Текст книги "Кисмет"

Автор книги: Якоб Арджуни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Якоб Арджуни
«Кисмет»

МАЙ, 1998 г.

ГЛАВА 1

Слибульский и я, забившись в пустой посудный шкаф в небольшом бразильском ресторанчике привокзального района Франкфурта, ожидали рэкетиров.

Шкаф был примерно метр двадцать на семьдесят сантиметров. Габариты наших тел недалеки от размера XL, а кроме того, на нас были пуленепробиваемые жилеты, и, если события примут серьезный оборот, оружие – пистолет и списанное в металлолом ружье – с трудом удастся развернуть без того, чтобы не снести себе ногу или голову. Я уже представлял себе, как головорезы врываются в помещение, открывают шкаф, а там – два скрючившихся, беспомощно барахтающихся идиота, и тут увидел лицо Ромарио. Это владелец и хозяин кабачка «Саудаде», обратившийся ко мне за помощью.

Я познакомился с Ромарио в те времена, когда он делал первые шаги в гастрономическом бизнесе, работая в одной забегаловке в Заксенхаузене, и по сей день поддерживал с ним знакомство. Когда я был на мели, он угощал меня тарелкой супа или еще чем-нибудь, так что я был рад, что он у меня есть. Но, бывая при деньгах, мне не особенно приятно было сталкиваться с ним в какой-нибудь пивной. В таких случаях он подсаживался за мой столик и заводил разговоры – просто так, по причине старого знакомства. А поскольку мы были как бы друзьями, то Ромарио даже не удосуживался заплатить, а я не отваживался требовать это.

Было немного за полночь. Полчаса назад мы заняли диспозицию в шкафу, и уже через двадцать минут ожидания мои скрюченные ноги основательно затекли. Для начала мая стояла слишком жаркая погода. Днем температура поднималась аж до двадцати семи градусов, а ночью не опускалась ниже пятнадцати, что не мешало Ромарио по своему обыкновению до упора включать отопление. Он вечно проклинал германские холода, и эта ругань была своеобразным мостиком, соединявшим его с родной Бразилией. Вот уже двадцать лет он жил во Франкфурте, отпуск проводил на Лазурном берегу, а разваренная курица в кислом соусе и жесткие свиные котлеты с гарниром из консервированного зеленого горошка подавались как национальные блюда бразильской кухни, в чем я сильно сомневался и никогда не пожелал бы Бразилии таких специалистов. Хотя франкфуртцы уже разгуливали в майках, а посетители «бразильского» бара находились на грани теплового удара, Ромарио продолжал упорно настаивать, что в Германии собачий холод, а в его Бразилии всегда солнце: под этим подразумевалось, что здесь все плохо, а там – все хорошо.

Между тем температура в шкафу поднялась до тропической, ног я вообще не чувствовал. Ко всему прочему время от времени раздавалось едва слышное шипение.

– Слибульский?

– Хм?

Слибульский невинно сосал конфету.

– Что ты ел сегодня вечером?

– Вечером? А что? Не помню.

– Ты не знаешь, что лежало перед тобой на тарелке пару часов назад?

Он откашлялся, давая понять, что не считает нужным отвечать на подобные вопросы. Некоторые присвистывают, другие глядят в небо, желая показать, что такие вопросы для них пустой звук.

– Дай вспомнить… Ах да – домашний сыр. Джина сегодня купила и…

– С луком?

– А с чем же еще? Не с клубникой же!

В темноте шкафа я постарался вложить все свое презрение во взгляд.

– Я разве не говорил тебе, что некоторое время нам придется посидеть в этой душегубке?

– Сказал, кажется. Но я представлял себе шкаф попросторнее.

– Вот так? И насколько просторнее? Каких должен быть размеров шкаф, чтобы в нем можно было нормально дышать двум мужикам, один из которых только что нажрался лука?

В полоске света, просачивающейся в шкаф, я увидел, как Слибульский скривился.

– Послушай, мы, кажется, охотимся здесь за мафией – с бронежилетами и стволами, как крутые парни. Но боюсь, мамзель Каянкая, вам лучше держать парикмахерскую, а не сыскное бюро.

