное растение.

– Что же помогает ему выжить в песках? – спросил Красиков. Нельзя было не задать вопроса. Хотя бы из вежливости! Старик, конечно, старается отвлечь его от черных мыслей. Это благородно со стороны «патрона», право же, страшно благородно. – Как же достает он воду?

– Вода не главная для него проблема, – видимо не замечая васиного равнодушия, с увлечением продолжает объяснять профессор. – В глубине барханов всегда есть влага. Сюзен добирается до нее, да и не только он. Например, белый саксаул ничуть не хуже высасывает оттуда воду.

– Но чем же тогда сюзен так велик и славен?

– Упорством, дьявольским упорством! Погляди, как красуется он на вершине. Можно подумать – его любимое местечко. А ведь это совсем не так.

– Не так? – рассказ Боровика, незаметно для него самого, начал заинтересовывать Красикова.

– Сюзен хитер, он селится всегда на склоне, в затишке. Но стоит ему приподняться, стоит его корням добраться до глубинной влаги – самый свирепый ураган ему не страшен. Ствол занесло песком? Ну и что ж! От ствола, из-под самой макушки выбегают придаточные корни, надежно укрепляют дерево в нанесенном слое. Сюзен поднимается, растет, и вот уже он наверху холма... Изменилось направление ветров, бархан сдвинулся, корни нашего сюзена обнажились, а ему хоть бы что! От этих самых оголившихся корней новая поросль немедленно убегает вглубь, пронизывает песок. Дерево живет.

– Дерево живет, – пробормотал Красиков. – Оно будет жить и тогда...

Но Боровик его не слушает. Да, да, дерево живет. Живет вопреки всему: сыпучим пескам, безводью, иссушающей жаре. Случайные путники любуются и бездумно радуются серебристой его листве. Впрочем, некоторые даже заинтересовываются им. Серебряные листья? Любопытно! Натуралисты аккуратно распрямляют листок на жестком ватмане. Ага, вот в чем дело: сероватая шерстка, покрывая лист, уменьшает испарение? Она отражает чересчур яркий свет? Все ясно! В очередном научном труде описывается новый вид. Описывается, как и положено: добросовестно и подробно. Листва, корневая система, семена, приспособленные к полету... Да, теперь все ясно, натуралисты равнодушно проходят мимо стройного дерева с гладкой темно-оранжевой корой. По-своему они правы: ведь в мире еще тысячи и тысячи неоткрытых, неописанных, неназванных растений и животных... Но вот один из них все же задерживается у дерева. Он не похож на солидного ученого: золотистая тюбетейка, две косички, большие зеленые «марсианские» глаза. Разве бывают солидные ученые с «марсианскими» глазами?.. Что же привлекло этого странного натуралиста? Быть может, грозди прекрасных, только-только распустившихся фиолетовых цветов? Вначале – да, но потом... Не зря обладательница золотистой тюбетейки была волжанкой. Она хорошо помнила чудовищный голод, поразивший в двадцать первом году Поволжье. И любуясь чудесным деревцем, думала о своем.

«Как странно, – сказала она однажды, – странно, что люди ушли отсюда. Здесь можно вырастить столько хлеба!..» Ее муж, молодой, увлеченный своим делом энтомолог, лишь снисходительно улыбнулся. «Вода, – кратко ответил он. – Будет вода – будет хлеб. Когда-нибудь это придет». «Когда-нибудь! – сердито воскликнула она. – Зачем же ждать? Разве в песках нет своей воды?» «Есть, – ответил муж. – Пески хорошо поглощают влагу и с трудом отдают ее. С большим трудом. Легче провести канал». Но упрямица не сдавалась: «Неправда, – возразила она. – Совсем не легче. Существует путь более близкий. И более верный. Надо только помочь им!» «Кому? – удивился энтомолог. Он был не очень-то догадлив, этот охотник за прямокрылыми. – Кому помочь?» «Помочь этим маленьким храбрецам, – и она ласково коснулась серебристой ветки. – Помочь, подтолкнуть, пришпорить...»

Профессор внезапно смолк.

– Что же сказала она еще? – нетерпеливо спросил Василий.

Владимир Степанович ответил не сразу.

– Ничего. Это были последние ее слова.

Смысл фразы не сразу дошел до Красикова. Последние? Почему последние?

– Она погибла? – вдруг догадался он. – Как же случилось это? Жажда?