Что я мог ответить на это? Поэтому только сказал:

– Послушай, я тут обливаюсь потом и вынужден дышать твоей вонью. Неужели, чтобы быть крутым, надо обязательно дышать твоей отрыжкой?

Слибульский хихикнул.

Тихо матерясь, я прильнул к замочной скважине, в которую видел перебинтованную руку Ромарио. Он сидел за стойкой и делал вид, будто подсчитывает на калькуляторе дневную выручку, хотя в таком нервозном состоянии вряд ли мог посчитать даже две пивные кружки. Впервые онипоявились у него неделю тому назад: два молодых парня в нарочито шикарном прикиде – едва ли старше двадцати пяти, с пистолетами и запиской, в которой было написано: «Просьба ежемесячно выделять 6000 марок на нужды Армии здравого смысла. Оплата первого числа каждого месяца. Заранее благодарны». При этом они не произнесли ни слова, а только улыбались, пока Ромарио читал записку. Он вернул записку и, решив, что имеет дело с новичками, заявил: «Сожалею, но не испытываю ни малейшего желания исполнять вашу просьбу».

Продолжая улыбаться, парни приставили пистолет к животу Ромарио и, смяв записку, засунули ее ему в рот, заставив прожевать и проглотить бумагу. В заключение они нацарапали на стойке: «До послезавтра» – и исчезли.

Несмотря на демонстративность наезда рэкетиров, Ромарио не принял всерьез их угрозы. Он слишком долго держал свое заведение в привокзальном квартале, чтобы при первой же попытке этих молокососов вытрясти из него деньги впадать в панику. Как известно, в темном омуте серьезных громил рэкета всегда найдется кучка мелких проходимцев, которые рассуждают так: мол, попробуем, рискнем, а там видно будет, может, нарвемся на лоха.

Ромарио выплюнул изо рта бумагу, вбил два гвоздя в стойку и повесил на них два пистолета. В следующий раз он покажет, как подобает действовать солидному хозяину в таких случаях. Но рэкетиры явились не вечером, как ожидал Ромарио, а утром, когда он был далеко от стойки. Он находился в кухне, вымачивая мясо в маринаде из масла и специй, как вдруг явились они – снова с улыбочкой и снова с листком, на котором было написано: «Время ежемесячных выплат пошло. Благодарим за понимание во имя благородного дела».

Ромарио, стоя с опущенными в маринад руками под дулом направленного на него пистолета, хотел было сказать, что у него нет шести тысяч марок, и сколько, по их мнению, приносит такой маленький ресторанчик в месяц, и ему тогда надо его прикрыть, но не успел. Парни заломили ему руки за спину, приковали к батарее и щипцами отрубили большой палец. Уборщица обнаружила Ромарио лежащим без сознания в луже крови. Отрубленный палец валялся на стойке рядом с запиской: «До воскресенья».

Сегодня как раз и было воскресенье. Перебинтованная рука Ромарио белела на фоне обитой деревянными панелями стены. В больнице ему пришили палец, но приживется ли он и сгодится ли для работы, врач не сказал. Ромарио заявил в больнице, что отрубил палец сам, когда шинковал лук. Его объяснение, хотя и было воспринято скептически, позволило больнице не заявлять об этом случае в полицию. Ромарио все время поглядывал в сторону шкафа, словно желая удостовериться, что мы еще там, а не смылись через какую-нибудь потайную дыру. Чтобы его успокоить, я каждый раз постукивал «береттой» по дверце. Что и говорить, с пальцем они переборщили. Слов нет, мне было жаль Ромарио.

В шкафу снова послышалось шипение отрыжки.

– Слибульский, ты козел!

– Не будь кисейной барышней!

Я вздохнул. Будь я кисейной барышней, то арендовал бы еще один шкаф, чтобы не дышать с ним одним воздухом.

– Слушай, если тебя раздражают такие пустяки, значит, у тебя давно не было бабы.

– Эх, Слибульский!

– Не говори мне вечно «эх, Слибульский», когда я начинаю…

– Тихо!

К входу подкатила машина. Выключили мотор, хлопнули дверцами. Послышались шаги на лестнице, потом шаги остановились, и раздался стук в дверь. Ромарио поднялся из-за барной стойки и направился к двери. Я снял пистолет с предохранителя. Слибульский принял позу, напоминавшую позицию перед стартом на стометровке, насколько, разумеется, позволяло пространство шкафа, и, готовый к прыжку, взял свою ржавую пушку на изготовку. Через дырку, которую мы заранее просверлили в шкафу, я видел двух светловолосых молодых людей в кремовых льняных костюмах, молча вошедших в ресторан. Оба были с гладко выбритыми бледными лицами и с модными стрижками. На первый взгляд парни выглядели стопроцентными немцами с рекламных плакатов германского почтового ведомства, и то, что они не раскрывали рта, не могло ввести никого в заблуждение относительно их национальной принадлежности.

Один из них протянул Ромарио листок. Тот прочел и кивнул, чтобы они шли к стойке. В руках у парней сверкали черные блестящие автоматические пистолеты. Мы поначалу надеялись, что пистолеты у них будут в кобуре, так что у меня с напарником будет время дать Ромарио отойти от линии огня. Ромарио знал это.

– Хотите что-нибудь выпить? – услышал я его слегка дрожащий голос и заметил, как парни тряхнули головами. Один из них настойчиво указал на листок в руках Ромарио.

– Конечно, одну минуточку. Но хотелось бы все-таки узнать, насколько серьезны ваши намерения с этими ежемесячными выплатами?

Они кивнули.

– А если я… Вы понимаете, есть и другие группировки, которые… хм… просят отстегивать им деньги. Я хочу спросить, обеспечивает ли эта плата «крышу» с вашей стороны?

Они снова кивнули и, улыбаясь, вскинули пушки.

– Хорошо, а где мне искать вас в таком случае?

Один из них приставил пистолет к уху Ромарио, что, по-видимому, означало: у нас в городе все схвачено и нас не надо искать, мы придем сами, когда надо.

Откуда эти типы? Я знал немецких рэкетиров, турецких, итальянских, албанских, русских, китайских. Немых я видел впервые.

– О’кей, – сказал Ромарио, – тогда давайте…

Слова «тогда давайте» были нашим паролем. Когда Ромарио одним прыжком бросился на пол за стойкой бара и метнулся к кухне, мы со Слибульским распахнули дверь шкафа и заорали:

– Руки вверх, пушки на пол!

Но парни не выполнили ни первого, ни второго, и, если бы не бронежилеты, это была бы наша последняя весна. Они стреляли сразу. Я ощутил удары в грудь, бросился в сторону и выстрелил. Мы заранее договорились целиться в голову – не у нас одних могли быть бронежилеты. Одному я попал в подбородок. Кровь брызнула на его кремовый костюм. Он уронил ствол и обеими руками схватился за горло, словно хотел себя удушить, потом зашатался, откинулся назад и с грохотом рухнул на пол. Второму Слибульский снес лоб, и тот громко ударился о деревянную обшивку стены. Когда он еще падал, я сиганул за стойку и вырубил свет.

В темноте я крикнул:

– Ромарио!

– Я здесь, – раздалось из кухни.

– Слибульский?

– Твою мать!

Подойдя к окну, я взглянул, что делается на улице и в домах на противоположной стороне. Никого – ни пешеходов, ни света, все было спокойно. За моей спиной кто-то тихо хрипел.

Я зажег зажигалку, наклонившись над раненым бандитом, который все еще держался за свое горло. Между его пальцев текла кровь. Большие светлые глаза смотрели на меня непонимающе.

– Кто вас послал?

Он не ответил.

– Или я вызываю врача, или оставляю тебя подыхать. Имя шефа! Говори быстро!

Но парень меня уже не слышал. Голова его откинулась набок, он издавал последние хрипы. Зажигалка отбрасывала желтый свет на лицо убитого. Он был в гриме и пудре, поэтому выглядел таким бледным. Возле ушей и шеи кожа была темнее. Молодое, привлекательное лицо с длинными ресницами и полными губами. Я закрыл ему глаза, потушил зажигалку и уставился в черноту. Это был не первый труп, который я видел в своей жизни, но это был труп первого человека, которого я убил собственноручно.