– Пуля, – тихо ответил Боровик. – Подлая басмаческая пуля.

Они долго молчали. Красиков больше не задавал вопросов, он уже знал, кем являлась для Владимира Степановича женщина с «марсианскими» глазами.

Наконец профессор прервал молчание.

– «Помочь маленьким храбрецам», – медленно повторил он. – Много лет потом звучали во мне эти слова. Я не задумывался над их смыслом. Они для меня были... ну, как шелест серебристой листвы сюзена. Понимаешь, Вася? Тихий, приятный шелест, под который так хорошо и не грустить, и помечтать. Годы и годы прошли, прежде чем сумел оценить значение этой догадки.

– Но мне не совсем понятно, – признался Красиков. – Не подводя воды, оживить пустыню...

Владимир Степанович поудобнее расположился в тени бетонного кольца.

– Ага, не все понятно? – он помолчал. – Представим себе сооружение большого канала, одну из наших грандиозных строек. Тысячи могучих механизмов и тысячи, многие тысячи людей день и ночь трудятся на ней. Несколько лет напряженнейшей работы, многомиллионные затраты и вот – строительство завершено. Подводятся итоги – десятки, сотни тысяч гектаров вновь орошенных земель. Хлопковые поля, виноградники, обводненные пастбища... Площади, вроде, немалые. Но давай-ка переведем их в километры. Сто тысяч га, это будет?..

– Тысяча квадратных километров, – подсчитал Красиков.

– Правильно, тысяча, всего только тысяча. Иначе говоря – полоска в сто на десять километров! Нет, нет, мы не говорим сейчас об экономическом эффекте. Известно – более выгодных вложений труда и средств сегодня не существует. Здесь каждый орошенный гектар окупит себя сторицей, это бесспорно. Но попробуем сопоставить: несколько тысяч квадратных километров, освоенных ценою титанического труда, и огромные пустынные пространства. Капля в море! Когда-то наберемся мы силенок перечеркнуть все пустыни лентами каналов? К тому же, оросить их будет еще полдела. На сыпучий песок не высеешь хлопок. Сейчас проектировщики намечают трассы каналов по наиболее плодородным землям. И то далеко не все массивы в зоне орошения удается использовать под посевы. Так называемые обводненные пастбища – не что иное, как участки, непригодные для земледелия. Процент их и сегодня сравнительно велик. Что же будет, когда водные магистрали устремятся в самую глубину пустынь? Десятилетия минуют, прежде чем образуется там настоящий пахотный слой.

Красиков согласно кивает головой.

– А теперь посмотрим, что может дать нам «ключ». Давай-ка помечтаем, – предлагает Боровик. – Помечтаем, как она будет выглядеть в недалеком будущем – эта наша пустыня. Представь себе – мы летим над ней на самолете. Середина лета, но внизу под нами сплошной зеленый ковер. Всевозможные оттенки, от изумрудного до ультрамарина, представлены на нем. Тут и чудесная песчаная осока-илак, и мощные питательные кусты эрек-селина, детище среднеазиатских пустынь кандым. Нигде не заметишь зловещих желтых шлейфов развеваемых песков. Пришпоренные «Космическим ключом» растения совершили героический рывок. Корни их, устремившись в глубь барханов, достигли живительной влаги. Они уже не зависят более от милостей природы и зеленеют с весны и до глубокой осени... Однако вернемся к общей картине. Присмотримся, – наш ковер на всем протяжении прошит серебряной и красноватой нитью. Любопытно, спустимся пониже. Ага, да это кулисы, древесные кулисы из сюзена и саксаула. Бесчисленными рядами из конца в конец пересекают они пустыню. Для их создания не потребовалось больших трудов: посев обработанных «ключом» семян производили с самолета. А чтоб семена не разлетались, их предварительно «замуровали» в специальный питательный состав. Тебя интересует – назначение кулис? Поднимемся-ка снова вверх. Вот так, теперь вооружись биноклем. Понял, наконец? Повсюду отары и отары. Деревья образуют своеобразные загоны, животные не могут проникнуть сквозь чащу саксаула, они движутся, как по конвейеру. С востока на запад, с запада на восток. Тебе понятно? Тогда повернем на юг, где кипит работа по сооружению нового канала. Вот мы уже над трассой. Всего года два назад здесь были сыпучие пески. «Космический ключ» преобразовал и эти земли. А еще через год, когда строительство закончат, вода придет на плодороднейшие пашни...