Я ощупал его грудь. На нем тоже был бронежилет. Единственным уязвимым местом были ноги. Интересно, если бы он знал, что на его противнике жилет, пощадил бы он мою голову или нет? А если бы я выстрелил ему по ногам? Вряд ли он прекратил бы палить в меня.

В зал просочилась узкая полоска света. Когда я повернул голову, передо мной стоял Ромарио. Свет шел от уличного фонаря за окном кухни. Ромарио обхватил себя незабинтованной рукой, словно его знобило. Сжав губы, он уставился на труп.

Я перевел дух.

– М-да, – сказал я, – быстренько мы управились.

Он стоял, уставившись в пол.

– Если эта долбаная «армия», или что там за ней стоит, действительно существует, – сказал он, указывая на труп, – то мои дни во Франкфурте сочтены.

– Мхм, – хмыкнул я, зажигая сигарету. Так мы постояли некоторое время в полутьме, прислушиваясь к звукам с улицы. Где-то вдали громыхал трамвай.

– У тебя есть большие мусорные мешки? – спросил я.

– В кухне.

– О’кей. – Я затушил сигарету. – Мы со Слибульским вынесем трупы, а ты приведешь тут все в порядок, повесишь табличку «Я в отпуске» и пойдешь домой. А завтра с первым же поездом или самолетом отвалишь куда-нибудь подальше.

– Отвалю? Но куда?

– Откуда мне знать? На Майорку. Потом позвонишь мне и скажешь номер, по которому я могу связаться с тобой. Через две-три недели я выясню, кто руководит бандой и вышли ли они на твой след.

– Назови хоть одну причину, почему бы им не выйти на мой след.

– Ты не единственный, кого они трясли, значит, им потребуется какое-то время, чтобы проверить всех подозреваемых. – Это время исчислялось самое большее двумя-тремя днями, а потом они нашли бы Ромарио и выбили из него все, что хотели знать, включая наши имена – Слибульского и мое.

Я смутно различал силуэт удалявшегося Ромарио, махнувшего мне своей здоровой рукой. Я прочел его мысли: обратись он к кому-нибудь другому, кто работал за деньги, то в случае успешного урегулирования отношений с рэкетирами наемный посредник потребовал бы дополнительную плату, но зато обошлось бы без трупов. С моей же стороны это была дружеская услуга. А с дружескими услугами дело обстоит иначе: их дешевизна вполне оправдывает недостатки квалификации.

Конечно, я все продумал, добыл бронежилеты, уговорил Слибульского участвовать в операции, обдумал план действий. Плохо, что некие неписаные правила налагали на меня моральное обязательство помочь Ромарио, и черт меня дернул встретиться с ним четыре дня назад. Тогда я еще мог отбрехаться, сослаться на грипп или найти другую отговорку. Иными словами, видя сейчас два трупа в кровавой луже, я понял, что всегда недолюбливал Ромарио, можно сказать вообще его не терпел. Он заставлял людей париться в духоте только потому, что его угораздило родиться в другом географическом поясе, готовил он из ряда вон плохо, а изредка приглашая меня на кружку пива, думал, что оказывает мне большую услугу. Но все уже случилось, как случилось. Надо было думать раньше. Мой анализ запоздал, по крайней мере, минут на десять. Теперь я был с ним повязан. Даже если ему удастся сесть на дно, найдется немало людей в городе, которые заметят его исчезновение, и рано или поздно всплывет, что в последнее время меня довольно часто видели в его обществе. Если мафия затаилась, это не значит, что она ничего не слышит и не видит. Если бандиты в состоянии вычислить хотя бы дважды два, им не составит никакого труда вычислить и меня. За своих людей они умеют постоять, а тем, кто их уложил, уж точно не поздоровится.

В целом, надо признать, мы потерпели полное фиаско. К тому же меня терзали угрызения совести. И не только потому, что я подставил Ромарио, одним ударом лишив его работы и квартиры, не говоря уже о том, что пять дней назад ему отрубили палец.

– Эй, Ромарио…

– Что?! – раздалось у меня за спиной, и в тот же миг вспыхнули неоновые огни.

Зал осветился холодным светом. Распластанные трупы, уже переставшие кровоточить, разбрызганные на полу и стенах сгустки крови… Слибульский, держа на коленях винтовку, как ребенка, сидел на столе, болтая ногами и тупо уставившись перед собой. Я повернулся к кухонной двери.

– Откуда мне было знать, что они сразу начнут стрелять?

В этот момент в проеме двери показалась голова Ромарио.

– А надо бы знать! Это твоя работа!

О Господи, только не хватало начать сейчас препираться между собой. Вообще-то Ромарио после всей этой заварухи мог бы поинтересоваться нашим самочувствием: ведь мы чудом остались в живых. И что делать с трупами, и как быть дальше вообще?

Я зашел за стойку, достал бутылку шнапса и сделал длинный глоток, потом опустился перед убитыми и обыскал их костюмы. Серебряная бензиновая зажигалка, флакончик с жидкостью для освежения полости рта, две телефонные карты, полпачки «Данхилла», пилочка для ногтей, пятьсот семьдесят марок, кое-какая мелочь, три презерватива, ключи от машины и две пары солнцезащитных очков. Ни паспорта, ни водительских прав – ничего, что помогло бы установить личности убитых. Собрав в кучу все, что я обнаружил на трупах, и, собираясь осмотреть лейблы на одежде, я увидел за ремнем одного из убитых мобильный телефон – маленький и плоский, как открытка. Открыв створку, я рассмотрел крошечную картинку, изображавшую телефонную трубку, и светящиеся голубым светом сенсорные клавиши номеров. Покумекал, какую кнопку нажимать, если зазвонит телефон, и, переключив на прием, сунул мобильник в нагрудный карман.

Ромарио принес кучу серых мусорных пакетов и рулончик скотча. Мы со Слибульским упаковали трупы в мешки молча, стараясь не поддаваться эмоциям. В помещении ресторана, как всегда, на полную катушку полыхали батареи, и пластиковые мешки постоянно скользили в потных руках.

Когда мы закончили, я вышел на улицу найти подходящую к ключу машину. Это был черный новенький БМВ с франкфуртскими номерами. Сел на водительское место, ощупал сиденье, осмотрел бардачок, заглянул за зеркало. Кроме пустых жестяных банок из-под тонизирующих напитков, леденцов со вкусом смородины, бумажных носовых платков и большой банки пудры, в машине ничего не было. Запомнив номер машины, я открыл багажник, потом вернулся в «Саудаде».

Ромарио и Слибульский в это время оттирали стены и пол от пятен крови. Ромарио бросил на меня быстрый взгляд, красноречиво говорящий, что ему безразлично, чью кровь он отскребает – рэкетиров или мою.

Я пошел на кухню поискать что-нибудь подходящее, в чем можно было бы незаметно вынести трупы к машине. В подсобном шкафу стоял огромный котел с двумя ручками диаметром около метра и такой же высоты. В такой кастрюле вполне можно было сварить целую свинью или пару центнеров овощей, чтобы накормить целую деревню.

– Зачем тебе понадобился котел? – набросился на меня Ромарио, когда я втащил кастрюлю в зал.

– Тащить ночью двухметровые мешки неизвестно с чем и грузить их в багажник машины?! А вот котел картошки…

– Ты сошел с ума! Где я еще найду такую кастрюлю?

– Получишь ее назад.

– Ты что, считаешь, что после всего этого я смогу варить в ней суп?

– А ты думаешь, что она пропитается этими двумя?

Глаза его расширились, и мне показалось, что он сейчас стеганет меня по ушам половой тряпкой.

– Вот именно! Для меня – да. Я себя лучше знаю! Как только возьму в руки эту кастрюлю, буду думать…

– Эй, вы, там! – Слибульский оторвался от помойного ведра, заговорив впервые после пальбы. – Что за базар из-за какой-то кастрюли?

Ромарио повернулся к нему, лицо его вытянулось. Он, видимо, хотел склонить Слибульского на свою сторону.

– В чем дело? Это котел для праздничных блюд! – объяснил он, уверенный, что этими магическими словами окончательно убедил Слибульского в неприкосновенности котла.

– Так. И для какого такого праздника ты собираешься хранить его неприкосновенность? Чтобы отпраздновать свои поминки? – спросил Слибульский.

– Или отметить свой арест, – предложил я, поставив котел между двух пластиковых мешков. Не обращая внимания на Ромарио, мы втиснули один из еще неостывших трупов в алюминиевый котел и утрамбовали его ногами.

– Ты заметил, что они были в гриме и пудре? – спросил Слибульский.

Я кивнул.

– Будто знали – заранее прорепетировали.

Убедившись, что улица пуста, мы потащили котел – весом килограммов восемьдесят – к машине. Подняв, мы опрокинули его в багажник, но содержимое словно прилипло к стенкам. Придерживая котел одной рукой и плечом, другой рукой мы тянули за пластиковый мешок. Мешок лопнул, и мне на руку вылилась какая-то жижа.

– Сейчас меня вырвет, – прокряхтел Слибульский.

Я слышал, как что-то хрустнуло. Слибульский, видимо, что-то сломал, и труп наконец подался и шмякнулся на дно багажника. Мы посмотрели на раскрасневшиеся потные лица друг друга и перевели дух. Я вытер руки о брюки. Немного успокоившись, я сказал напарнику:

– Жаль, что так вышло. Честно говоря, думал, что дело ограничится простой разборкой – немного осадим этих крутых и на этом покончим.

Слибульский вытер налипшую на майку лепеху.

– Надеюсь, наш любитель танго не повесит на нас всю эту хрень.

– Что?

– Ну да, теоретически он может пойти в полицию и заявить, что гангстеры ворвались в его заведение, устроили разборку со стрельбой, а он и понятия не имел, что ты заодно с мафией, хотя и водил с тобой шапочное знакомство.

– Слибульский! Ты что, забыл, я – частный детектив!

Слибульский задумался и издал нечто среднее между смешком и кашлем.

– Вспомни, часто с тобой в последнее время здоровались соседи? Ты турок, у тебя турецкое имя, родители твои – турки. С тех пор как ты стал сыщиком, ты уже успел сцепиться с каждым вторым легавым в городе. Думаешь, их остановит твоя дерьмовая табличка, если они хоть на секунду заподозрят в тебе главаря банды турецких террористов?

– У меня не только табличка, у меня и лицензия имеется.

Аргумент был, честно говоря, слабоват, и Слибульский даже не удосужился ответить на мое замечание. Вообще-то он открыл мне глаза на то, что до этого даже не приходило в голову.

Когда мы возвращались в ресторан, я все-таки сказал ему:

– Между прочим, он бразилец, а танго – это в Аргентине.

– Какая разница? Главное, что ты понял, кого я имел в виду.

И в этом Слибульский был совершенно прав.

Итак, наш любитель танго сидел на стуле, закинув ноги на стол и явно опрокинув в наше отсутствие бутылочку расслабляющего. У него были продолговатое сухое лицо с маленькими цепкими глазами, нос с горбинкой и острый подбородок, длинные черные как смоль, прилизанные назад волосы, которые при движении шевелились, словно росли из одного корня. Его крупная коренастая фигура выглядела еще массивнее благодаря майке и штанам, которые были ему впору, когда он играл в дворовый футбол в Рио. Кроме того, Ромарио имел твердое убеждение, что при любом росте можно носить обувь с каблуком высотой в пять сантиметров.

За истекшее время куда-то подевалась цепкость его глаз, которыми он тупо уставился на нас. Ему стоило больших трудов выговорить слово. Судя по всему, количество расслабляющего напитка исчислялось не рюмками, а бутылками. Что же он мог выпить такого, что за двадцать минут совершенно потерял способность к артикуляции? Возле него стоял пустой стакан. Я заглянул за стойку – там валялась пустая бутылка. Обычно по вечерам он от возбуждения ничего не ел, ограничиваясь только соками.

– Эй, Ромарио, перебрал малость?

Я положил руку ему на плечо. Ромарио посмотрел на меня долгим взглядом, в который хотел, по-видимому, вложить всю свою боль, но, кроме мутной остекленелости, этот взгляд ничего не выражал. Потом, подняв свою забинтованную руку, он подмигнул ей, словно хотел сказать: «Сколько же нам с тобой пришлось пережить». Снова взглянул на меня, на сей раз с немым упреком, и лицо его задергалось в нервном тике, а по щекам потекли слезы.

Он трясся и даже немного всхлипывал. Я потрепал его за плечо, пробормотав что-то вроде: «Все обойдется», и взглянул на Слибульского, ища у него поддержки. Но тот, занятый запихиванием в котел второго трупа, только пожал плечами. Тем временем всхлипы Ромарио перешли в плач, плач – в рыдание, а рыдание сменилось икотой. Слезы текли рекой, и я дал ему носовой платок, которым он вытер нос.

– Я… Ты знаешь… этот ресторан для меня… как любимая женщина. Только женщине дарят украшения и шмотки, а я покупал для него дрова, кафель, скатерти, чтобы он хорошо выглядел, понимаешь?

– Понимаю, – сказал я и, оглядев стены из пластика, пол из искусственного кафеля под мрамор и клетчатые скатерти из полиэстера, подумал, что же он тогда дарит своим бабам?

– Обещаю, ты скоро вернешься в свой ресторан. – В этот момент я почувствовал, что кто-то толкает меня в спину. Конечно, намного реалистичнее была другая перспектива для Ромарио: в ближайшее время закрыть «Саудаде» и снова начать продавать сосиски на гриле с баночным пивом.

– Извини, что так получилось, – сказал Ромарио. – Ты был прав, когда сказал – откуда нам было знать, что они сразу начнут стрелять. Я был в полном шоке. – Он снова взглянул на меня мокрыми от слез глазами. Я понимающе кивнул и посмотрел на часы – было уже больше часа ночи. – Если тебе удастся все уладить, Кемаль, я буду благодарен тебе по гроб жизни. – Он попытался улыбнуться. – А в моем ресторане тебе пожизненно обеспечена бесплатная еда.

Я выдавил из себя улыбку.

– Здорово, Ромарио. Я очень рад. Но, – на этот раз я подчеркнуто посмотрел на часы, – нам надо торопиться. Завтра здесь должно быть все чисто, будто ничего и не было. – Я показал на пулевые отверстия в деревянной обшивке. – Зашпаклюй стену и замажь чем-нибудь. А сейчас свари себе кофе и подумай, что ты можешь сделать одной рукой.

Вообще-то раздумывать, как выходить из нашей аферы, было некогда. Надо было срочно приступать к работе, пока ему не отрубили палец на другой руке, а завтра я планировал взять бутылку шнапса и посадить его на самолет. Если он смоется, будет довольно трудно доказать полиции, что он был только свидетелем. Тем более что мое слово, как частного детектива значившее несколько больше, чем признания Слибульского, будет против него. Мне было тридцать с небольшим – вполне достаточно, чтобы трезво оценить шансы и понять, что я вовсе не пользуюсь особым авторитетом и любовью, во всяком случае – среди полицейских.

– О’кей, – сказал Ромарио. – Я постараюсь.

Потом он поднялся и направился было в кухню, но вдруг оглянулся, пожал мне руку своей здоровой рукой и как-то странно посмотрел на меня.

– Спасибо тебе, Кемаль. Ты настоящий друг.

К счастью – из вежливости или потому что был пьян – он не стал ждать ответа, а, крутанувшись на каблуках, прошаркал в кухню. Я озадаченно смотрел ему вслед, спрашивая себя, верил ли он в то, что говорил, и верил ли в то, что я верю в то, что он сказал. А может, он просто думал, что в экстремальных ситуациях простительна любая болтовня. Оставалось лишь надеяться, что Ромарио не долго будет думать. Чем скорее он сядет в самолет, тем лучше.

– Послушай, настоящий друг, – раздалось за моей спиной, – не подсобишь мне упаковать второго типа?